- Василий! Василий, ты слышишь меня? У нас в доме абсолютно нет зелени!

Пташкин промычал что-то невнятное, отложил газету в сторону и виновато посмотрел на супругу. За семь лет супружеской жизни он успел примириться с мыслью, что любит жену без памяти. Ведь любовь, как известно, складывается из преклонения, уважения, страха и чего-то ещё. Классик сказал. А Пташкина умела вызывать в людях страх и уважение. Ребятишки из местного детского садика в её присутствии становились просто шелковыми. Гуляли парами, слушались и все как один называли Пташкину "мадам воспитательницей Василисой Дормидонтовной".

- Василий, ну почему ты не хочешь понять? Растения облагораживают душу, очищают воздух. Как можно быть настолько бесчувственным грубым животным? Ты ведь знаешь, что у меня астма!

Бесчувственным грубым животным быть не хотелось. Он, кряхтя, поднялся с насиженного кресла и отправился одеваться. Провожаемый напутственными лекциями о растениях-вампирах и дереве "Бо" буддистов (а попросту говоря, фикусе обыкновенном), Пташкин завязал галстук, нахлобучил шляпу-пирожок и отправился на улицу. В царство июньской жары и тополиного пуха.

Цветочный магазин располагался недалеко - в доме напротив. Заведовала им рыженькая девушка с утиным носиком и очаровательными веснушками. Всякий раз, идя на работу, Пташкин встречался с ней взглядом, и цветочница одаряла его лучезарной улыбкой. Абсолютно зряшной, если вдуматься: Пташкин никак не мог быть ее клиентом, он и жене-то цветы дарил раз в жизни. На свадьбу. Ну, может, в будущем еще, на похороны... Тем не менее, рыженькая улыбалась, улыбалась, улыбалась, расточая счетоводу бессмысленно щедрые авансы, заставляя его вздыхать и маяться, просиживая за конторкой скучные рабочие часы. О боже! Боже! Одна мысль, что предстоит чудный поход в рай, в царство пьянящих тропических ароматов, заставляла сердце Пташкина биться тревожно и радостно.

- Сердце красавицы, - мурлыкал Василий Афанасьевич, - склонно к трам-пам-пам-пам. И трам-пам-пам-пам, тиру-тараруру.

Увы! С самого порога его ожидало разочарование: рыженькой в магазине не оказалось. Её место за прилавком занимал седой пузатый карлик с бачками, к тому же - лицо кавказской национальности. Кавказцев Пташкин боялся панически, неудивительно, что ноги сами понесли его к выходу. К несчастью, карлик оказался проворнее. Перемахнув через прилавок, он подхватил Василия под локоток, назвал дорогим, арой и генацвале и увлек за собой вглубь магазина.

- Ай, - кричал седовласый. - Первый гость, желанный гость. Счастье принес, удачу - зачем бежишь? Зачем удачу уносишь? Выбирай, чего душа желает!

Пташкин залился краской... да что там! - буквально вспыхнул. "А может, так и надо?" - подумал он. Вслух же произнес:

- Простите!.. м-м... я дико извиняюсь... тут у вас девушка работала.

- Что, слушай? - карлик замер. - Девушка? Какой... какая девушка?

- Э-э... рыженькая.

Василию Афанасьевичу было очень стыдно. Он чувствовал себя преступником, но остановиться уже не мог:

- С веснушками.

- С веснушками? - скривился толстяк, словно от зубной боли. - С веснушками?

Далее началось нечто совсем уж невразумительное, ни в какие ворота не лезущее:

- Дочь непокорных домов ... - объявил он пафосно и убежал. Последнее слово Василий не расслышал. Звучало оно крамольно и вычурно, заканчивалось не то на "дрель", не то на "виоль" - серьезным людям вроде Пташкина такие слова знать без надобности.

- Будет тебе рыженькая. Будет! - донеслось из подсобки. - Лойлок! Лойлок, Лир тебя подери, куда ты опять подевался? По твою душу пришли! Тымордах где?

Из цветочных джунглей вынырнула собачья морда. При виде ее Василий окончательно сконфузился:

- Если это связано с какими-либо трудностями, - испуганно объяснил он морде. - Если вам...

Пес равнодушно зевнул:

- Хватит, Василий. Неча языком молоть попусту. Ты зачем сюда явился?

- Виноват... жена послала. Фикус Бо, дерево буддистов...

Пес зевнул еще раз:

- Дурак ты, Василий, ох, дурак. И чего сюда приперся? Ну, иди, иди, Геван тебе пару слов хочет сказать. Иди!

- Но...

Договорить ему не удалось: дверь подсобки распахнулась, на пороге возник пузатенький Геван. Карлик смотрел на Василия ненавидящим взглядом, и Пташкин страшно перепугался: как человека маленького и незаметного, до сих пор ненавистью его никто не дарил. Даже в детстве его не били: называли шмакой и другими обидными прозвищами, отбирали деньги, но без ненависти, равнодушно.

- Ай, дорогой, на беду ты это сказал! на беду!

Толстяк заметался, вытащил из темного угла цветочный горшок и яростно сунул его в руки Пташкину:

- Забирай, слушай! Нет Лойлока, ушел... твое счастье, Лох Ломор. И убирайся, убирайся, чтоб я тебя здесь больше не видел!

- Но, послушайте...

- Ай, генацвале! - глазки карлика недобро прищурились. - Смерти ищешь?

- Но...

В ручонках продавца блеснула шпага. Не помня себя от ужаса, Пташкин выскочил на улицу, и, подвывая, понесся по улице. Рассуждать логически он начал лишь возле дверей своей квартиры. Сердце бешено колотилось, перед глазами плавали искорки; выяснилось к тому же, что шляпу-пирожок и авоську с кошельком он оставил в магазине. Цветок, впрочем, был на месте, немного помятый, но целый.

