Здравствуйте!

В новом выпуске представляем вам Ю.Остапенко - автора пяти книг, которые вышли в издательстве "АСТ". Кроме "сольных" книг, Юля много раз публиковалась в сборниках "АСТа" и "ЭКСМО", журналах и газетах. Кроме того, на ее счету - победа на мастер-классе Сергея Лукьяненко (Роскон-2005), победы на сетевых конкурсах "Рваная грелка", "Блэк Джек".

Рассказ "Ромашка", предлагаемый вашему вниманию, в 2004 году стал победителем конкурса "48 часов" ("Рваная грелка") - в тот момент самом крупном и престижном конкурсе Рунета.

РОМАШКА
Автор: Юлия Остапенко (http://zhurnal.lib.ru/o/ostapenko_j_w/)



Анька говорила только несколько слов: "любит", "не любит" и "ромашка". Ромашки она действительно очень любила, но последнее слово заодно служило обращением к Ромке. Он был единственный, к кому она прямо обращалась. Сам Ромка подозревал, что Анька знает гораздо больше, да и вообще соображает получше многих. Просто она была очень неразговорчивая. Тётя Лена говорила, что это по-научному называется "аутизм", и Анька всегда такая была. Почему же они её не выключили, думал иногда Ромка. Зачем она-то им нужна. Какой им с неё прок...

Но вслух он этого, конечно, не говорил. Анька вообще-то была хорошая - не болтала глупости и ничего от него не хотела. Не то что остальные девчонки во дворе - те вечно жизни ему не давали всякий раз перед очередным выходом, набивались в дом, визжали и всё чего-то клянчили - то колготки, то шоколадку, то ещё что-нибудь. А Анька сидела в своём уголке и беззвучно шевелила губами. Девчонкам Ромка привозил, что просили, но только чтобы не расстраивать тётю Лену - она и так считала, что он огрубел и очерствел на этой работе, и очень переживала, а ему не хотелось её огорчать. Всё-таки она ему с трёх лет была вместо матери. Мать Ромки умерла так же, как и его отец, и как ещё два с половиной миллиарда человек - просто и быстро, в одно мгновение, кто где - одни в своей постели, если на их полушарии была ночь, другие падали посреди запруженных улиц, на глазах тех, кто почему-то уцелел. Никто так до сих пор и не знал, что именно произошло - эти два с половиной миллиарда не умерли даже, они просто перестали жить. Словно их выключили.

Было известно только, что это сделали Другие, и больше ничего.

В день, когда у Ромки умерла собака, он был на выходе, и даже не смог сам её похоронить. Тётя Лена сказала, что дала Чаку старые консервы - они были просрочены и пахли неважно, так что есть их она побоялась, а выбросить пожалела. Пёс понюхал и вроде ничего, поел с аппетитом, а через час у него пена изо рта пошла, и к вечеру он издох. Тётя Лена закопала его на заднем дворе. Она плакала, рассказывая Ромке об этом, а он не утешал её, только с силой стискивал зубы. Чак был псиной старой, но преданной. Кроме тёти Лены с Анькой, у Ромки только и было дорогих существ, что Чак. Ну, ещё Женька, но Женька не считается.

На заднем дворе Ромка без труда нашёл клочок взрыхлённой земли. Анька сидела не на своих любимых ржавых качелях, а как раз возле этого клочка, на обломке бетонной плиты, и обрывала лепестки ромашки. Ромашка была большая, ещё сочная - Анька вытащила её из букета, который притащил Ромка. Каждый раз, отправляясь на выход, он приносил ей букет ромашек. Теперь они росли только там, за невидимой стеной. Стены на самом деле не было, но любой, кто пытался самовольно покинуть город, падал на землю, будто подкошенный, и больше не поднимался. А там, снаружи, никто не умирал. И туда Другие пускали избранных работать и получать заслуженную награду - продукты, одежду, медикаменты... и цветы. Хотя цветы не считались частью пайка - они просто росли себе, чаще всего в трещинах на заброшенных асфальтовых дорогах. Никто из "счастливчиков", как называли тех, кого Другие выпускали из городов, на цветы внимания не обращал - не до того было. А Ромка всегда находил минутку, чтобы нарвать для Аньки ромашек. В конце концов, это нетрудно, а она их так любила.

