выпуск 33 ---"Литература для души"--- выпуск 33

Мир зла.

Продолжаем! Сегодня окончание удивительной легенды о принцессе Сарасвати...

Выйдя из пещеры и благополучно миновав пустынные сады, Сарасвати была изумлена.

В противность обычаю, не весь Джайпур был сравнен с землей.

Тот, кто мог заплатить за свою жизнь деньгами, - остался жив. После страшной ночи купцы раскладывали товары в уцелевших лавчонках.

Награбленные ими у других, убитых, торговцев. А покупатели ходили и присматривали товары, собираясь покупать.

На награбленные деньги покупать.

Купцы были довольны, что у них стало меньше соперников. А покупатели радовались, что немного осталось народа, и можно все дешевле купить.

В общем же никто особенно не запрашивал я особенно не торговался: продавали краденый товар и покупали на краденые деньги.

Уцелело несколько домов знатнейших раджапутов. Один указал потайное место, где хранились сокровища старого раджи, - и тем заслужил расположение нового повелителя.

Другой обещал указать, где хранится еще больше сокровищ, - и тем входил в милость.

Садами домов, прячась и укрываясь, прошла Сарасвати в жилище вельможи, ближайшего своего родственника.

- Сарасвати, ты осталась жива?! - воскликнул он с изумлением, увидев ее.

- Да, и даже не совершив измены! - ответила Сарасвати. Спокойствие этого дома говорило ей о совершенной измене. - Но не бойся! Я не стану стоять укором перед твоими глазами. Спрячь меня только в течение дня и дай возможность бежать ночью.

- Правда, я бичевал сегодня ночью тело твоего отца, - сказал смущенно, опуская глаза, раджапут, думая, что Сарасвати все известно,

- но на тебя у меня не поднялась бы рука. Твои несчастья кого не тронут! И будь я один... Но у меня семья. Я должен думать о ней.

- И, заботясь о своем сыне, ты хочешь, чтобы у него был отец негодяй?

- Те, кому нечего терять, как тебе, называют подлостью всякое благоразумие. Не подплывай к тонущему. Скорее он тебя утопит, чем ты его вытащишь. Несчастье прилипчиво. Когда мы устраиваем пир, мы зажигаем огни так, чтобы нигде не было темного уголка. В темноте прячутся мрачные мысли. Жизнь моей дочери была сплошным пиром, я не хочу, чтобы чужое горе наложило отпечаток на ее нежную душу!

- О, святость семейных уз! О, жизнь, полная жертв! Вы приносите детей в жертву себе и себя в жертву детям. Прощай! Желаю твоей дочери, если с ней случится несчастье, постучать в дверь к человеку не столь добродетельному.

И сама она постучала в дверь другого родственника, другого раджапута.

- Сарасвати! О, боги! - воскликнул он.

- В твоем голосе больше изумления, чем радости. Но мне все равно, из какого чувства ты дашь мне приют до ночи и лошадь ночью. Ты еще не успеешь придти в себя от изумления, как меня уж не будет в твоем доме.

- Нет, Сарасвати!

Он не потупился и глядел на нее прямо.

- Я слишком чту и боюсь богов, чтобы та, кого они преследуют, переступила порог моего дома. Вспомни все. Могущество твоего отца и его падение. Безумие, его поразившее. Его гордость и твое унижение. Разве здесь во всем не видна воля богов?

- Кшатрия, ты говоришь как браман.

- Я счастлив, если это так. Кто же смертный, кто дерзнет воспротивиться воле богов? Кто, безумец, подставит свою слабую грудь под разящий меч бога Шивы и, гордый, подумает, что меч бога разобьется об его жалкую грудь?

- Воин кастою, твоя мать согрешила с браманом, когда зачинала тебя.

- Лучше ругательства врага богов, - лишь бы не его благодарность!

- Прощай, тигр с душою козленка! Жрец, нарядившийся воином! Отбивай хлеб у браманов, чтобы они прокляли тебя и призвали на твою голову все несчастья. Но до тех пор люди пусть станут меньше чтить и бояться богов. Иначе ты погибнешь среди богобоязненных людей, как среди диких зверей.

- Сарасвати! Ты оскорбляешь вечно радующихся!

- Нет! Слава богам, создавшим тебя.

Она толкнулась в третью дверь. Ужасу раджапута здесь не было пределов.

- Сарасвати! Что за безумие ты делаешь?

- Безумие! что я бегу от позора?

- Но Рама, наш раджа, отдал приказ отыскать тебя!

- И я должна сделаться его наложницей? Я? Дочь раджи?

- Раджа тот, кто раджа сегодня.

- Если бы вчера я сделалась наложницей Рамы, - это было бы преступлением, если я сделаюсь ею сегодня, - я исполню свой долг. Раджа переменился в Джайпуре. Но, ведь, я-то осталась та же, что была и вчера. Что же? Мой долг - совершить преступление, или преступление - исполнить свой долг?

- Мы обязаны повиновением радже.

- Если знатные ему так повинуются, то зачем Раме рабы? Желаю, чтобы те же самые мысли пришли тебе в голову, если Рама захочет сделать наложницей твою дочь. А, может быть, я угадываю твое заветное желание?

- В тебе говорит безумие!

Четвертый раджапут встретил Сарасвати вздохом сожаления.

- У тебя добрая душа, но способна ли она на что-нибудь, кроме вздохов? - сказала Сарасвати. - Или и ты собираешься меня награждать добрыми словами на пороге, вместо того, чтобы впустить к себе в дом, и дать мне добрый совет, вместо лошади?

Раджапут снова вздохнул.

- Сарасвати, голос отца я слышу в твоих словах.

- Да, я приходилась дочерью моему отцу.

- В тебе говорит гордость. Но каждому положению присуще свое чувство.

- Мне?

- Смирение. Несчастию к лицу смирение, как гордость - украшение власти.

- И я смиренно должна сделаться наложницей убийцы моего отца?

- Я тебе не советую этого. Я советую одно: покориться. Орлы борются с бурями, а раненой птице одно - лететь по ветру. Со вздохом говорю тебе это, но иного сказать не могу.

- Смирение! Покорность! Перед тем, как говорить с несчастными, ешь благовонные травы. Тогда твои вздохи хоть усладят их ароматом.