- Василь Афанасич, случилось что? - послышался участливый голос.

Пташкин заозирался. Дверь соседней квартиры была приоткрыта, оттуда выглядывал Гена - студент-радиотехник, беспутный веселый парень, временами чинивший Пташкиным утюги, фены и прочую бытовую мелочевку. - Может, помочь чем?

- Ах, оставьте, - жарко и безумно зашептал Василий. - Пусть! Пусть!

Он яростно вдавил кнопку звонка.

- Хотела фикус - получай фикус!

Немного обидно было, правда, что продавец ни за что, ни про что назвал его лохом. Но Василий еще с детства усвоил, что в подобных случаях лучше "не связываться".

- Василиса, открой! Да я это, я!



***

Жена встретила Пташкина на удивление спокойно. Даже известие о потерянных деньгах не встретило в её душе достойного отклика. После получаса вялых упреков, оскорблений и слёз, она покинула супруга, гордо прошествовав в спальную. Василий вздохнул и принялся разбирать диванчик в прихожей. Цветок же так и остался стоять забытым на окне кухни.

В эту ночь Пташкину не спалось. Он размышлял о взаимоотношениях полов, супружеском долге и о том, у кого бы занять десятку до аванса. Потеря денег удручала. Не то чтобы в утерянном кошельке находилась значительная сумма - так, мелочевка разная, но Василий был человеком принципа. Деньги есть деньги, а несовершенство мира приводило его в ужас. В общем, промучившись до полвторого ночи, Василий встал, чтобы водички попить, ну там то, сё... Разное, в общем. Уже выходя из туалета, он услышал доносившиеся с кухни подозрительные звуки: ругань и приглушенные всхлипывания. Женские.

- Василиса, ты? - испуганно пискнул он. - Что ты там делаешь?

Не раздумывая, Василий Афанасьевич бросился на кухню. Его взору открылась следующая картина: маленькое - в палец высотой - изящное существо в розовой ночной рубашечке, пыхтя, пыталось сдвинуть горшок с места. Приглядевшись, Пташкин узнал в существе продавщицу из магазина.

- Вы?! - полувозмущённо-полурастерянно зашипел он. - Но...

- Т-с-с! - прижала палец к губам рыженькая. - Помогайте лучше!

Не вполне сознавая себя, действуя как сомнамбула, Василий схватился за цветок.

- Ах, спасибо! Вы так добры.

- Да не за что, - зарделся счетовод.

Продавщица вспорхнула на край горшка и уселась, соблазнительно болтая в воздухе ножкой. Выглядело это трогательно и мило; рубашка феи кокетливо задралась, - ровно настолько, чтобы, обещая выдать все самые сокровенные женские тайны, не выдавать ничего. Василий смутился - ах, как он смутился! Пальцы его принялись сконфуженно теребить край майки.

- Э-э... Может, чаю хотите? - выдавил, наконец, он.

- Не возражаю.

Фея потупила глазки, и Пташкин с готовностью зачиркал спичками, всякий раз замирая от ужаса, что Василиса услышит и придет на кухню. К счастью, обошлось. Засвистел чайник. Пташкин достал с полки полупустую пачку "Майского" и принялся щепотками отмерять чай в кружку, вполголоса чертыхаясь.

- Фи! - презрительно сморщила носик фея. - Какой плебейский способ заварки.

"Ишь коза! - обиделся Пташкин. - Самовар ей подавай, мыть потом. Благородная больно", однако виду не подал, а вслух спросил хмуро:

- Вам сахару сколько ложечек? Или вы так будете?

Рыженькая не ответила, уселась в позу Копенгагенской русалочки, и смерила Василия долгим печальным взглядом.

- Варвар и неотесанный мужлан, - резюмировала она, ни к кому конкретно не обращаясь. Это было обиднее всего.

- Впрочем, - выспренне продолжала фея, - рыцарский дух не совсем покинул это сердце. Есть еще надежда. Пташкин!

От неожиданности счетовод вздрогнул и пролил кипяток себе на ногу.

- Пташкин, ответствуй: согласен ли ты проследовать за мной в хрустальные фейные чертоги? Жаждешь ли ты познать гостеприимство детей дома ...?

Боль была адская. Стремясь во что бы то ни стало сдержать крик и не выдать дражайшей супруге своего крамольного полуночничания, Василий опять пропустил мимо ушей неприличное название дома.

- Да, - благосклонно кивнула бывшая продавщица. - Да. Иного я и не ждала.

Вспорхнув с края горшка, - только сейчас Василий заметил у нее за плечами прозрачные стрекозиные крылья, - фея закружилась вокруг счетовода в дивном танце, осыпая Пташкина сверкающей эльфийской пылью.

- Вы что же это такое делаете, гражданочка? Жена ведь узнает! - в ужасе забился тот, но было поздно.

Феечка приложила палец к губам:

- Т-с-с! В чертоги. Там я поведаю тебе свою историю.



***

В чертоги, так в чертоги.

История феи Аглаи... Можно я так буду ее называть? Все равно полного имени со всеми фиолями и дрелями вы не запомните. Так вот, история феи Аглаи оказалась банальной, и Василию во многом уже известной.

Судите сами: с детства круглая сирота, Аглая была то ли похищена, то ли инкогнито воспитывалась у одной знакомой старушки вместе с горшочком. Её колдун принес, семечком. Нет, не старушку, а горшочек. В смысле - Аглаю.