- Ромашка, - сказала Анька, увидев его. Ромка кивнул, пытаясь улыбнуться, потрепал её по русой макушке.

- Привет, дурёха. Всё сидишь тут?.

- Ромашка, - повторила Анька и снова уткнулась в свой цветочек. Рыхлая тёмная земля на могиле Чака была усеяна белыми лепестками.

Ромка постоял, водя носком ботинка по земле. Он старался думать о Женьке, но почему-то эти мысли не приносили ему радости.

- Хорошо тебе, - вдруг сказал он вслух, не поднимая головы. - Тебе хорошо, тебе всё равно. Тебе не надо туда ходить, видеть рожи эти... они как человеческие, точно, но в то же время и не такие. Не надо болтать с ними, строить дома эти их дурацкие, потом волочь рюкзак с консервами и чувствовать их взгляды на затылке...

- Любит, - сказала Анька и оторвала последний лепесток.



- Ром, расскажи чего-нибудь.

- Не хочу.

- Ну расскажи-и...

Женька была красивая девчонка и вовсе не шлюха, что бы о ней ни болтали пацаны, которым она не давала. Ромке с ней было приятно, хотя и не так спокойно, как с Анькой. Только он и представить не мог, чтобы Анька выделывала такие фокусы, как Женька. Не потому, что не умела, просто Ромка воспринимал её как сестру. Хорошо бы Женька была такой же немногословной.

- Расскажи, - потребовала она, теребя его за голое плечо.

- Да ведь всё уже сто раз рассказывал.

- Ну я ещё хочу. Ты же знаешь, в нашем дворе счастливчиков больше нет...

- Вот ты мне лучше скажи, - медленно проговорил Ромка, глядя в пасмурное летнее небо. - Какого чёрта вы называете нас счастливчиками?

- Глупый. Ты живой. Тебя точно никогда не выключат.

Это правда. Тех, кто уцелел после общего мора, продолжали иногда выключать. Просто так, без видимых причин. Шёл себе человек по застывшему в вялом страхе городу - а потом вдруг лёг и умер. Или умер и лёг. Когда как. Нечасто, но это случалось. И никогда - с теми, кого Другие выпускали за пределы городов. Те не умирали. Во всяком случае, так.

- А ещё ты можешь работать, - вздохнула Женька. - И тебе за это платят. Это, наверное, радость.

- Коммунистка дурная, - фыркнул Ромка, хотя здесь поспорить было трудно. Он действительно не просто так приволакивал домой подарки Других - он зарабатывал их. Согнав остатки человечества в колонии, Другие строили там, снаружи, новые города - и восстанавливали старые, пришедшие в запустение после того, как большая часть их жителей погибла. Ромка подозревал, что Другие могли бы справиться с таким делом и сами, но они предоставляли возможность работать. Не заставляли, не гнали в рабство - предлагали. Некоторым. Счастливчикам. Можно было отказаться. И даже не обязательно после этого умереть. Ромка, когда ему предложили, отказываться не стал. Он был единственным работоспособным мужчиной во дворе. И считал, что ему повезло.

Только его не покидало ощущение, что всё это неспроста.

- Рома, - сказала Женя, кусая хилую травинку, - а у меня ребёнок будет.

Стебелёк в её зубах напомнил Ромке про Аньку. Мысль была как никогда нелепой и несвоевременной.

- Блин, - сказал Ромка.

- Ага. Третий месяц уже. Ром, я боюсь. Куда нам?..

- Ну ничего, - помолчав, сказал Ромка. - Я, в конце концов, счастливчик. Работать буду больше. Вытянем.

- Ром, а я тебя люблю, - сказала Женька.

