| ← Март 2003 → | ||||||
|
1
|
2
|
|||||
|---|---|---|---|---|---|---|
|
3
|
5
|
6
|
7
|
8
|
9
|
|
|
10
|
11
|
12
|
13
|
14
|
15
|
16
|
|
18
|
19
|
20
|
21
|
22
|
23
|
|
|
25
|
26
|
27
|
28
|
29
|
30
|
|
За последние 60 дней ни разу не выходила
Сайт рассылки:
http://mayklov.narod.ru
Открыта:
30-01-2002
Автор
Статистика
86 подписчиков
0 за неделю
0 за неделю
В Михайлов. Произведения
| Информационный Канал Subscribe.Ru |
ВАЛЕРИЙ МИХАЙЛОВ
ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Сегодня в номере:
КОНТРОЛЬНЫЙ ВЫСТРЕЛ и КОНЦЕРТ ДЛЯ ПРЕДАТЕЛЯ И ГЕРОЯ рассказы из сборника ВЛАСТЬ КРОВИ (Сборник можно заказать по электронной почте. Подробнее здесь.)
А также отрывки из книги ДЗЕН ПОД МАЙОНЕЗОМ ИЛИ
НЕСОВСЕМЗДРАВЫЕМЫСЛИВСЛУХ - только в рассылке.
КОНТРОЛЬНЫЙ ВЫСТРЕЛ
-Ну и? - Он смотрел на меня своими беспомощными
грустными глазами. Он и раньше то без очков выглядел беспомощным, как и всякий
близорукий человек, а сейчас… Сейчас в его глазах читалась обреченность без
всякого словаря.
-Двадцать один… с половиной.
Какой там с половиной. Там и до 21 еле дотянуло,
но, видя, с каким отчаянием Мой друг (прозвище, рожденное нашей любовью к
определенного рода литературе) воспринимает цифры…
-Только не надо читать мне морали, ладно? - Он
тяжело вздохнул.
-Ты же знаешь, это не обязательно так… Я могу и
ошибаться, и потом, температура, настроение, да мало ли…
-К тому же двадцать один с половиной, это
двадцать один с половиной.
-Осталось двадцать один с половиной…
-Но скоро зима.
-Еще только октябрь… Три сантиметра… три
сантиметра за год…
-Да, но жара уже позади.
-Впереди новая.
-Но можно же уехать. В горы, на север, наконец.
-Это не поможет. Дело не в жаре или холоде. Нужна
зима, причем местная…
-Вот ты почти и дождался.
-Ладно, пусть зимой все останется при своем, но
по три сантиметра в год… и это если не будет ухудшений.
-Но ты же можешь и вылечиться.
-Ты много знаешь выздоровевших?
-Я и больных других не знаю, но бывало, и рак
проходил.
-Бывало…
-Давай лучше пивка? - Не выдержал я этого
разговора.
-Куда пойдем? - Он улыбнулся улыбкой висельника.
-В "Леди Джейн". Куда же еще?
"Леди Джейн" был пограничным баром во всех
отношениях. Наши дома и школа, в которой мы пылились долгие десять лет, а мы
ходили в одну школу, один класс, и более того, сидели за одной партой. "Леди
Джейн" находился в точке пересечения биссектрис, не помню уже, как это
называется, треугольника, вершинами которого были наши дома и школа. Понятное
дело, что, возвращаясь домой после всех этих тычинок и пестиков, мы заходили
промыть мозги. Тэдди, так звали бармена, особо не интересовался нашим возрастом,
и мы занимали любимый столик, и пили густое, липнущее на губах пиво под
какой-нибудь рок-н-ролл, фокстрот или джаз тех далеких лет. Другую музыку Тэдди
не признавал.
С годами менялось все, кроме "Леди Джейн". Все
тот же, ничуть не стареющий, Тэдди протирает все те же стаканы за все той же
стойкой под все те же 16 тонн или все ту же Билли Холидей. И даже пиво у него не
меняло вкус. Никогда. Казалось, Гераклиту навсегда был закрыт вход в "Леди
Джейн", а время текло только снаружи, внутри же, как у Маркеса, был всегда один
и тот же день.
-Как дела, Тэдди? - Спрашиваем мы.
Это стало уже традицией. Каждый раз, заходя в
бар, мы задавали один и тот же вопрос, на который Тэдди неизменно отвечал:
-Дождь.
И он подмигивал нам, дескать, вы же меня
понимаете, а мы кивали ему, конечно, Тэдди, хотя не понимали ровным счетом
ничего.
-Как обычно?
-Как обычно, Тэдди, и еще…
-Да, доктор. - Доктор - это я, хотя я еще только
заканчиваю университет.
-Тэдди, как ты умудряешься не стареть?
-Я об этом не думаю, - Отвечает Тэдди и наливает
своего фирменного пива.
Мой друг ушел в себя, и на его лице табличка "Не
беспокоить". Он настолько увлечен глубинным само копанием, что беззвучно шевелит
губами, периодически даже жестикулирует, будто его показывают по телевизору с
выключенным звуком. Подобное положение вещей меня совершенно не радует, и я
начинаю смотреть по сторонам. За одним из соседних столиков сладкая парочка ждет
приставучих мужчин. Не красавицы, но и не страшные. Так, третий сорт. Но Мой
друг нагоняет такую скуку, что они в тот момент кажутся мне той самой
соломинкой, и я грубо врываюсь на территорию Моего друга.
-Давай подсядем. - Киваю на девочек.
-Ты только о бабах и думаешь. - Говорит он,
точь-в-точь, как сварливая жена со стажем.
-Это единственное, о чем полезно думать.
Остальные думы старят. - Говорю я Моему другу.
-Иногда умереть старым не так уж и плохо.
-В таком состоянии уйти отсюда без подруги
преступление. Пошли к ним. Это лекарство.
-И что я, по-твоему, скажу об этом?
-Ничего. Ты же не на исповеди. К тому же ничего
не заметно.
-Оптимистический бред у постели умирающего.
-Пошел ты! Уже от одного твоего скулежа можно
свернуться в трубочку и отпасть. Я бы так и сделал, будучи на его месте. Идем!
Я беру его за руку и веду, Моего друга, как
маленького, знакомиться с девочками.
-Скажите, доктор, а вы на дому принимаете? -
Спрашивает Кати после всех приветствий и расшаркиваний ножкой, которые нам
предписывает кодекс брачных игр.
-Все зависит от обстоятельств. - Включаюсь я в
игру.
-Мне срочно нужна ваша помощь.
-Я весь внимание.
-Ах, доктор, у меня все болит!
-Что именно?
-Все! Здесь, здесь, и еще… - Она прикладывает мою
руку к своим грудям, очень даже!, должен заметить.
-Вы правы мисс, это надо изучать на дому.
-Едем!
Я посмотрел на моего друга, воркующего с Люси.
-Едем. Тэдди!
Тэдди кивает и записывает на мой счет.