Первые месяцы жизни фея помнила смутно. Её поливали, пропалывали, вносили удобрения. Спала она в скорлупке грецкого ореха, застланной лепестками цветов. Став постарше, Аглая обнаружила, что является предметом вожделения всех без исключения существ мужского пола в округе: воробьев, жуков, мышей, жаб. Один старый крот оказался чересчур настырен; к счастью, ничего страшного не произошло: неиспорченный ребенок Аглая свято верила в то, что супружеская жизнь не простирается дальше совместного чтения "Лизы", штопки носков и варки борщей. Потом появился Тилли - взбалмошный эльф, прелесть и мечта. Он был такой ужасный, в своей линялой бархатной шкуре! Нет, не Тилли - крот. Тилли был ничего - с крылышками, чудной такой. Жениться обещал, как и все они.

К сожалению, роман длился недолго - пришла беда. Колдун Лойлок, отдавший Аглаю на воспитание бабушке, тоже имел свои виды на феечку, свои, так сказать, матримониальные планы. А тут еще Лох Ломор ввязался - граф Приморья... тоже мне, спаситель выискался! Ну, положим, Лойлок - мужчина страшный, жутко обаятельный, р-роковой, а Лох Ломора она сама попросила помочь, - но это же не значит, что можно ночью в спальню ломиться. Почему вы, мужчины, все так ужасно недогадливы? Ужасно! Кстати, Василий, вы на него очень похожи, вам никто не говорил? Духовно. Да. Как две капли воды.

Воркотню Аглаи Василий Афанасьевич слушал невнимательно. Увы!.. От близости феи, от дурманных ароматов юного женского тела, от романтичности обстановки он буквально потерял голову. И это образцовый счетовод, примерный семьянин, общественник!

Эх, Василий Афанасьич, Василий Афанасьич!

- Божественная, божественная! - мычал Пташкин, норовя чмокнуть продавщицу куда-то в область подмышки. - Нежнообожаемая!

Та хохотала взахлеб и, отбивалась, болтая в воздухе прелестными ножками:

- Ах, шалун! Какой мужчинка!

Сверкали радужные огоньки в хрустальных гранях чертогов, обсидианом чернела пустотелая колонна со смертоносной медью внутри. По странной прихоти супруги под потолком кухни вместо обычной луковки-люстры висело громоздкое разлапистое сооружение на восемь светильников. Из восьми ламп ввинчено было только две - от яркого света у Василисы болела голова, кроме того, необходимо было экономить. В одной из пустующих граненых чашечек и примостились Аглая с Василием Афанасьичем.

- Чаровница, - стонал примерный семьянин, ловя эфемерные одеяния своей богини. - Афродита!.. Исида!..

- Ах, уйдите! - отбрыкивалась Исида. - Вечно с вами, мужчинами ни о чем серьезно нельзя поговорить. Зачем вы меня забрали из магазина?

- То есть как - зачем? - опешил Василий. - Этот ваш, который грузин...

- Огивви, - подсказала фея.

-... ну да, Гиви - сам же мне и вручил горшок. На, мол, говорит, забирай.

- Это была роковая ошибка, - задумчиво прошептала фея, шлепая Василь Афанасьича по шаловливым пальчикам. - Он принял вас за графа Лох Ломора. Ах, оставьте меня!

Аглая легко уклонилась от объятий зачарованного счетовода и вспорхнула на краешек цоколя лампы. Василий испуганно примостился рядом с нею. Недавний любовный пыл угас, и теперь в душе образцового общественника бушевали стыд и раскаяние:

- Сударыня, - пискнул он, - поверьте!.. Если вы думаете, что я какой-то там ловелас - знайте же: у меня и в мыслях не было...

Мягкая нежная ладошка прикрыла ему рот.

- Молчите. Не надо пустых слов, я верю вам. Вы истинный рыцарь и не способны оскорбить женщину. Хотите винограду?

Истинный рыцарь не успел даже кивнуть в знак согласия, как феечка щелкнула пальцами. Хрусталь и эбонит оказались мгновенно застелены коврами; появились мягкие подушки. Василий вздохнул с облегчением: бог знает, как сама феечка обходилась, но ему сидение на остром краю лампочного патрона доставляло неимоверные мучения, а хрусталь был чересчур холоден. Появился столик с фруктами и вином; словно забыв о своей недавней неприступности, Аглая прыгнула на колени счетоводу и принялась кормить его виноградом и пирожными.

- Неххоомомаеыя, - мычал Пташкин, пытаясь плечом стереть крем с лица. - Боохиня!

- Ты должен доставить меня к старушке, - деловито объясняла Аглая. - К бабулечке, она живет на даче недалеко от Дзинтари. Улица Брауню 38. Я все продумала: меня будет ждать Тилли с розами и белым автомобилем, а также родители.

Василий Афанасьевич изумился:

- Но, Аглая, я ведь слышал, будто ты сирота!

- Дурачок! - феечка запихнула Пташкину в рот целый мандарин. - Ну и говорила, что я ошибиться не могу? Была сирота, а сейчас - нет. Меня в детстве обманули: на самом деле я дочь почтенной королевской четы, в мантиях и роскошных горностаях. Сорок лет провели в трауре, оплакивая мою судьбу, представляешь?

Василий попытался представить, но не смог: даже самый придирчивый критик не дал бы Аглае больше двадцати пяти.

- Они у меня мнительные, - растолковала фея. - Я еще не родилась, а они уж беспокоились: ах, кто-то нашу дочку похитит, ах, надругается над невинной юностью! Накаркали, блин.

Тут, безо всякого перехода, Аглая уронила кусочек пирожного за вырез майки Василия Афанасьевича и полезла доставать. Естественно, тот не удержался и опрокинулся на спину. Хмель ударил счетоводу в голову; страстно мыча и позорно путаясь в скользком шелке, Пташкин принялся стаскивать с феечки рубашку.

- Ниже, ниже, - подсказывала Аглая. - Тут бретелечка. Крылья не помни, нам еще спускаться отсюда. А-ах!

