0268.589 Утопленник  

     У меня стоят перед глазами две девочки-подружки, взявшиеся за руки и шагнувшие в пустоту с высоты девятиэтажного дома как памятник первому беззащитному рождению мысли. Вначале они формировались в чреве матери, и были защищены от внешнего мира её телом; потом, появившись на свет, они были защищены от внешнего мира мыслями  взрослых, внутри которых они существовали со своими чувствами, влечениями, эмоциями. Но однажды их, как и всех нас, покинула эта последняя защита от внешнего мира, и единственной защитой от них с этой поры должна была стать их мысль. Но она оказалась настолько слабой, беззащитной, неустойчивой, что не выдержала воздействия внешнего мира и свалилась с острия жизни, потому что мысль сама по себе не различает бытия и небытия, не знает, что она - не самостоятельна, что она всего лишь выполняет волю жизни, стремящейся к смерти, если жизнь не нашла в жизни жизни. И вот книга открылась, написались в ней несколько страниц, и  книга уже окончена, захлопнута  последняя страница - из-за бессилия мысли, которая должна была стать защитой жизни, да так и не стала ею. И всегда за этим бессилием мысли стоит тоска, отсутствие того, что непременно должно быть у человека, но чего у человека нет: "Ночь, ночник, светит лампы огонёк, комары летают рядом с головой, звёзды зажглись, и кончился денек, мама, где ты, что сейчас с тобой? Может, стала ты теперь речным песком или волнами с накатами на брег, или белым парусом над гаванью морской, где ты? -Не могу найти на свой вопрос ответ".
    Отношение человека с самим собой и отношение человека с другими людьми - это разные вещи и разные реальности, это понятно, потому что отношения человека с самим собой - это его внутренняя реальность, отражающая его внутренние состояния, какими бы они ни были. Отношения человека с другими людьми - это отношения с внутренними состояниями других людей, но не только, потому что за ними стоит "ради чего эти отношения", и это "ради чего" имеет, в конечном счете, интерес субъекта, то есть опять-таки его внутренние состояния,  но не только и,  в значительной мере,  не столько связанные с удовлетворением его внутренних психологических импульсов, сколько с завоеванием им своего места в окружающей его социальной среде, обеспечивающей его бытие как социального, принципиально общественного существа. И это стремление человека занять соответствующую ему социальную нишу превращает последнюю в систему определяющих критериев, которым человек подчиняет своё внешнее поведение в его стремлении соответствовать общественным критериям, так что в конечном счете человек забывает о себе, о том, что он индивид. Что бы он ни делал, прилюдно или в одиночестве, он ощущает на себе критический взгляд общества. И в конечном счете это приводит к тому, что человек перестает знать о себе самом что-либо, потому что он ведь делает не себя, а свой образ, который должен соответствовать выработанному им идеальному образу себя в общественной системе. Он всеми силами поддерживает этот образ, и, наконец, принимает  его за самого себя. И возникает ситуация, когда человека самого по себе нет, не существует, а существует только его образ, созданный им и предлагаемый им в качестве своей товарной марки окружающим его другим товарным маркам, и непосредственным следствием из этого является то, что человек не может существовать без других людей. Он постоянно должен ощущать себя среди окружающих его людей в  стремлении соответствовать способу приспособления к социальной реальности. И в результате человек оказывается двойственным в силу противоречий, которые возникают между его внутренней средой, которая становится непосредственной, животной, вытесненной и вырывающейся наружу в  стрессовых ситуация, когда сознание человека перестает подавлять бессознательное и животная, необразованная сущность человека вырывается наружу, потому что всю свою жизнь человек занимался не собой, а образом себя в социальной системе.

Анджей

    Я хотел сказать, что, скорее всего, это - мужской взгляд на вещи. Это мужчины придумывают себе законы поведения. Это мужчины делают себя. И это ни в малейшей степени не относится к женщинам, потому что женщина - вне закона, женщина - существо с другой планеты... Так мне было бы более удобно объяснять меня самому себе и вести себя по отношению к самому себе в моём идеализме. Но мне врезалось в память высказывание из одной книжки, вложенное в уста женщины: Мужчины и женщины думают, что они - разные. Однако когда поживешь на свете, видишь, что и те, и другие - только  люди. И хотя на практике я не придерживаюсь этой мысли, потому что следование ей потребовало бы от меня усилий, о которых я не могу сказать, что они мне нужны, хотя бы  уже потому, что что бы я ни делал, всё равно я буду там, где я сегодня, так что не стоит и пытаться заниматься еще одним лицемерием, еще одной ложью, недостатком которой было бы то, что пользы от неё никакой, а вреда могло бы быть, пожалуй, много, потому что она могла бы разрушить всё то, чем я являюсь сегодня. И с чем бы я тогда остался. Не стоит будить спящего зверя, не стоит заглядывать внутрь себя, не стоит вторгаться в тот внутренний ад, в котором мы живем. Что есть, то есть. Оно есть. И в той мере, в какой оно есть, оно действительно, как сказал бы Гегель. Так что ничего не будем менять. Хотя я думаю, что, конечно, это правда, то, что и мужчины, и женщины, в конечном счете, всего лишь люди. А те сказки, которые мы друг о друге придумываем, что же, если эти сказки работают, ведут нас по жизни, хорошо ли, плохо ли, но мы живем ими, и пусть будет, как будет. Так что когда Утопленник сказал мне: "Вы яхту назвали именем жены?" и я сказал: "Да",- а он сказал: "Значит, вашу жену зовут Кристиной", мне бросилась в глаза картина с Утопленником, стоящим на дороге с поднятой рукой, бросившегося в сторону в самый последний момент, когда понял, что я не остановлюсь. Но я остановился. Я успел среагировать. "Если бы ты была за рулем, его бы уже не было" - сказал я. Руки у меня дрожали, и Кристина видела это, а видеть этого она не должна была. Я бросился из машины, я готов был убить его. Меня удивило его лицо: оно было слегка виноватым, и только, и он сказал: "Вы забыли выключить фары". Что-то внутри меня переключилось, и я понял, что сейчас сяду в машину и поеду дальше. Но в машине меня ожидал взгляд Кристины, и я через внутреннее сопротивление посадил его. И  я подумал, что я сделал это из-за взгляда Кристины. Она ничего не  говорила, но говорил её взгляд. Нет, он не усмехался, но усмешка, стоящая за ним, ожидала, чем всё закончиться, как я себя поведу, и готова была разразиться презрением, а я не мог выдерживать её презрения, и я с досадой посадил его в машину. И я даже не подумал о том, что сделал то, чего не хотел делать. Почему? Может быть, потому, что у Кристины - такая нежная кожа, и я могу целовать её, и когда я целую её, я чувствую, что это - жизнь, и что это, может быть,  единственно ценное, что есть в жизни. И потом, уже успокаиваясь, уже превышая скорость, я подумал, что Кристина у меня - как моя совесть. Действительно, разве не следует подвезти человека, если он нуждается в этом.    И снова в мягком лице Утопленника не было никаких эмоций. "А если бы я не успел затормозить?"-сказал я. "Я был бы мертв"- тупо сказал он, не понимая, о чем говорит. "Ты так развлекаешься?"- "Жизнь скучна" - "Сколько вам лет?" - усмехнулась Кристина. А я подумал, что и я когда - то был таким, как он. А потом подумал: "Нет, не таким. Да, не таким. В детстве я любил быть в компании старших парней. Я хотел быть похожим на них. Быть таким же сильным, как они, и таким же твёрдым. Если нужно было, я бегал для них за пивом, потому что они были моим кумиром. И точно также, как они для меня были высшими существами, точно также я должен был чувствовать, что для подрастающей малышни я должен был быть высшим существом. И когда я видел в них то, что мне не нравилось, я их бил, так что противоречить мне никто не смел. Меня они всегда уважали. А когда превратились во взрослых парней, в парней сильнее меня, они говорили мне: "Спасибо, Анджей, за науку"- и благодарно  пожимали мне руку.