И, оставшись одна пред захлопнутой дверью, Сарасвати сказала себе:

- Нет! Я стану слишком святою, если буду продолжать стучаться к вельможам. Люди пускают в несчастных советами, как дети в собак камнями. Чтоб отогнать их от своего дома. Смирение! Покорность! Мы выдумали тысячи стражей, чтобы они оберегали нас от других. Всякий хотел бы, чтобы другие были честны. Тогда легче их обворовать. Добродетель - это то, что нам выгодно видеть в других. Смирение! Покорность! Боги, создавшие нас земными богами, не знают ни смирения, ни покорности. Мы сами выковали все эти цепи. Для других. О, вечно радостные боги! И вашего веселья не нарушает вид нечестивицы, нарушающей все законы неба и земли, лишенной смирения, не знающей покорности ни вам, ни родине? Семейные узы, повиновение богам, благоразумие, покорность власти, добродетели, - о, боги! - все это существует для того, чтобы я сделалась наложницей Рамы! Никогда меня столько не направляли на путь добродетели, как с той минуты, когда я сделалась несчастной! Бедняков направляют на путь добродетели, как воров сажают в тюрьму. И добродетель - это тюрьма, в которую хотели бы посадить бедняков!

Она вышла из полуразрушенного города, по дороге, увидев труп убитого юноши, переоделась в его платье и стройным юношей, легким на ногу, бежала в горы.

Вблизи вершин она встретила стадо овец и пастухов, которые, собравшись вокруг костра, сидели и молчали, потому что им не о чем было говорить: они не видели ничего, кроме неба, овец, гор и друг друга.

- Привет и мир вам! - сказала Сарасвати, подходя к костру.

- Привет и тебе, путник, а мир у нас всегда! - ответил один из пастухов.

- В долинах, однако, война. Жители Непала и Бенареса напали на жителей Джайпура, покорили страну и разрушили город.

- А нам не все ли равно? - пожал плечами пастух. - Мы сгоним овец с гор, когда придет время стрижки, - а кто будет стричь шерсть, - жители Непала, Бенареса или Джайпура, - не все ли равно нам и овцам?

"Да, здесь мир! - подумала Сарасвати. - Недаром в божественной песне рассказывается, что Кришна принял вид пастуха. Вот, люди такими, какими создала их природа".

- Могу ли я отдохнуть у вас? Я устал. Измучен дорогой! - сказала она.

- Посиди у костра, юноша, поешь, что осталось, и ложись, вон там, в шалаше.

Сарасвати, измученная всем, что случилось, посидела недолго у костра, ушла в шалаш и тотчас заснула. Проснулась она среди ночи вдруг от какой-то тревоги. Сквозь плетень шалаша был виден горевший костер. Пастухи не спали.

Когда люди ночью не спят, они совершают или обдумывают что-нибудь дурное.

И сердце Серасвасти наполнилось еще большей тревогой. Она прислушалась.

- Говорю, я видел своими глазами, - говорил один пастух странным, дрожащим отчего-то голосом, - я зашел в шалаш и высек огонь, чтобы разыскать свою овчину. Она лежала разметавшись. Переодетая женщина!

- Я подумал это и раньше. У юноши маленькие и нежные руки, без мозолей. У мужчины таких не бывает! - сказал другой.

- А я почувствовал это по какой-то дрожи, которая охватывала меня всего, когда она сидела рядом! - сказал третий.

Они замолчали. И было что-то страшное в этом молчании.

Собака опасней, когда молчит, чем когда лает.

- Что ж с ней делать? - хриплым голосом спросил один, словно чем-то давясь.

- Что делают с женщиной! - ответил другой. - Я никогда не встречал женщины.

- Я встретил раз старуху-нищенку. Ее могла принять за женщину только моя страсть.

- Не пропускать же такой красавицы. Такой еще раз в жизни не увидишь! Это боги нам послали.

- Не пренебрегать же их милостью!

"Опять боги!" - подумала Сарасвати.

- Как я ее люблю! - словно чем-то захлебнулся один.

- И я!

- И я!

- Кто ж такой может не любить!

"Вот что человек, такой, каким его создала природа, называет любовью!" - с ужасом подумала Сарасвати, встала и, вся дрожа, вышла из шалаша.

- Прощайте, добрые люди. Благодарю вас, что не обидели бедного странника. Я выспался и иду в путь.

Но пастухи преградили ей дорогу.

У них у всех были теперь глупые лица и хриплые голоса.

- Нет! - сказал один. - Юношу мы бы отпустили. А женщину нельзя пустить одну в горах ночью!

Они глупо улыбались.

- Во имя сострадания, пустите! - воскликнула Сарасвати, кидаясь перед ними на колени.

Их лица стали угрюмы.

- Нельзя другому давать той монеты, которой сам не получал! - сказал один.

- Неужто вы захотите воспользоваться моим несчастьем?

- Афганец, у которого я занял одну серебряную монету на похороны матери, взял с меня двадцать, и я два года работал на него. Все пользуются нашим несчастьем. Что ж нам раз в жизни не попользоваться чужим, если боги послали такой случай?

- Слушайте же! Один миг внимания. Мои несчастия превосходят меру человеческих бедствий. Их нельзя выслушать без слез. Я принцесса, в один день потерявшая все: отца, власть, дворец, родину...

- Велико несчастье! - расхохотался пастух. - Живем же мы без дворцов и без власти!

- Может быть, у вас, у знатных, все это большие несчастья, - сказал другой, - но мы не видели счастья. И нас разжалобить несчастиями мудрено. Ты жалуешься слепому, что видишь только на один глаз.

- Пощадите же хоть чистоту. Я девушка!

- Э, да что там с нею разговаривать! Ночь бежит!

И пастухи тешились ею, пока их не охватило отвращение.

- Что бы сделать с этой тварью? - спросил один, отворачиваясь от лежавшей без чувств Сарасвати.

- Если бы в городе, можно бы созвать народ и опозорить, как следует!

- Посмеялись бы. Горожане любят посмеяться.

- Кто не любит посмеяться, когда есть над чем.

- Бросить ее в пропасть, - и все.

- Чтобы не визжала, когда очнется!

Пастухи взяли Сарасвати за руки и за ноги, отнесли на край обрыва, раскачали и бросили в пропасть, на дне которой были острые камни.

- И все схоронено, как будто ничего и не было! - весело сказал один. И, усталые, они пошли спать.

Но, падая на дно пропасти, Сарасвати упала на медведя, который залег на дне.

Когда на него неожиданно что-то свалилось, медведь испугался и убежал.

А Сарасвати, упав на него, не разбилась. Боги хранили ее для новых испытаний. Она еще не знала, что такое люди.

Очнувшись с болью во всем теле, Сарасвати кое-как выбралась из пропасти, на дне которой лежала, и с трудом пошла вперед, - в страну, где не знали бы принцессы Сарасвати, и где было бы все равно, что делается в Джайпуре.

Она боялась спуститься в долину и идти по дороге, чтоб не встретить жителей Джайпура, Непала или Бенареса, знающих, что такое законы и повинующихся им, - чтоб ее не схватили. И боялась идти по горным тропинкам, чтоб не встретиться с людьми, такими, какими их создала природа.