Она выгнулась и застонала. Пташкин елозил, старался, пыхтел, с ужасом понимая, что рискует оказаться не на высоте. В смысле, мужчина-то он ого-го! - но семья! ячейка общества! - вы же понимаете. Да и практики ему в последние годы сильно не хватало.

- Ниже!

Феечка распоясалась вконец. Она разодрала ногтями Пташкину плечо и принялась сладострастно покусывать его в шею, посягая на самое святое. Бог знает, чем закончилась бы эта история, но тут Василий вспомнил наконец о моральных устоях и судорожным движением высвободился из объятий искусительницы.

- Нет, всё, хватит! - затосковал он, пугливо подтягивая кальсоны. - Всё!

Лицо Василия горело; позор, ах какой позор! Так низко пасть! Он не был в состоянии даже взглянуть в лицо своей богини. Феечка сразу поняла, что что-то не так:

- Ты обиделся? - присела она рядом, обняв Пташкина за плечи. - Милый, что случилось?

Милый попытался отстраниться и влез рукой в блюдо с полураздавленными эклерами.

- Я... я... мнэ-э...

Необъяснимое предчувствие заставило его обернуться. Слова упрека застыли в горле; Пташкин дернулся и сделал слабую попытку бежать.

- Стой, стой же! - щебетала Аглая, пытаясь удержать Пташкина, прижимая его к перемазанной виноградным соком груди. - Ну что с тобой? В чем я виновата?

- Та... там...

Феечка бросила мимолетный взгляд в сторону, куда указывал ее недавний любовник. Сквозь хрусталь смотрело искаженное яростью лицо мадам Пташкиной.



***

- Василий! Василий, ты слышишь меня?..

Василий Афанасьевич лениво оторвал взор от передовицы. В голове шумело; сказывались последствия бессонной ночи.

- Василий, я позвонила в фирму, сегодня к часу должны приехать. Это же невозможно: в люстре завелись мыши! Василий, ну что ты молчишь, ты мужчина или нет, наконец?..

Пташкин машинально кивал в такт каждому слову, особо не прислушиваясь. Мысли его витали далеко.

Первая мысль была о том, что магия феи... или, вернее, дриады гибискуса оказалась действенной: нежнообожаемая супруга действительно ничего из событий минувшей ночи не помнила. Вторая: нынче суббота, а значит, Василиса на все выходные отправляется к маме на приусадебный участок. Третья: что Лойлок и Лох Ломор... главным образом Лойлок, наверняка уже хватились феечки и отправились на поиски. От этих размышлений у Василия по спине пробежали мурашки.

Что же это получается, братцы? Жил он себе преспокойно, был вполне доволен жизнью и самим собой, и тут - нате вам! Подарочек на голову свалился. Здрасьте, мол, я ваша тетя!..

Василий с ненавистью скосился на гибискус.

Сидит, небось, там, хихикает. Гадости всякие думает. Вот, мол, типчик какой выискался. Ловелас, понимаете.

- Василий, да ты меня слушаешь?.. О чем я только что говорила?

- Из фирмы приедут. В час, - угрюмо буркнул Василий Афанасьевич. - Мышей травить.

- Пташкин, ты невозможен! - всплеснула руками супруга. - Ему толкуешь о пересечении паранормальных жил на кухне, а он в ответ о мышах. Ну как можно быть таким бесчувственным бурбоном?

Наученный горьким опытом, Василий промолчал. Если жена обращается по фамилии, значит, дело плохо. Лучше "не связываться".

К счастью, гроза прошла стороной. Василиса поворчала немного и ушла; Пташкин некоторое время прислушивался под дверью в опасении, что благоверная вернется, а затем заметался по квартире.

- Влип! Влип! - рвал на себе волосы Василий Афанасьевич.

Словно в довершение картины зазвонил телефон:

- Ты, слушай? Да? - деловито осведомилась трубка голосом пузатого Огивви. - Ай, нехорошо! Зачем обманываешь, дорогой? Зачем - Лох Ломор говоришь?

- Что? - пискнул в ответ Василий Афанасьевич. - Прекратите хулиганство! Кто вы такой? Я... я вас не понимаю!

- Сейчас поймешь, - сообщила трубка. - Фирму вызывал? Мышей, тараканов травить? Сиди, жди. Будет тебе и мышь, и таракан травленый, дорогой. У Лойлока с такими быстро, глазом моргнуть не успеешь, вай. Совсем будешь холодный.

Послышались частые гудки. Пташкин стоял ни жив, ни мертв; ужас в его душе боролся с чувством долга. Наконец малодушие победило, он подхватил горшок и бросился звонить в соседнюю квартиру.

- Гена! Гена, ты дома?

Звонить пришлось долго. В конце концов дверь распахнулась; на пороге показался хозяин квартиры в драных трениках и тапочках на босу ногу. В руках студента был меч с перемотанной изолентой рукоятью; из квартиры вкусно пахло индийскими благовониями, и доносился девичий смех. Завидев Пташкина, Геннадий скривился:

- Василь Афанасич, Илуватором, пресветлым Эру... не вовремя вы, блин!.. Ей-богу, вечером зайдите. Мне через полчаса на полигон, а ничего ж не готово.

В коридор выглянула любопытная девичья головка в расшитой бисером налобной повязке и черном капюшоне. Хихикнув, головка скрылась.

- Но, Гена, у меня же фея!.. - отчаянно прокричал Пташкин в закрывающуюся дверь. - Настоящая! Вот же!..

Как назло внизу в подъезде хлопнуло, по лестнице загрохотали шаги:

-... как крыса, крыса, слушай! - возбужденно рассказывал тенор.

- Так и дал бы ему по морде, - покровительственно хохотнул в ответ басок. - Я бы уж точно не удержался.