    Что значит стать настоящим мужчиной?  Нас тренировал боцман. Он мог одно называть другим, и требовал чтобы мы следовали за ним. Он заставлял делать нас бессмысленные вещи. И мы бесились и готовы были его убить. Мы про себя называли его чокнутым и ненормальным. Он дуб называл ивой, и мы должны были делать то же самое. Он заставлял нас влезать на эту "иву" и сидеть  на ней по нескольку часов, потом требовал, чтобы мы куковали на ней, и не останавливался ни перед чем, добиваясь исполнения своих требований. Он придумывал массу несообразностей. Но  через некоторое время мы, неожиданно для себя, почувствовали себя изменившимися, существующими в ином мире. Свободными, настоящими мужчинами, потому что мы больше не были привязаны к вещам, и всё для нас теперь могло быть чем угодно. Мы стали людьми, потому что мы отделили слова от вещей. И когда я думал о парне, стоящем посередине дороге с поднятой рукой, развлечение которого заключалось в игре с жизнью, в игре, истинного значения которой он не понимал, потому что не понимал различия между жизнью и смертью, и его слова "я был бы мертв" были им так безмятежно произнесены потому, что он не знал значения этих слов.  Существует период жизни у человека, когда он рождается во второй раз, и тогда он обнаруживает, что не знает себя. Он открывает жизнь заново. Чем отличается ребенок от взрослого человека? - ощущением, что он,  живя,  еще не живет настоящей жизнью, и он существует в её ожидании. И вот он окончательно  рождается в  жизнь, и это рождение в жизнь состоит в том, что он оказывается по одну, а жизнь - по другую сторону, и он начинает познавать жизнь и, познавая жизнь, тем самым одновременно познает и делает себя. И он открывает заново все те вещи, которые давным-давно превратились в тривиальность для взрослого человека. Но для него самого это - открытие, и ему кажется, что о том, что ему открылось, никто не знает, и он лезет к окружающим со своими открытиями и, те, естественно, поднимают его насмех. Он возмущается насмешками, потому что он-то знает, что единственно он прав, а они - нет, потому что он знает то, чего не знают они. Он целиком погружен в себя, в свою собственную жизнь, и всё то, что он делает, представляется ему сверхважным и сверхединственным. И когда Кристина сказала: "Зачем ты его взял с собой?"- я ничего  ответил, потому что мне нечего было сказать и потому, что не всё высказывается в словах, и, больше того, лишь малая часть нашей жизни высказывается в словах. Мы нечто делаем потому, что в нас возникает соответствующий импульс, которому мы и следуем. Жизнь как таковая в этом и заключается, и даже когда  её моменты начинают нами выражаться в словах, мы и тогда не задумываемся. Мы начинаем задумываться лишь тогда, когда оказываемся в тупике.
    Но, может быть, было здесь, да, пожалуй, и во всей этой истории, и еще одно - это желание Утопленника, чтобы его взяли. Я думаю, что на 90%  взаимодействие между людьми осуществляется на бессознательном уровне, который выходит на уровень сознания в форме оправдания тех или других наших поступков. Мы подчиняемся чужой воле, выраженной в чужом желании, подобно истории с компостированием билета, описанного Вольфом Мессингом. Но за этим не контролируемым нами подчинением чужой воле неизбежно стоит противоположная сторона, наша собственная воля, точно также не осознаваемая нами и задающая сопротивление подчинению. И эти две бессознательные стороны мы должны увязывать между собой. И когда Утопленник сказал: "Я знал, что вы меня окликнете, я читаю чужие мысли"- он говорил это, и хотел думать, что это так, но в действительности он хотел, чтобы его окликнули, и эту информацию я и воспринял,  и подчинился ей, а подчинился потому, что бессознательному вообще свойственно буквально выполнять чужие мысли, следовать им. Чужие мысли действуют на нас как независящая от нас сила, только мы этого не осознаем, поскольку чужие мысли вызывают в нас соответствующее им  рассматриваемое как наше собственное желание. А желание, которое мы испытываем, требует своего исполнения, что мы и делаем, если ему не противостоит противоположная, уже наша мысль, которой и определяется наше сопротивление чужой воле. В связи с этим возникает вообще большой вопрос  относительно  нашей способности воспринимать и передавать желания, а также совпадение и различие наших и чужих желаний. Когда наши желания становятся определенными? - когда они обретают свой объект. Любое наше желание для того, чтобы оно могло быть реализовано, должно иметь адрес, по которому оно посылается и который, воспринимая послание, так или иначе реагирует на него. Взаимодействие между людьми на этом несловесном, мысленном уровне возможно постольку, поскольку между людьми устанавливается связь на интимном уровне, и при этом неважно, является она положительной или отрицательной.  Связь устанавливается в условиях отключения сознания, когда бессознательные людей оказываются непосредственно замкнуты друг на друга. И как раз это-то и произошло в результате возникновения аварийной ситуации, которая не могла не связать нас вследствие пережитого мной стресса. И здесь возникло две стороны: стресс, пережитый мной, требовал разрядки. Так что если бы я уехал, не захватив Утопленника, возникшее напряжение осталось бы во мне неразряженным, и оно требовало бы своей разрядки, создавая во мне дискомфорт. В целом в нас сидит множество таких неразряженных напряжений, которые разряжаются на других людях в подходящих обстоятельствах "нелогичным"  образом. С другой стороны, пожалуй, слова Утопленника : "Я же знал, что вы вовремя тормознете"- говорят о том, что утопленник, вызывая стресс у водителей, заряжался. И далее: "Так ведь именно в этом и заключается развлечение", - это уже говорит о другой стороне дела, о которой, к сожалению, мы вспоминаем только тогда, когда всё уже произошло. Это то же самое, что в азартных играх: вы проиграли, и вы хотите отыграться, и в конечном счете проигрываете в прах. Или другой аспект: вы проиграли в чем-то, и вам хочется взять реванш, отомстить за проигрыш. Я всегда, после того, как всё уже произошло, повторяю себе правило: если ты проиграл  однажды, то будешь проигрывать постоянно. Но наш рассудок слаб, а наши чувства владеют нами, и мы машем на всё рукой: пусть потом будет плохо, но я дам себе волю и буду отыгрываться. И тогда мы забываем и о своём сознании, и о своём уме, и о своих правилах. В этом всё дело, что где-то, в какой - то точке мы отрываемся от нашего сознания и предаёмся чувствам в нашей попытке насытиться ими, восстановить потерянную нами энергию. А что имеют в своем арсенале наши чувства? - может быть, нашу непроизвольную волю, но никак не сознание, не ум. В этом всё дело, что мы пытаемся жить головой, и в результате оказывается, что живем чувствами.  