Как дикий зверь, она пробиралась среди камней, где не ступала еще нога человека, среди колючих кустов, шла по обрывам бездонных пропастей.

Пробираясь так, она услышала детский смех. Словно серебряный колокольчик звенел на земле. Маленький ребенок полз по самому краю пропасти и ловил бабочку, которая перелетала с камня на камень, чтоб оборвать ей крылья.

Сарасвати забыла о боли, наполнявшей ее тело, в два прыжка была уже около ребенка и схватила его на руки в то мгновенье, когда он потянулся за бабочкой, полетевшей над пропастью. Мать живет в каждой женщине.

Сарасвати крепко прижала ребенка к своей груди и осыпала поцелуями его лицо, которое вдруг покрылось слезами. С перепуга ребенок расплакался.

- Ты смеялся, когда шел к смерти, и плачешь, когда тебя вернули к жизни! - рассмеялась Сарасвати. - Ты мудр! Хорошо или дурно я делаю, спасая тебя от смерти? Разве человек, делая что-нибудь, знает, хорошо или дурно он поступает? А пока - идем.

В глубине, под горой, она увидела хижину.

- Не оттуда ли ты приполз сюда?

И она, бережно держа ребенка, спустилась с горы.

Приближаясь, она услышала пронзительные вопли и увидела женщину, которая металась, как безумная, крича:

- Кришна! Мой Кришна!

- Не этот ли замарашка носит имя бога? - издали крикнула ей Сарасвати.

Женщина кинулась к ней. Всякая мать безумна, когда теряет ребенка.

- Ты украл моего сына! - завопила она, принимая Сарасвати по одежде за юношу.

- Я украл его, но не у тебя, а у смерти! - улыбаясь, ответила Сарасвати и рассказала обезумевшей теперь уже от радости женщине, как спасла ее ребенка.

Выслушав рассказ, женщина упала на колени перед Сарасвати и целовала ее одежду.

- Прости меня за безумное слово, господин. Но сами боги создали матерей безумными. Войди в нашу хижину и отдохни с дороги. Я угощу тебя тем, чем могут угостить нищие: прохладой хижины в знойный день. Вот вернется мой муж. Пусть и он коснется устами твоей одежды.

- За отдых благодарю. Я нуждаюсь в нем, устал и весь разбит: я сам упал в такую же пропасть, от какой спас твоего сына.

- Благоволение богов да войдет с тобой в нашу хижину, путник!

- Да будет так, как ты молишься! - ответила Сарасвати обычным ответом на молитву.

Вскоре вернулся из Джайпура муж бедной женщины, - и она рассказала ему все, что случилось без него.

Когда Сарасвати проснулась, Ганапати стал перед ней на колени и поцеловал край ее одежды.

- Да будет благословен Брама, создавший и пропасти, и добрых людей. Ты спас, юноша, больше, чем мою жизнь. Жизнь моего ребенка. Мы, нищие, родя детей, обрекаем их на нищету, лишенья, страданья. Мы чувствуем себя виноватыми перед ними и, быть может, потому так любим их. Будь гостем под моим кровом и останься здесь, пока не отдохнешь от пути и не оправишься от нездоровья.

Они сели за скудный обед, достаточный лишь для того, чтобы не мучиться голодом.

- Что нового в Джайпуре? - спросила жена у Ганапати.

- Много новостей. Развалины там, где были дворцы, трупы повешенных на деревьях, где были цветы. Одни повешены просто. Другие вверх ногами. Люди любят разнообразие. В казнях, как и в пище.

- Люди искусники по природе! - заметила Сарасвати. - Из всякой гнусности они сумеют сделать себе удовольствие. И всякое удовольствие превратят в гнусность.

- Есть еще одна новость! - продолжал Ганапати. - Миначчи, супруга нового раджи, с бесчисленными служанками и телохранителями прибыла в Джайпур и объявила милость народу. Она обещает столько серебра, сколько весит принцесса Сарасвати, дочь старого раджи, тому, кто укажет, где скрывается эта негодяйка, из-за которой погиб Джайпур. Об этом глашатаи объявляют на площадях, базарах и по дорогам.

- Столько серебра! Дорого же ценят знатные себя и друг друга! - воскликнула жена Ганапати, принимаясь есть теперь, когда кончили есть мужчины. - Вот, если бы в наши руки попалась эта принцесса!

- Боги никогда не бывают так милостивы к бедным. Бедным не на что приносить им жертвы! - мрачно сказал Ганапати.

- Разве только наш дорогой путник принесет нам с собой милость богов. Благословение богов лежит в котомке у гостя.

- Ты отдал бы принцессу Сарасвати на мученья? - спросила Сарасвати.

Ганапати взглянул на нее с изумлением:

- А что ж? Отказываться от милости богов, когда они ее посылают? "Снова боги!" - подумала Сарасвати, и душа ее улыбнулась так

горько, что слезы выступили у нее на глазах.

- Она же заслужила все мученья, которые сможет выдумать для нее принцесса Миначчи. Проклятая тварь, сумасбродная девчонка! Из-за нее погиб ее отец, Джайпур, тысячи людей. Из-за нее в развалинах дворцы, пусты храмы, деревья увешаны трупами. Если бы собрать все стоны, которые раздавались из-за нее, в один, этим воплем ее убило бы, как громом. Она утонула бы в крови, которая пролита из-за нее. Проклятье ей!

Жена Ганапати кончила обед и ушла по хозяйству.

- Ты разъяряешь свое сердце, - тихо сказала Сарасвати, - как человек, который хочет убить невинного.

- Мне нет дела ни до чего! - мрачно сказал Ганапати. - Но когда мне приходится выбирать между своим ребенком и чужой дочерью, - я думаю о счастье своего ребенка. Какой бог или смертный скажет, что я не прав?

- Но Сарасвати несчастна. И, несчастный сам, ты должен понять лучше чужое несчастье.

- Когда зубы болят у меня и у соседа, - мне кажется, что боль соседа - пустяки в сравнении с моей.

- Слушай же!

Сарасвати рассказала ему все, что пришлось ей претерпеть. Ганапати остался холоден.

- История достойна слез. Но наше сердце от несчастья покрылось мозолью, как руки от труда, ноги от ходьбы. Нас не тронешь чужим несчастьем, когда много своего, - как богач не станет есть чужого хлеба, так бедняку нечего плакать чужими слезами. Слез у меня довольно своих. Вот, если бы я был раджею, я, узнав историю Сарасвати, послал бы сражаться за нее и умирать своих воинов. Но заставлять из-за нее умирать с голода своего сына? Нет.

- И ты предал бы принцессу Сарасвати после всего, что знаешь об ее судьбе? - спросила Сарасвати.

- Я заработал бы деньги, посланные богами для спасения моей семьи.