- Знаю, - ответил Ромка.

"Любит", - подумал он, и почему-то это слово в его голове прозвучало анькиным голосом.



На выход он отправлялся раз в две недели, и неделю проводил там. Принесённых запасов хватало обычно всему двору на месяц. Это не было тяжело. Ромка иногда думал, что ему и правда повезло.

Если бы только ещё не надо было смотреть в лица этим, Другим... То есть это не лица были, а что-то вроде голограмм, напоминающих людей. Другие одевали эту маску, потому что их реальная форма не имела ничего общего ни с гуманоидами, ни с любыми другими известными человеку формами жизни. Смотреть на эту оболочку было не страшно, но жуть брала при одной мысли о том, что может за ней скрываться.

И ещё Ромка всякий раз тревожился, оставляя дом. Хотя в конце концов, неделя - это совсем немного. Ничего особенного не могло случиться за неделю. Во всяком случае, теперь - не случалось, ну, только иногда оказывалось, что кого-то из знакомых выключили. Но всё дальних, тех, кого он давно не видел.

Так раньше всё время было.

Тётя Лена всегда его встречала после возвращения из выходов, всегда обнимала, плакала - Ромка знал, что от благодарности.

А в этот раз не от благодарности. В этот раз просто плакала.

- Тёть Лен, случилось что-то? - высвободившись, спросил Ромка. - Что-то с Анькой?

- Случилось, Рома, - всхлипнула та. - Нет, не с Аней... с Женей твоей.

Ромка ничего не почувствовал - должен был, а не почувствовал.

- Нет, не Другие... Во дворе в потёмках упала, споткнулась. В больнице сейчас. Там лекарств не хватает. Ты лекарств в этот раз не принёс, Ромочка?

Он не принёс лекарств. Зато принёс ромашки - как обычно. Пышный букет душистых полевых ромашек. От черты города до дома надо было пять километров идти пешком, но цветы ещё не завяли, и рассеивали вокруг свежий, сладкий запах лета.

Анька подошла, вытянула из поникшего с одеревеневших ромкиных рук букета цветок. Взялась за шелковистый лепесток бледными пальцами, оторвала.

И сказала:

- Не любит.



Женька поправилась. Девка она крепкая была. Потом, правда, плакала, но почти с облегчением. Всё-таки она очень боялась становиться матерью - в нынешнем мире это было бы безрассудно. Ромка это понимал, и всё равно ненавидел её. За это облегчение. И за то, что она не умерла.

- Я тебе ещё рожу, Ромочка, - бормотала она между поцелуями. - Рожу тебе хорошенького мальчика, или даже двоих...

Не любит она меня, подумал Ромка, окаменев под её неуклюжими ласками. Права Анька, не любит.

В следующий раз, во время выхода, он сказал одному из Других, что хочет работать на постоянной основе. Некоторым счастливчикам такие разрешения давали - вокруг восстанавливаемых городов уже росли крохотные лагеря. В старых городах о них знали мало, и в Ромке росло неприятное смутное чувство, что эти, самые новые, как он их про себя называл, в итоге наследуют то, что Другие оставили от Земли. Что это всё просто такой изощрённый многоступенчатый отбор, который можно пройти, только если очень повезёт.

В этот раз ему не повезло. "Ответ отрицательный", - прощёлкал Другой, и Ромка вернулся к своей работе. Об этом случае он никому дома не рассказал. Нечем было хвастаться... и он не был уверен, что они бы его поняли.

Через месяц после выкидыша Женька заболела. Это не было связано с осложнениями и сначала походило на обычный грипп. Её сразу забрали в инфекционку - в городах теперь страшно пугались любой угрозы эпидемий. Ромка не видел её до самого конца. Им даже тело не отдали - тела теперь жгли в больничном крематории. Можно было, конечно, выклянчить, точнее - выкупить горсточку пепла, но Ромка не стал этого делать.