Домой я попадаю только далеко за полдень. Телефон
уже готов расплавиться. Пол сотни сообщений от Моего друга. Он визжал, хрюкал,
блеял… тысяча и один способ выражения пароксизма удовольствия. Я ему был нужен.
Срочно. Вот прямо сейчас.
Я принимаю душ, переодеваюсь и отправляюсь к
Моему другу. Мысль поймать такси была зверски убита прекрасной погодой,
располагавшей исключительно к пешей прогулке. Тем более что идти-то минут
двадцать, да еще большую часть через парк.
Открывает мне Люси.
-Привет, док, заходи.
-Привет.
Она была в рубашке Моего друга на голое тело,
которая скорее привлекала внимание, чем прятала…, и туфлях. В руке у нее
дымилась сигарета.
-Не ожидал?
-Что не ожидал, так не ожидал. Первый раз в жизни
вижу, чтобы Мой друг разрешал курить у себя дома.
-It is a great holiday. - Рассмеялась она. - Кофе
будешь?
-Буду.
-Двадцать два! - Радостно сообщает Мой друг,
когда я попадаю в поле его видимости. Он скачет, машет руками и пускает пузыри,
как фокстерьер после случки или жутко расторможенный ребенок. - Двадцать два!
Пол сантиметра за ночь!
-Поздравляю.
Мой друг воспринимает это как старт, и, обжигаясь
горячим кофе, принимается эпически повествовать.
Они покинули заведение Тэдди сразу же после нас.
Мой друг волновался сильнее, чем в первый раз, а когда стало окончательно ясно,
что он не в том настроении, чтобы, Мой друг извлек на свет божий бутылку водки,
за которой и вывалил всю правду на непонятно от чего больше ошалевшую Люси… Она
отнеслась к нему с сочувствием и пониманием, ее это так… В общем, они выпили еще
водки, после чего принялись реветь в два голоса. Уже утром, когда сопли и водка
были на исходе, Мой друг ощутил себя, что тут же доказал Люси, и продолжал
доказывать оставшиеся до утра часа три.
Проснувшись, он, как обычно, полез первым делом
за линейкой, и…
-Ты не представляешь себе, двадцать два! Я не
поверил даже после того, как перемерял еще с десяток раз!
И каждый раз, глядя на линейку, он хватал
телефонную трубку.
-Тебя Люси не приревновала к линейке?
-О нет, я спала, как убитая. Такие ночки не
каждый день… - Она прижимается к Моему другу.
-Тут нужен коньяк! - Уверенно заявляет Мой друг.
-Это уже будет кофераспитие.
-Торжественное чаепитие коньяка по случаю
достижения консенсуса!
Мой друг идет за бутылкой, Люси забирается с
ногами на диван, и сворачивается в трогательный комочек. Я даже хочу ее
погладить.
-Тут, заяц, ты не права, - Отвечает мой друг
присоединившейся к нам Кати, - старина Онан ничего подобного не делал. На самом
деле он вовремя вытаскивал, что, кстати, делает и большинство из нас.
-Так за что же его наказал Господь?
-А за то же, за что и Содом. За преступление
против рейтинга!
Заявление моего друга приводит Люси в бешеный
восторг, при этом она больно дает мне каблучком в бок.
-Давай ты наверно разуешься. - Говорю я ей.
-Давай. - Отвечает она, кладя мне на колени свои
ноги. - Можешь сделать мне массаж ног. - Говорит мне она, когда я снимаю с нее
туфли.
-… миссионерство как таковое, - продолжает тем
временем Мой друг, - так что единственным способом поднять значение рейтинга
можно было лишь наплодив как можно больше евреев, а тут умник нашелся.
-Но ведь Содомиты…
-А какая разница. Суть та же: саботирование
рейтинга.
-Но как же нравственность? - Кати, будучи еще
трезвой, становится в агрессивную позицию.
-Нравственность есть ни что иное, как забота о
бабках и рейтинге. Например, девственность.
-И что же мы думаем о девственности? - Ехидно
спрашивает Кати.
-А ты только представь себе. Кочевые племена. Все
живут вповалку. До заветного куста метров десять.
-Ну и что?
-А он, какой-нибудь Авраам, пашет всю жизнь,
копит, отказывает себе во всем. Ради чего?
-И ради чего он, по-твоему, все это делает?
-А ради того, чтобы его дети и дети его детей…
-Тоже мне великое открытие.
-И единственный способ быть уверенным в том, что
это его ребенок, - Мой друг не обращает внимания на язвительные замечания Кати,
- заделать его с девственницей. Поэтому, кстати, все состояние и переходило к
первенцу.
-Если вы не перестанете спорить, я начну
приставать к доктору. - Пытается пресечь их спор Люси.
-Я не ревнивый. - Говорит Мой друг.
-А я и подавно. - Подхватывает Кати.
-А как насчет остальных заповедей? - Не сдается
Кати.
Люси, устав от обилия духовности, забирается ко
мне на колени, и жадно целует мои губы.
-Ты посмотри на них! - Прекращает спорить Кати, -
Мы им значит о вечных ценностях, а они… Я тоже хочу! - И она запрыгивает верхом
на Моего друга, который издает клич боевого коня. Какая-то посуда летит на пол.
-К счастью! - Констатирует Мой друг.
Зима вломилась к нам без стука и со всей своей
свитой: снегом, чередующимся с дождем, морозом, сыростью и пронизывающим ветром,
от которого невозможно укрыться. Вместе с зимой не зваными гостями проскользнули
к нам грипп, орз и прочая простудная компания.
Звонок Моего друга, а вернее Люси, меня ничуть не
удивил. Гриппу все возрасты покорны. К тому же мы не виделись, бог знает,
сколько времени. Квалификация, конференции, семинары… Ничто так не вредит
здоровью, как работа, или ее латентное состояние, которым мы заражаемся в школе,
а потом и в университете.
Мой друг вяло поздоровался и вновь нырнул с
головой под одеяло, где он существовал уже третий день, как мне заявила Люси,
которая, как мать-Тереза заботливо хлопотала над ним. Не без злорадства,
этически недопустимого в таких ситуациях, я извлек его из-под одеяла, и даже
заставил снять старый спортивный костюм, с которым Мой друг сжился за время
болезни.
-ОРЗ. Придется немного поваляться, и будешь, как
новенький. - Сообщил я публике в лице Моего друга и Люси после обычного в таких
случаях ритуала. - Главное, не подхватить осложнения.
-А ему можно ехать?
-Ехать? - переспросил я.
-Он ездит каждый день за город.
-Зачем?
-Бегать голиком и валяться в снегу.
-Он так лечится. - Добавила Люси, видя мое
совершенно обалдевшее лицо.
-Я бы рекомендовал ему несколько дней полежать в
постели.
-Нельзя, - раздраженно сказал Мой друг, который
до этого момента лежал с головой под одеялом и не проявлял никакого интереса к
нашей беседе, - надо каждый день.
