В Михайлов. Произведения

ЕДИНЫЙ ГВОЗДЬ
Продолжение.

МАКСИМ
1
Я хотел и одновременно не хотел идти в клуб. Это было настоящим наваждением.
Я был как кролик, попавший под влияние удава. Мой разум, чувства, инстинкты требовали
от меня, чтобы я уничтожил визитку, забыл о клубе, забыл о тайне, которая совершенно
случайно мне открылась. Стань таким, как все! - кричали мне инстинкты, забудь
обо всем, брось свои опыты, забудь. Женись, заведи семью, найди другую работу,
чтобы не было времени на всякую ерунду, а еще лучше, уезжай из города, хотя бы
на время. Не лезь в крокодилью
пасть. Тебя же позвали только ради того, чтобы избавиться от лишнего свидетеля.
Или ты забыл золотое правило? Если тебе предлагают бесплатные блага, значит,
хотят тебя поиметь. Любовь к ближнему не бывает платонической. Я боялся идти
в клуб, боялся неприятностей, боялся встречи с тем, что скрывалось за стенами
клуба. 
Надо сказать, что я никогда не отличался смелостью или бесстрашием. Всю жизнь
я чего-то боялся. В детстве это была темнота, воображаемая коза под кроватью,
и тот, кто мог за мной прийти. Позже я боялся "больших пацанов", отбирающих у
нас, малышей деньги, чтобы купить себе сигареты. Деньги я с собой никогда не
брал, но сама процедура "дознания" была мне отвратительна. Самым отвратительным
было ощущение беспомощности, ощущение того, что ты, твоя судьба напрямую зависит
от улыбающихся скотов, которые прекрасно
понимают, что у тебя на душе, и кайфуют от своей власти. Потом я боялся "низовских"
и "собачевских". Город был поделен на районы, между которыми шла настоящая война.
Вечерами по улицам носились отряды человек по сто с арматурой, цепями а кто и
при ножах или заточенных отвертках. Да и днем стоило только попасться в чужом
районе… Когда же успокоилась молодежь, начали бесчинствовать менты. Они ловили
на улице подростков лет 15 - 17, избивали их до полусмерти, потом заставляли
подписывать какие-то протоколы и выбрасывали
где-нибудь на улице. Если же родители пытались обращаться в инстанции, к ним
приходил заместитель начальника милиции, грозился подкинуть наркотики или оружие,
а за молчание обещал уничтожить протокол, подписанный ребенком. И снова было
чувство беспомощности. Со временем мои страхи начали приобретать метафизическое
лицо. Я начал понимать, что все эти бесчинства, беспредел, менты, бандиты, наркоманы,
правительство, растлители, духовенство и прочая дрянь были слугами одной огромной
Системы, муравейника, колонии
одноклеточных, системы, работающей только на себя, системы, воспринимающей все
и вся исключительно с позиции инстинкта потребления или степени важности для
системы. Все остальное не имело значения, а такие вещи, как индивидуальность
были противопоказаны. Индивидуальность, собственная точка зрения, человеческое
достоинство были ни чем иным, как болезнью системы, легким недомоганием, которое,
если не принять вовремя меры, могло перерасти в рак. И не было способа защититься
от системы, по крайней мере, в этой
стране (других я просто не знаю). 
Я же меньше всего хотел быть винтиком или шпунтиком, доброй овцой в отаре пастырей,
полезным членом общества и достойным сыном Отчизны. Меня устраивало быть самим
собой, что ставило меня вне системы со всеми возможными последствиями. К тому
же оказалось, что я и человеком, по крайней мере, нормальным человеком могу считаться
только с большой натяжкой. Разве способен нормальный человек допустить, что здесь,
рядом с ним разгуливают ребята, которые разве что как две капли похожие на него,
на самом деле… 
В клуб же меня тянула непреодолимая сила, побеждающая любые доводы рассудка,
побеждающая инстинкты, побеждающая страх. Нечто похожее, наверно, происходит
и с наркоманом, нуждающимся в дозе. И дело здесь совсем не в ломке, не в ожидании
боли, а в кайфе, память о котором остается на всю жизнь. Так именно память заставляет
многих наркоманов, перенесших ломку, возвращаться вновь в наркотический ад, заставляет
вступать в сделку с дьяволом по имени ТЫ САМ. И сделка эта почти всегда добровольная.
