Генри Лайон ОЛДИ

ХОАНГА        Та, что творит добро.
       Есть в этом слове нечто притягательное, слабый отзвук флейт несбывшегося, вкус липкой ириски, запретной и оттого самой сладкой на свете. Помните? Хоа-а-анга... пьянит аромат жасмина, самовольно вторгаясь в соленый запах моря, южное солнце, одичалый демон зноя, сыт на рассвете и легко касается вашей кожи мириадами теплых пальцев, мурлыча на весь небосклон:
       -- Хоа-а-а-а...
       Слышите?
       И еще -- тайна, которая заставляет сердце трепетать птенцом в ладони, предвкушая чудо.
       Чувствуете?

       Ее звали именно так -- я это понял с первого взгляда.

* * *

       В тот день я проснулся гораздо раньше обычного, с твердой уверенностью в неизбежности чуда. Так просыпаются дети в свой день рождения; с возрастом, увы, ощущение праздника тускнеет, покрывается мохнатой пылью, будто монета, закатившаяся под диван -- чтобы застрять в щели между полом и плинтусом на долгие годы.
       Тихонько, стараясь никого не разбудить, я оделся и вышел на улицу.
       Ноги сами понесли меня в нужном направлении. И я совсем не удивился, когда увидел ее. Чудо должно было произойти -- и оно произошло.
       Понимаете?
       Она сидела у входа в парк, прямо посреди тротуара, и ждала.
       Ждала меня.
       Я подошел к ней и сел рядом.
       -- Здравствуй, Хоанга,-- сказал я.
       И она, чуть зажмурившись, улыбнулась мне своей обворожительной улыбкой.
       Можно, Хоанга?
       Да...
       Я протянул руку и впервые коснулся ее -- ее, полосатого Чуда по имени Хоанга.

       Тигры.
       Почему они так волнуют нас, не дают покоя, почему нас, хилых выродков обезьяньего племени, так влечет к могучим хищникам? -- посмотреть, хоть одним глазком, постоять рядом, пусть по разные стороны разделяющей решетки, но рядом, вместе...
       У вас по-другому?
       Помню прекрасную, полную теплой грусти и света, повесть Сарояна "Тигр Тома Трэйси". В детстве я зачитывался ею, да и став взрослым, многократно доставал с полки потрепанный томик -- и всякий раз ко мне на миг возвращалось то детское ощущение прикосновения к Чуду. А нечеловечески простые, безумно вдохновенные строки Блэйка? "Tiger, tiger, burning bright in the forest of the night..."?! Для меня они в свое время стали шоком, чудесным откровением! Или, не помню уж чей, рассказ "Автоматический тигр"? Или "Тигр для Мальгуди" Р. К. Нарайана? Или крохотная миниатюра, где тигры -- совсем не те, кем они нам кажутся...
       Ловцы тигров в сети из слов -- мы с вами одной крови.

       Мы сидели рядом. Смотрели, как поднимается солнце. Мы впитывали его лучи, и радостное томление не проходило -- наоборот, усиливалось, заставляя меня ближе придвинуться к ней, обнять за шею...
       Я знал: мне -- можно.
       Можно вот так сидеть, можно гладить мягкую, на удивление шелковистую шерсть, можно улыбаться, когда она время от времени лукаво косилась на меня зеленым глазом. Да, знаю не хуже вас, что у тигров глаза желтые -- но у моей Хоанги глаза были зеленые, с озорными золотистыми искорками.
       Я ведь уже говорил вам: Хоанга -- это чудо.
       Помните?