-Так ты себя точно угробишь.
-Лучше уж так, чем по-другому. - Зло ответил Мой
друг.
-Давно он такой? - Спросил я у Люси.
-С тех пор, как вновь начал уменьшаться.
-И сильно уменьшился?
-Нет, на сантиметр.
-На сантиметр от чего?
-Сейчас у него 21.
-Совсем не плохо, если учесть, что 21 было еще
черт знает когда.
-Но потом вырос, а сейчас опять.
-А у кого всегда одинаково?
-Тебе хорошо умничать. - Вставил Мой друг.
-Хочешь кофе? - Вмешалась Люси.
-И не только.
-Есть водка.
-Отлично. И вам рекомендую.
-Я лекарства пью. - Не унимался Мой друг.
-В данном случае, алкоголь не повредит. - Резко
ответил я.
-А ты бы мог для меня это сделать? - Спросил Мой
друг, пристально глядя мне в глаза.
-Что?
-Ну это.
Я чуть не поперхнулся.
-Ты мне брось это!
-Да я не собираюсь.
-А какого же тогда…?
-На всякий случай.
-На всякий случай. Пошел ты!
-О чем вы? - Вступила ничего не понимающая Люси.
-О помощи. - Ответил Мой друг.
-Тебе нужна помощь?
-Пока нет. Я на всякий случай.
-Может я…
-Ты вряд ли захочешь оказывать такую помощь. -
Перебил ее я.
Люси мой ответ совсем не понравился, и она не на
шутку разволновалась. Она даже вскочила со стула, перевернув, к счастью пустую,
рюмку.
-Я…
-А он тебе не говорил? - Перебил ее я.
-Прекрати! - Моего друга злил весь этот разговор.
-Ты сам начал.
-Расскажи! - Потребовала Люси.
-Мне может понадобиться помощь, чтобы уйти.
-Куда ты хочешь уйти, милый? Волнение Люси
нарастало.
-В мир иной. - Ответил за него я.
Люси побелела.
-Я еще никуда не ухожу. Это вопрос принципа.
-Какого еще принципа! - Вспылила Люси.
-Остынь, детка, - вмешался я, - давай еще по
водочке, и мы все расскажем. На самом деле бояться пока нечего.
Она нервно затолкала в себя водку.
-Я считаю, что имею право на жизнь. - Начал Мой
друг.
-А разве не так? - Спросила Люси.
-Совсем не так. Мне вменяют ее в обязанность.
-Ты какую-то чушь несешь, милый!
-Вовсе нет. Право на то и право, что я могу
распоряжаться им по своему усмотрению, и если у меня есть право на жизнь, то я
сам должен решать, жить мне или нет.
-Но ведь сам Бог против самоубийств!
-Это он лично тебе сказал?
-Нет, но Бог дал, Бог взял…
-Не знаю, мне он ничего не говорил, а попы так
нервничают потому, что ничто не делает человека настолько свободным, как право
на жизнь, а им моя свобода поперек горла. Им надо, чтобы я страдал, и приползал
к ним за благословением.
-Самоубийство - это преступление против рейтинга,
- перенял инициативу я.
-Какой еще рейтинг?
-Самый простой. Каждый потенциальный самоубийца
есть потенциальный религиозный фанатик. Это как с абортами. Каждый христианский
аборт это удар по количеству христиан, искупающих своими страданиями грехи, а
страданиями потому, что несделанный аборт, это нежеланный ребенок.
-Но зачем сразу аборт.
-Мы говорим о любых контрацептивах. Они против
всего, включая содомию.
-Ты бы еще не знаю, что приплел.
-С точки зрения рейтинга, содомия то же самое,
что и контрацепция, то есть отказ плодить христианышей.
-Но самоубийство. Обрекать душу на мытарства.
-Это тебе попы внушили, а, во-первых, души пока
еще тоже никто не видел, а во-вторых, никто не знает, мается ли она вообще. Тем
более что целые культуры воспринимают самоубийство, как единственный выход из
многих ситуаций. Японцы, например, или древние греки.
-Только не говорите мне, что греки тоже делали
харакири. Я не совсем дура.
-Они не делали харакири. Они, когда понимали, что
стареют, или по какой-либо иной причине им пора, устраивали пир, приглашали
близких, прощались, говорили речи, давали последние напутствия, и выпивали чашу
с ядом. Причем они не знали, в какой именно вино отравлено.
-Алло, доктор, это Люси. Вы меня еще помните?
-А мы уже на вы?
-Извини, но я…мы… - Она с трудом подбирала слова,
- Приезжай… если можешь.
-В Швейцарию? - Нашел я самый глупый из возможных
ответов.
-Мы вернулись вчера. Живем у Кати на даче.
-Адрес.
-Что?
-Адрес. Куда приехать.
Новенький "Пежо" (за это время я слегка преуспел)
завелся с пол оборота. Вот уж действительно звонок из прошлого. Полтора года.
Мой друг периодически звонил. Больше на автоответчик. Я тоже пытался, но каждый
раз… он уже съехал, сообщали мне разные голоса, а мобильными он не пользовался
принципиально. Пару раз приходили открытки… И вот теперь, как снег на голову.
Как он? Судя по ее голосу, хреново, а когда было иначе? Он и до болезни
частенько напоминал Иа в пятницу, особенно если более трех дней вынужденно
постился.
Дача была что надо. Настоящая деревянная дача в
настоящем лесу. Природа, воздух, озеро с чистейшей водой. И все достижения
цивилизации. Будь у меня на энную сумму больше, жил бы в таком доме, хотя с
другой стороны нищенского жалования в тридцать тысяч Пушкину явно не хватало.
Люси заметно сдала. Высохла, похудела,
состарилась. Да, тяжела роль святой Терезы. И это после швейцарских Альп. Хотя с
все той же пресловутой другой стороны, что может чистый горный воздух против
бессонных ночей, сигарет, алкоголя, слез, не говоря уже о Моем друге, который
появился на свет далеко не в отделе подарков.
Мой друг выглядел совсем ужасно. Красные глаза,
опухшие веки, нездоровый румянец на лице покойника с недельной небритостью.
-Закуривай. - Предложил он.
-Спасибо, но я бросил.
-Да, а я закурил. - Он потянулся за сигаретой, и
меня поразило, насколько сильно тряслись его руки. - Водочки?
-Лучше чай.
-С каких это пор?
-С тех самых. В моем возрасте уже нельзя
относиться с безрассудством к своему здоровью. - И мне почему-то стало неловко
за свои слова.
-Ну а я выпью. - Сказал Мой друг, тем более что я
не в том состоянии, чтобы заботиться о здоровье. - И он сделал внушительный
глоток прямо из горлышка.
-И все-таки, как ты? - Спросил я.
-Мне конец, док. - Сказал он удивительно
спокойно. - Вчера я был изнасилован катетером. Я умираю, поэтому я и здесь.
Умирать, знаешь ли, лучше всего на Родине. - Он снова приложился к бутылке.