- Не могу, генацвале. Собаками затравить, шпагой проткнуть - всегда пожалуйста. А по морде нет, дорогой, уволь! Не мой профиль.

Не помня себя от ужаса, Василий Афанасьевич пулей взлетел по лестнице вверх. Пробежав три лестничных пролета, он остановился и прислушался. Сердце колотилось в груди, словно бешеное, тем не менее, Пташкину удалось услышать, как шаги внизу затихли и послышались трели звонка.

Пташкин затаил дыхание.

- Что, никого?

- Я ему никого, слушай! Я же звонил, предупреждал! Давай дверь ломай.

Сразу в трех квартирах жалобно и безнадежно завыли собаки. Послышались звуки ударов; Пташкин вцепился в горшок так, что побелели костяшки пальцев. Увы! Настал тот момент, когда ни держать при себе проклятый гибискус, ни выбросить было никак нельзя. Чуть не плача, Василий метнулся к лифту, и о чудо! - двери разъехались в стороны, выпуская чумазого карапуза в драных колготках с полурастаявшим эскимо в руках. Пташкин торопливо ткнул в единичку; лифт закрылся и, натужно скрипя, пополз вниз.

Пятый этаж. Четвертый. Ну же, ну! Третий. Ну! Второй. Ну же!!!

Первый! Стоп!!!

Огромная жемчужно-серая псина в белых чулочках, со "свечой мудрости" во лбу лениво повернула голову.

- Опять ты? Господи, как ты мне надоел, малахольный!

Пташкин замер. Сердце едва не выпрыгнуло из груди, в ушах стоял комариный звон.

- Быстро! - рявкнул пес, презрительно поворачиваясь к счетоводу задом. - Чтоб я тебя здесь не видел.

- Благодетель! - всхлипнул Василий, не смея поверить в удачу. - Спаситель! Век бога молить!



***

Нет, положительно, фортуна Пташкину сегодня благоволила. Не успел он пройти пару шагов в направлении остановки, как рядом остановилась темно-синяя BMW. Голос с хорошо заметным прибалтийским акцентом пророкотал:

- Ба, кого я вижу! Василий, какими судьбами!

- Ивар?

Дверца машины приоткрылась, оттуда выглянула добродушная физиономия замдиректора, Ивара Арвидовича Веточкина.

- Жара нынче ужасная, - с чувством заметил Веточкин, вытирая лоб замызганным носовым платком, - А ты куда, Василий? На дачу?

- К морю, - Пташкин перестал дышать, боясь спугнуть нежданное везение. - Окунуться что-то захотелось.

Ивар Арвидович с сомнением оглядел Пташкина: пижамные штаны, тапочки, майка, горшок с гибискусом.

- Ну, садись.

Все еще не веря в происходящее, Василий забрался в машину на заднее сидение и прижал розу к груди. Хлопнула дверца, BMW, неторопливо набирая скорость, покатил по двору.

- Супругу куда дел?

Словно завороженный, Пташкин наблюдал, как мечутся в панике собачники, подхватывая на руки своих любимцев. Мелькнула у машины перекошенная рожа Огивви, выскочил из подъезда жемчужный азиат-волкодав. Некстати вспомнилось, что своих собак у Лойлока нет, - только краденые, забывшие имя. Аглая рассказывала, что когда хозяин перестает звать собаку настоящей кличкой и придумывает взамен разные дурацкие прозвища: Бузюкочка, например, Ипиньки, Кусолайнен... Тявтяйчик, - Лойлока ждать недолго. Тогда - прощай, пес! Распознать колдуна сложно, у него сотни обликов, но матерый собачник злодея за версту чует...

- Эй! Василий! - Веточкин элегантно, словно шахматист, жертвующий в эндшпиле ферзя, взялся за рычаг передач. - Задумался о чем или заснул?

- Ась?

- Жену, спрашиваю, куда спровадил?

- На огород. Мышей, говорит, много, - невпопад ответил Василий.

- А сам, значит, по волнам, по морям? Нынче здесь, а завтра... - Ивар хохотнул и осуждающе покачал головой. - Хитрый. Мне бы так свою пристроить.

Разговор не клеился. Василий Афанасьевич нервничал, поминутно вздрагивал и оглядывался; проезжая мимо торговцев гвоздиками на рынке, он совсем потерял голову и полез под сидение, якобы поправить коврик на полу. За городом Пташкин почувствовал себя посвободнее, но и тут было все не слава богу: то тень жуткая на обочине мелькнет, то всадник развевающийся, в янтарном плаще. В общем, когда за мостом через Лиелупе Ивара остановили цэпэшники, Василий даже обрадовался. Хоть какая-то определенность появилась.

- Дорожная полиция, инспектор Борзов, - перед носом Ивара мелькнуло удостоверение. - Ваши права, пожалуйста.

Стоявший за плечом Борзова детина - в форменной куртке и нелепой суконной кепке с наушниками - непроизвольно облизнулся. Тут у Пташкина и возникли первые подозрения. Ах, если б можно было увидеть уши детины под шапкой! Впрочем, Василий Афанасьевич тоже был не ребенок - понимал, что к чему. Пока замдиректора Веточкин с господином инспектором обсуждали дату последнего техосмотра, состояние аптечки и прочие ненужные, бытовые вопросы, он принял меры. Вылез из машины, якобы ноги поразмять, а сам скрестил пальцы особым образом и вытаращился в зеркало. Что он там увидел... Ой, что он там увидел! Чур меня, чур!..

- Эй! Господин хороший, куда с фикусом? - нагло осклабилась кепка. - Ваши документики, пожалуйста.

- Не имеете полномочий! - тоненько и безнадежно заголосил Пташкин, отступая. - Я в своем праве!