Вечером следующего дня он сидел на обломке бетонной плиты во дворе, у могилы Чака, и разглядывал маленькие следы детских подошв на потускневшей земле. Кое-где уже пробивались стебельки травы, тусклые и безжизненные.

Анька раскачивалась на своих ржавых качелях и обрывала лепестки ромашки. Ромашка была поникшая и вялая - в этот раз Ромка забыл нарвать свежий букет. Никогда раньше не забывал, а теперь забыл.

Они сидели очень долго. Анька, как всегда, молчала, только ржавые качели стучали - дрынг, дрынг.

- Ты же всё знаешь, - сказал Ромка. - Ты всё знаешь и понимаешь, куда больше, чем другие. Вот скажи - почему так? Что я неправильно делаю?

Анька не подняла головы. Мокрые белые лепестки вяло взмывали в воздухе и оседали на железном остове качелей, прилипая к ржавчине.

- Почему это всё так - сначала Чак, потом Женькин ребёнок этот, и Женька... Почему именно так? Почему их просто не выключили? Мне было бы легче, если бы их просто выключили... Оно было бы... привычно... А тут...

Дрынг-дрынг в густой тревожной тишине - только и всего.

- Все вот говорят, что мне повезло. А там правда хорошо, Анька. Там солнце. Там трава зелёная. И ромашки. И красивые города - мы их делаем снова красивыми. И для себя делаем. Нам сказали, что потом, когда всё закончится, мы сами снова сможем жить в этих городах. Только мы, те, кто строили. Знаешь, мы, счастливчики, никогда ведь между собой не разговариваем. Боимся удачу спугнуть. Мы не знаем, почему нас выбрали, почему именно нам подарили... это всё... Почти нормальную жизнь. Хорошо так... А тут... гнилое всё, Аньк. Аньк... а давай я тебя заберу. Когда всё закончится. Давай? Пойдёшь со мной? Там просто до фига твоих ромашек. Тебе понравится...

- Любит, - сказала Анька.

Ромка посмотрел на жёлтую сердцевину цветка в её руке. Общипанную, голую, убогую, похожую на маленькое погасшее солнце.

- Любит, - согласился Ромка и, поднявшись, пошёл к Аньке.

Губы у неё были сухие, искусанные, покрытые острой твёрдой коркой, и их было почти больно целовать.



Каждый раз ему хотелось возвращаться всё меньше и меньше. Потому что всё меньше и меньше оставалось того, к чему хотелось бы возвращаться. И он всё чаще забывал нарвать для Аньки ромашек. Носил другое - красивые шмотки, сладости, косметику, которой она не пользовалась. А ромашки почему-то забывал. Постоянно.

В августе тётя Лена не встретила Ромку в воротах. И никто не встретил. Никто и ничто. Даже дома не стало - ещё с другой стороны квартала Ромка увидел на месте родной пятиэтажки обугленный остов с бесформенными провалами пустых окон. Вокруг не было ни души, запах гари уже улёгся, и Ромка понял, что дом сгорел давно - наверное, несколько дней назад.

Он дошёл до перекрёстка, остановился, снял с плеч рюкзак, встал на колени и заплакал. Ромка часто плакал по ночам, в подушку, когда никто не мог его видеть - а сейчас ему было всё равно.

Когда в груди перестало клокотать, он неловко поднялся, бросив рюкзак посреди пустой дороги, и побрёл во двор. Всё было чёрным - земля, ворота, качели и обломок бетонной плиты возле стены дома. Ромка остановился у плиты, замер на миг, потом в ярости врезал по ней ногой. Ступня взорвалась болью, и Ромка закусил губу. А потом прохрипел:

- Ненавижу. Счастливчик, бля... Ненавижу! За что мне всё это?! За что?!

- Не кричи, ромашка. Не надо на них кричать.

Он развернулся так круто, что едва не упал.

Анька сидела в самом дальнем углу двора, за выступом стены, будто прячась от чужих взглядов. На ней было голубое ситцевое платьице, покрытое пятнами копоти, давно не чёсанные волосы падали на грязное лицо. А по горелой земле были рассыпаны увядшие трупики общипанных ромашек. И много-много белых лепестков.

