...Роман Оленев: Господин Хауэр, хотелось бы поделиться своими наблюдениями относительно вашего творчества. Мне кажется, что для режиссёра вы являетесь идеальным актёром, когда надо воплотить на экране образ человека, находящегося в пути. Причём, обязательно одинокого путника. Даже неважно, злого или доброго. Это касается и таких фильмов реалистичных, как «Попутчик», «Слепая месть», «Ярость», и многочисленных ваших фантастических фильмов. Как лично вы думаете, почему режиссёры видят в вас именно такого идеального одинокого-одинокого путника?

Рутгер Хауэр: Может, они просто понимают, кто я есть на самом деле.

Роман Оленев: То есть, вы тоже любите путешествовать, для вас свойственно пересекать различные пространства, это в вашей крови заложено?

Рутгер Хауэр: Да. Я люблю путешествовать, и если бы это было не так, то меня сейчас не было бы здесь. Это у меня в крови. Даже то, что вы сказали про одиночество – иногда это действительно нужно для того, чтобы сконцентрироваться. Грустное одиночество бывает только полминуты в год.

Роман Оленев: Из всей вашей фильмографии достаточно сильно выделяется фильм «Легенда о святом пропойце», где вы сыграли не сверхчеловека со сверхспособностями, а надломленного героя. Насколько для вас важна именно эта работа?

Рутгер Хауэр: Вы попали в точку, потому что начали с того, я снимаюсь в фантастических либо исторических фильмах. Я тоже это заметил, хотя так и не планировал. Но что я хочу сказать: на самом деле я изучал тщательно только один аспект актёрской игры и режиссуры, но очень острый – он касается правды. В своих персонажах я более правдив, чем большинство людей, более реалистичен. Я не совсем понимаю, как так получается – но у меня это получается. И это, наверное, связано с моим ощущением правды. На самом деле это очень нелегко, потому что если этого ощущения правды нет, то я неуютно себя чувствую. Мне необходимо верить. И когда мы снимаем фильмы, у меня просто волосы встают дыбом каждый раз от чувств, от ощущений. Если я сделаю вот так (роняет салфетницу), возможна только одна реакция – правдивая, настоящая. Это не игра, это постоянно случается. И когда во время съёмок случается такое, когда через них проходит жизнь, и это может быть что угодно. Может быть какой-то звук. Вот сейчас, например, работает холодильник. Он работает, вам это не нравится. Или там люди разговаривают. Звуки очень важны. Они меняют всю атмосферу. Если ты меняешь звук – вот это то, с чем я работаю. Это не столько работа, сколько проекты. То есть, я не работаю как сцена, которая проецирует, но – в обратном направлении. Не слишком много, но как раз достаточно. Слишком много – это для недалёких людей. То есть мы снимаем фильмы, а они – делают фильмы. Внутри своей головы. Это то, как я делаю, но я понимаю, что есть много других путей. То есть, это не единственный путь...

...Американский доктор тут же направил его на томографию и обнаружил запущенную опухоль в лёгких. Перспектива преждевременной мучительной смерти вдруг открылась Саймону, осознавшему на шестом десятке, что его дни на земле ограничены и сочтены. Отвлечённые экзистенциальные проблемы, обитавшие в далёких метафизических и философских измерениях и не имевшие никакого отношения к реальной жизни, неожиданно обрели острый личный характер. Тревога и страх поселились в большом доме, где ещё недавно ему было так покойно и уютно с женой.

Особенно скверными были ночи. Дыхание становилось тяжёлой работой, воздух с хрипом и свистом вырывался из горла. Как он дошёл до нынешнего плачевного состояния? За что, вопрошал он, за что мне это? За тридцать лет лабораторных трудов, за страстную жажду свершения, за желание оставить свой след в науке? За то, что тянул ношу не по себе, шёл сквозь стены, тащил семью, поднимал детей? В России, в изнурительные годы перестройки, или же здесь, в Америке, в многолетнем надрывном усилии эмиграции он вышел за пределы отпущенных ему природой жизненных ресурсов. И не только он. Почему мы оказались такими слабыми? – недоумевал Саймон, вспоминая преждевременно ушедших из жизни коллег. – Наши деды прошли Первую мировую и Гражданскую, наши отцы выстояли в Отечественную, а нас выкосила перестройка.

Или это плата за возможность познания, за вклад, который он внёс в науку? Но о каком познании, о каком вкладе идёт речь? Что мы, тупые и ленивые бесшёрстные обезьяны, кичащиеся тусклой искоркой разума, действительно знаем? Лучшая треть нашей жизни уходит на дрессировку, на так называемое обучение, без которой невозможно поддержание нашей полоумной цивилизации. Мы гордимся тем, что сумели прочитать наш геном, три миллиарда «букв». В книжном формате это составит три тысячи томов в пятьсот страниц каждый, по две тысячи «букв» на странице. Но никто из учёных обезьян не может понять, как возникла и как работает эта удивительная сложность, и даже не способен запомнить и ничтожной части этого исполинского текста. Я и сам не помню последовательностей тех двух генов, на расшифровку и изучение которых ушли годы моей жизни. Наше самомнение и потуги на величие смехотворны, – желчно размышлял Саймон. – Мы всего лишь планетарная плесень, пожирающая ресурсы, произведённые и запасённые не нами. И когда мы уйдём, как биологический вид, следы нашей деятельности очень скоро, по геологическим меркам мгновенно, исчезнут с поверхности Земли.