Утопленник жил чувствами, и его голова управлялась содержанием чувств, так что у него не возникало разрыва между его реальностью и окружающим, потому что он существовал в себе, он сам создавал свою реальность и оставался в ней до конца, тогда как вся моя жизнь заключалась и заключается в том, что я оглядываюсь на реальность, пытаюсь соответствовать ей, и поэтому я зависим от неё, а он - нет. Всё-таки, наверное, мне следовало бы это понять, и  уже в самом начале, когда он остановил меня, разъяренного, словами: "Вы забыли выключить фары". Хотя, впрочем, в этом всё дело. Знаете, есть поговорка: если бы молодость знала, если бы старость могла. Но это высказывание на самом деле является частным случаем гораздо более широкого явления, когда наше знание и наша инстинктивная, реальная, практическая жизнь оказываются по разные стороны, так что сколько бы мы ни говорили себе: я это знаю, и я буду следовать моему знанию, никогда, когда этого требуют обстоятельства, с нами не происходит. Ведь если подумать, что он своими словами мгновенно переключил меня, и все мои последующие действия выглядели как борьба между моими внутренними импульсами возмущения его поведением и стремлением наказать его за это вылились в парадоксальную фазу, в свою противоположность: единственное, на что я оказался способен,  это крикнуть ему, что он - кретин, но тут же, глядя, на,  подобно сфинксу,  молча наблюдающую за происходящим Кристину как за глазами "общественной морали" я самого себя превратил в шута, расшаркивающегося перед Утопленником, предлагающим ему подушку и плед, чтобы он мог расположиться в машине со всеми удобствами, и даже выключил приёмник, чтобы ему покойно было.   И что это было, как не истерика с моей стороны? И всё это под наблюдающим взглядом Кристины. Ведь подумать только, какое  поведение я всё это  время демонстрировал - поведение оправдывающегося ребенка, который явно хочет прямо противоположного, но который заставляет вести себя "как следует", но он не может, не способен остановиться на середине и поэтому влетает в противоположность, и там, где хочет кусаться, начинает лобызать вызвавшую в нём ярость руку. Это - истерика, когда сознание ломает бессознательные, инстинктивные импульсы через колено.  Вы скажете: откуда это во мне? А вспомните кукующих на дубе. Ведь реакции на приказы боцмана разными матросами воспринимались по разному.  Некоторые вообще не задумывались над приказами, выполняя их механически. Но некоторым, и я оказался в их числе, важна была осмысленность того, что я делаю; я органически не мог переносить нарочитую бессмысленность действий, которые принужден был исполнять. И в конце концов я сломался, не выдержал происходящей бессмысленности, и когда я теперь говорю, что он сделал из нас настоящих мужчин, разве не является это моё высказывание оправданием осуществляемой им вивисекции, издевательства, потому что если я не буду говорить этого, то как мне после этого жить? Я принужден защищать своё уродство, чтобы выживать. И от того, что я знаю правду о себе, это ничего не меняет, и не меняет потому, что с тем, что сделано, то сделано, разрушенные связи восстановлению не подлежат, и поэтому я вынужден лгать. Чтобы понять, о чем я говорю, мало пережить произошедшее, нужно наблюдать еще и примеры того, что с человеком во время психологической нейронной вивисекции происходит. И только после того, как ты увидишь нечто подобное  вне себя, ты начинаешь понимать, что произошло с тобой. Как-то  наша бригада чэпэушников  запускала во Вроцлаве станки. Мы распределили станки между собой. Между тем, со мной пожизненно периодически повторяется одна и та же история: у меня исчезают вещи и через какое-то время появляются снова, что, впрочем, происходит, может быть, и со всяким, но не всякий заостряет на этом своё внимание, ограничиваясь словами: "Черт, поиграй, поиграй вещью и отдай". Между тем, я не раз замечал, что я много раз искал вещь там, где она появилась, и её раньше там не было. Я предположил, что это, пожалуй, чисто мозговая вещь, чисто психологически бзик, такой, что восприятие вещи попросту блокируется: она может находиться на своём месте, но ты её не видишь, и, пожалуй, то, что ты её не видишь, это связано с самогипнозом: как только ты подумал, что вещь пропала и ты её уже не найдешь, то ты и перестаешь её видеть, и ты не будешь видеть её, воспринимать её, даже если будешь касаться её, до тех пор, пока по какой-то причине блокировка не будет снята. И вот тогда вещь явится перед тобой. Но так как русский человек, с одной стороны, широк и, с другой стороны, любитель чуда, а реальность сама по себе, как она является ему, скучна и пресна, то, конечно, начинаешь, ради испытания удовольствия, дополнять реальность, начинаешь её досочинять. И тогда возникает вопрос: почему, по какой причине возникла блокировка. Конечно, самый естественный ответ - испытание стресса, испуга, от, т.ск., точечного эмоционального удара в какие-то области  нейронных сетей, ведущего к  своего рода анестезии, нечувствительности. И чем чаще ты будешь испытывать эти точечные переживания страха перед тем, что ты чего-то не знаешь, что-то забыл, тем более широкие области мозга окажутся под воздействием анестетика, так что всё дело оказывается в страхе.  Но  инстинкт страха выходит на передний план тогда, когда всё большее количество действий выполняется автоматически, без сознательного их отслеживания, в силу чего вы лишаетесь памяти того, что сделали, и тогда перед вами возникает проблема, когда и куда вы что бы там ни было, положили. Проблема подобного рода необходимо с вами возникает, если в вас не доминирует  планирующее сознание, потому что чувственно-практическое взаимодействие в ограниченной внешней среде необходимо ведет к формированию стереотипов и минимизации ориентировочной деятельности. Так что всё это объясняется, но всё это довольно скучно, и потому ты задаешь себе вопрос: "А почему, собственно?" А почему, собственно, вещь исчезла, хотя бы это и можно было объяснить с точки зрения "существующих данных науки". А не возникает ли блокировка нейронных сетей в результате внешних воздействий? А так как всякое воздействие имеет своего носителя и среду, которой передается воздействие, так вот, не существует ли социобиополе как всеобщая невидимая сущность, которая существует наряду с этим материальным, чувственно воспринимаемым миром. И не стоят ли за этой сущностью другие чувственные миры, в иных системах координат, нами не воспринимаемых. И если так, то почему бы вещам не исчезать тогда, когда они понадобились в других мирах. Словом, сочиняешь наряду с чувственным миром всевозможные внечувственные  миры, и тогда начинаешь думать, что, пожалуй, ты не всё знаешь о мире, что, может быть, а может, и нет, существует кое-что, что отсутствует в твоём опыте, однако же является в нём всевозможными непонятными вопросами. И вот когда во время наладки я не мог найти отвертку и ко мне подошел Станислав, молодой парень, и попросил отвертку, я ему сказал, что она ушла в антимир, и, похоже, что сказано это мной было настолько обыденно, так, словно это - самое обычное событие, что стало видно, как у Станислава начали плавиться мозги, наконец, он ожесточенно-болезненно сказал: "Что за дикость, за ересь ты несешь?" Я пожал плечами. Вот точно также у меня плавились мозги, когда я по приказу боцмана сидел на иве, которая на самом деле была  дубом, и куковал. С тех пор у меня это и началось: разрыв между действительностью и словом. так что я превратился в калеку, который способен что бы то ни было делать лишь после того, как ему дано слово. Что бы я ни делал, я постоянно оборачиваюсь на то значение, которое придается моему действию,  потому что сам я это значение определить не в состоянии. Но дело не столько в этом, сколько следствии из этого, а следствие состоит  в том, что  истины, правды не существует, а существует только слово, и что бы то ни было есть то, как оно названо. И поэтому я не то, чтобы убежден, но это единственное, что я умею делать, это придавать значения вещам и требовать, чтобы окружающие следовали этому, приданное мной слову,  значению. Это и есть дисциплина, и в этом есть также и своё положительное ощущение собственной исключительности и особенности сравнительно с окружающими. Правда, при этом натыкаешься на окружающих, сопротивляющихся этому.