-С Катетером тоже люди живут. - Вяло возразил я.
-Брось, док, это не жизнь. Хотя, честно говоря,
помирать страшно. Не выйдет из меня Сократа. Не думал, что так будет страшно.
Знаешь, я сначала хотел, как древние. Идиотских открыток, вот, накупил. Хотел
написать пошлятину, вроде: "Уважаемый друг. Приглашаю Вас на прощальный вечер…"
Ну и так далее. - Мой друг несколько раз прикладывался к бутылке во время своего
непродолжительного монолога. - Ну и набрался же я… Так даже лучше. Знаешь, я
решил уйти. Сегодня. Сейчас. Не хочу… Ты не представляешь… хотя ты наверняка
представляешь себе, какие пытки уготовила нам на прощание медицина. Так
называемая медицинская помощь… Открой верхний ящик.
Я машинально выполнил его просьбу. Я плохо
соображал. Все мои внутренности провалились куда-то вниз, ниже уровня пола, и я
остался со звенящей пустотой внутри. Меня тошнило, а в коленях появилась
неприятная слабость. В ящике стола лежал револьвер, и от этого мне стало еще
хуже.
-Твою мать! - Сказал кто-то моими губами.
-Да, док, я хочу, чтобы это был ты. Люси готовит
шампанское. В моем бокале будет яд. Но я не доверяю яду… Я хочу быстро и
наверняка. Поэтому я прошу тебя, после того, как я выпью, выстрели мне в
затылок. Это уже не будет убийством. Ты только остановишь агонию. Если тебя
волнует юридическая сторона…
Но я его дальше не слышал. Дальше был дурацкий
дерьмовый сон, который, окончательно проснувшись, я постараюсь полностью
вычеркнуть из моей памяти. Заплаканная Люси принесла вино. Мы что-то сказали
друг другу, потом…
-Ну давай же! - поторопил меня Мой друг. -
Ожидание еще хуже.
Рукоятка сама нашла мои одеревенелые руки…
КОНЦЕРТ ДЛЯ ПРЕДАТЕЛЯ И ГЕРОЯ
Мальчиш Плохиш
Бармен - Некто в белом.
Посетители - несколько человек.
Словно вода морская
Лишь разжигает жажду
Любовь.
15.04.01
КОНЦЕРТ ДЛЯ ПРЕДАТЕЛЯ И ГЕРОЯ
Пьеса
Действующие лица:
Мальчиш КибальчишМальчиш Плохиш
Бармен - Некто в белом.
Посетители - несколько человек.
Бар. В баре пусто. За стойкой бармен - мужчина
средних лет, среднего роста и средней наружности в свободных белых одеждах. Он
неторопливо протирает бокалы.
БАРМЕН. САМ С СОБОЙ: Красота. Давно надо было. И
что нам мешало? Всего-то делов - две подписи под листом бумаги, и тишь да гладь.
Наконец-то можно спокойно уйти на пенсию и открыть бар. Всегда мечтал быть
барменом. Сколько себя помню, всегда. По мне, так люди для того и созданы, чтобы
иногда заходить ко мне в бар. Можно и не иногда.
В бар входит молодой человек в спортивном
костюме, буденовке и пионерском галстуке, повязанном на манер шейного платка. Он
идет к стойке и садится на табурет.
БАРМЕН: Чего желаете?
ВОШЕДШИЙ: Чего-нибудь от жажды.
БАРМЕН: Надеюсь, вы не мормон?
ВОШЕДШИЙ: Нет, а что?
БАРМЕН Не люблю мормонов. Надоели со своим
Смитом. Алкоголь нельзя, чай нельзя, кофе нельзя. Не говоря уже о девочках. Ну,
взболтнул когда-то что-то там с перепою, не спорю, но кто с похмелюги скажет
хорошо об этом. Каждый, небось, с завидной периодичностью кроет алкоголь, на чем
свет стоит. А то, что воду в вино...
Наливает вошедшему водку.
ВОШЕДШИЙ: Оставь бутылку.
БАРМЕН: Как скажете.
В бар входит новый посетитель. Он высокого роста,
слегка полноват. На нем дорогой английский костюм, дорогие туфли и галстук. В
кармане "Паркер". Он тоже идет к стойке. Внимательно смотрит на посетителя,
потом удивленно: НОВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ: Киба!
ВОШЕДШИЙ РАНЕЕ: Мы знакомы?
НОВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ: И вправду Киба! Вот так дела!
КИБА: Давно меня так не называли.
НОВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ: Еще бы. Я думаю.
КИБА: Я уже и не помню…
НОВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ: Еще бы. Ты герой, легенда. Ты
не можешь себе принадлежать, как не можешь быть Кибой. Киба, Коба… Клички
бандитов с большой дороги. У героев другие имена.
КИБА: Ты мне Кобу не тронь!
НОВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ: Конечно. Ты за него готов мне
горло перегрызть.
КИБА: Да кто ты такой, что так хорошо меня
знаешь?
НОВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ: Не узнаешь?
Киба внимательно смотрит на нового посетителя
КИБА: Плохиш?!
ПЛОХИШ: Он самый.
КИБА: Иудушка!
ПЛОХИШ: Сам ты… И нечего тут передо мной героя
корчить. Я не пионер - салют мальчишу. Это для них ты герой Кибальчиш, а для
меня засранец Киба и друг детства. Тем более что ты всем обязан мне.
КИБАЛЬЧИШ: Тебе?!
БАРМЕН: Это уж точно.
КИБАЛЬЧИШ: Тебе-то откуда знать?
Бармен загадочно улыбается.
ПЛОХИШ: Он знает. Знаешь, кто сделал Иисуса
Христом?
КИБАЛЬЧИШ: Религия - опиум для народа.
ПЛОХИШ: Временами и опиум лекарство.
КИБАЛЬЧИШ: И кто же?
ПЛОХИШ: Иуда.
КИБАЛЬЧИШ: Иуда?!
БАРМЕН: Иуда.
КИБАЛЬЧИШ: Предатель?!
БАРМЕН: Если бы не было предательства, не было бы
и креста, а без креста не было бы воскрешения. Иисус никогда бы не стал Христом.
Да и предательством это не было.
КИБАЛЬЧИШ: А что это, по-вашему?
БАРМЕН: Инсценировка. Зрелище на потеху публике.
КИБАЛЬЧИШ: Вы можете говорить все, что хотите.
Легенда вытерпит все.
БАРМЕН: Легенда?
ПЛОХИШ: Он атеист.
БАРМЕН: Атеист, здесь?!
ПЛОХИШ: Он даже в загробную жизнь не верит.
БАРМЕН: Но это уж слишком.
КИБАЛЬЧИШ. ГОРДО: Я не предаю идеи.
ПЛОХИШ: Как трогательно! Бывший герой…
КИБАЛЬЧИШ: Бывший?
ПЛОХИШ: Бывший, бывший. Теперь там другие герои.