Наркоман прекрасно
понимает, по крайней мере, на уровне подсознания последствия своего увлечения,
но у него нет ничего в реальном мире, за что бы он мог уцепиться, ему не интересно
жить, а жизнь ради жизни… 
По большому счету, я тоже был своего рода наркоманом, тоже бежал от реальности,
бежал от страхов, бежал от системы. Сначала в punk, затем в травку, Библию, Харе-Кришна…
Каждое из увлечений было своего рода буфером, экзаменом, средством отсева для
таких как я, недовольных жизнью, страдающих от шила в заднице, от червячка в
мозгу, постоянно командующего: ВПЕРЕД. Одни находили для себя ответы и оставались
навсегда на выбранном уровне отсева, другие же пытались найти свою правду. Я
искал. 
Клуб находился на окраине города и больше всего походил на жертву конвенции или
на секретный объект № 3: Поступает сигнал, и гигантская крышка вместе с нелепыми
строениями уезжает куда-то вбок, и в небо устремляются тонны последнего слова
смерти. Я уже собирался отказаться от идеи посещения клуба, когда ко мне подошли
два рослых парня в камуфляже и с автоматами. 
-Что-нибудь ищете? 
-Да вот, - я протянул им визитку. 
-Вот в эти ворота, а там по дороге. Не ошибетесь. 
-Спасибо. 
Внутри же клуб был роскошен. Конечно, я не знаток дорогих заведений, но от открывшейся
мне картины, я испытал шок. Так, наверное, выглядел бы Версаль или Эрмитаж, если
бы их строили в наше время. У входа я еще раз показал визитку милому джентльмену
во фраке, который (джентльмен) при желании мог бы голыми руками захватить боевой
танк. 
-В первый раз? 
-Да. Меня пригласили, - смутился я. 
-Это закрытый клуб. Сюда все в первый раз приходят по приглашению. Добро пожаловать,
молодой человек. Должен предупредить, что на территории клуба все бесплатно,
так что приятного вам отдыха. 
-Коммунизм в отдельно взятом месте? 
-Лучше. 
Дискозал меня не интересовал, ресторан тоже, а вот уютный тихий бар (здесь была
идеальная звукоизоляция) оказался мне по душе. 
-Чего желаете? - дежурная улыбка бармена выглядела совсем искренней. 
-Вина. 
-Какое вино вы предпочитаете? 
-Такого я еще не пробовал. Давайте на свой вкус. 
-Понял. 
Он достал пыльную бутылку с неброской этикеткой. 
-Красное подойдет? 
-У меня нет цветовых предубеждений. 
-Тогда угощайтесь, - он наполнил бокал. 
Да, такое вино грех было не предпочесть. Оно уносило на небеса. 
-Угостите даму коктейлем? - услышал я знакомый голос. 
-Альбина?! 
-Не ожидал? Думал, я - малютка приведение? А я вот, из плоти и крови. Можешь
потрогать. 
-Но как? 
-Что как? 
-Ты же… 
-Ты имеешь ввиду наше знакомство? Та грань настолько же реальна, как и эта. Или
ты думал, что тот мир принадлежит только тебе? 
-Но разве это возможно? 
-Привычка, мой друг. Трава, деревья, небо… Посмотри вокруг. Вот настоящие чудеса,
но ты к ним привык, поэтому наша встреча там, а потом здесь тебе кажется более
невероятной, чем сам факт твоего существования. А реальность, видишь ли, не совсем
то, что мы о ней думаем. Реальность это… Чем дальше ты от понимания реальности,
тем больше уверенность в том, что ты знаешь, что это такое. Но стоит хоть раз
увидеть… Иисусу пришлось придумывать царствие небесное, Будде нирвану. Лао-цзы,
когда его взяли за жабры, чтобы
он написал Дао Де Дзин пришлось поломать голову, пока на свет не родилась его
фраза: ИСТИНУ НЕЛЬЗЯ ВЫСКАЗАТЬ СЛОВАМИ. ВЫСКАЗАННАЯ СЛОВАМИ ИСТИНА СТАНОВИТСЯ
ЛОЖЬЮ. Джуань-цзы выбрал стеб. Кто я: мотылек, которому снится, что он Джуань-цзы,
или Джуань-цзы, которому снится, что он бабочка? Я тебя наверно притомила? 
-Да нет, мне даже интересно. Люблю рассуждающих женщин. 
-Женщины намного рассудительней и умней вас. 
-Согласен, но рассудительный и рассуждающий далеко не синонимы. 
-Давай лучше выпьем. 
-Тут, кстати, офигительное вино. 
-Ты еще не пробовал коктейль для новичков. 
-Не все сразу. 
-Габриэль, - обратилась она к бармену, - твой фирменный, пожалуйста. 
-Момент. 
-Габриэль? Странное имя. И вообще здесь все странное. Такое великолепие в такой
дыре. 
-Нам не нужно лишнее внимание. 