- Праве? Щас мы тебе наши права предъявим. Именем Лойлока!

Тут взору счетовода открылось то, что он должен... да нет, обязан был заметить в первую очередь. Храни нас Господь: одно из деревьев на обочине было спилено, а из расщепленного пня торчал кинжал лезвием кверху. Рядом с пнем на траве скучала парочка: один рыжий, поджарый, лобастый, со взглядом законченного алкоголика, а с ним - кудлатый толстячок. Бородка клинышком, как у скоч-терьера. И главное - уши, уши!

У Пташкина не выдержали нервы.

- Эге-гей! - заголосили, заулюлюкали рыжий с толстячком. - Куда побёг, черт в пижаме?

- Ату его! - отрывисто пролаял Борзов. - Взять! Лойлок ждет!

Начался кошмар. Хлопнули пистолетные выстрелы, Пташкин понесся по шоссе не чуя под собой ног, а за ним на четвереньках, завывая и тявкая, мчались оборотни. Изрыгаемые лжепсами проклятия были ужасны; молчал лишь один Борзов, чья пасть была занята.

- Эй, эй, сукины дети! - рыдал оставшийся не у дел Веточкин. - Права, права отдайте, бандиты! Ах, ёшкин кот, и шины прострелили!..

Ивар Арвидович, Ивар Арвидович! Знал бы ты, как тебе повезло!



***

Выдохся Пташкин быстро. Сидячий образ жизни, бессонная ночь, утренняя нервотрепка - все это не способствовало поддержанию хорошей спортивной формы. Шансы уравнивало лишь то обстоятельство, что оборотням приходилось бежать на четвереньках, а в собак они превращаться не желали. Энергия иссякала быстро, очень быстро... тем не менее, когда перед Василием возник потрепанный москвич с шашечками на боку, Пташкин нашел в себе силы заявить:

- Нет денег! Денег нету!

Из машины высунулась бритая щекастая физиономия в таксистской клетчатой кепке.

- Не важно, - рявкнула физиономия. - Куда?

- Дзинтари.

- Едем.

Василий нырнул в гостеприимно распахнутую дверцу, и машина с места рванула в карьер. За спиною взвыли обманутые псы.

- Съели, паскуды? - завопил счетовод от избытка чувств. - Нате вам, выкусите!

- И не съели, и не выкусят, - согласился водитель. - К счастью, этой судьбы вам удалось избежать. Но вот сам Лойлок...

Пташкин похолодел.

- Кто вы? Откуда знаете про Лойлока?

Глаза водителя смотрели мудро и печально. Пташкин подсознательно чувствовал, что это таксисту не свойственно - ему бы выматерить глупого пассажира и все дела. Но были тут замешаны некие силы, что превыше жалкого водителевого естества - они-то и заставляли изъясняться беднягу красиво и высокопарно.

- Как вы нас нашли, Лох Ломор? - Аглая выбралась на плечо Пташкина и принялась прихорашиваться, глядя в крохотное зеркальце. Неприличная розовая рубашка феи при дневном свете выглядела совсем по-домашнему, и Василий украдкой перевел дух. - Ваш облик нынче так чуден, - вы следили за мной?

- Ни в коем случае, Аглая. Найти ваш след было немудрено: Лойлок не отстает ни на шаг, а уж его-то я почую. Бог мой! как подумаю, что еще миг, и я мог опоздать, душа стынет. Куда сейчас?

- Направо! - хором отозвались фея и Пташкин. Недоуменно переглянувшись, они пожали плечами.

Лох Ломор кивнул так, словно знал дорогу безо всяких напоминаний. Автомобиль повернул, и в тот же миг неистово завизжали тормоза.

- Маггот!!! Морду бить за такие штуки! Лойлок, зараза!

Крыло москвича мерзко хрустнуло; Лох Ломор пулей выскочил из машины. На дороге, в аккурат перед бампером, лежала тумба, густо заклеенная старыми афишами. Возле нее стоял угрюмый мужчина в линялых джинсах и футболке; крючковатый нос Лойлока спускался к нижней губе, от чего создавалось впечатление, что он постоянно к чему-то принюхивается. В руках колдун держал подозрительно знакомый меч с замотанной изолентой рукоятью; на лезвии меча запеклась кровь.

- Вот они, голубчики, - меланхолично сообщил человек лежащему у ног волкодаву. - Я же говорил, что здесь поедут, никуда не денутся.

От звуков Лойлокова голоса Пташкина мороз пробрал: ему ли не помнить этот бас!

- Беги, Пташкин! - одними губами прошептал Лох Ломор. - Беги!

- Айбесстыжий Тымордах, - колдун кивнул псу, указывая на Василия. - Этого - отвести в переулок и съесть. Горшок - стеречь до моего прихода.

- Ты же, - обратился он к Лох Ломору, - будешь убит в честном бою. Вопросы есть?

Вопросов не было. Понурившись, Лох Ломор полез открывать багажник. Лойлок же пошарил у основания тумбы, в руках его появилась початая бутылка "Золотого Колоса" и два стакана.

- Будешь? - осведомился колдун у Пташкина. Тот растерянно моргнул.

- Ну, значит, она выпьет, - колдун щедро плеснул водки в цветочный горшок. - А ты?

- Не откажусь.

Лох Ломор вытащил из багажника брезентовый чехол зловещего вида и, поколебавшись, отложил в сторону. Лойлок, не глядя, протянул стакан:

- За её здоровье.

- Дай бог счастья Тильберту, - поддержал Ломор, вытирая усы. - Ну что, приступим?

- Приступим.

В свертке оказался черненый клеймор. Противники допили водку, подхватили оружие и сошлись, скрестив мечи, что называется, "на ладонь".