       А потом, когда солнце поднялось окончательно, мы переглянулись, подмигнули друг другу, и оба поняли -- пора. Хоанга сладко потянулась, дав мне ощутить, как играют под ее шкурой гибкие мускулы, как бурлит в них нерастраченная, веселая сила, требуя выхода!
       Мы встали и пошли.
       Куда глаза глядят.
       Ранние прохожие спешили мимо, по своим прохожим делам. Кое-кто вдруг шарахался в сторону, изумленно охая, спешил убраться подальше -- но когда я пару раз оглянулся, то вдруг увидел: улыбки. Мечтательные, изумленные, робкие... всякие. Улыбки пробивались сквозь обыденность лиц первой травой, упрямо расталкивающей серую плоть асфальта -- на день, на час, на миг, а там будь что будет! Опомнитесь! -- Чудо задевает вас жарким боком, Чудо тихо порыкивает, требуя уступить дорогу, Чудо мягко ступает по мятым бумажным стаканчикам и вчерашним окуркам, как вам не ступать никогда, или нет -- сегодня вы дойдете до угла летящим шагом, забыв себя, того себя, о ком следовало бы вообще никогда не вспоминать.
       И тогда я подумал, что теперь знаю, как выглядят нимбы вокруг голов святых.
       Тех святых, что в миру зовутся юродивыми.
       Ведь так?!
       "Ну...-- обалдело вылупился на нас похмельный мужичок со скамейки, служившей ему кроватью.-- Может, и так... во дают!"
       И зачем-то одернул мятый пиджак.
       Вот, судорожно доставая из кобуры пистолет, подбежал усатый старшина. Резко остановился метрах в десяти, суетливо рванул затвор, забыв снять свой "Макаров" с предохранителя.
       -- Гражданин, немедленно отойдите! Вы что, не видите, кто рядом с вами... Сейчас я буду стрелять!
       -- Вижу я все прекрасно, старшина,-- улыбаюсь я ему.-- Только ни в кого вы стрелять не будете. Не в кого тут стрелять. Понимаете?
       И становлюсь боком, чтобы загородить от старшины мою Хоангу. С него станется, пальнет наобум...
       Старшина теряется и почти сразу находится.
       Сказывается выучка.
       -- Почему без намордника? И без поводка? Не положено!
       Я честно пытаюсь представить себе Хоангу на поводке и в наморднике -- в результате чего начинаю хохотать.
       -- Ну я... мне тово... сообщить придется! -- старшина сконфуженно пятится, тыча пистолетом в кобуру, безнадежно промахиваясь; и на усатом лице его помимо воли начинает проступать простодушная улыбка.
       Увидел наконец!
       Я машу ему рукой, и мы идем дальше.
       И нам совершенно все равно, сообщит старшина куда-нибудь, или нет. От нас не убудет.
       Мы идем по просыпающемуся городу, моя рука лежит на спине Хоанги, и нам обоим хорошо.
       Видите? -- это мы.
       А это вы.

       Наконец мы сворачиваем в переулок, в котором я живу. Хорошо, что жена вчера убрала квартиру -- стыдно было бы привести Хоангу в тот захламленный вертеп, который обычно представляет из себя наше обиталище. Но сегодня -- другое дело. Жена как чувствовала, умница!
       Все-таки не зря я бредил тиграми всю свою сознательную жизнь! Жена сама не раз покупала мне календари и открытки с усатыми мордами, полными сурового обаяния -- и теперь она ничуть не удивилась.
       -- Нашел свою ненаглядную? -- брови ее шутливо хмурятся.-- Одной женщины мало, развратник? Как зовут-то хоть?
       -- Хоанга.
       -- Хоанга, ты, наверное, голодная? Этот обормот о еде, конечно, и не подумал!
       Хорошая у меня жена!
       Завидуете?

       Вообще-то тигры едят мясо. Много. Это если кто не знает.
       Хоанга тоже ела мясо. Наверное. А еще она ела мороженое "Забава", наполовину сливочное, наполовину шоколадное. И кизиловое варенье, деликатно выплевывая косточки в миску.
       Но об этом -- после.
       Вы когда-нибудь пробовали пригласить тигрицу в городскую квартиру? Пусть даже достаточно большую, четырехкомнатную?
       Подозреваю, что нет.
       Так вот, я вам открою страшную тайну -- ей там будет тесно!
       Стоит ли удивляться, что спустя час мы снова выбрались на улицу: Хоанга, я, моя жена и сын. Всей семьей.
       И пошли бродить по городу.