КИБАЛЬЧИШ: И кто же эти герои?
ПЛОХИШ: Колчак, Деникин, царская семья.
КИБАЛЬЧИШ: Врешь, собака!
БАРМЕН. НАПЕВАЕТ ТИХО: Дети, дети на качелях…
КИБАЛЬЧИШ: Что ты бурчишь там под нос?
БАРМЕН: Он прав. Злодеи становятся героями, герои
злодеями и наоборот. История снова и снова раскладывает свои пасьянсы. Не ты
первый, не ты последний.
КИБАЛЬЧИШ: Но как?
БАРМЕН: Как? Ты думаешь, герои всегда будут
героями, а злодеи злодеями?
КИБАЛЬЧИШ: Конечно, и у героя могут быть минуты
слабости.
БАРМЕН: Я не об этом.
КИБАЛЬЧИШ: Не об этом?
БАРМЕН: Маска героя - это не цвет волос, не
группа крови, не черта характера. Герой - это оценка со стороны, каприз толпы,
веяние моды. Но ничто так не переменчиво, как настроение черни.
Кибальчиш пытается возразить, но бармен не дает
ему вставить слово.
БАРМЕН: Хорошо, не чернь, народ. Сегодня ты
злодей, преступник, а завтра бог, или наоборот. Народ - это мерзкая шлюха с
лицом демона.
КИБАЛЬЧИШ: Замолчи, человеконенавистник. За что
ты ненавидишь людей?
БАРМЕН: Я ненавижу Народ. Но я люблю людей, а
это, заметь, не одно и тоже. Например, Советский народ и Российские люди,
население. В России так население всегда было врагом народа.
КИБАЛЬЧИШ: Герой - это герой, злодей - это
злодей.
БАРМЕН: Не скажи. На самом деле это одни и те же
люди, да и движут ими одни и те же мотивы. Только для одних они герои, для
других злодеи.
КИБАЛЬЧИШ: И ради этого…
БАРМЕН: Ты прекрасно знаешь, ради чего.
КИБАЛЬЧИШ: И ради чего?
БАРМЕН: Ради нее, родимой, ради славы. Ради этой
капризной шлюхи, предпочитающей кровь бриллиантам.
КИБАЛЬЧИШ: Но почему кровь?
БАРМЕН: Такова слава героя. Кем бы были Цезарь,
Жанна Д'Арк, Ленин, Сталин, Лазо без крови, без моря крови. Да и без своих
предателей.
ПЛОХИШ: Да и у вас, помнится, не обошлось без
разборок в саду.
БАРМЕН: Имеющий уши, да не болтает языком.
ПЛОХИШ: Это точно. Но почему у меня ничего еще
нет?
БАРМЕН: Чего желаете?
ПЛОХИШ: Что-нибудь легкое и изысканное, как
музыка Шопена.
БАРМЕН: Надеюсь, вы не мормон?
ПЛОХИШ: Упаси меня бог! Вы всех так встречаете?
БАРМЕН: Мормоны… хотя в последнее время они ко
мне не заходят.
Наливает Плохишу вина.
ПЛОХИШ: И себе. Выпьем за встречу.
БАРМЕН: Спасибо, не откажусь.
ПЛОХИШ. БАРМЕНУ: Вот всегда хотел вас спросить:
вам то это зачем?
БАРМЕН: Всегда хотел быть барменом.
ПЛОХИШ: Я имею в виду, крест, воскресение…
театральщину, одним словом.
БАРМЕН: С ними по-другому нельзя. Они
непробиваемы. А тут еще как назло кто-то… я уже и не помню, написал, как это
должно быть. И попробуй хоть на шаг в сторону от протокола. Иуду пришлось
подставлять.
ПЛОХИШ: А где он?
БАРМЕН: Поехал затариваться. Никому больше нельзя
доверить.
ПЛОХИШ: Это точно.
КИБАЛЬЧИШ: Так все это было зря!
ПЛОХИШ: Почему зря? Глянь, какой бар.
КИБАЛИЧИШ: Я не об этом.
ПЛОХИШ: Тоже не зря. Очень поучительная история
вышла. С моралью. Даже с двумя. Как у него (кивает в сторону бармена).
КИБАЛЬЧИШ: Как это с двумя?
ПЛОХИШ: Ну, на первом плане героическая сказка
для дураков со своими предателем и героем. Те же, кто поумнее, видят в ней
руководство к действию.
КИБАЛЬЧИШ: Хочешь сказать, что все умные
предатели?
ПЛОХИШ: Одним нужны бананы, другим ящики для
бананов. Кому что нравится. Одним слава, другим варенье с печеньем. Причем
варенье с печеньем - это всегда хула, как бы ты их ни зарабатывал. Все равно
будешь гадом. Восхищение у толпы вызывает только подвиг, причем, чем глупее, тем
лучше. У них там культ глупости. Только они называют это нравственностью, и
зорко следят друг за другом.
БАРМЕН: Ох уж эта нравственность! Вы здесь совсем
недавно, а я с ними намаялся до поворота. Они что там жить не умели, что здесь.
ПЛОХИШ: Но одно доброе дело они все же сделали.
БАРМЕН: Умерли?
ПЛОХИШ: Заставили вас подписать конвенцию.
БАРМЕН: Ты представить себе не можешь, какая тут
с ними была тоска.
ПЛОХИШ: Зато сейчас рай.
БАРМЕН: Если бы не мормоны.
ПЛОХИШ: Чем они вам так насолили.
БАРМЕН: Заявятся в лучшее время и начинают: То им
накурено, то алкоголь - это грех, чай, кофе - грех, девочки - и те грех. Все
настроение клиентам испортят.
ПЛОХИШ: О здоровье на том свете надо было думать.
БАРМЕН: Так и я о том же. Ладно, говорю я им,
предположим, что там это все вредно, но здесь, здесь, что вам мешает?
ПЛОХИШ: А они?
БАРМЕН: Не для того, говорят, мы Иисусу служили,
чтобы тебя здесь слушать.
ПЛОХИШ: Так и говорят?
БАРМЕН: Так и говорят.
ПЛОХИШ: И никто не узнает?
БАРМЕН: Представляешь, из этих - нет. А твой
приятель даже в жизнь после смерти не верит.
КИБАЛЬЧИШ: Я - комсомолец, и идеи не предаю.
ПЛОХИШ: Так они сейчас в церквях во втором ряду.
Аккурат за коммунистами.
КИБАЛЬЧИШ: Ты коммунистов не тронь! Я за это…
ПЛОХИШ: Ну да, жизнь отдал, помню. Только ты не
кипятись. Жизнь идет, времена меняются. Коммунисты теперь тоже другие.
КИБАЛЬЧИШ: Все равно не тронь.
ПЛОХИШ: Хорошо, хорошо, остынь только. Давай
лучше еще выпьем. БАРМЕНУ: И себе.
БАРМЕН: Спасибо.