Или это расплата за удовольствия и радости жизни, за возможность путешествовать и видеть мир, за всё вкусное, что было съедено и выпито – воздаяние от плоти живых существ, ставших для него пищей? Но ведь не только он, ведь все едят, но не все же так мучаются! Откуда ты знаешь, как мучаются другие? – возражал он себе. – И ведь все умирают. Довольно покуролесили, сударик мой любезный. Погуляли, теперь извольте пожаловать на Голгофу! Горечь и обида переполняли его...

...– В общем, сошлися, этот к ним переехал, стали жить. И Валька сразу изменилась. Ага. Под воздействием. Раньше, при Шурике, весёлая такая была, кобыла. Всё пряники грызла, ржала как паровоз и плевалась во всех подряд. А сейчас, как замуж за этого непонятного вышла, присмирела-притишела. Прям монашка. Как говорится, любовь – огромная страна! – и Федот Сергеевич непонятно вздохнул.

– Вот они с ним утром встают, позавтрикают – и садятся в своей комнате тиливизир смотреть. Им мой сват, Ермошкин Павел, на свадьбу подарил. Ума-то нету… Час смотрют, два, три… До обеда. Потом пообедают – и опять за тиливизир. И до самого вечера. Поужинают, тиливизир ещё чуток посмотрят – и спать. А завтра – по новой. И главное, всё молча. Только тиливизир работает. Прям чудеса.

– А чего смотрют-то? – спрашивали собеседники. – Какие, к примеру, программы? Может, футбол или сериалы какие?

– А всё подряд! – махал Федот Сергеевич рукой. – И футболы, и сериалы, и в мире животных, и кто с кем развёлся, и про политику. А чего? Тиливизир справный, новый. Пашка подарил, Ермошкин, алкаш чёртов… Смотри да смотри! За электричество-то всё равно Дуська плотит!

– А может, всё-таки поддаёт? – сомневались собеседники. – Под тиливизир-то. Включит звук погромче – и давай квасить.

– Не! – раздражённо морщил бугристый нос Федот Сергеевич. – Говорю же вам: каждый день – как стёклышко! Да у Вальки и не запьёшь. Он на этого своего Шурика ненаглядного нагляделась досыти – теперь от одного только слова «водка» её колотить начинает. Не, трезвый ходит. Как дурак какой. Только глазками своими задумчивыми – морг, морг! Замышляет, что ль, чего?..

...В Германию она приехала в августе. Большую часть денег, которые ей удалось скопить, она потратила на билет в одну сторону. На ней была джинсовка, приталенная блузка без рукавов, джинсы и бейсболка. В кармане лежали 75 марок⁶. В руках был целлофановый пакет с предметами первой необходимости.

До Штутгарта она добиралась автостопом.

Немецкие автобаны – лёгкие и быстрые. И пять водителей, которые её подвозили, попались доброжелательные. Шестой согласился подвести бесплатно, но потом потребовал оплаты.

– Entschuldigеn Sie bitte, aber ich habe kein Geld, – извинилась она. – Das habe ich Ihnen doch schon gesagt⁷.

– Ich brauche Geld! Bezahle!⁸ – потребовал он и приблизил к ней своё потное, с воспалёнными глазами лицо.

– Nein, – резко сказала она, вылезла из машины и быстро пошла по обочине. Он догнал её и больно схватил за руку, потянул назад к автомобилю.

– Kom mit! Bezahle!⁹

– Gut, natürlich¹⁰, – согласилась она и покорно пошла вслед за ним, пока хватка его руки не ослабла. Затем, резко вскинув вверх согнутую в локтевом суставе руку, она ударила его со всей силы локтем под подбородок. Видимо, он прикусил язык, потому что закричал, присел и схватился обеими руками за челюсть.

Она бросилась с обочины и все время от испуга оборачивалась: не бежит ли он за ней?..

Помните, у Константина Бальмонта: «Будем как Солнце»?

Действительно, на нашу грешную землю иногда приходят титаны, вокруг которых вращаются эпохи, войны, потрясения, другие люди-планеты и люди-метеориты.

Таким Человеком-Солнцем, мне кажется, был Пётр Петрович Михайленко.

Согласитесь, сегодня титулами никого не удивишь. Каждого третьего после пятидесяти хоть на каннский красный ковёр выпускай: таков груз наград любого калибра на душу нынешнего населения. И всё же покорённые Петром Петровичем вершины впечатляют.