- Так предавай же. Эта одежда - ложь, как все на земле. Я - Сарасвати, принцесса Джайпура, дочь старого раджи Субрамани.

С ужасом взглянул на нее Ганапати.

- Ты мой гость... Ты моя гостья. Священнее для меня моего сына. Спи, как будто ты спишь на груди у матери.

Он поклонился и вышел.

Когда наступила тьма, Сарасвати увидела, что Ганапати вооружился дубиной и стал на стражу около жилища.

- Меня он стережет, чтоб я не бежала, или свою жену, чтоб она ночью не пошла и не предала? - спросила себя Сарасвати.

На рассвете она услышала разговор.

Жена Ганапати горячо молилась, распростершись на земле пред восходящим солнцем.

- Смотри, чтоб дьявол не добавил к твоей молитве: "Да будет так, как ты молишься!" - сказал ей Ганапати, подходя.

- Я молилась Ганешу! - отвечала его жена.

- Женщины редко молятся богу мудрости! О чем же ты молила?

- Чтоб он послал разума в твою голову. Надо помолиться еще Вишну, чтоб он послал доброты в твое сердце. Чтоб ты жалел своих не меньше, чем чужих.

- Жена! Мы спорили с тобой всю ночь. Довольно. Я не могу сделать зла своему гостю. Вспомни, что Сарасвати спасла твоего сына. И будь ей благодарна, как мать.

- Я и чувствую себя матерью, когда говорю тебе: пойди и принеси в свой дом мешок с серебром, который валяется по дороге и который подберут другие. Неужто ж плохо то, что я желаю моему ребенку, кроме жизни, еще и счастья? Завтра я, не имея служанки, снова займусь работой, а мой сын, мой Кришна, без призора уползет, упадет в пропасть, его съест тигр, ужалит змея. А мешок серебра! Мешок серебра, сколько весит эта Сарасвати, легкая, как серна!

- Женщина, молчи!

- Мешок серебра!

- Замолчи, говорю я тебе.

- Я замолчу. Но заставь замолчать свое сердце, которое говорит тебе то же, что я.

И каждый раз, когда она в этот день брала на колени маленького Кришну, - женщина заливалась слезами.

- Бедный сирота! - говорила она.

- Не говори глупостей! - ворчал муж.

- Как же он не сирота, когда у него есть мать, которая не может ему помочь, и отец, который не хочет? "Надо бежать отсюда!" - с тоской думала Сарасвати. Обед был подан обильный. Словно в праздник.

- Когда в доме гость, - у хозяев праздник! - сказала принцессе Сарасвати жена Ганапати и все подкладывала ей кушанья:

- Ешь, ешь, дорогая гостья. В пути нужна сила. Ты измучена и больна.

- Я потолстею и отяжелею. Это плохо в пути! - ответила Сарасвати, глядя на нее с улыбкой.

Хозяйка смутилась. Ганапати нахмурился. Но Сарасвати не в силах была идти.

Все ночи напролет не спал Ганапати, шагая с дубиной около своей хижины.

"Оружие... - плохая защита против самого себя! - думала Сарасвати. - Человек еще может победить другого, но победить самого себя?" Она услышала плач женщины:

- Вот человек, который выдумывает себе законы, - как будто не первый закон: чтоб родители любили своих детей?! Вот муж, вот отец, готовый лучше видеть мертвыми свою жену и своего ребенка, чем первую встречную чужестранку. Вот честный человек, который не предаст гостя, - как будто не величайшее бесчестье, если его жена, его ребенок умрут с голода по его вине?! Вот человек, который говорит: "Преступление никогда не совершится под кровлей моего дома". Как будто не преступление, если под кровлей его дома умрут с голода его жена и ребенок?

И Сарасвати больше не слышала голоса Ганапати. Он молчал, становясь мрачнее со дня на день. Ему было тяжело дома, и он уходил, а когда возвращался, Сарасвати слышала, как спрашивала его жена:

- Ну, что? Донес?

- Жена! - отвечал он. И это звучало, как стон.

Однажды, исчезнув куда-то на целую ночь, Ганапати с восходом солнца вошел в хижину и сказал Сарасвати:

- Думаешь ты уходить или хочешь поселиться с нами, чтоб моя жена преждевременно сделалась старухой от слез, я удавился, и мой ребенок остался сиротой? Ты спасла жизнь моего сына. Я отплатил тебе за это как мог, - гостеприимством. И за гостеприимство ты заплатила тем, что отравила мой дом. Проклятие принесла ты с собой, ты, несущая проклятие всему. Ты погубила Джайпур, из-за тебя погиб твой отец, из-за тебя пролились и льются реки слез и море крови, трупами усеян твой путь, смрадом мертвых тел, рыданьями сирот, стонами матерей полон воздух вокруг тебя. Ты внесла проклятье и в этот дом, где не было богатства, но был покой и хоть немного счастья. Ты отняла последнее у бедняков. Погубив всех, ты хочешь, проклятая, погубить и нас?

- Ганапати, какое преступление задумал ты против меня, что заранее оправдываешь себя, озлобляешь свое сердце и меня выставляешь виновницей всего? - спросила печально Сарасвати.

Ганапати упал перед нею на колени.

- Пощади нас! Уйди из моего дома! Мой дом был честным домом. С тобой вошли в него дурные мысли, жадность, бессонница. Ты видишь, что измучила нас. Уйди! Ты оказала нам благодеянье, - но нам дорого пришлось заплатить за него. Так жадные афганцы, с камнем вместо сердца, ростовщики, дают серебряную монету и берут за нее сто! Мы довольно заплатили за благодеянье, которое упало на нашу голову, как проклятие.

- Успокойся, Ганапати, - сказала Сарасвати, - я вижу все и ухожу. Счастье да поселится в твоем доме с моим уходом!

- Да будет так, как ты молишься! - сказал Ганапати.

О, нищета, беременная преступленьем!

Если бы, уходя, Сарасвати оглянулась, она увидела бы, как Ганапати, бросившись в кусты, побежал быстрее серны, не замечая колючек, которые рвали его платье и тело, словно пришпоривая, ветвей, которые хлестали его, словно подгоняя бичами.

И когда Сарасвати, избегая дорог и тропинок, поднялась на гору, - из-за утеса навстречу ей вышли кшатрия, вооруженные с ног до головы, и впереди них Ганапати.

- Вот Сарасвати, принцесса Джайпура, - этот юноша! - воскликнул он, задыхаясь. - Берите ее и идем в Джайпур, вешать ее на весах!

- Ганапати! Я твоя гостья! - сказала Сарасвати.

- Разве пустыня принадлежит мне? - воскликнул он, стараясь на нее не глядеть. - Ты ушла из моего дома и перестала быть для меня гостьей!

"Люди изобретательны на законы, но еще изобретательнее на обходы законов!" - подумала Сарасвати. А начальник кшатрия воскликнул:

- Как твоей гостьей?