-Кому это нам? 
-Скоро узнаешь. Скоро ты все узнаешь. Угощайся. 
2
Нелепая, надо заметить, штука - паралич воли. Вроде бы здоровый детина, голова,
руки, ноги работают. Все вижу, слышу, соображаю, но пошевелиться не могу. Нет
того импульса, заставляющего бежать сигнал по рефлекторной дуге, полное отсутствие
побудительных мотивов. Если бы с меня в этот момент начали живьем сдирать шкуру,
я бы даже не закричал. Абсолютное однотонное или монотонное, я не филолог, равнодушие.
Странно, но они положили меня в ванну, и чахлым ребятам без лиц было страшно
неудобно, как неудобно было
и Альбине, рыжей бестии, организовавшей это шоу. Ей, бедняжке, пришлось забраться
чуть ли не с ногами в раковину, чтобы не мешать процедуре дознания, а в раковине
не посидишь, особенно, если она мокрая и холодная, а ты в дорогом вечернем платье.
У нее же с волей был полный порядок, да и количества побудительных мотивов хватило
бы на нас обоих, но, увы, максимум, что она могла бебе позволить, это курить
сигареты, одну за другой, бросая окурки прямо на пол, чтобы обрушить на них свой
гнев и очаровательную ножку
в дорогой туфельке. 
Ребятки без лиц, вооружившись бритвами, искореняли последние остатки растительности
на моем теле. Они не щадили ровным счетом ничего: голова, грудь, живот, гениталии,
руки, ноги, лицо… даже в носу и, пардон, в заднице не осталось ни единого волоса.
Титанический труд, надо заметить. 
Выбрив, они решили меня помыть, но совсем не учли, что сеточка в ванной основательно
забилась волосами, а моя голова лежала на дне ванны, а у меня не было ни малейшего
желания шевелиться. 
-Голову поднимите, идиоты! - опомнилась Альбина. 
Люди без лиц все разом кинулись исполнять ее приказание, и у меня появился шанс
быть разорванным на части. 
-Осторожно, кретины, на ноги его ставьте, на ноги! 
Меня поставили на ноги и принялись обмывать из душа. Мне было все равно: стоять,
сидеть, лежать. Я готов был сохранять любое положение тела до тех пор, пока оно
оставалось устойчивым. Меня вымыли, тщательно вытерли полотенцами и отнесли на
кровать, где намазали какой-то гадостью и, подождав минут десять, принялись рассматривать
через лупы. Скорее всего, они так ничего и не нашли, по крайней мере, именно
это читалось на физиономии Альбины, которая топтала теперь окурки прямо на ковре.

-Ладно, хватит! - приказала она. 
Когда человечки застыли, как по команде смирно, Альбина подошла ко мне, пристально
посмотрела мне в глаза. 
-До встречи, - сказала она и сделала мне укол, после которого я отключился. 
Проснулся я в совершенно жутком состоянии. Коктейль для новичков оказался для
меня убойной вещью. Мало того, что я отрубился, не успев его даже допить, но
и частично вернувшись к жизни, я чувствовал себя наиужаснейшим образом. Давно
у меня не было такого похмелья. У меня вообще редко бывает похмелье. Для этого
мне надо нарваться либо на очень паленое пойло, либо выпить в несколько раз больше
того, что может в меня вместиться. Но чтобы так плохо… Коктейль явно заслуживал
гран-при. Обследовав себя внутренним
взором, я осознал, что на ближайшее время лишен дара прямохождения. Делать было
нечего, и я сполз с кровати на пол, встал на четвереньки и пополз на кухню в
тщетной надежде найти в холодильнике дар богов в виде бутылочки пива, остатков
вина, или, в крайнем случае, немного спирта, заранее понимая, что эта затея обречена
на провал. Как я и думал, в холодильнике меня ждало одно лишь разочарование,
и я так же на четвереньках, пополз в ванную. 
Кругоквартирное путешествие на четвереньках навело меня на мысли о теории эволюции.