- Не кричи, - повторила она. - Не надо. Они не виноваты. Не знают они.

- А... - Ромка понял, что не может выдавить ничего связного, и умолк, потрясённо глядя на неё.

- Мы для них цветы, - сказала Анька. - Цветы. Растения. Неразумные. Но красивые. Нас жалко. И нам нужны удобрения. Есть сорняки, их надо выкорчевать сразу. Есть другие, полезные. Есть красивые, для них надо сделать сады. А ещё есть ромашки.

Ромка неотрывно смотрел на неё. А она смотрела в землю, на мёртвые цветы. Подол её был платья вымазан тёмно-зелёным травяным соком.

- Есть ромашки, - повторила она. - Они особенные. Они приносят удачу. На ромашке можно что-то загадать, на счастье. И отрывать по лепестку. Когда ты отрываешь лепестки - ты же не думаешь, что ромашке больно. Ты думаешь только: любит - не любит. Ромашка тебе нужна только для этого.

Она подняла голову и взглянула на Ромку. Глаза у неё были тёмно-серые и абсолютно пустые.

- Мы сорняки, - сказала она. - А ты ромашка.

- Аня, что ты... - дар речи вернулся к Ромке, и силы тоже, но он всё так же стоял в десяти шагах от неё. - Ань, ты ведь... говоришь...

- Говорю, Рома. Я всегда могла. Просто я её всё время слушала. Другую. С самого начала. У них время течёт гораздо медленнее. Та Другая - маленькая девочка и гадает на ромашке. Она гадает, а я слушаю. Это было так... ну, у меня сил не оставалось. Ни на что больше. Даже тебя предупредить. Хотя о чём тут предупреждать?

- А... теперь?

- А теперь она замолчала. Я ей сказала, что не могу больше. Что она должна перестать. Что ромашке очень больно, когда ей обрывают лепестки. Она так испугалась... И перестала со мной разговаривать. Она ничего не понимает, Ром. Она... такая маленькая ещё.

Анька вдруг уставилась на свои руки, будто впервые их увидела. Прерывисто вздохнула и умоляюще протянула к Ромке грязные ладони.

- Ром, я столько этих ромашек оборвала, - жалобно сказала она. - Ты мне их носил и носил, а я... столько их оборвала! Что же я наделала, Рома? Что я наделала?

Он медленно подошёл к ней. Опустился на колени. Сухие губы Аньки дрожали, и немытые космы волос, и ресницы - дрожало всё. Ромке захотелось обнять её, прижать к себе, крепко, яростно. Ты же мой последний лепесток, подумал он, ты осталась последняя, и если эта глупенькая, испуганная Другая тебя оторвёт, я останусь таким маленьким и убогим... Но пока что ты есть. Пока что ты есть. Ты, последний лепесток...

И та девочка, племя которой выкорчёвывает человечество - она уже знает ответ на свой вопрос.

И мы знаем тоже, да?

- Не страшно, Ань, - сказал Ромка. - Это ничего. Ничего... Смотри.

Он поднял вялый общипанный стебелёк, с третьей попытки подцепил ногтем лепесток с обугленной земли. Приставил почерневшее основание лепестка к желтой сердцевине ромашки, аккуратно вставил между свалявшимися тычинками и чашечкой.

Убрал пальцы.

Анька подалась вперёд всем телом, упёрла руки в колени. Её дыхание было шумным и частым, и надрывным, будто она хотела что-то сказать и не могла.

И они сидели вот так вдвоем посреди сожженного мира, смотрели на одинокий лепесток, и верили, правда верили, что он не упадёт.







(с) Юлия Остапенко (http://zhurnal.lib.ru/o/ostapenko_j_w/)

В феврале 2007 года у Юли вышел новый роман "Птицелов" (издательство "АСТ"), который можно купить в интернет-магазине "ОЗОН".



Всегда ваши,
ведущие.