Кристина

   Вы видели мужчину рядом с женщиной?  Не замечали ли вы какой-то неестественности в его поведении. Не замечали ли вы даже какого-то жалкого, загнанного выражения в его лице? Пока мужчина  сам по себе, он человек как человек, но вот он приближается к женщине, и вся физиономия его изменяется, словно он приближается к какому-то гаду земному, который стоит перед ним с раскрытой пастью и смотрит ему в глаза, и от этого мужчина чувствует себя лягушкой, которая не в силах сопротивляться взгляду, так что и не хочет, а лезет в пасть. Правда, есть среди мужчин и такие, которые усвоили некоторые приёмы и им удается заглянуть под хвост подруге, избегая при этом её пасти. У такого мужчины после очередного заглядывания  физиономия лоснится от удовольствия, и даже не столько от самого по себе процесса, сколько от сознания, что умеет избегать. Наконец, есть мужчины, которые ухватили женщину, как змею, за хвост, так что ужалить она его не может, и это приводит к тому, что всё дело заканчивается женским расстройством, потому что она, отдавая,  никогда не получает от мужчины  всего, чего хочет.   Да это определяется и различным отношением полов друг к другу в том смысле, что женщина убеждена, что мужчина существует для неё, что он создан природой в качестве необходимого к ней приложения, и то, что превращает его в приложение к женскому естеству, является его любовь к сладкому, к нектару, который содержится в женщине. И он, конечно, стремится нектар этот получить, как и женщина, вполне осознавая содержащийся в ней нектар, стремится его явить в привлекательном виде, хотя бы даже он у неё и был не так, чтобы слишком. Так что хочешь нектара - послужи, и на этом всё стоит. Правда, современная цивилизация, строящаяся на потребу эгоизма человека, стирает противоположность между мужчиной и женщины, устраняя трудности, которые ставятся перед полами природой, так что и женщина вроде бы уже не женщина, и мужчина вроде бы уже не мужчина, но это уже, как говорится, дело человека, чего он хочет, то и получает. Я хочу сказать, что и человечество в своём  половом движении, в конечном счете имеющем ввиду одно удовольствие, стремится к своему закономерному исходу, ибо многого достигло человечество, но божественным не стало, и грядет время, когда снова появится первый человек, и снова начнется бесконечно повторяющийся круг развития человечества, из которого оно выскочить не может по своей глупости, внушенной ему богом, согласно которой удовольствие - это хорошо, познание же добра и зла - это плохо.
    Моряки всегда говорили, что женщина на судне - это зло. А если эта женщина - ваша супруга, то это - зло в первую очередь для вас самих. Потому что мы - люди - ровно до тех пор, пока у нас нет пола. Как только у нас появляется пол, мы перестаем быть людьми. Оно, конечно, если с вами жена, то тут уже привычка, да и приелось, и приелось не только вам, но и ей, и это обстоятельство создает раздражение, как создает раздражение любой объект, который вы воспринимаете как помеху, и именно потому, что он самим своим присутствием он создает в вас раздражение, вызванное тем, что физиологически сексуальность на вас действует, а психологически вы её не хотите, потому что объелись. Ведь в чём состоит юмор положения? - в том, что пока этот объект рядом с вами, он вас раздражает, однако из-за привычки у вас отсутствует ориентировочная реакция, потому что ей не за что в объекте ухватиться, всё уже известно. И получается, что хочется, но не можется. И вот это раздражение нарастает с обеих сторон и в конечном счете разражается скандалом, то есть взаимным отключением сознания. А что является содержанием нашего  сознания? - наши привычки, наши стереотипы. И поэтому как только стереотипы оказались отключены, тут же включается ориентировочная реакция, и начинается любовь, и так и плывем по волнам. Конечно, пока человек находится в сознании, он старается держать себя в руках, и только кратковременно срывается с цепи уколами, как только возникают обстоятельства, которые позволяют бессознанию оправдать сознательно эти щипки и уколы. Но  вот когда на судне появляется второй мужчина, то, конечно, ориентировочная реакция женщины направляется на него как на что-то новенькое. Вы только посмотрите, как поразительно всё происходит, как нами, независимо от нас, управляют наши рефлексы. Вот мы едем с Кристиной в машине. Кристина за рулём,  и однообразие наших состояний подкрепляется однообразием работы двигателя, бликов света и тени, покачиваний машины.  Мы, собственно, и вырвались-то на один день в попытке как-то снизить уровень однообразия. А что такое однообразие - это когда ничего нет, когда остается еще ощущение твоего я, но оно всё более сужается, так что в конце концов исчезаешь и ты сам. Наконец, я не выдерживаю, сам сажусь за руль и начинаю гнать машину.
    А потом на дороге оказался  этот Утопленник. Это, конечно, было  разнообразие. Почему я посадил его в машину? Я посадил его в машину после того, как посмотрел на Кристину. Что здесь было? Я представил, что на дороге стоял бы не парень, а девушка. Какой бы была моя реакция? Конечно, я захотел бы её взять и, больше того, всё моё внутреннее внимание оказалось бы направлено на неё, хотя, разумеется, я скрывал бы это Кристины. Я посмотрел на Кристину и посадил парня. Для людей, долго живущих вместе, не нужны слова для того, чтобы понять, чего хочет другой. Сексуальная сторона в нас срабатывает, независимо от того, хотим мы этого или нет. Это - то, что в нас, что не зависит от нас. Это - наша внутренняя реальность. Её желание на Утопленника сработало, а я оказался  в состоянии стресса, сознание было отключено, и так как бессознательное непосредственно выполняет приказы, то оно и выполнило желание Кристины,  а для меня это вылилось  парадоксальную реакцию потому,  что я этого не хотел, но так как пребывал в стрессе и  потому, что стресс требует разрядки, то так и получилось, что моё сопротивление и в то же самое время подчинение  Кристине вылилось в парадоксальную реакцию. Наши действия, наши слова, реализующие наши реакции, бывают двух типов: они либо повышают напряжение в нас, либо понижают. Утопленник, играющий на дороге в прятки с жизнью, вызывал напряжение. Он делал то, чего не полагается, нельзя делать, но он придумал для себя оправдание в виде "жизнь стала скучна". Он, как и мы, убегал от недостатка оживляющих душу  впечатлений, у нас с ним было одно и то же, общее основание. И это было причиной моего непроизвольного "ты придурок, но ты мне нравишься" и мои дальнейшие слова "ты можешь подняться на борт", слова, которых я еще секунду не собирался говорить, у меня относительно этого даже мысли не было. И, однако, я их сказал, потому что с появлением утопленника как чего-то нового возникло ощущение жизни. Как бы душа оживала и ей стало, чем заняться. И поэтому я ему это сказал. Но это было основанием реакции с моей стороны. Однако у Кристины это основание дополнялось еще одним. Мы происходящее начинаем замечать слишком поздно, и это произошло и со мной. Я не обратил внимания на слова Кристины, сказанные ею на очередную глупость Утопленника "Сколько вам лет?" - означавшие: какой вы еще ребенок, и эти же провоцирующие слова "Вы еще ребенок", она скажет для того, чтобы заставить утопленника доказывать обратное. Но тогда слова Кристины вполне соответствовали словам Утопленника, и потом, когда Кристина лежала под солнцем, мурлыча: "Ничего не говори, не говори, не смотри так на меня, дай мне уйти. Не нужны слова, не нужна луна, звезды не нужны, раз нет любви.  Не лги мне и прощенья не проси, то, что у нас осталось, не спасти. Я больше не нужна тебе, поверь мне. Любовь ушла, и нам пора за ней уйти". Любой треугольник, совсем не обязательно любовный, как правило, реализует себя т.о., что возникает союз двоих против третьего. Смотришь, твой  лучший друг с появлением постороннего начинает тебя вышучивать. Это - какая-то провоцирующая особенность треугольника, в зависимости от обстоятельств объединяющая две стороны против третьей. Союз двоих вообще сопротивляется возникновению треугольника и, точно также, в возникшем треугольнике связи между двумя стремятся вытеснить третьего. Т.о., треугольник возникает, когда существуют связи между двумя и возникают отношения одного из двоих с третьим. И поэтому треугольник представляет собой форму, с одной стороны, разрушения связи и, с другой стороны, формирования новой связи.  Сексуальные отношения развиваются под защитой сознания, отрицающего их существование. Но кто-кто,  а уж муж прекрасно чувствует  направление вектора сексуальности жены.  Можно было бы говорить о первом признаке возникшего треугольника уже тогда, на дороге, когда Кристина и Утопленник объединились против меня, и я им уступил. Как обычно, возникновение любого треугольника чем-то прикрывается, там, на дороге, если хотите, человечностью, так что трудно было что-либо возразить. Если же ты начинаешь говорить  правду, то будешь поднят на смех и твои слова будут восприняты как бред ревнивца. И когда Кристина лежала на палубе полуголая мурлыча, что можно было сказать? - чтобы она надела паранджу, потому что рядом другой мужчина? Но паранджа или не паранджа, но это, хотите вы этого или не хотите,  действует, изменяя ваши состояния  и формирует последствия, а Кристина уже легла на курс покорения невинности, не слишком задумываясь над этим, повторяя в разных формах относительно утопленника "какой же вы еще ребенок" -  она почувствовала эту невинность рядом с собой, что она является относительно невинности  хозяйкой положения, когда  ей не нужно защищаться от взрослого мужчины, ставить его на место, потому что щенок, осуществляя свои непроизвольные движения, станет извиняться за них, вместо того, чтобы настаивать. С другой стороны, всё это  начало проявлять себя и со стороны   щенячьей неосознанности Утопленника,  с его  инстинкта вытеснения взрослого  самца под взглядом самки. Явно всё началось с того, что Утопленник начал выступать против меня. Когда ты смотришь на события со стороны, ты прекрасно понимаешь,  что в них к чему. Но когда ты находишься внутри,  в потоке событий, то тут думать некогда, нужно реагировать, и т.о. существо события  проходит мимо твоего сознания.