Только вспомнился мне почему-то не Дарвин, с которым, каюсь, знаком был только
понаслышке, а товарищ Маркс со своей статьей о том, как труд превратил обезьяну
в человека. Я отрегулировал температуру и напор воды и принялся умозрительно
спорить с товарищем Марксом. Мое отношение к труду базировалось на одном единственном
правиле: НИ ЧТО ТАК НЕ ВРЕДИТ ЗДОРОВЬЮ, КАК РАБОТА. И этот тезис не вызывал у
меня никаких сомнений. Исключение
составлял, разве, чей-то бескорыстный труд на мое благо, но с подобными исключениями
я практически не встречался. Товарищ Маркс настолько трогательно описывает превращение
трудолюбивой обезьянки в строителя коммунизма, что временами у читателя появляется
желание промокнуть платочком глаза, которые застилают слезы умиления. Но снимем
на минуточку розовые очки. Конечно, может когда-нибудь ученым и удастся найти
пару обезьян, которым бы нравился труд как таковой, пути Господни неисповедимы,
но еще ни один идиот,
любящий труд, не продвинул человечество по пути прогресса, я имею ввиду технического,
ни на шаг. Ведь что такое прогресс? Это последовательное изменение окружающей
нас действительности, направленное на то, чтобы при меньшей затрате сил получать
больший эффект или выход, иными словами, работать поменьше и жрать побольше.
Труд всегда был тем злом, в борьбе с которым и возникло человечество, как таковое.
Не буду спорить с товарищем Марксом о том, под что были заточены милые обезьяньи
лапки, но мышление у них развивалось
благодаря отвращению к любого рода труду. Именно отвращение к труду заставило
бедных тварей встать на путь усовершенствования орудий труда, что и привело к
таким печальным последствиям, как развитие цивилизации. Духовное же развитие
человека и труд вообще несовместимы. Доказательством тому могут служить биографии
Иисуса, Будды, Махавиры, и многих других. Только послав подальше труд (включая
и труд императора), эти люди смогли стать теми, кем они стали… 
Рассуждения и приятная, теплая вода вдохновили меня на мытье головы. Не открывая
глаз, я нашел шампунь, выдавил на руку хозяйскую порцию… Я мгновенно протрезвел.
Твою мать, я был лысым, совершенно лысым! Черт! Меня действительно побрили, а
потом долго досматривали на предмет неведомых мне предметов! Я пулей выскочил
из ванной, что и спасло мне жизнь. У меня был новый, нежданный гость. Небольшого
роста худощавый мужичок с острым неприятным лицом подкрадывался к ванной с очень
странной формы ножом в руке. Мое
экспрессивное появление заставило его растеряться, я же получил шанс. В меня
словно вселился бес. Я никогда раньше не отличался бойцовским характером, да
и драться мне приходилось несколько раз еще в школе. Этого же потрошителя я отделал
с большим удовольствием, и готов был уже проломить ему череп, но он предпочел
выпрыгнуть в окно. После схватки я почувствовал неимоверную усталость, и с большим
трудом дополз до кровати, благо, в процессе спаринга мы перебрались в спальню.

3
-Браво, браво, браво! - Альбина была злой. Альбина была очень злой, такой злой
я ее еще ни разу не видел, - как ты умудряешься все портить? Вместо того чтобы
успокоить этого идиота ритуальным ножом, ты выбрасываешь его в окно. Гениально!
И почему только Малкольм выбрал тебя? Ума не приложу! 
Альбина нервно курила, сидя с ногами в кресле. Она так и появилась: в кресле
и с сигаретой в углу рта, как принято у латиносов, вынырнула черт знает откуда,
и теперь зло язвила, давясь бессильной злобой. Я же лежал на кровати, все еще
не имея сил ни удивляться, ни спорить, ни даже послать ее ко всем чертям вместе
с ее Малкольмом, дурацкой привычкой курить у меня дома, ее злобой и желанием,
чтобы я кого-то там убивал ритуальными ножами, и вообще вставал и что-то делал.
Единственное, чего я хотел - это покоя,
нормального человеческого покоя, пусть даже слегка скучного покоя, но покоя,
чтобы не было ни Альбины, ни прочих паранормальных психов, которых в последнее
время поразвилось уж очень много, по крайней мере, для меня. 
-Совсем хреново? - уже участливо спросила она. 
Я ничего не ответил. 
Альбина выругалась, встала с кресла, и, порывшись в карманах, достала пузырек
с маленькими прозрачными пилюлями. 
-Держи, - она протянула мне две пилюли. 
Я никак не отреагировал. Тогда она подошла ко мне и положила пилюли мне в рот.
Они были совершенно без вкуса, разве что от соседства с рукой Альбины приобрели
легкий привкус табачного перегара. Пилюли таяли у меня во рту, и моя усталость
сменялась глубоким покоем. Я начал проваливаться в сон, проваливаться в мягкий
серый туман, бездонный серый туман, который затягивал все дальше в бездну. Туман
проникал в меня, растворял в себе, разъедал, мое тело, мысли, чувства. Я превращался
в туман, в вечный ватный туман
без времени и пространства, без прошлого и будущего, без… 
Я резко вынырнул из тумана. Действие пилюль изменилось на противоположное. Во
мне кипел адреналин, голова немного кружилась, воздух стал как бы прозрачней,
а все вокруг ярче и светлее, как после небольшой порции хорошей дури. Я вскочил
на ноги, и начал быстро ходить по комнате. Энергия требовала выхода. Попадись
мне сейчас этот конь с ножом, я бы его порубил на фарш. 