ПЛОХИШ: А крутой мы тогда фейерверк устроили.
КИБАЛЬЧИШ: Пол города как не бывало.
БАРМЕН: Вы же вроде в степи были?
ПЛОХИШ: Ага. Сказка, как и про тебя. А когда
склад рванул, так пол города и накрыло.
БАРМЕН: И не жалко тебе было людей взрывать?
ПЛОХИШ: Я то тут при чем? Это наш герой не знал,
с какой стороны к орудию подходить. А на меня все свернули.
БАРМЕН: Мы вот, помнится, тоже разок погуляли.
Погуляли так погуляли. Даже глухой Лазарь прибежал попросить шуметь потише.
ПЛОХИШ: Так ведь он был мертв.
БАРМЕН: Это ребята уже для понта приврали.
ПЛОХИШ: Это точно. Про нас вон тоже анекдоты
ходят.
КИБАЛЬЧИШ: Не слышал.
ПЛОХИШ: Рассказать?
БАРМЕН: Он еще спрашивает.
ПЛОХИШ: Я от третьего лица. Слушайте.
Мальчиш-Кибальчиш бегает по бастиону, красным знаменем размахивает:
-Измена! Измена!
Плохиш, уплетая варенье за обе щеки:
-Да? А меня на хавку пробило.
Плохиш с барменом смеются.
КИБАЛЬЧИШ. РАЗДРАЖЕННО: Вот только этого не надо.
Этой мелочной пошлости не надо.
БАРМЕН: Хороший анекдот. Чем тебе…
КИБАЛЬЧИШ: Не надо пошлости. Как вы не понимаете,
что это подло, низко. Это еще хуже предательства.
ПЛОХИШ: Это слава. Тут ничего не поделаешь.
КИБАЛЬЧИШ: Избавь меня от такой славы. Мы не ради
такой славы шли погибать.
ПЛОХИШ: Вы? Вы шли погибать? Это киты идут
погибать, когда на берег выбрасываются. Вы же шли убивать, пожирать друг друга,
а вместе с собой на тот свет старались прихватить как можно больше народу.
Умирать они шли! Ну и что получилось? Что?
КИБАЛЬЧИШ: Кто же мог знать, что получится именно
так. Идея…
ПЛОХИШ. ПЕРЕДРАЗНИВАЯ: Идея. А ты не знал, что
чем красивее идея, тем в большее дерьмо попадаешь в результате? Не знал? Вон у
него спроси. Тоже ведь про любовь говорил, а сколько костров зажгли? Сколько?
БАРМЕН: А ты знаешь, сколько бы их было без
меня?!
КИБАЛЬЧИШ: Сам то ты кто, чтобы так говорить?!
ПЛОХИШ: Я жертва вашего героизма. Ваши подвиги
прошли по мне асфальтовым катком. 2000 лет христианства и три четверти века
большевизма сделали жизнь на одной шестой суши невыносимой. А у меня там дети. И
все из-за таких, как вы. Перекоп, дом Павлова, Брестская крепость… Да лучше бы я
сейчас немецкое пиво пил. Ну и что, что под домом Павлова погибло больше людей,
чем при взятии Парижа? Париж вон стоит, до сих пор стоит, а что от дома Павлова
осталось? Что? Тоже мне герои! Водки!
БАРМЕН. НАЛИВАЯ: Ты не прав. И в первую очередь
ты не прав по отношению к этим людям. В большинстве своем это очень хорошие,
достойные люди. Люди, которые были изначально преданы такими, как ты.
Большинство из них погибло, а выжившие - дважды герои. И второй их подвиг на
порядок выше первого, если конечно можно сравнивать подвиги. Им предстояло жить
каждый день. Брошенным и всеми забытым, а многим еще предстояло пройти через ад,
заботливо предоставленный родной страной.
ПЛОХИШ: Подло все это, гадко.
КИБАЛЬЧИШ: Потому, что когда мы гибнем, вы
жиреете.
ПЛОХИШ: А ты пробовал жиреть, герой хренов?!
КИБАЛЬЧИШ: Твоими молитвами.
ПЛОХИШ: Нет, не моими. Я такая же кукла, как ты.
Ирония судьбы такова, что предатель оказывается, предан еще раньше своей жертвы.
Таков закон предательства.
КИБАЛЬЧИШ: А у предательства есть законы?
БАРМЕН: Все есть закон.
ПЛОХИШ: Героизм - это как уровень лейкоцитов в
крови. В повышенном состоянии он хорош только во время болезни. В момент же
выздоровления они выходят гноем вместе с поверженным врагом. В мирной жизни
герой будет только мешать. Лезть везде со своими подвигами, куда его не просят,
обличать, экстремалить. Мешать людям спать в честно захваченных тепленьких
креслах. Кому это надо? Герой же сам не живет и другим не дает. Поэтому нужен
предатель, как защитный механизм общества. Точно так же в организме все железы
существуют со своими антиподами, которые служат для того, чтобы уровень секрета
не дай бог не поднялся бы выше допустимого уровня. Предатель - это антигерой. К
тому же предатель сам обычно бывает обманут. В конечном счете, его ждет скорая
смерть и позор. Ибо те, кто загребает жар чужими руками, очень заботятся о
сохранении тайны, как и об облике героя, о внешнем торжестве справедливости. Но
справедливость торжествует всегда после смерти героя, когда он уже не опасен,
когда его можно подретушировать, подредактировать, подкрасить, поменять фасад.
Предателя же ждет только позор, и зачастую предатель страдает сильнее героя.
КИБАЛЬЧИШ: Какие мы бедные и исстрадавшиеся.
ПЛОХИШ: О ком? Да спроси хотя бы у него, как был
предан Иуда.
БАРМЕН: Никто его не предавал. Ни он, ни его.
Наши роли были написаны задолго до нашего появления на свет. Кто-то должен был
быть предателем, чтобы я пошел на крест. А на такое дело абы кого не отправишь.
Гаутаме с учениками повезло больше.
ПЛОХИШ: Да и с судьбой, пожалуй, тоже.
БАРМЕН: Я не жалуюсь на судьбу. К тому же по
сравнению с Мансуром, я отделался легким испугом.
КИБАЛЬЧИШ: Что за дурная привычка перебивать.
БАРМЕН: У Гаутамы был Ананда, который был его
тенью двадцать четыре часа на протяжении двадцати лет, если я не путаю, ну да
срок здесь не важен. И то каждая сутра начинается словами: я слышал. Не Будда
сказал, а я слышал. Каково?
ПЛОХИШ: Все правильно. Будда мог сказать слово в
слово, но совсем другое. Как бы точно не был написан текст, одной погрешности
Ананда все равно не мог избежать. В тексте нет облика Будды.
БАПРМЕН: Моих же интересовало лишь, кто какой куш
урвет в царстве небесном. Настоящим учеником был один Иуда, да и тот должен был
умереть.
ПЛОХИШ: Если бы только умереть.