- Ну, да. Я скрывалась в хижине этого человека.

- Как? Негодяй, преступник! Ты смел скрывать у себя преступницу, которую ищут по приказанию супруги раджи?! И ты еще хочешь награды? Наградить его, как должно! Повесить!

И прежде, чем Ганапати успел опомниться, воины схватили его, накинули ему на шею веревку и потащили к дереву.

- Радуйся, проклятая! - успел только крикнуть Ганапати. - Еще один человек погиб из-за тебя!

"Я же все виновата!" - скорбной улыбкой улыбнулась Сарасвати в душе.

Воины повесили Ганапати и повели Сарасвати в Джайпур. Счастливые тем, что теперь они сами получат награду за поимку Сарасвати, воины смеялись и спрашивали пленницу, что она предпочитает:

- Чтоб тебя изуродовала принцесса Миначчи или оспа? Ты перестанешь прельщать чужих мужей!

"Боги дали людям красоту, как лучший дар, - поистине они накормили ананасами ослов. Человек лепит прекрасные статуи из простой глины и лучший мрамор превращает в известку. Из чего искусник-человек не сделает истинного перла, - и какой жемчужины не втопчет в грязь. Благодаря красоте, я узнала любовь Рамы и свою гибель; благодаря красоте, я узнала, что такое страсть пастухов!" Так думала Сарасвати и сказала кшатрия:

- Если бы вам было так же легко потерять жизнь, как мне красоту,

- вы были бы доблестными воинами и смеялись бы над опасностями, а не над несчастиями. Ваши повелители спали бы спокойно в своих дворцах, и их дочери не ходили бы пленницами по дороге под палящим солнцем. Знайте, что я лишусь красоты с такой же радостью, с какой горбатый потерял бы свой горб.

Кшатрия поспешили через прислужниц передать принцессе Миначчи слова Сарасвати.

- Должно быть, этой хваленой красавице не много приходится терять! - сказала Миначчи и посмотрелась в полированное серебряное зеркало, думая, что она не так легко рассталась бы с сокровищами своей красоты.

Миначчи встретила свою одетую в рубище соперницу на троне, одетая роскошнее, как только могла, сделавши все, чтобы быть красивою, как никогда. Сарасвати поклонилась ей и сказала:

- Благодарю за то, что высоко оценила меня. Боги да благословят тебя за твою щедрость, которая кажется мне чрезмерной. Но будь же добра, как и щедра. Щедрость без доброты - это дождь, прошедший зимою. Напрасный дождь. Щедрость без доброты - это расточительность. Я дочь раджи, ты жена раджи. Я была принцессой, ты принцесса, и останешься ею до тех пор, пока другой раджа, более сильный или более хитрый, не превратит в раба твоего мужа, в развалины - твой дворец и в служанки - тебя. Тогда имя принцессы с тебя снимут, как богатое платье, - но женщиной ты останешься. Как женщина, меня выслушай, и, как женщина, я расскажу тебе все, что случилось со мной, слабою женщиной. Ты увидишь, что я не старалась завлечь твоего Раму, и если страдала, то не за свои вины. Послушай меня сердцем, потому что я буду говорить слезами. Она рассказала Миначчи о себе все. Мрачно, бледнея, слушала Миначчи рассказ Сарасвати о любви Рамы, и когда Сарасвати рассказала о насилии, совершенном над ней пастухами, лицо Миначчи залилось радостным румянцем.

- Довольно! - вскрикнула она, и на всем лице ее была разлита радость. - Довольно! Мы не хотим слушать дальше о всех твоих мерзостях! Меня обманули! Мое серебро взяли даром! И только по милости своей я прощаю обманщиков! Они обещали привести мне принцессу, - принцессу такую же, как и я. А привели потаскушку, которая сама рассказывает, что ею в одну ночь обладало столько пастухов, сколько нашлось в окрестностях! И ты смеешь осквернять наш слух рассказами о своем позоре!

- Позор не то, что делают люди? Позор то, что делают над ними? - спросила только Сарасвати.

- Ни слова! Не тебе говорить о позоре! Рыба не боится замочиться в воде. И то, что позор для других, - труд для таких., как ты. И ты оскверняешь наше зрение видом твоего поганого, опозоренного тела? Красота тела - хвала небесам. И честные женщины могут открывать свое тело. Но закутать ее так, как по законам нашим должны одеваться блудницы. Чтоб она во зло не обращала даров неба. Чтоб не родила нечистых мыслей нечистым телом. Одеть ее так, и в этой позорной одежде отвести к моему мужу. Пусть сделает, если хочет, своей наложницей наложницу пастухов. И пусть Джайпур наполнится криком: раджа отнимает у пастухов их достояние! С глаз моих эту негодную тварь!

Она, однако, посмотрела, как Сарасвати одели с ног до головы, как должны одеваться блудницы, чтоб тело нигде не просвечивало сквозь ткань. И сказала:

- Так безопаснее, как собака, на которую надели намордник.

Рама был взбешен, но смущен и пристыжен: враги будут смеяться, что он воевал из-за потаскушки, которой, как игрушкой, играл всякий пастух.

Он едва взглянул на Сарасвати и надменно сказал:

- Супруга моя ошиблась. Нет более раджи Джайпура, и не может быть принцессы Джайпура. А судьба потаскушки меня занимать не может. Поступите с ней по закону. Накажите розгами за то, что, зная свой позор, смело выставляет свое позорное тело, - и прогоните. Пусть влачит презренное существование.

И, чтоб отплатить жене, объявил, что делает своими наложницами всех дочерей всех вельмож-раджапутов.

Как ни много было горя в доме каждого уцелевшего жителя Джайпура, - но они все оставили свои дома, чтобы пойти на площадь посмотреть, как станут наказывать бывшую принцессу Сарасвати.

Как бы ни велико было горе человека, вид чужого несчастья все же приносит утешение:

- Не я один.

Толпы народа спешили на площадь:

- Не на одних бедных и простых людей обрушилось горе. Вот и принцесса!

Они считали это некоторой справедливостью. В тех, кто производил наказание, видя кругом такую толпу, проснулась добросовестность.

Нельзя же было обмануть ожидания всего народа. Они наказывали жестоко.

Каждый крик, вырывавшийся у принцессы, заставлял нанести следующий удар еще сильнее, чтобы вызвать крик еще ужаснее.

- Иначе нас назовут женщинами! Подумают, что мы тронулись криком! В палачах, как и в героях, толпа поддерживает самолюбие. И толпа разошлась утешенная:

- Если уж и принцессе пришлось перетерпеть столько, что же жаловаться нам, незначительным людям!

Окровавленную Сарасвати одели снова в позорную одежду и пустили.