-Одевайся. 
Альбина все-таки перестаралась с пилюлями. Мощная нечеловеческая сила, бушующая
во мне, мешала мне одеваться. У меня так сильно тряслись руки, что я не мог застегнуть
пуговицы. 
-Как ты меня достал! - Альбина подошла ко мне и начала торопливо одевать, как
маленького ребенка. 
-Пошли, - она бросила окурок на пол и раздавила его ногой. 
-Тебе лечиться надо, - бросил я ей. 
-Не шкурся. Тебе этот ковер больше не понадобится в любом случае, как, собственно,
и квартира. 
Мы выбежали на улицу, запрыгнули в новенький "БМВ" и, рванув с места, на полном
ходу понеслись по городу. 
-Хотя, откуда ты мог знать? - говорила Альбина не столько мне, сколько себе,
- я же тебе ничего не сказала. Все проверки, сомнения. Я и сейчас не уверена,
что ты это он. Но они-то уверены. Они на все сто уверены, и уже начали действовать.
Партия началась, теперь уже все. Хотя, с другой стороны, этот инстинкт должен
быть у тебя в крови, ты сам должен был все сделать правильно… 
-Отличный монолог, только давай начнем с первой главы, - меня немного отпустило,
ровно настолько, что я смог говорить. 
-Ты что-то сказал? 
-Кто этот тип? Почему он хотел меня убить, и почему я должен его убивать? 
-Фильм Горец видел? 
-Ну? 
-Такая же фигня. Если, конечно, ты тот, о ком мы думаем. 
-А если нет? 
-Тогда тебе крупно не повезло. Потому что все думают, что ты - это он. 
-А он, то есть я - это кто? 
-Потом, потом сам узнаешь. Сейчас тебе все равно не понять. Сейчас, главное,
не опоздать. 
-Куда? 
-В больницу. К твоему другу с ответным визитом. Такой шанс нельзя упустить. 
-Ты хочешь… 
-А какого по-твоему хрена?! 
-Но я… 
-Заткнись, и делай, что тебе говорят, иначе умрешь. 
Что-то человеческое, несмотря на пилюли, во мне все-таки осталось. Я не хотел,
не мог вот так просто зайти к человеку в палату и убить его, зарезать собственными
руками, да еще следуя какому-то ритуалу. 
Мы, не сбавляя скорость, ворвались на территорию больницы, чуть не сбили дедушку
в старой больничной пижаме, который даже возмутиться не успел, и, визжа тормозами,
остановились у входа в один из корпусов рядом с двумя дорогими машинами. 
-Вот б…! Опоздали. 
Альбина закурила сигарету. 
-Смотри внимательно, - Альбина указала мне на людей, выходящих из больницы, -
они не опоздали. Они никуда, мать их, не опаздывают. Смотри, видишь его? Теперь
он сильнее тебя на один выигранный ход. 
4
-Спишь, зараза? Подъем! - прокричала Альбина прямо мне в ухо. 
-Что за сержантские замашки? 
-Вставай, быстро, на этот раз мы должны успеть. 
-Куда? 
-Ты всегда такой тупой или только спросонья? 
-Только когда ты слишком острая и шумная. 
-Одевайся. 
-Сейчас, дай умыться. 
-Некогда. 
-Что за спешка? 
-Последний баран. Пошли. 
-Какой баран? - спросил я, уворачиваясь от тапочка, - я готов. 
Мы бегом спустились вниз, лифт, как всегда, не работал, и, забравшись в "БМВ"
рванули с места, как на старте "Формулы 1". 
-Куда сейчас? 
-В клуб. 
-Все дороги ведут в клуб. 
-Все дороги ведут через клуб. 
-Тогда мчи. За скорость отдельная плата. 
Я Начал входить в раж. Не то, чтобы я был авантюристом, скорее наоборот. Я вел
слишком тихую размеренную жизнь и даже в карты не играл на деньги. Никогда. Я
не умел блефовать, не умел идти на не просчитанный риск, даже спорил только когда
был уверен в своей правоте. Тихий домашний засранец. Альбина перевернула вверх
тормашками не только мою жизнь, но, казалось, и самого меня. Я вошел во вкус.