БАРМЕН: Так было написано. И я не мог поступить
иначе. Евреи хуже чиновников - ничего не хотят видеть дальше своих книг.
ПЛОХИШ: Все равно они в тебя не верят.
БАРМЕН: Да, но первые христиане были евреями.
ПЛОХИШ: Первыми и последними.
БАРМЕН: Не скажи.
ПЛОХИШ: А кто еще?
БАРМЕН: Франциск, например.
ПЛОХИШ: Франциск был Франциском.
БАРМЕН: Так точно. Я, кстати, тоже не был
христианином в их понимании.
ПЛОХИШ: Иудеем ты тоже не был.
БАРМЕН: Я был собой, и в этом моя религия. Итак.
Я подозвал к себе Иуду, пока все спали, и рассказал ему все. Я не скрывал от
него, какая участь его ожидает.
-Учитель, скажи мне, мы встретимся там? - Спросил
он меня.
-Сразу же после смерти. - Ответил я.
-Когда я смогу прийти к тебе?
-Дней через несколько.
-Я сделаю, как ты скажешь.
Больше он ничего не сказал, но я видел, что он
близок к нервному срыву. На пиру я всячески пытался подбодрить его, но все
переделали.
ПЛОХИШ: Прости их, Господи, они не знают, чего
творят.
БАРМЕН: Этого я тоже не говорил. На кресте,
знаешь ли, не до лирики.
ПЛОХИШ: Но слова вполне в твоем духе.
БАРМЕН: Не знаю, сколько там моего духа.
ПЛОХИШ: Много. Ты слишком яркая личность, чтобы
тебя можно было полностью убить написанным словом.
БАРМЕН: Ты не ведаешь силы слов. Иуда сделал все,
что я ему сказал.
ПЛОХИШ: Не совсем все.
БАРМЕН: Ты прав. Но это был наш последний поцелуй
в той жизни. Как видишь, никто никого не предавал.
ПЛОХИШ: Иуду предали мы. И продолжаем предавать
своими хулениями, забывая, что это он помог тебе стать Христом. Мы клеймим как
предателя единственного преданного тебе ученика. Тогда как настоящие предатели
те одиннадцать.
БАРМЕН: Не будем вспоминать им эту минутную
слабость. К тому же в дальнейшем…
ПЛОХИШ: Один только Фома умер своей смертью в
Кашмире?
БАРМЕН. НАЛИВАЯ ВСЕМ ВОДКУ: Давайте лучше помянем
их.
Пьют стоя.
КИБАЛЬЧИШ: А разве они не здесь?
БАРМЕН: Здесь. Все живы, здоровы. Каждый занят,
кто чем.
КИБАЛЬЧИШ: Но тогда…
ПЛОХИШ: Тебе не понять.
БАРМЕН. КИБАЛЬЧИШУ: Расскажи лучше о военной
тайне.
КИБАЛЬЧИШ: Это был блеф.
ПЛОХИШ: Дурь это была мальчишеская. Сам посуди:
Откуда таким соплякам знать тайну, да еще и военную. Смех, да и только. На
допросе все под столы попадали от хохота, когда этот заявил, что ни какие пытки
не заставят его выдать военную тайну.
КИБАЛЬЧИШ: Я…
ПЛОХИШ: Наш герой готовился к пыткам, мучениям, к
железу каленому, а его встретили хохотом. Как тут не обидеться.
КИБАЛЬЧИШ: Никто не может надо мной насмехаться!
ПЛОХИШ: Отож. И парень заговорил. Он выболтал
все, что услышал от папика с братцем. Те наивно полагали, что он спит
КИБАЛЬЧИШ: Я доказал…
ПЛОХИШ: Доказал, доказал. Когда он заговорил, все
охренели.
КИБВАЛЬЧИШ: Но я не выдал настоящую Тайну.
ПЛОХИШ: Конечно. Ты и не мог ее выдать. К тому
моменту, когда к тебе стали относиться с должным уважением, ты вдруг понял, что
тебе уже не о чем молчать. Героически перенося пытки палачей. Ты все выболтал.
Пришлось придумывать тайну.
КИБАЛЬЧИШ: И я выдержал пытки.
ПЛОХИШ: Да, ты перенес пытки, а потом и расстрел.
Честно говоря, в первый раз вижу такого идиота.
КИБАЛЬЧИШ: Тебе не понять.
ПЛОХИШ: Ты прав. Мне не понять. Я могу понять
человека, который делает все, чтобы испытать пыток, для этого они и придуманы.
Ты же сделал все, чтобы тебя пытали.
КИБАЛЬЧИШ: Да, я умер героем, а ты в это время
варенье жрал.
ПЛОХИШ. СМЕЯСЬ: Варенье. Видел бы ты это варенье,
сам бы бросил свой героизм и присоединился ко мне. Варенье. Похоже, это предел
фантазии автора сказки.
КИБАЛЬЧИШ: Не так уж я плох, если…
ПЛОХИШ: Ты думаешь, это из-за тебя? Не смеши. Да
если бы ты вовремя покинул позицию, никто бы о тебе и не вспомнил. Ты был
побочным явлением, досадным недоразумением. Муха, влетевшая в дом, и то
заслуживает больше внимания.
КИБАЛЬЧИШ: Врешь, собака!
ПЛОХИШ: Нет, милый. Это тебе другие врут, я же
говорю правду. Но ты, да и не только ты, все мы настолько привыкли ко лжи, что
готовы поверить всему, кроме правды.
КИБАЛЬЧИШ: Мне надо выпить.
БАРМЕН: Чего налить?
КИБАЛЬЧИШ: Водки.
ПЛОХИШ: Мне тоже водки. И себе.
БАРМЕН: Спасибо.
ПЛОХИШ: Эти пролетарии никогда не предложат.
КИБАЛЬЧИШ: Буржуйская морда!
БАРМЕН: Давайте только без ваших классовых
штучек! Это вам не бордель "У Ильича".
ПЛОХИШ: А что, такой имеется? Ясли я правильно
помню, у них в партии была только одна проститутка, да и та Троцкий. Ему
изменили пол, или это клуб для геев?
БАРМЕН: Не забывай партийных жен.
ПЛОХИШ: Тоже мне жены сенаторов.
БАРМЕН: Такие же шлюхи.
ПЛОХИШ: Как и мужья.
БАРМЕН: Это точно.
ПЛОХИШ: А где Мария?
БАРМЕН. С НЕЖНОСТЬЮ: Она отдыхает. Девочка вчера
капризничала.
КИБАЛЬЧИШ: Эта проститутка?!
ПЛОХИШ: Сам ты проститутка.
КИБАЛЬЧИШ: Как ты можешь с ней жить. У нее же
перед тобой…
ПЛОХИШ: А мы значит настоящие мужчины! Нам
девочек подавай.
КИБАЛЬЧИШ: Не все могут питаться объедками. У
некоторых еще есть гордость.
ПЛОХИШ: Дурость это, а не гордость. Зачем тебе
девочка?