- Осторожнее, осторожнее, пария! - кричали ей на базаре. - Иди так, чтобы твоя тень не падала на съестные продукты. Не оскверняй их своей тенью.

И Сарасвати бежала в дворцовые сады, теперь пустынные, где она не могла осквернить никого и ничего ни своей тенью, ни своим взглядом.

- О, люди! - воскликнула она, не видя, наконец, людей. - Растения, цветущие чудными цветами и приносящие ядовитые плоды. Ваши цветы - дети. И только детьми вы прекрасны!

В это время она увидела на дороге мальчика, который забавлялся, стараясь выколоть глаза маленькому щенку. Щенок визжал от боли.

- Что ты делаешь? - крикнула на него Сарасвати. Мальчик испугался, но, увидав ее позорный наряд, стал смелее.

- Ступай прочь, пария!

Сарасвати всплеснула руками.

- Знаешь ли ты, что значит это слово!

- Я не знаю, что оно значит! - рассудительно ответил ребенок. - Но я знаю, что оно очень обидно. Пария ничего не смеет мне сделать. Это я знаю тоже. Меня ругают и бьют те, кто сильнее меня. Я мучаю и ругаю тех, кто слабее. Потому я выкалываю глаза щенку и ругаю тебя.

- И самая маленькая из змей есть все-таки змея!

Сарасвати упала на колени и закричала так, что мальчик испугался и убежал.

- Брама, Вишну, Шива, - вы, что сливаетесь в одно божество, которое мы называет Ом! Вам хвала! Вам слава! Благодарю, о, благодарю вас за все, что вы мне послали! Пусть каждый мой стон будет благодарственной молитвой вам, вечно радостные боги! Каждая слеза - ароматной священной водой, которой кропят ваши алтари! Каждый вздох благоухающим кажденьем! Пятнадцать лет я жила в неведении, как во мраке, - и в несколько дней вы послали мне знание. Я видела людей такими, какими создала их природа, и такими, какими сделали их законы, святая вера в богов и человеческое общежитие. Я видела их раджами и нищими, счастливыми и несчастными, стариками и детьми. Как человек, который долго был покупателем, а затем стал торговцем, я узнала истинную цену всему. Я не смешаю чистое масло из роз с разбавленным, знаю цены сандалу и нарду. Я знаю, что такое добродетель, вера в богов и повиновение законам, что такое семья, и чем долг отличается от преступления, я знаю, что называется любовью, и какая цена состраданию. Я видела, какою вы создали землю, и каким люди здесь, на земле, создают для себя небо. Благодарю вас и славлю вас! Вы дали мне знание. И я не спорю о цене, которую заплатила за него. Нет цены слишком высокой за знание. Вы обогатили меня, боги, хоть и взяли много у меня. Вы взяли у меня пятнадцать лет незнания и дали мне семьдесят лет мудрости. Но что ж делать мне теперь с моим знанием? Я похожа на нищего, который нашел клад и не знает, что можно сделать на это золото. Научите же, боги, меня еще и этому! Дав мне несметные богатства, научите: что с ними делать?

И пред безмолвными небесами ей вспомнился факир. Великий йога, называемый Просветленным, который жил тут же, рядом с садами раджи.

Даже завоеватели не посмели ступить в сад, где он жил. Он был стар и так иссох, что видны были все кости. По всей Индии шла его слава, и со всей Индии сходились люди поклониться великому йоге, изумиться его святости и поучиться у него мудрости.

Он жил в саду роз, который подарил ему раджа, и спал под мраморным портиком, вместо одежды нося только повязку из легкой шелковой материи.

Он питался тем, что приносили его ученики, приходя к нему для беседы.

А остальное время сидел неподвижно, как изваяние, поджав под себя ноги, положив иссохшие руки на острые колени, глядя в одну точку, повторяя про себя:

- Ом... Ом... Ом...

Наполняясь божеством, уносясь в неведомые миры и сливаясь разумом с Брамой. Он сидел так днями. Счастливый и покойный, как бог. Не думал, а знал.

Перед ним стала на колени Сарасвати, молитвенно сложила руки и заглянула в глаза ему, словно в бездонную воду. И странное увидала она в его глазах.

Сначала он не видел ее, хотя смотрел на нее прямо, но потом что-то в них показалось.

Словно орел сорвался откуда-то издалека и летел на землю все ближе и ближе.

Старик улыбнулся ласковой улыбкой, какою взрослые улыбаются детям, и спросил:

- Какое воображаемое горе привело тебя ко мне, дочь моя? Вы все приходите ко мне, когда воображаете, что у вас есть горе.

- Если кости мои - воображение, тело - мечта, а вся жизнь - сон,

- то и горе мое только воображаемое! - ответила Сарасвати и рассказала мудрецу все о себе, что она вынесла и пережила.

Все грустнее и грустнее становилось лицо великого Просветленного йоги, и, наконец, он прослезился.

- Великой жалости достойны эти люди.

- Они?

- Неужто ж ты, просветленная знанием жизни, не видишь, что их должно сожалеть?

Вся справедливость, весь разум, сердце и душа возмутились в Сарасвати при этих словах.

- Жалость к мучителям? Что ж оставишь ты на долю жертв?

- Жалость к палачам. Разве зрячий не жалеет слепого? Жалость вызывает твой отец. Покорность рабов и лесть приближенных сделали его таким, каким он был. Не он виноват в том, что считал себя выше всех людей. Его обманывали, и он поверил.

- А Рама?

- Какими силами одарила природа его бурную душу! Если бы он направил их на единое истинное познание, познание божества, он разверз бы для себя небо. Жалости достоин такой благодатный дождь, пролившийся над каменной пустыней. Отчего никто не указал ему единого правильного пути? Жалости, жалости достойно.

- Прекрасно, господин! Оправдай еще и жену его, Миначчи.

- Бедная женщина, для которой вселенная кончается за пределами ее постели. Такою сделали ее женщины, которые ее воспитывали.

- И раджапутов!

- Бедные люди, привыкшие видеть небо в улыбке раджи и вечную гибель в гневной складке его бровей.

- Оправдывай! Оправдывай и пастухов, надругавшихся не только над моим телом, но и над моей душой, - потому что то, что они делали, они называли любовью.

- Бедные, невежественные люди. Они виновны в своей грубости, как те камни, на которых они спят.

- Оправдай еще и предательство!

- О, голод, делающий кусок хлеба дороже всего на свете. О, нищета, делающая бога из серебряной или золотой монеты.

- Оправдывай кшатрия, которые надо мной издевались.

- Несчастные! Брама создал их людьми, а они сделались собаками, для которых преданность господину и послушание выше всего.