    И еще, пожалуй, основное: первое впечатление всегда верно. Это потом, когда в дело включается ум, истина выводится из оборота и всё заканчивается пользой и выгодой. И если и представляется сомнительным высказывание "как встретишь Новый год, так его и проведешь", то абсолютно истинно, что то, как подействовал человек на тебя при первой вашей встрече, так он будет действовать всегда, потому что это - его основное действие, выражающее его способ отношения к миру. И поэтому, если рассуждать на холодную голову, то следует анализировать способ действия человека на вас впервые  и исходить из того, что этот способ действия принадлежит к его сущности, и не следует пытаться отмахнуться, потому что сущность всегда, в конечном счете, остается всё той же самой. А поведение Утопленника на дороге, имеющее в своём основании настоять на своём, сделать так, как он хочет ценой стресса у окружающих, это качество человека, эта, как заметил Утопленник, его "игра", будет проявляться во всём его поведении. И основная наша ошибка обычно состоит в том, что мы начинаем пытаться изменить человека, "поставить его на путь истинный" с тем, чтобы сделать его поведение  приемлемым для нас, вместо того, чтобы сделать правильный вывод, сообразуясь с высказыванием "горбатого только могила исправит" и решить для себя, принимаешь ли ты это поведение человека относительно себя, или не принимаешь. Я с самого начала допустил ошибку, пытаясь заняться его воспитанием, давая ему совет относительно его поведения, говоря, что не у всех водителей есть реакция, и Утопленник сильно рискует. И я даже не подумал относительно того, что этим своим советом я содействовал совершенствованию проявлений сущности, но это никак не относится к самой сущности, которая всегда остается неизменной, представляя собой самую сердцевину человека. Разумеется, этот переход на интимную позицию фиксировал меня на Утопленнике, и это было выражением также и моей собственной недостаточности, которая как раз и была выражением моей собственной неустойчивости, связанной с фиксациями на людей. И это в отличие от Кристины, которая всегда была отдельно от всего, словно наблюдала происходящее со стороны. Как бы это сказать: у неё была свободной голова. Её голова очень мало определялась её эмоциями, но, скорее, сама определяла эмоции, которые переживала Кристина. И там, на этой дороге, Кристина тоже была наблюдателем, словно она смотрела и ожидала, что произойдет. Впрочем, может быть, это - вообще характерная женская черта относиться к тому, что с женщиной происходит, как к тому, что происходит словно не с ней, а с внешним ей объектом. И поэтому женщина не является реактивной, внешнее воздействие не переходит у неё непосредственно в действие, но опосредуется головой, которой её действия и определяются. И поэтому женщина оказывается вне всего. Может быть, потому ей и нужен мужчина, чтобы становиться действительной, реализовать себя через существо, поведение которого определяется импульсами. Я хочу сказать, что, определив сущность Утопленника как существа играющего и стремящегося выиграть, настоять на своём, я должен был бы, кажется, понять, что дальше будет то же самое. Была во всём этом провокация, провокация чувств, когда человек действует против рассудка, против того, как следует действовать; провокация эта имеет в своём основании недостаток чувственных впечатлений, который должен был быть компенсировать человек с сущностью Утопленника. Но при этом забывается, что когда принимаются подобного рода решения, когда чувственные впечатления обеспечиваются не нашей собственной деятельностью, но другим человеком, то тут как раз всегда и получается, что, так как другой человек преследует цели собственного удовлетворения, и это происходит за счет вас, то т.о. и получается, что вы оказываетесь в проигрыше. Это - закон, который  также связан с непроизвольной установкой человека, согласно которой всё, что ни происходит с человеком, происходит для, а не против него. Как видим, здесь действуют две противоположные силы, а противоположные силы редко оказываются способны длительное время уравновешивать друг друга, так что в конечном счете маятник оказывается смещен в какую-то одну из сторон, а в обстоятельствах навязанной мне игры эта сторона могла быть только отрицательной.
    Всегда всё начинается с пускового стимула, и таким пусковым стимулом явилось для меня нарочитое зевание Утопленника во время моего рассказа о матросе.
    Чем отличается щенок, вступивший во взрослую жизнь, от взрослого. То единственное, что он до этого знал, это игра. Вся его жизнь была игрой именно потому, что всё его поведение определялось закладываемыми в него программами, которым он и следовал. И поэтому, входя во взрослую жизнь, он переносит свой способ существования на неё. Он полагает, что жизнь -  это игра, то есть подчиняется придуманным человеком правилам, следует им. Взрослые представляются ему странными людьми, ведущими себя непонятно и глупо. Он  не знает, что не человеком устанавливаются правила, а жизнью, и задача человека - правильно отразить законы жизни,  которые от него не зависят, и следовать им. Если же он не делает этого, то бывает беда. В этом отношении показательна история России последних десятилетий, которая делалась Щенками. И что в результате этого русские получили?! Когда разваливали Россию,  захлёбываясь  от восторга перед самими собой?! Вот уж действительно, пся крев! Входя во взрослую жизнь, человек обнаруживает, что сам способен открывать правила. Но так как он вышел из мира, в котором существовали только программы, которым он следовал, то он и полагает, что его открытие - исключительное, присущее только ему, и он начинает чувствовать себя высшим существом, и если не богом, то чем-то в роде  его, и тогда он начинает вещать,  как существо, владеющее истиной. И ему даже в голову не может придти, что то, о чем он вещает как о высшей истине, на самом деле есть всего лишь обыденнейшая, никому не интересная тривиальность. И, не понимая, почему над ним смеются, он начинает возмущаться и тем настойчивее и упрямее гнет свою линию. В конце концов, это окружающим надоедает, и они начинают издеваться над ним. Новое же божество чувствует, как земля уходит у него из-под ног, и стремится избавится от этого глупого неудобного мира. Так что когда Утопленник вытащил свой нож и начал рассуждать о его необходимости в связи с законами жизни, а в ответ получил от Кристины очередное "какой же вы еще ребенок",  а от меня  и еще  рассказ о матросе, который любил выпендриваться, он возмутился, он вышел из себя и бросился в уязвления, и через эти уязвления начал обретать себя.