- Тоже мне МакЛауды, - иронически хмыкнул пес. - Пошли, малахольный. Вон в тот переулок, там удобней.

- Ну, чего застрял? Проходи. Эй, тётечка! - гаркнул пес чудаковатой даме с зонтиком, в змеиных лосинах на целлюлитном заду и цветастой блузке. - Посторонись, бабулечка, я гражданина есть буду.

- Это кто ж тебе здесь бабулечка, морда? - взвилась дама, - Думаешь, выпимши - так все можно? Эй, полиция! Полиция!

Пташкин оглянуться не успел, как над его головой взметнулся карающий зонтик. Взметнулся, и...

- Эйс?

Голос женщины звучал тихо и недоверчиво:

- Эйс... ты?.. Тузик?!!

Жемчужный пес неуверенно взвизгнул. Огрызок его хвоста бешено заметался из стороны в сторону.

- Тузик! Бузюкочка! Ай-бесстыжий-ты-мордах!

- Ав-вав-вав-вав-ваууув!

Переулок огласился счастливым лаем. Тымордах бросился на хозяйку, радостно повизгивая, он молотил её лапами по груди, и в одно мгновение слизал с лица всю косметику.

- Тявтявчик! Пустолайкин! Грызюлик!

Отныне ничто на свете не могло помешать Пташкину выполнить свой долг. Подхватив горшок с пьяной розой, он со всех ног помчался к заветному дому на горе. Брауню 38.



***

Василия ждали. Едва распахнулась дверь, едва запыхавшийся счетовод ворвался в дом, как навстречу ему бросились люди. Хлопотливая седовласая старушка выхватила из ослабевших рук Пташкина горшок. Ей наперерез метнулся усач в белом халате:

- Тильберт Искандерович! - зычно позвал он. - Тильберт Искандерович, скорее!

Из соседней комнаты выбежал блондин в бежевом плаще и забрызганных грязью туфлях. Своим бесцветным испуганным лицом блондин живо напомнил Василию Афанасьевичу фильм "Берегись автомобиля!", так что Пташкин с ходу окрестил его Деточкиным.

- Сюда, сюда! Ах, боже мой! Скорее!

Комнату озарила яркая вспышка, и полуголая женщина в растерзанной ночной рубашке рухнула прямиком в объятия Деточкина.

- Помогите же!

Аглая была без сознания; от нее ощутимо несло спиртом, и счетовод брезгливо поморщился: пьяных он не терпел, женщин - особенно.

- Скорее, скорее же! - суетился Деточкин. - Помогайте!

Подоспел доктор; бабушка укутала Аглаю пледом, втроем они подхватили фею на руки и понесли.

- Дверь, дверь держите!

Минут через пять вернулся доктор и объявил, что больная спит и тревожить ее нежелательно. Следом за ним тихонечко вышли старушка и Деточкин... пардон, Тильберт Искандерович. Пошарив по комнате взглядом, он нашел Пташкина и потянул его за рукав.

- Пойдемте, - сказал он нервозно. - Слава богу, она вернулась. Пойдемте.

Пташкин не сопротивлялся.

- Пойдемте, - повторил блондин. - Сюда, пожалуйста.

Он увлек счетовода на мансарду и силой усадил за журнальный столик:

- Что будете пить? Красное сухое? Есть Медок - Шато Грена, кажется... Крианза, Шардоне полбутылки. Могу из грузинских что-нибудь предложить. Или вы предпочитаете что покрепче?

Василий неопределенно помотал головой; Деточкин истолковал жест превратно и вернулся с бутылкой янтарного арманьяка.

Виночерпий, опять моя чаша пуста!
- выспренне продекламировал он.
Чистой влаги иссохшие жаждут уста,
Ибо друга иного у нас не осталось,
У которого совесть была бы чиста.

- Омар Хайям, - пояснил Тильберт, разливая бренди по бокалам. - Мудрейший муж... особенно по части выпить. Был. Ах, брат, наконец-то все завершилось. Ну, вздрогнем?

Зубы клацнули о стекло; Тильберт вытер губы рукавом и налил еще. Руки его дрожали.

- Я люблю ее, - просто и буднично сообщил он Василию. - Люблю, как сорок тысяч братьев полюбить не смогут. Вы уж простите!

В кармане плаща зазвонил мобильник. Пьяно и бессмысленно извиняясь, Тильберт выбежал вон. Пташкин же остался сидеть, неудобно скрючившись в кресле. Столик с бокалами и арманьяком располагался прямиком под мансардным окном, и солнце неумолимо било счетоводу в глаза.

- Лойлок, ты? - доносилось с лестницы. - Ф-фух, я уж волноваться начал!.. Ага. Как в больнице?.. Почему?.. Что? бог мой... что вы там делали?.. Ага... Ага... как из музея?.. Да, да, будет. Два дня устроит?.. Да, уже.

И после небольшого перерыва:

- Боря где?.. Как?.. Ах, да... простите, простите!.. да, спит, я понимаю.

- Спит, - сообщил Тильберт, возвращаясь. - Спит моя ненаглядная, спит богиня моя.

Он тяжело опустился в кресло и пригладил мокрые волосы. Сама собою в его руке вновь оказалась бутылка.

- Лойлок в больнице, - растерянно объявил он. - Представляете? Бедро распорото, сотрясение мозга, трещина в ребре.

И неожиданно:

- Вам в детстве сказки читали?

Василий Афанасьевич замялся. С младенческих времен он более-менее хорошо запомнил только "Репку". Тильберт уловил его замешательство и горько усмехнулся.

- Конечно. Куда уж вам понять...

Внезапно перегнувшись через стол, он ухватил Пташкина за плечи и жарко задышал ему в лицо:

- Аглае сказок не читали!!! Слышите? Никаких! Никогда!