- Довольно же кощунств над страдающим человеком! От него еще требовать жалости! Скажи мне одно. Из слов твоих выходит, что все эти люди, которых я видела, раджи и простые судра, старики и дети, победители и несчастные, богачи и бедняки, - не виновны, потому что и не могли быть иными, чем они есть?

- Да. И потому они заслуживают сожаления.

- Благодарю тебя. Люди не могут быть иными, чем они есть. С меня довольно. Я знаю цену этому племени.

- Цена ему - жалость.

- Если бы евнух писал нашу священную поэму "Камасудра", "Искусство любить", - хороши были бы его советы! Вы, мудрые старцы, учите людей, как умирать, - и называете это ученьем: как жить. Вы говорите, что мудрость рождается с возрастом. Неправда. С возрастом умирает ваше тело. И ваша мудрость - мудрость погасших желаний, вялых сердец и дряблого тела. Есть две мудрости. Мудрость молодости и мудрость старости. Люди разделяются на эти два племени. Пусть правила для молодости создает молодость. И старость советует старости, как лучше пройти остаток жизни. Сытые пишут законы для голодных, и старики

- для молодых. Это ли не безумие? И это безумие вы называете мудростью. Вы советуете другим не есть твердой пищи, когда у вас больше нет зубов. И когда к вам приходит несчастный, вы плачете об его притеснителях, а ему советуете жалость. Когда тигр бросается на человека, вы говорите: "Бедный тигр!" - а человеку советуете не сопротивляться: "Тигру так хочется есть". Это вы называете жалостью. И это люди называют мудростью!

Но, взглянув в глаза йоги, она увидела, что он не слушает ее. Снова словно бездонная вода были его устремленные в одну точку глаза.

А душа была далеко, сливаясь с Брамой. Он не думал, а знал.

В это время звон, удары небольшого колокола, призывавшие бога бросить взгляд на свой храм, коснулись слуха Сарасвати.

Изумленная, она поднялась с колен.

Разве здесь еще молятся? Чего же, после всего, что было, здесь ждут от богов? Или за что их благодарят? Каких преступлений хотят сделать участником и какого бога? Какой жертвой хотят его подкупить, и какое дурное желание называют молитвой? Она с любопытством пошла на звук колокола. Колокол привел ее к той пещере, в которой она скрывалась с женщинами с ту страшную ночь.

У входа в пещеру стоял жрец с намазанными кровью губами, с проведенными кровью по щекам полосами, со страшным и отвратительным знаком, сделанным кровью на лбу.

- Что за божество спряталось в этой пещере? - спросила Сарасвати.

- И какое добро творит оно из этой щели?

Жрец с удивлением оглядел Сарасвати.

- Ты спишь и бредишь? - спросил он. - Добро? Ты говоришь на непонятном нам языке и о вещах, которых я не видел. Здесь храм великой и страшной богини Кали, - и я ее жрец.

- Могу я войти?

- Войди, если не боишься.

- Я не боюсь! Увы! - мне нечего больше бояться. Все, что я могу еще потерять, это - жизнь. И ничего я не лишилась бы с такой охотой! - ответила Сарасвати и, войдя вслед за жрецом в пещеру, задрожала.

В сумраке со стены пещеры на нее глядело огромное страшное лицо с намазанными кровью губами и глазами.

- Кто это? - в ужасе спросила Сарасвати.

- Богиня Кали! - ответил жрец. И рассказал:

- Когда войска несчастного смертного, который называет себя раджей Рамой и считает могущественным, покинули Бенарес и устремились в Джайпур, я, жрец великого храма богини Кали в Бенаресе, последовал за ними, чтоб видеть зло и еще раз убедиться, что люди созданы для того, чтоб делать зло и погибать от зла. Я видел здесь всю ночь великое торжество богини Кали, а на следующий день здесь, в этой пещере, кшатрия нашли толпу уцелевших женщин, дрожавших и сбившихся в кучу, как стадо овец во время бури. Они надругались над ними и убили женщин.

- Так погибли те, кто меня выгнал из этой пещеры! - спокойно сказала Сарасвати.

- И я пришел сюда, чтобы взглянуть на свершенное зло. И здесь, на стене пещеры, я увидел изображение лица богини Кали, и понял все. Она жила здесь давно, великая и страшная богиня. Она таилась здесь, как таится тигр, спрятавшись в кустах и выжидая добычи. Только я, видевший зло всюду, где оно есть, видящий зло в любви, потому что от любви родятся те, кто будет делать зло, и те, над кем будут делать зло, - только я, всюду видящий лик богини Кали, увидел лик ее среди камней пещеры. А там, а те его не видали. Они пировали, считали себя могущественными и чувствовали счастливыми, а здесь притаилась и ждала богиня Кали, - как на пиру среди цветов таится маленькая змейка и ужалит протянутую руку смеющегося человека, который считает себя счастливым.

- В то время, когда я, бродя по садам, ждала появления бога Вишну, здесь, в двух шагах от меня, таилась богиня Кали! - в ужасе прошептала Сарасвати.

- Так таится она, так разлита во всем мире, единая, непобедимая владычица мира. Обвал утеса, который давит проходящего путника, поспешающего к своей жене, смерть ребенка на руках у матери, град, побивший в один миг все посевы, буря, налетающая в один миг и топящая корабль, разлив реки, уничтожающий целые деревни, - все это богиня Кали. Она наполняет ядом зубы кобры и яростью сердце тигра. От ее бешеной слюны, падающей на землю, вырастают ядовитые цветы. Когда боги говорят: "Да будет!" - она отвечает: "Да исчезнет". И мчится в радостной и страшной пляске, от которой дрожат небеса и земля. Уста ее пересыхают от пляски, и она требует, чтобы освежали кровью ее уста. Хочешь, я звоном призову ее сюда? Но ты дрожишь?

- Я дрожу, но дрожу, как дрожит любовница, среди ночи ждущая к себе любовника. Звони и призывай, я помогу твоим призывам.