    Никогда ничто в нашем поведении не является сиюминутным, любое "сегодня" и "сейчас" выстреливается  нашим прошлым, так что и всё то, что происходит с нами сегодня, все наши переживания, они выстрелят не сегодня, они сделают это в будущем, а сегодняшние наши события - начало изменений, которые происходят с нами и которыми будет определяться наше поведение в будущем. И когда ты видишь рядом с собой человека не управляемого,   который тебя не слышит, и не слышит как раз потому, что, чувствуя себя во всем правым, владеющим истиной, когда он встречает ответную реакцию, которая, напротив, превращает его в существо низшее, маленькое, всё это ведет в нём к столкновению его субъективного самочувствия и реальности, которая не принимает его как существо высшее, каковым он себя чувствует, а, напротив, рассматривает его как существо низшее, слабое, неразвитое; всё это ведет к его разрыву с этой реальностью, к противопоставлению себя ей. Он существует в этой реальности, и он сопротивляется ей, он хочет выйти, уйти из этой реальности. А в это время окружающие, вполне благожелательно относящиеся к нему и пытающиеся направить его по пути вполне взрослых правил, вместо того, чтобы именно и выполнить его желание, то есть отпустить его, продолжают настаивать на своём, пытаясь вставить его в рамки, пытаясь подчинить его всеобщим правилам, чем всё более успешно   создают пропасть между собой и им. И если Кристина, в качестве наблюдателя, просто констатировала то, что собой представляет Утопленник, конечно, еще и потому, что он был мальчик, возбуждающий её, потому что юная свежесть всегда возбуждает, и в первую очередь своей беззащитностью и неопытностью, то мужчина на мальчика, разумеется, реагирует совершенно иначе, поскольку логика мужчины вообще состоит в том, что нужно делать то, что нужно, а не быть размазней,  лунным вампиром, который оказывается  посреди дороги со своим "я был бы мертв" и в то же самое время с  "я же знал, что вы затормозите", этакого тихушника, стоящего позади вас и кусающего вас сзади.  В конце концов, это выводит вас из себя,  и вы сами превращаетесь в него. Вы скажете, почему же я, будучи мужчиной, не поступил как мужчина, не сделал то, что следует, а следовало сделать именно то, к чему стремился Утопленник - дать ему уйти. Всё дело, однако, в том, что мужчина и ум - это совершенно разные, не связанные друг с другом вещи. Инстинкт мужчины - это инстинкт прямого подчинения, подчинения всего, что попадает в орбиту его жизни. Через это подчинение  мужчина чувствует себя мужчиной. При этом существует действительный закон жизни: мужчина подчиняет, но и  подчиняется. Не существует одного без другого. Мужчина подчиняется сильнейшему и подчиняет слабейшего. В этом его инстинкт. И когда возникает треугольник, одной из сторон которого является женщина, то либо мужчины устанавливают союз между собой, добиваясь соответствия друг другу, либо же они противопоставляются друг к другу, выпендриваясь перед женщиной, и как раз это и произошло, и произошло это потому, что между мной и Кристиной  существовала интимная дистанции, но душевной близости не было никогда. Кристина смотрела на меня со стороны, как на объект, и это вело к тому, что мне приходилось постоянно хорохориться перед ней,  доказывать, что я - мужчина. Существуют  женские характеры с явно выраженной установкой  сравнивать своих  мужчин с другими мужчинами, и требовать, чтобы они  доказывали постоянно, что  они лучше других. Они  постоянно  подзуживают "ну, что же ты, мужчина ты или нет, покажи же ему", и ты оказываешься как собака на поводке, которую науськивает женщина то на одного, то на другого, так что в конце концов вся твоя жизнь начинает сводиться к тому, что женщина тебя науськивает то на одного, то на другого, и весь твой горизонт начинает суживаться до этих бесконечных доказательств соответствия идеалу мужчины женщины. Когда я в своё время учился в России, с МГУ на факультете журналистики, в нашем потоке учились Катя из Ставрополя и Разумов, москвич. Так вот, Катя являла собой ярчайший пример  науськивания своего самца на других самцов. Она постоянно дергала Разумова: "Ну, что же ты, покажи ему" и т.д.   Ей постоянно нужно было испытывать это сексуальное ощущение удовлетворения от натравливания. Сколько Разумов её ни останавливал, сколько ни отмахивался, ничто её не укорачивало. В конце концов он не выдержал науськиваний и бросил Катю.
    Кристина похожа в этом отношении на Катю из русского Ставрополя, однако это проявляется в ней не так явно. Кристина ничего не говорит, она молчит. Однако через свои молчаливые реакции на моё поведение она очень явно даёт почувствовать мне свою оценку и моего мужского  поведения, и меня самого как мужчины. 
    Обычно говорят о любви, о привязанности и прочем. На самом деле люди, однажды начав жить друг с другом под предлогом любви, то  потом, когда эта сексуальная привязанность, называемая любовью,  проходит, люди продолжают жить друг с другом, потому что привыкли и потому еще, что можно жить. Люди начинают относиться друг к другу как самостоятельным объектам, со всеми их недостатками и достоинствами. Из сферы любви люди переходят в сферу материальных отношений, в сферу отношений собственности. Они оказываются собственностью друг друга, и каждый из них охраняет свою  собственность. В этом отношении совершенно справедливо утверждение, что из двух благ - любовь и деньги - побеждают деньги. И это потому, что под любовью чаще всего понимают секс, и первоначальные  связи между людьми держатся на сексе. Но  эта связь проходит, и их место заступает связь, основанная на отношениях собственности, когда люди начинают относиться друг к другу как к условию своего материального состояния. И эти отношения собственности оказываются гораздо сильнее и значимее собственно сексуальных отношений. Но там, где сексуальная свяэь перестает доминировать, там сексуальность начинает искать для себя объект, так как если в семье сексуальное влечение постепенно переходит в удовлетворение физиологической потребности, оставляя психологическую её сторону неудовлетворенной, т возникают условия для посторонних влечений и их защиты без мысли относительно разрыва устоявшихся отношений собственности между супругами, так как это чревато разрушением уже сложившихся стереотипов. Так что в этом отношении мы с Кристиной находимся в одинаковых отношениях собственности, о разрушении которых никто из нас не помышляет, потому что каждый из нас понимает, что всё в конечном счете сведется к тому, что мы сегодня имеем, как бы мы ни хотели от этого убежать. Что, разумеется, не отменяет психологическую сторону сексуальности, определяемую ориентировочной реакцией, обольщающей нас новизной. Это и произошло с Кристиной, и произошло с самого начала; и, как водится, сексуальность, разворачивая свою программу, хитро управляет сознанием, заставляя его подбирать   аргументы, отрицающие очевидность  существующего влечения, и  в происшествии на дороге в качестве таких аргументов выступили моральные аргументы. Когда люди долго живут, мысли одного человека передаются другому человеку, и так и случилось, что я, выжав сцепление и поставив машину на скорость, собираясь ехать, вдруг, под влиянием внешнего толчка, посмотрел на Кристину, и, возмущенный, в бешенстве, тем не менее, усадил Утопленника в машину.  Знание  бессознательным того, что происходит, вызвало во мне возмущение и раздражение. Однако то, что знает бессознательное, этого, чаще всего,  не знает сознание, потому что всегда перед сознанием стоит вопрос: а на чьей оно стороне, и оно защищает выгоды стороны, на которой стоит.