Альбина была рыжей бестией самой высшей пробы. Она восхищала, злила, доставала,
раздражала, вызывала желание оторвать
ей голову и одновременно молиться на нее. Я постоянно находился в состоянии адреналинового
шока, постоянно был готов, как юный пионер, вскакивать, мчаться, убегать, принимать
бой. Я забросил квартиру, перестал следить за чистотой и порядком, тем более
что Альбина бросала окурки исключительно на пол. Эта дрянота издевалась надо
мной, смеялась над моей попыткой иметь нормальный дом, нормальный быт, вести
нормальный образ жизни. Она возникала прямо из воздуха, бросала окурок на пол
и устраивала мне очередную встряску,
после которой, если я был хорошим мальчиком, и делал все, как надо, у нас была
волшебная безумная любовь. 
Теперь я понимаю, как хорошие, работящие мужики, прекрасные мужья и отцы в миг
бросают своих замечательных жен: прекрасных хозяек и матерей, и уходят к ветреным,
не сказать грубее, женщинам, сохнут по ним, оббивают пороги, мирятся с тем, что
они не одни, что дома часто и поесть нечего, не говоря уже о порядке и стираных
рубашках. И дело тут совсем не в колдовстве, а в тонусе, в состоянии боевой готовности,
в буйном не ограниченном никакими приличиями сексе, в постоянной шаткости, зыбкости
собственного положения,
которое теперь зависит от каприза ветреной сучки. Такого мужика можно сравнить
с человеком, всю жизнь питавшимся пресной отварной говядиной, который волею случая
оказался за шикарным столом с невообразимыми деликатесами. Он один на один с
этим великолепием, он узурпатор, вор, а хозяева могут прийти в любую минуту.
Он любит жену, любит детей, любит порядок, но после дневных хлопот жена отворачивается
к стене или отдает ему свое сонное мечтающее о покое тело, тогда как там… 
-Ты готов? - спросила меня Альбина, когда мы подъехали к маленькому полузачуханому
детскому дому для детей инвалидов. 
-Не знаю, - честно признался я. 
-Ты должен это сделать. У твоих конкурентов уже по одному зачету и школа, у тебя
же интеллигентские нравственные терзания. 
-Не всех же плющит убивать. 
-Я тебе помогу. 
-Зарежешь его вместо меня? 
-Вместо тебя его может зарезать только конкурент, тогда ты точно станешь следующим.

-Кто он? 
-Овощ. Абсолютный баклажан. Он даже двигаться не умеет. 
-Зачем таких вообще оставляют? 
-Гуманность. Человеческая жизнь считается самым большим благом, и никто не вправе…
Короче, гуманность требует, чтобы ты страдал до конца. 
-Нам не помешают? 
-Можешь хоть на голове ходить. 
-А персонал, охрана? 
-Мы уже позаботились. 
-Как? - неприятный холодок пробежал по моей спине. 
-Не волнуйся. Они спят. Никто никого не убивал. Мы не мясники. 
-Пойдем. 
Мы вошли в тусклый скверно пахнущий убогий вестибюль, покрашенный в тоскливый
зеленый цвет, прошли по узкому коридору с облупившимися стенами и вытертым линолеумом
на неровном полу и вошли в мрачную большую палату, где, словно овощи на грядке,
лежали в кроватках особо тяжелые инвалиды детства. 
-Вот он, - Альбина остановилась возле кроватки с карапузом лет пяти. У него была
неестественно огромная, перекореженная голова со следами от щипцов и лишенное
какого-либо выражения лицо. 
-Ты знаешь, я… - мне стало дурно, - что я сейчас… 
-Повторяй за мной. 
Альбина тихо запела заклинание. 
-Я не понимаю ни слова. 
-Подпевай хотя бы мотив и больше не перебивай. 
Сначала я грубо фальшивил. Я вообще не отличаюсь музыкальным слухом. Затем сначала
мелодия, а затем и слова вошли прямо в мою душу, и я запел, вернее, песня сама
полилась из моей груди. Я знал, я всегда знал эту прамолитву, еще с сотворения
Мира, еще за долго до моего первого появления на свет я уже знал эти слова и
этот язык, на котором было слово, и слово было Бог. Молитва рождала во мне дикую
необузданную силу, первозданную энергию, волю. С меня спали оковы воспитания,
цивилизации, характера, личности. Я
освободился от всего искусственного всего наносного, я превратился в самого себя,
и, подобно Арджуне, осознавшему, что то, что должно произойти уже произошло,
и ничего нельзя изменить, а можно только выполнить свое предназначение, я понял,
что надо делать. Я нанес быстрый, короткий удар ножом, принесший ему мгновенную,
безболезненную смерть. В тот же миг ощущение свободы и радости разорвало меня
на миллион частей. Я был свободен, абсолютно свободен. Наверно, я что-то кричал,
потому что Альбина смотрела на меня
широкими от удивления глазами, а дети кричали на разные голоса. Альбина! Я схватил
ее на руки, бросил на ближайшую кровать, даже не глянув, был ли там кто из обиженных
судьбой младенцев, и принялся торопливо раздевать ее и раздеваться сам, покрывая
ее поцелуями. Ветхая детская кровать, изначально не рассчитанная на подобные
проявления страсти, рухнула со всех своих чахлых ножек. 