КИБАЛЬЧИШ: А зачем мне шлюха.
ПЛОХИШ: Любая шлюха была когда-то девочкой.
БАРМЕН: Когда-то это имело свой смысл.
ПЛОХИШ: Не спорю.
БАРМЕН: Для какого-нибудь Авраама это был
единственный способ думать, что ребенок точно его.
ПЛОХИШ: Поэтому и наследство получал первый.
БАРМЕН: А королев дефлорировали еще и в
присутствии подданных.
КИБАЛЬЧИШ: Все равно, после кого-то.
ПЛОХИШ: Да, ты можешь быть первым, но будешь ли
ты последним, особенно после таких рассуждений?
КИБАЛЬЧИШ: Что ты хочешь этим сказать?
ПЛОХИШ: Обычно за такими рассуждениями кроется
полная мужская несостоятельность.
КИБАЛЬЧИШ: Может тебе показать мою
состоятельность?
ПЛОХИШ: Я так и думал.
Несколько минут молча пьют.
ПЛОХИШ: Как у Иуды дела. А то говорим, говорим, и
все не о том.
БАРМЕН: О, он пишет стихи.
ПЛОХИШ: О чем?
БАРМЕН: О любви.
ПЛОХИШ: Что-нибудь помнишь?
БАРМЕН:
Любить
Друг друга
Любить
Я не оговорился
Любить любить любить
Здесь и сейчас
Немедленно
И бог с ними с оргазмами
Ну и словечко
И бог с ними со всеми до
Как и со всем что будет после
Любить сейчас
Превращаться
В
Мифического
Для всех остальных
Ты же помнишь
Они всего лишь человечество
Кентавра
В страшного яты
Страшный
зверь яты
Танцующий при полной луне
Оглушающий своим криком окрестности
Пугающий до смерти добропорядочных граждан и крестьян
Не дерет ли он
скот
Но мы танцуем при полной луне
И здесь важно каждое движение
Каждый штрих
Каждая мелочь
Но приходит финал
И мы распадаемся
С обреченностью трансурановых элементов
И ты
Бывшая только что
частью меня
Переходишь в автономное плавание
А я продолжаю жить памятью
единения
Жить до востребования
Жить…
ПЛОХИШ: Здорово. А как называется?
БАРМЕН: Танец Яты при полной луне.
ПЛОХИШ: А еще?
БАРМЕН:
Лишь разжигает жажду
Любовь.
ПЛОХИШ: Здорово. У него есть кто?
БАРМЕН: О, последние полторы тысячи лет у него
любовь. Его единственная любовь.
КИБАЛЬЧИШ: Охренеть можно! Полторы тысячи лет с
одной и той же бабой!
ПЛОХИШ: А тебе каждую неделю новую подавай.
КИБАЛЬЧИШ: Ну не каждую неделю, Но полторы тысячи
лет!
БАРМЕН: На самом деле Мир меняется каждое
мгновение, и, живя полторы тысячи лет с одной и той же женщиной, каждый раз ты
встречаешь совершенно иную.
КИБАЛЬЧИШ: Не замечал.
ПЛОХИШ: Это потому, что ты слеп.
КИБАЛЬЧИШ: Сам дурак.
БАРМЕН: Он прав. Это все ловушка восприятия.
Воспринимая предмет, ты не запоминаешь его полностью, а только некоторые
характерные признаки. Встречая предмет в следующий раз, ты узнаешь его именно по
этим характерным признакам. Впоследствии ты замечаешь только эти признаки,
почему все новое кажется ярче. Когда же твои глаза открыты, ты видишь все
изменения предмета, и он всегда остается новым.
ПЛОХИШ: Так ты исцелял слепых?
БАРМЕН: Да, я открывал глаза души.
КИБАЛЬЧИШ: Ну вас с вашей метафизикой. Налей
лучше еще водки. Всем.
ПЛОХИШ: Мы и такие слова знаем?
КИБАЛЬЧИШ: Нет, ты один у нас умный.
ПЛОХИШ. БАРМЕНУ: Почитай лучше еще.
БАРМЕН: С удовольствием:
Быстра смертоносная сталь.
Прозрачны движения войнов.
О вечный танец
любви!
ПЛОХИШ: Последняя была лишней.
КИБАЛЬЧИШ: Да и мне пора.
БАРМЕН: Заходите еще.
ПЛОХИШ И КИБАЛЬЧИШ: Спасибо. Пока.
Уходят. Входят другие посетители.
Занавес.
27. 07. 01.
ДЗЕН ПОД МАЙОНЕЗОМ
ИЛИ
НЕСОВСЕМЗДРАВЫЕМЫСЛИВСЛУХ
6
Морально-нравственное
воспитание требует от нас, чтобы мы были
добрыми, честными, принципиальными, любили
друг друга, были справедливыми, прощали
врагов и т. д., тогда как окружающая
реальность заставляет нас быть гибкими в
умении приспосабливаться к существующему
положению вещей.
7
Принципиальность и верность в отстаивании своих убеждений есть, если разобраться, противоречащий природе идеал поведения человека. Природа требует от нас правильных действий, основанных на оценке реально существующих обстоятельств, тогда как убеждения и идеалы – это своего рода кривое зеркало сознания. Отсюда человек с убеждениями – это человек, неспособный на адекватное поведение и, следовательно, обреченный на вымирание.
8
Заслугой средней школы, как я недавно понял, является то, что она учит нас не географиям с математиками (в большинстве случаев эти знания не более чем мертвый балласт), а умению выживать в условиях того дурдома, который ждет человека впереди. Школа действует как прививка, то есть, позволяет нам учиться строить свои отношения в относительно безопасных условиях, когда ошибка чревата лишь двойкой или вызовом родителей. Особенно благоприятен фактор перегрузки ученика, когда он просто не в состоянии выполнять все требования учебного процесса, что заставляет его искать «потайные ходы» и развивает стратегическое мышление.
9
Боже сохрани от попадания на Небеса! Ведь если даже здесь, на задворках Его империи мы постоянно ощущаем на себе Его «любовь» в виде тягот и лишений нашего бытия с поистине мазохистским раскаянием в грехах, которыми является все, что делает нашу жизнь более яркой и интересной. Что же тогда ждет нас на небесах – мире Его любви и непосредственной близости?
10
Образное
понимание священных писаний, например
христианских, является результатом того,
что сначала человеку вбивают в голову
необходимый ракурс понимания текста,
поэтому, читая сами тексты, людям, особенно
умным, приходится самим придумывать «правильный
смысл» прочитанному. Если же читать ту же
Библию, отбросив все комментарии, с нуля…
Когда я попытался это сделать,
единственным по-настоящему стоящим
персонажем мне показался тот, кто почему-то
стал олицетворением всего мирового зла.
На сегодня все. Заходите ко мне на сайт.
Или пишите сюда
| http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru |
Отписаться
Убрать рекламу |
| В избранное | ||