    Бессознательное определяет наше поведение, так что мы начинаем действовать в соответствии с раздражениями, которые переживаем, независимо от себя. Мы оказываемся в потоке, который несет нас независимо от нас. И отсюда - двойственность в нашем поведении, и именно в силу того, что мы не знаем, что делаем. Наше бессознательное программирует наше поведение, сопротивляясь поведению, которое программируется в нас другим человеком, которое мы оказываемся неспособны отличить от своего. И поэтому я то отпускаю Утопленника, то возвращаю его и, в конечном счете, говорю, что он может войти на борт, потому "что ты -придурок, но ты мне нравишься", не понимая, что нравится-то он не мне, а моей жене, да и нравится постольку-поскольку. И когда я рассказываю о моряке, который любил выпендриваться, подразумевая под ним Утопленника, и  Утопленник это  понял, хотя в действительности я просто проецировал собственное выпендривание на него.  Это вызвало ответную реакцию с его стороны последнего в виде зевания, и мои успешные попытки ставить Утопленника в неудобное положение  показывали ему, что он лишний на борту, я на психологически выталкивал его с судна, и всегда этому не давала осуществиться Кристина, и тоже вполне бессознательно. И тогда, когда Утопленник  заявил, что он "путешественник, а не тяжеловоз", и я сказал Кристине, чтобы она отдала ему его рюкзак, а Кристина вместо этого предложила Утопленнику занять её место, что вызвало со стороны последнего совершенно дикую жеребячью реакцию, так что он схватил канат и стал кричать, что он один будет тянуть яхту; и тогда, когда он потребовал высадить его на берег, и начал грести на мель, так что пришлось пустить яхту по круга, и когда он это увидел, он пришел в ярость и выбросил весло за борт, а на моё требование достать весло, заявил, что не умеет плавать, и снова Кристина свела ситуацию на нет, прыгнув в воду и достав весло. Однако до этого момента происходящее на судне не доходило до моего сознания. Ситуацию изменили последствия грозы, когда мы втроём сидели в кубрике, Кристина переодевалась в углу, а Утопленник исподтишка косил на неё глазом. Но и это было простым естественным частным случаем. Всё началось во время игры, когда я почувствовал, как Кристина начинает сокращать, отодвигать меня в сторону как лишнего, ненужного, и я почувствовал, как между нею и Утопленником установилась "прямая душевная связь". Это было как толчок, и когда ранним утром я проснулся, потому что услышал шаги по палубе и, открыв глаза, увидел, что Утопленника и Кристины нет в кубрике, вот тогда ружье, которое было заряжено вечером, выстрелило. Я взял нож Утопленника, с которым тот носился , положил в карман и осторожно выглянул на палубу, ожидая увидеть то, чего не хотел увидеть, но что рисовало моё воображение. Утопленник сидел высоко на мачте, а Кристина стояла внизу и смотрела вверх. Но это уже ничего не могло изменить.

Утопленник

    И снова его пронзило выводящее из себя ощущение, что я на стороне Утопленника, и это окончательно вывело его из себя, потому что так не должно быть, это не соответствует "закону жизни", согласно которому право всегда стоит на стороне кулака, и то, что происходит, является прямым его нарушением. И точно также, как, проснувшись, он в ярости сунул нож Утопленника в карман, точно также он теперь искал способов для провокации. Но Утопленник молча выполнил его требование выдраить палубу, может быть, потому, что устал от постоянного вытеснения его Анджеем и теперь, когда мы возвращались, думал только о том, когда всё это кончится, он окажется, наконец,  на берегу и войдет в свой привычный мир, в котором он не зависит от окружающих в той мере, в какой это возможно, потому что все его путешествия были не чем иным, как способом уйти от зависимости и хотя бы на время почувствовать себя свободным. И, однако,  Утопленника  разъедала червоточина, и она заключалась в черной зависти к тем, у кого были и машина, и яхта, и четырехкомнатная квартира, тогда как он живет в комнатушке, в которой живет еще пять человек. И эта  зависть заставляла  его провоцировать их в его попытке заявить о своём существовании, о том, что он тоже их, что он тоже такой же, как они. И как только ему удавалось попасть в их среду, он уже начинал чувствовать себя таким же, как они, его начинало нести, и он начинал вести себя так, словно он и они - люди одного круга. Человек, однажды начавший ходить по кругу, будет ходить по нему всегда. Он вошел с Анджеем в круг, он попросился у  Анджея, желая получить бесплатно то, что хотел иметь, но у него и в мыслях не было, что в жизни ничего не даётся даром, что за всё нужно платить. Не верь, не бойся, не проси - вот правило победителей. Он попросился у Анджея, и у Анджея сработал инстинкт, тот самый инстинкт,  который побуждал его в детстве бить малышню, которая, когда выросла и превратилась в здоровых парней гораздо сильнее его, продолжала относиться к нему как к своему учителю, почтительно здоровалась с ним и благодарила за науку; тот  самый инстинкт, который заставлял его прислуживать парням старше его, завороженно слушать их разговоры и бегать для них за пивом, и это был  тот же самый инстинкт, который заставлял его сидеть часами на иве, которая на самом деле была дубом, и куковать. Как-то  в молодости Анджей по договору работал на стройке. В комнате они жили втроём, он с приятелем и еще с одним парнем, который вызывал в нём физиологическое раздражение тем, что  не понимал "закона жизни", и также на физиологическом уровне  Анджей начал его бить при всяком удобном и неудобном случае, а тот всё молчал и глотал сопли. И так длилось и длилось. Но однажды ночью парень всадил нож в живот Анджею.
    Это событие произвело на Анджея неизгладимое впечатление, потому что Анджей не мог его себе объяснить. "Какие подлые, нечестные, гнусные бывают люди"- даже через много лет повторял он, и был искренен в своих чувствах, потому что считал, что он действовал вполне благородно, вполне в соответствии с законом жизни.  С тех пор Анджей стал осторожней. Он уже не бил больше просто так, "ради воспитательных целей", всех подряд, он начал оглядываться, и во всяком, кого он хотел подвергнуть "воспитанию", он искал признаки того безответного тихуши, которого он с таким наслаждением, таким удовольствием избивал и который по подлости и ничтожности своей души однажды всадил  ему нож живот. Это событие словно подвело черту под его прежним отношением к жизни человека, ощущающего, что жизнь принадлежит таким, как он, и вызвало в душе его горечь, и долго еще он повторял: "Да, я уже не тот. А каким я был красавцем - сильный, косая сажень в плечах". С годами, конечно, всё это отодвинулось и подернулось дымкой. Но, я думаю, когда Утопленник вынул свой нож, которым, очевидно, очень гордился, и начал рассуждать о том, что де на судне нож не особо нужен, но вот в лесу, в чаще - другое дело, и начал высказываться о законах жизни, я думаю, Анджей кое-что вспомнил из своего прошлого и, как это обычно случается, в нём, наряду с торможением, возникло также и желание разрядки загнанного во внутрь, так и оставшегося не разряженным, напряжения. Конечно, Анджей давно уже изменился, и от того, прежнего Анджея осталась только его игра в самого себя, бывшего  крутого парня, настоящего, сильного мужчину. И так как это была всего лишь игра, ему  приходилось постоянно убеждать себя в противном, потому что без этого допинга он начинал терять себя, т.к. его, настоящего, не существует, а существует только мираж, который он создал о себе. Он давно уже превратился в клоуна, в ту собаку, которая лает на другую собаку, лишь будучи защищена от неё оградой. И эта его клоунада - это всё, что осталось от прежнего Анджея.  Анджей и сидящий клоун в нём не различают друг друга, так что клоун в своей клоунаде не видит ничего клоунского и воспринимает свою клоунаду как свою действительность, потому что невозможно человеку признать, что кроме той роли, которую он играет, в нём больше ничего нет.