5
-Кто он? 
-Тебе понравится. Серийный убийца. Ловил маленьких девочек, а дальше по полной
программе с выжиганием глаз и прочей мерзостью. 
-И как мы его достанем? 
-В здании суда. 
-Подойду летящей походкой и чинно зарежу. 
-Это точно. 
-А если серьезно? 
-Серьезно. Мы тебя ускорим в несколько раз, так что для всех остальных ты будешь
легкой тенью. 
-А это сработает? 
-Ну, если ты, конечно, не начнешь присягать на библии и толкать речи с трибуны.

-А если я захочу воззвать к народу? 
-Давай вставать, сегодня у нас куча дел. 
-Кто варит кофе? 
-А кто варил вчера? 
-Я. 
-Пусть это будет нашей доброй традицией. 
Я нехотя вылез из-под одеяла. 
-Дверь в туалет не забудь закрыть. 
-Лежи уже. 
В последние несколько недель я чувствовал себя Джеймсом Бондом в тылу врага.
С того самого дня, как возле моего подъезда были обнаружены возможные представители
конкурирующей фирмы или вражеской разведки, которые могли оказаться простыми
алкоголиками или наркоманами, выбравшими мой подъезд, домой мы не возвращались.
Мы мотались по конспиративным квартирам, куда приезжали уже поздно ночью для
короткого сна после насыщенного магией и полосой препятствий дня. Меня превращали
в боевую машину. Я учился стрелять,
двигаться, владеть мечом и кинжалом. Меня натаскивали в рукопашном бое, обучали
магическим средствам нападения и обороны, но главный упор делался на чистоту
сознания и быстроту мышления. Я стал подтянутым, организованным, волевым. Собственно,
поэтому я достаточно легко справился с прошлым заданием. Альбина была всегда
рядом. Должен сказать, что лучшего инструктора для меня просто не существовало.

-Просто я знаю твою природу и действую в соответствии с ней, - ответила мне Альбина,
когда я сказал ей об этом. 
Натаскивание длилось по 15, 16 часов в день, и если бы не наука отдыха, позволяющая
действовать с наименьшими затратами сил, я бы, наверное, умер. 
Дома нас хватало только на ужин, который к нашему приезду уже стоял на столе,
душ и непродолжительные ласки, после которых мы мгновенно проваливались в глубокий
сон. 
Утром мы наспех завтракали, надевали новую спортивную форму и мчались на следующий
полигон, пытаясь поспать еще хоть чуть-чуть в машине, а бригада чистильщиков
уничтожала все следы нашего пребывания на квартире зачастую с квартирой вместе,
чтобы никто, никакая зараза не могла установить с нами магический мост. 
Мы переживали период пряток, когда каждый из участников мистического марафона
пытался выиграть время, набраться сил, скрыться и одновременно с этим найти слабое
место в обороне противника, чтобы во время удара… Конечно, сражаться должны были
только мы, избранные или проклятые, таковы были правила, которые никто не смел
нарушить, но никакие правила не говорили, что поединок должен быть честным и
на равных для всех условиях. 
Наш клан был самым малочисленным, но и самым мобильным. Наша сила была в разведке,
которая считалась лучшей среди кланов и быстрой скорости перемещения. Мы были
невидимками, неуловимыми для вражеских глаз. Мы меняли машины, дома, одежду,
мы уничтожали за собой все следы, позволяющие выследить нас как обычными, так
и магическими средствами. Мы не повторялись ни в чем, чтобы никто не мог выявить
никакой системы в наших действиях. Но в нашем арсенале хранились и особые способы
нападения и защиты, одним из которых
и было ускорение, которое из соображений секретности мы решили применить без
репетиции. 
Нападение на суд было очень рискованной затеей. Мало того, что нам приходилось
"светить" секретную технологию, которая после своей презентации будет уже доступна
всем и каждому, нам еще предстояло отказаться от всех преимуществ, застыв на
достаточно долгое время возле здания суда. К тому же конкуренты могли в любую
минуту узнать о столь аппетитной мишени, и в этом случае наш провал вполне мог
стать роковым. 