Тут Тильберт Искандерович рухнул в кресло и принялся рассказывать - сбивчиво и торопливо, перескакивая с одного на другое:

- Понимаете, друг мой, родители Аглаи...



***

Родители Аглаи были людьми серьезными: он - знатный экономист, академик, она - заведующая технической библиотекой при РТУ. Естественно, Обероновы желали дочке добра. Что значит - как?.. Как понимали. С самого младенчества Аглае прочили блестящую научную карьеру. Марк Анатольевич самолично подбирал дочери библиотеку, и - будьте покойны! - "Репки" и "Колобка" среди Глашиных книжек не значилось.

Очень скоро обнаружилось, что возмутительный вымысел, от которого так стремились оградить ребенка любящие родители, сам собою проник в жизнь семьи Обероновых. Властно и насмешливо. По вечерам Аглая сообщала перепуганной матери о том, что видела в ванной живую акулу; под столом у нее жил слоник Геша, а в сахарнице - бука Серафима. Когда девочке стукнуло десять, она собрала в рюкзачок триста грамм конфет "Буревестник", серебряное колечко, засушенную розу, черно-зеленую повязку на голову и ушла в лес к этим... ну, как их там?.. которые зеленые, с крылышками, и песни поют. Слова "эльфы" по недостатку образования Глаша не ведала. Узнала она его через семь лет, когда познакомилась с Тильбертом Искандеровичем и вышла за него замуж. А в то время был объявлен чуть ли не всесоюзный розыск с собаками. Хорошо, обнаружилась сердобольная бабушка Вероника Павловна, у которой и гостила все это время юная беглянка. Впрочем, история, которую рассказывала сама Аглая, коренным образом отличала! сь от версии, принятой рижской полицией. Скорлупка грецкого ореха и гибискус играли в ней не последнюю роль.

С годами болезнь Глаши Обероновой прогрессировала. Галлюцинации, депрессия, нарушения сна... Наступившее половое созревание лишь усугубило проблему, и ко времени замужества девушка почти полностью перешла в мир своих грез. К счастью, один из бывших однокашников Тиля, Боря Фридман оказался видным психиатром, светилом науки. Он приложил все силы, чтобы вылечить Глашу и почти добился успеха...

- ...что же ему помешало? - подпрыгнул от нетерпения Пташкин.

- Лойлок, - вздохнул несчастный муж. - Этот паршивец воспользовался наивностью бедной девушки и стал ее любовником. Если б он знал...

Открылось все совершенно случайно. Тильберт Искандерович отправился в Москву на совещание и забыл дома паспорт. Каков скандал, представляете? Узнать, что ты стал рогоносцем - это ужасно, несомненно, но куда ужасней другое. Сашка Лойлок, - простой охранник! в его же фирме! сволочь!!! - представлялся Аглае принцем несуществующей страны. Ах, господи!.. Как пошло, банально, бездарно! Придумать что-либо пооригинальней - о нет!.. на это самодовольного донжуана не хватило!.. Тем не менее, забавно вот что...

Тут речь обманутого мужа стала совершенно бессвязной. С большим трудом, Пташкину удалось выяснить следующее: приступы Аглаи не только возобновились со страшной силой, но и стали немыслимым, бесовским образом передаваться другим людям. Так Лойлок, например, ощутил, что ему ужасно хочется украсть директорского дога, Боря Фридман стал понимать язык цветов, а сам Тильберт Искандерович... Впрочем, об этом мы умолчим - ведь существуют же приличия, наконец. Главное другое: скрыться, уйти от этого кошмара не было никакой возможности.

- Постойте! - внезапно прозрел Пташкин, - и как часто это у нее?

- Два раза в год, перед солнцестояниями. Василий Афанасьевич, вы только не волнуйтесь...

Ох, чуяло его сердце! Пташкин схватился за грудь: жуткая истина открылась ему во всей своей неприглядности. Дальнейшие объяснения несчастного мужа он воспринимал словно сквозь вату:

- ...и с ним Лёха Ломорин. Геван Васикович - дважды в Тбилиси сбегал. Наручниками к батарее приковывался, в тюрьму садился - куда там!.. Гвоздики, персики, - все к чертям. Двух любовниц бросил. Как приступ у Аглаи, сценарий один: вокзал, билет до Риги, магазин. Рыдал, вены резал... эх!..

- Так что же... что мне теперь делать?

- Что? А ничего. Ничего. - Деточкин махнул рукой. - Идите ко мне в фирму. Будем вместе, так сказать... Аглая - она ведь и золото варить умеет, - невпопад добавил он.

Пташкин поднялся. В ушах у него звенело, перед глазами плыли черно-зеленые круги. "Как там Василиса? - подумалось ему с тоской. - Вернулась с дачи, нет?"

Тильберт вскочил с места:

- Пойдемте, я вас до дому довезу. Вам куда?

- В Иманту.

В гробовом молчании они спустились по лестнице, проследовали по коридору в прихожую; из-за прикрытой двери чуть слышно доносилось сонное дыхание Аглаи.

"Всю жизнь, всю жизнь! - билось в висках у Пташкина. - Вены резать, как толстый Гиви, собак красть, как Лойлок... А может?" Он заколебался. Внезапно ему стало жутко и весело, - как в детстве, когда он первый и единственный раз прогулял уроки.

"Ну же, ну! - подзуживал он сам себя. - Не будь размазней хоть раз в жизни!"

- Пойдемте, нам сюда. Осторожнее.

"Ну же!"

И он решился. Неловким движением сложив пальцы в колдовской знак - да, да, тот самый, Глашин, для распознания оборотней, - Пташкин вытаращился в зеркало. А там...

- Не может быть! - вырвалось у Василия Афанасьевича.

Все отзывы о прочитанном отправляйте автору или оставляйте здесь.