       Я всегда любил месяц май. И всегда знал, предчувствовал: если моя жизнь когда-нибудь перевернется с ног на голову -- это непременно случится в мае.
       Вы никогда такого не чувствовали?
       Да, чудес не бывает -- навсегда. И даже надолго. Но май морочил нам головы, и мы искренне верили, что ошиблись.
       Мы гуляли по улицам, бесконечно ели мороженое, с полчаса просидели в маленьком кафе под открытым небом, а люди за соседними столиками улыбались нам и подмигивали Хоанге, и еще предлагали заказать соленых орешков или пепси-колы -- а Чудо улыбалось им в ответ своей неповторимой улыбкой; в итоге я всерьез начал ревновать тигрицу к ним всем...
       О, будь я сам тигром!
       Нет, тигром я не был. Но все равно сидел и блаженно улыбался.
       Почти как Хоанга.
       Зря смеетесь: так, как у нее, у меня все равно никогда не получится.
       И у вас -- тоже.

       Когда мы уходили, нас не хотели отпускать, а горбоносый грузин-бармен все кричал вслед:
       -- Прихадыты ищо! Завтра прихадыты! Завтра! Я вашэй красавицэ такой шашлык сдэлаю!..
       Нас фотографировали -- и мы, включая Хоангу, ничего не имели против. А один парень с "Поляроидом" вскоре догнал нас и неловко протянул снимок.
       -- На память! И еще...-- он повернулся к Хоанге.-- Спасибо, что ты есть! Это просто здорово!
       Хоанга благосклонно обошла вокруг фотографа, потершись об него.
       -- Можете ее погладить. Она разрешает,-- улыбнулся я.-- И не забудьте почесать за ухом.
       ...Парень ушел, обалдев от счастья, и еще долго оглядывался, пока не затерялся среди прохожих.
       -- Да, Хоанга, он прав,-- наклонясь, прошептал я тигрице.-- Спасибо, что ты есть.
       "Пожалуйста", -- вежливо дернулось ухо, за которым минутой раньше чесал счастливый парень.

       Ночь. Цикадами потрескивают рдеющие угли, покрываясь мудрой сединой пепла, без конца пищит какая-то ночная птица, и сияющие глаза звезд с прищуром смотрят на землю.
       Кто сказал, что звезды -- холодные и колючие?
       Они теплые и добрые. Они образуют в небе свое межзвездное братство, где бриллианты идут по цене пыли под ногами; и когда-нибудь мы тоже...
       И вы.
       Мы лежали у костра. На прихваченном с собой широченном пледе в легкомысленную клетку -- он оказался настолько велик, что места хватило всем, даже нашей замечательной тигрице.
       Мы лежали и смотрели на звезды, вдыхая смолистый запах сосен.
       Четыре пары глаз блестели в ночи, разбрасывая по лесопосадке золотистые искры.
       Все-таки прав тот, кто сказал, что тигры -- совсем не те, кем они нам кажутся.

       А потом был еще один день праздника, и еще, и еще...
       Хоанга не делала ничего особенного. И мы не делали ничего особенного.
       Мы просто гуляли по городу.
       Наведались в знакомое кафе, и горбоносый бармен немедленно выставил перед Хоангой благоухающий шашлык.
       -- Дэнэг нэ нада! Абидышь! Подарок!..
       Мы бродили по площадям и улицам, по паркам и аттракционам -- и раскрашивали лица улыбками.
       А еще горстями швыряли в чужие глаза искры из золота.
       На третий день я обратил внимание, как чисто выметены улицы. И отнюдь не только в центре -- мы забирались на окраину тоже. Город потерял свои обычные сумерки в любое время суток; теперь он, мой город, стоял на свету и изумлялся сам себе. Исчезли вечные груды мусора у киосков -- владельцам сделалось стыдно. Ведь ОНА может пройти мимо... Позор! Бранные слова быстро становились редкостью; недельная сводка происшествий оказалась на удивление скупой.
       Не верите?
       И не надо. Лучше мы бросим спорить с вами и пройдемся неспеша по бульвару, взорвав вокруг себя фейерверк праздника.
       Если хотите, если вам по-прежнему неинтересно жить, вызывайте пожарных.
       Вот мы с Хоангой: идем, смеемся, и лишь изредка грозно порыкиваем на слишком уж нахальных мальчишек. Мол, мы вам все же тигры, а не кошки -- понимать надо! Мы, хищники, народ такой...
       Шалопаи понимали. С первого раза.
       И мы с достоинством шли дальше.
       Смотрите нам вслед.