На все, про все у нас было чуть менее суток, слишком мало для подготовки и слишком
много для провала. Генеральная репетиция проходила ночью, в пустом зале суда,
похожем на пустую институтскую аудиторию или показательный красный уголок в образцово-показательном
сельском клубе. Утром мы с Альбиной засветились по-настоящему. Мы явились на
заседание суда под видом корреспондентов очень лояльной к властям газеты, что
позволило сократить формальности до минимума. 
Клиент был маленьким, щупленьким и невзрачным. Мозгляк, ничтожество, на которое
никто бы не обратил внимание. Он охотно отвечал на вопросы, позировал, и вообще,
воспринимал процесс, как свой звездный час. Его мне было совсем не жаль. 
-Черт! 
-Что-то не так? 
-Смотри, - Альбина незаметно кивнула в сторону двух неприятных дамочек в первом
ряду, - хуже и быть не могло. Вперед. 
И в следующее мгновение звук исчез, стало темнее. Все вокруг застыло, потеряло
четкость очертаний, расплылось. Воздух стал похожим на густой кисель, в котором
было трудно дышать, трудно двигаться. Идти было еще сложнее, чем в воде. Путь
к клетке показался мне долгим, очень долгим, а вредные тетки в первом ряду медленно
поворачивались в мою сторону, слишком медленно, чтобы успеть. Женщин бить нельзя,
вспомнил я и с о всей силы засветил одной из них кулаком в глаз, а другой ногой
в живот. Наверное, я убил их,
но тогда мне казалось, что я бью слишком медленно, слишком слабо, но времени
на лирические отступления у меня больше не было, и я повернулся к клетке. На
мое счастье, клиент, заинтересовавшись чем-то, прильнул лицом к прутьям, и мне
не пришлось царапать руки об прутья. Нож легко вошел в его лоб по самую рукоятку,
у меня же потемнело в глазах, и… 
Я на заднем сиденье автомобиля. Голова на коленях у Альбины. Мы мчимся на полной
скорости. 
-Что это было? 
-Все хорошо, милый, все получилось. 
-Я… 
-Ты молодчина, милый. 
-Что со мной? 
-В тебя вошла сила. Его сила. 
-Хреновая у него была сила. 
-Сила не бывает хреновой. 
-А мне бывает. Как с пережора. 
-Инородная сила, как инородное тело, вирус. Тебе надо привыкнуть. 
-Да? А я уже решил, что вместо силы захватил по ошибке слабость. 
-Слабость тоже сила, если уметь ею пользоваться. Женщины веками вьют из мужиков
веревки, используя силу слабости. В Мире существует одна единственная сила -
умение следовать природе вещей, все остальное слабость. Следуя природе, мы накапливаем
силу, следуя вопреки - тратим. На этом принципе и построена магия, а все остальное
мелочи, аксессуары или детали. Вопрос в том, как слиться с природой, стать с
ней единым целым, раствориться в ней. Вот для чего нам нужен гвоздь. Это принцип,
это наши глаза и уши, возможность
иметь дело с реальностью, как таковой, тогда как сейчас мы можем иметь дело только
с отражениями, рожденными в нашем сознании. Тогда отражение перестанет иметь
тот абсолютный смысл, ту власть, которую она имеет над нами… - Альбина нервничала,
и ее словесный понос был следствием того напряжения, которое выпало на нашу долю
в последнее время. 
Пока что все шло хорошо. Погони вроде бы не было, по крайней мере, видимой или
близкой. Осталось теперь замести следы и залечь на дно, чтобы восстановить силы.
Несколько дней покоя наедине с Альбиной. 
-Чего лыбишься? 
-Да так, скоро узнаешь, если все будет хорошо. 
-Сплюнь. 
Мы заехали в старый заброшенный сарай, где нас ждала другая точно такая же машина
с такими же номерными знаками. Она стояла внутри магического круга, и была совершенно
чиста. 
Прежде чем пересечь круг мы разделись и совершили омовение. Так разрушается непрерывность.
В машине нас ждала новая одежда и документы. 
Мы выехали прямо сквозь старую ветхую стену сарая, которая рассыпалась, даже
не поцарапав кузов автомобиля. Альбина произнесла заклинание, и сарай вспыхнул.
Раздался взрыв. Это взлетела на воздух бывшая наша машина, а помогли ей пять
бочек с бензином. Мы еще раз поменяли машину, попетляли для приличия по городу
и только после этого, приехали на конспиративную квартиру. У нас едва хватило
сил доползти до кровати, где мы отключились, не раздеваясь и не снимая ботинок.
Продолжение следует.