Академик Академии правовых наук Украины, доктор юридических наук, генерал-лейтенант внутренней службы. Учитель от Бога. На педагогической работе с 1933 года. Учительствовал на Донбассе и Северном Кавказе. Добровольцем ушёл на Великую Отечественную войну. Инвалид войны. После Победы возглавлял кафедры уголовного права и криминалистики, был деканом юридического факультета Львовского государственного университета им. И. Франко, затем профессором Киевского государственного университета им. Т. Шевченко, заместителем начальника Киевской высшей школы МВД. Автор более 400 научных работ. Подготовил около 120 докторов и кандидатов юридических наук.

Кстати, именно Пётр Михайленко от имени Украинской ССР подписывал Конвенцию ООН о правах человека.

И именно он подвергался гонениям и давлению за свои принципиальность, гражданскую позицию, убеждения. Его, человека, который до конца жизни знал наизусть пушкинскую поэму «Руслан и Людмила», обвиняли в украинском буржуазном национализме, за что лишали всех учёных степеней и званий…

...Мы, новобранцы, сидим на жёстких скамейках в казарменной комнате и слушаем нашего лектора. Он читает нам по-русски «курс молодого бойца». Большинству из нас уже под сорок (а самому лектору – лет тридцать), но мы считаемся «молодыми бойцами». Тема сегодняшней лекции уныло-неинтересная – «Поведение солдата в плену». Ну что этот симпатичный майор по имени Давид (который, кстати, запрещает нам называть его «господин майор») может сказать нам нового о том, как вести себя, если ты, не дай бог, попадёшь в плен?.. Сейчас он нам скажет, что надо быть мужественным, дурить, по мере возможности, своих следователей, притворяться простачком и, главное, не выдавать ничего секретного даже под пытками.

Мы все тут – новые иммигранты из Советского Союза, воспитанные школой и комсомолом на подвигах Зои Космодемьянской и пятерых молодогвардейцев, которые, как известно, умерли под пытками, но ничего фашистам не выдали.

Я в тоске зевнул. Лектор мельком глянул на меня и сказал:

– Значит, так. Запомните и запишите – если вы попадёте в плен, выдавайте всё! Я повторяю – выдавайте всё! Называйте имена ваших начальников... расположение огневых точек... количество артиллерийских стволов... численность боевого состава... наличие танков... и всё остальное, что они потребуют. Не сопротивляйтесь, не врите, не давайте им повод искалечить вас... Всё, что вы им выдадите, не имеет для нас особого значения – мы всё это быстро поменяем. Для нас важно одно! – чтобы вы выжили и вернулись живыми и здоровыми к своим семьям!

Мы все в изумлении переглянулись. То есть, как это – выдать всё?! Да в своём ли уме этот майор?! Уж не арабский ли он шпион?

– Давид, – говорю я, подняв руку, – но ведь это – предательство!!

Он устало вздохнул – видно, не первый раз ему приходится выслушивать подобные замечания – и направил на меня указательный палец.

– Если вас искалечат, – произнёс он, – или, не дай бог, убьют, – вот это и будет предательством! Вы предадите тем самым свою жену, своих детей и свою армию. Повторяю: вы должны выжить и вернуться живыми и здоровыми к своим семьям!..

Начиная с этой небольшой статьи мы затеваем с читателем беседу о русском языке. О его непростой, но яркой и увлекательной судьбе, так или иначе отразившейся в культурах народов и государств, раскинувшихся почти по всему белому свету. Всего лишь маленькие статьи без скучной наукообразности.

А посвящены они будут рассмотрению какого-нибудь отдельного слова или интересного явления в языке. Например, мы увидим, как и из чего, согласно отечественному языкознанию, складывался русский язык, какие древние или современные иностранные корни вошли в его словарь, сколько в нём было и есть букв, графем, звуков. Узнаем, может ли язык народа кардинально измениться в течение одного-двух поколений, выскажем несколько гипотез о так называемых праязыках, и о том, как могли появиться в социуме первые слова.

Многие используемые нами иностранные слова на поверку могут оказаться давно забытыми русскими словами, которые из своего далекого прошлого «решили вернуться» на родину, но уже в своём новом обличье. Мы называем это обратным заимствованием. В конце статьи мы уже расскажем об одном из таких слов. Многие, казалось бы, сугубо иностранные слова, как «пенальти», «мания», «юрист», «проституция», «иллюзия», «персонаж», «лампа», «автор», «полировать»... на поверку могут оказаться вовсе не иностранными. На деле же, обыностраненной в них будет только форма слова, а вот сами исконные корни-основы, из которых эти слова получились, могут теряться в прошлом совсем другого языка.

Современные английские слова, вошедшие в наш обиход в последние годы, на поверку могут оказаться всего лишь засланными казачками, отбывшими в «европах» положенный им срок и возвернувшихся в Россию под новой личиной: BACK (назад), LIBIDO (страсть, желание), SCOOTER (детский самокат, от «катиться»), LOCK (запирать), WINDOWS (окна, операционная система), NEW (новый), INTER, -O (посреди, между, внутрь), HOUSE (дом), CONNECT (соединение), CONTENT (содержание) и мн. др. Проще говоря, скучно не будет...