И, упав на колени пред ликом богини Кали и смело, прямо глядя в ее полные крови глаза, под звон жреца, Сарасвати начала свою молитву:

- Единая, непобедимая! Истинная мать всего, что существует! Тебя зову! Детскою радостью, лишенною смысла, кажется мне вечная радость богов. И только твоя пляска - истинная, радостная пляска победительницы. Что такое добро? Только тень твоя. Когда отвернешь ты лицо свое и мчишься, сея зло, вперед и вперед, там, откуда ты отвернулась, легкою тенью скользит добро. Но повернулась ты, и исчезла твоя тень. Я познала тебя и твои истины. Когда розги свистали надо мной, и вся площадь была полна моим позором, - это была ты. В поцелуях пастухов была ты. И еще тогда, когда тот, кто был мне милее всего мира, обнимал мой стан, у меня в сердце, полном счастья, просыпался непонятный страх. Я чувствовала твою близость, я предчувствовала тебя. Я верую в тебя, в твое могущество, в его несокрушимость. Одну тебя признаю владычицей мира. Я верую в тебя, потому что знаю свет. Я видела человека ребенком и стариком, женщиной, воином, раджей, богачом, нищим, таким, каким его создала природа, таким, каким его сделало общество людей, счастливым, несчастным, молящимся и повинующимся законам, в порыве страсти, гнева, ненависти, и проповедующим мудрость. И проклинаю его! Проклинаю его, когда он обнимает женщину, - за одно мгновение наслаждения, о которой потом он же будет думать с отвращением, он обрекает на жизнь, на неизвестность, на страдания, на смерть еще не существующих, которых он будет называть своими детьми. Проклинаю ребенка, из которого вырастает злодей и жертва; которого будут мучить и который будет мучить других. Проклинаю их семьи, законы и веру в богов. Все ложь. Все узаконенное преступление. Проклинаю богатство и бедность, счастье и горе, делающие их одинаково бесчувственными. Власть, которой они совершают преступления, и повиновение, которое позволяет преступлениям совершаться. Рожденье и смерть их да будут прокляты. Проклинаю их мудрость, советующую тиграм питаться цветами. Проклинаю и смеюсь над нею. Твоим смехом смеюся, богиня! Зло есть истина, и страданья - проповедь его. И тот, кто заставляет страдать, проповедует истину. Я знаю истину. Истина - это ты, зло, богиня зла, единая непобедимая владычица всего, что существует. Тебя зову и истинным знанием заклинаю тебя: явись! Явись!

Воем шакала раздалась молитва Сарасвати, и вой шакала послышался в ответ ей.

Дрогнула земля - и в пещере явилась богиня Кали, черная, как смола, с красными от крови губами, с тысячами рук, которыми она грозила, потрясала окровавленными мечами, топорами, трезубцами.

В бешеной пляске неслась она, потрясая оружием, и пена падала из ее губ.

- Радуйся! - как шакал завыла она. - Это я! Я, разгадавшая ошибку Брамы, и одна из богов понявшая, зачем создан мир. Это я указала человеку камень на земле и сказала ему: "Убей". Я, когда он ковал железо для серпа, шепнула ему, что из этого железа можно сделать оружие. Я несусь в бешеной пляске, в великой радости победительницы. Радуйся! В великой кузнице и тяжким молотом страданья выковано стальное сердце твое и на великом огне закалено. Как в зеркало, я гляжусь в душу твою и вижу в ней черты богини. Все меры человеческие превзошли страдания твои, все меры человеческие превзошла ненависть твоя, и знаешь ты то, чего не должен знать человек. Ибо знание - смерть. Не тем превзошли твоя страдания все положенные меры, что была ты принцессой и стала парией, бежала объятий рабыни и попала в объятья пастухов, что продажные женщины издевались над твоим позором, чистая, как горный родник! Нет, тем, что ждала ты явления изо всей природы светлого бога и увидела богиню Кали! Несись же в бешеной пляске моей. Я сделаю тебя своей божественной служанкой, богиней. Страшнейшей из подвластных мне богинь. Потому что всех их превосходишь ты в знании и ненависти к жизни. Богине Оспе есть храмы, тебе же никто не помыслит воздвигнуть храма, потому что ты будешь неумолима. Ты будешь сеять истину, потому что будешь сеять смерть, а не жизнь. Ты будешь учить истине, потому что при приближении твоем муж в ужасе убежит от жены своей и ребенок от своей матери. Ты никого не будешь щадить, ибо велика и божественна ненависть твоя. Мертвец и ребенок - это бывший и будущий преступник. Богач и нищий - это сытый и голодный шакалы. Злодей и тот, кто говорит о законе, - это голодный и прикрытый одеждой злодей. Весь мир - твоя жатва, луг, покрытый ядовитыми цветами. Несись же по ним в бешеной пляске!

И Сарасвати с диким воем понеслась в бешеной пляске, измученная пляской, упала на пол, пропитанный кровью зарезанных женщин, несчастных и безжалостных, и поднялась с земли страшною и грозной богиней Чумой.

В ужасе бежало войско Рамы из города, где люди падали и умирали, словно в сражении с невидимым врагом.

А Чума неслась вместе с войском и плясала среди него, усыпая путь трупами, как не усыпал ни один завоеватель.

В ужасе бежал Рама из Джайпура в Бенарес, из Бенареса в Непал, бежал от войска, подданных, царедворцев, заперся в неприступной башне своего дворца и дрожал, чувствуя себя беззащитным за неприступными стенами, в комнате, увешанной оружием. И к нему вошла богиня Чума.

- Знаешь ли ты меня? - спросила она.

- Ты Чума? - в ужасе прошептал он.

- Так назвало меня несчастье. А прежде я звалась Сарасвати.

И вид ее заставил его задрожать еще сильнее. Ее ужасное, покрытое кровавыми пятнами лицо вдруг превратилось на мгновение в лицо принцессы Сарасвати, которая была прекрасна, как богиня, имя которой она носила.

- От тебя мне не ждать пощады!

- Я задушила твоих рабов, твое войско, твоих царедворцев, твое могущество, твой сон, и теперь пришла задушить тебя, Рама.

Рама заметался. И упал, призывая богиню Кали.

- Тебе нужны жертвы? Я принесу тебе такую, какой не приносил никогда и никто. Всех жителей Джайпура, Бенареса и Непала, оставшихся в живых, я истреблю, принесу в жертву тебе.

Даже сердце богини Кали смутилось:

- Неслыханная жертва!

Но Чума сказала со смехом:

- Я принесу тебе в жертву Непал, Бенарес, Джайпур и его самого!

И задушила Раму под хохот богини.

И понеслась в бешеной пляске чрез Непал, чрез Бенарес, чрез Джайпур по всему миру. Так из страданий родилось великое зло. Ибо ничто не родится из страданий, кроме зла.

Страшная повесть? Страшная и мудрая. Местами очень мудрая. Cо многим, повторю, я не могу согласиться. А концовку вообще не принимаю. Я бы закончил легенду на беседе принцессы с мудрецом-йогом, чуть-чуть расширив ее.

Можно ли назвать наш мир миром зла? Кто-то сказал: "Жизнь не добро и не зло, а вместилище того и другого, в зависимости от того, во что мы сами превращаем ее". Пожалуй, если и можно назвать этот мир миром зла, то его источник - сами люди, как очень ярко описано в легенде, которую вы только что прочитали. И если принять вложенную в нее мысль, то нет никакого способа избавиться от этого зла, кроме как уничтожить всех людей. Этакое замечиельно решение проблемы. Когда-то, лет в 15, я тоже дошел до такой "гениальной" мысли, а потом познакомился с вайшнавизмом...

* * *

ПИШИТЕ!