       Чудеса не вечны. И даже наоборот.
       Это знает каждый.
       Под вечер пятого дня Хоанга улыбнулась нам чуть грустно. Виновато улыбнулась, гася искры взгляда. И я понял -- пора. Теперь ей пора.
       -- Счастливого пути,-- я присел рядом и обнял ее, как тогда, в первый раз, в парке. Горечи не было; только тихая грусть, сотканная из тишины и света.-- Мы будем ждать тебя...
       И завопил от радости, пугая соседей по подъезду, когда зеленый глаз, плеснув лукавым золотом, подмигнул мне в ответ!
       Я был уверен, что это означало -- "жди"!

       Наш сын уже спал, набегавшись за день; спал и улыбался во сне. Хоанга с моей женой закрылись в соседней комнате... вот так всегда! Даже если одна из женщин -- тигрица, у них все равно найдутся свои женские тайны, которые нам, мужчинам, не предназначены! Ну и ладно. Тайны -- это все-таки здорово!
       Потом мы еще долго сидели у окна все вместе.
       Прощались.

       Наутро мой сын облазил всю квартиру. Даже под диван заглянул. И тайком утирал кулачком слезы. Мужчины не плачут.
       Я его понимал.
       Я тоже с удовольствием заглянул бы под диван, чтобы вытащить стертую монетку надежды, застрявшую в щели между полом и плинтусом еще в те времена, когда я засыпал и просыпался, улыбаясь.

       Тигры.
       Почему они так волнуют нас, не дают покоя, почему нас, хилых выродков обезьяньего племени, так влечет к могучим хищникам? -- посмотреть, хоть одним глазком, постоять рядом, пусть по разные стороны разделяющей решетки, но рядом, вместе...
       У вас по-другому?

* * *

       Я шел пустым парком, пиная вчерашние окурки и топча мятые стаканчики из бумаги. Год Тигра, неслышно ступая по земле мягкими лапами, брел рядом; и далекие псы захлебывались в страхе хриплым лаем.
       "Доигрался? -- беззвучно вопрошал внутренний голос с интонациями опытного следователя, поднаторевшего раскалывать на признания вшивых интеллигентов.-- Чудо ему, уроду... А финал? Финал-то где?! Дядя писать будет? Например, патетика: спецназ окружает вас, Хоанга рвет когтями бронежилеты, ты заслоняешь ее от роковой пули... не нравится? Морду воротишь? Тогда лирика: ты садишься ей на спину, и полосатая красавица уносит тебя в край, где зори розовеют над синью залива, а маленькие эльфы с крылышками из слюды..."
       -- Пшел вон! -- вяло огрызнулся я, а Год Тигра только рыкнул, и внутренний голос поспешил убраться восвояси.
       От его финалов нас тошнило.
       Из-за поворота аллеи стремглав вылетела голенастая девчушка лет тринадцати. На роликах. Она неслась на нас вихрем в цветных налокотниках и наколенниках, пока вдруг не заложила крутой вираж, словно чего-то испугалась. Едва не поцеловавшись со старым ясенем, девчушка описала круг, второй, третий...
       Я ощутил себя в центре мишени.
       Вот сейчас невидимый палец тронет спусковой крючок...
       Девчушка наконец решилась и по прямой подъехала почти вплотную.
       -- Как ее зовут? -- спросила она, глядя рядом со мной и чуть-чуть вниз.
       Улыбка первой травой прорастала на бледных губах, еще лишь понаслышке знающих о насилии помады.
       -- А тебя? -- спросил я.

       ...Хоанга. Та, что творит добро.
       Есть в этом слове нечто притягательное, слабый отзвук флейт несбывшегося, вкус липкой ириски, запретной и оттого самой сладкой на свете.
       Помните?..

1-2 мая 1998 г.