    Человек проецирует себя самого на окружающих, и когда после рассуждений Утопленника Анджей  начал рассказывать о матросе, который любил выпендриваться, Утопленник понял, кого имеет ввиду  Анджей, и начал сопротивляться просто в силу ощущения отрицательного отношения к нему и, пожалуй, он впервые отчетливо почувствовал, какая роль уготована ему Анджеем на судне  Утопленник начал демонстративно  зевать, Анджей впервые сорвался, сказав еще жующему Утопленнику, чтобы тот занялся канатом, на что Утопленник сказал: "Кто ты такой, чтобы здесь командовать?" Анджей настолько вошел в схему "законов жизни", что не нашел ничего лучшего, как сказать: "На судне из двух мужчин всегда только один капитан" - и даже и не заметил, что своим ответом он поставил себя на одну доску с Утопленником, и после этого началось  их взаимное уязвление, в котором, впрочем, сверху всегда оказывался Анджей.
    После того, как Утопленник, ни слова ни говоря, выдраил  палубу, я сказала Анджею: "Скажи ему что-нибудь хорошее", но мои слова еще больше взбесили Анджея, так как были подтверждением установившейся связи между мной и Утопленником, связи, которая выставляла Анджея в качестве лишнего, в качестве того, который здесь не нужен, и это уязвляло самолюбивого Анджея. А дальше события развивались по сценарию, который  контролировался  сознанием Анджея, но лишь до определенного момента, после которого у самолюбия Анджея уже не оставалось выбора.
    У Утопленника вообще чувствовалась болезненная неустойчивость, неуверенность, ощущение им того, что чувственный мир вокруг него стремится к сужению, что он лишается всего, оказывается в воздухе, в котором уже ничего нет, и с этим отсутствием чувственной реальности его преследует ощущение отсутствия, небытия его самого.  В начале нашего путешествия он вдруг  с  непонятным надрывом вопрошать: "где мои ботинки?" - и успокоился только после того, как получил ответ: "нам, где ты их оставил".  Здесь явно была  больная точка,  болезнь человека, у которого  всё отнимают и он, наконец, не выдерживает этого, и начинает этому истерически отчаянно сопротивляться, подобно тому, как это происходит во сне, когда ты пытаешься сопротивляться и в то же самое время веришь, , что твои усилия ничего не изменят. И вот когда Анджей стоял у мачты, а Утопленник принялся собираться на берег и обнаружил отсутствие ножа, Утопленник снова впал в своё истерическое состояние потери и не возврата того, чем он дорожил. Он спросил: "Где мой нож?" - его реакция вызвала соответствующую реакцию у Анджея. И когда Утопленник узнал, что нож в кармане Анджея, Утопленник сказал: "Зачем вы его взяли, пан?" - и попал на болезненную точку Анджея, потому что у того непроизвольно вырвалось: "Ты что,  думаешь, я тебя боюсь?" Эти слова непроизвольно вырвались у Анджея, а с ними вырвался на поверхность и тот загнанный во внутрь страх перед ножом, перевернувший однажды его жизнь. Так болезнь упала на болезнь. "Отдайте нож, пан"- сказал Утопленник. "Подойди и возьми"-усмехнулся  Анджей, и когда Утопленник подошел к нему с протянутой руко, его встретило выскочившее из рукоятки лезвие ножа. Утопленник недоумевал, не понимая, что происходит и он, еще недоумевая, повторил: "Отдайте нож, пан". И когда пан издевательски поднял нож над головой, Утопленник понял, что Анджей над ним  издевается, и теперь перед ним был враг, и он с ненавистью сказал: "Отдай нож!" Это была минута торжества Анджея, но он еще контролировал себя. Теперь можно было всё кончить и потушить пожар.  И Анджей  бросил нож в мачту. Но нож, вместо того, чтобы воткнуться в мачту,  плашмя ударился о неё, упал на палубу и с палубы - в воду. "Прыгай!"- не помня себя кричал Утопленник. Анджей засмеялся, потому что ему больше ничего не оставалось делать. С этой минуты ситуация вышла из под контроля. Утопленник бросился на Анджея. Анджей легко его отбросил, при этом на рубашке Утопленника оторвалась пуговица. Утопленник почувствовал, как отлетела пуговица,  посмотрел на палубу, не увидел её и пошел прочь. В эту минуту Анджей почувствовал себя тогдашним, молодым и сильным, и нож, который однажды вошел в его живот, был в воде. Он освободился от напряжения, которое существовало и мучило его с тех далёких пор, он сейчас был всё тем же красавцем-парнем, косая сажень в плечах, бьющий слабейших и этим поддерживающий свою действительность  в этом мире. Он поднял пуговицу с палубы, подошел к Утопленнику   со словами "у тебя оторвалась пуговица" и швырнул его на рею паруса. Под Утопленником оказался бежала вода. Утопленник отчаянно пытался ухватиться за материю паруса и сползал в воду, а в это время Анджей вычурно показывал на него пальцем и презрительно хохотал.  Я быстро повернула рею на палубу.  Утопленник, оказавшись на палубе,  снова бросился на Анджея. Анджей ударил Утопленника, тот упал на палубу и скатился в воду. Его голова через секунду  появилась над водой позади летевшей стрелой и  исчезла.  Больше мы его не видели. 

    Обычно мужчина, с которым мы живем, думают, что мы привязаны к ним субъективно, душевно, что ли, что он субъективно является частью нас, что он дорог нам. И он действительно дорог нам, но совсем не так, как он думает. Он дорог нам объективно, потому что является частью ставшего привычным нам круга нашей материальной жизни. И он дорог нам также в той мере, в какой наши привычки имеют власть над нами. "Привычка свыше нам дана, замена счастию она" - сказал поэт. Как это верно!   Им кажется, что они представляются  нам какой-то глыбой, своего рода сверх существом, без которого мы не можем жить. Поддерживая мужчину, становясь на его сторону, мы поддерживаем вовсе не его. Мы поддерживаем свою собственную жизнь, свои собственные условия существования и наши привычки. Мужчина - просто  вещь с её свойствами, в том числе и субъективными. И мы и относимся к нему как к вещи. Мужчина думает, что мы испытываем к нему "чувства". На самом деле мужчина  никогда не становится частью нас. Он остается для нас таким же внешним объектом, как и всё другое, и он интересует нас ровно постольку, поскольку с ним связана наша материальная жизнь, жизнь женщины, и не больше того. Мужчина всё пытается возвеличить своё значение в наших глазах. Но ведь мужчина - всего лишь вещь, и мы привычно ведем себя с этой вещью так, чтобы эта вещь служила нам, дергая её за соответствующие ниточки, манипулируя ею.
    И т.о. получается, что никто в семье не то, чтобы не говорит правды, просто правда, которая есть, никому не нужна,  людьми создаются мифы о своих отношениях и они делают вид, что верят этим мифам и что  живут по правилам созданных ими мифов, которые только и делают возможной их совместную обманную, но зато привычную и устойчивую жизнь.  Люди высказывают  правду непроизвольно, потому что сами не подозревают о ней,  а, высказав её, тут же убеждают, и в первую очередь самих себя, что слова их высказаны в запальчивости и представляют  собой всего лишь расстроенные нервы, тогда как  единственной правдой является  ложь, в которой они привычно живут, и, т.о., они живут не в жизни, а в видимости жизни.
    Когда мы после поисков убедились, что Утопленника больше нет, тогда-то и наступило время истины, когда выявляются и истина человека и истинные отношения людей друг к другу, то, как относятся люди друг к другу на самом деле.
    Первым непроизвольным движением Анджея было - выбросить вещи Утопленника за борт и,  по привычке людей его типа, сделать вид, что ничего не произошло, что никакого Утопленника не было вообще, и сделать это было  просто, так как раз дуб является ивой, то  реальность есть то, что человек о ней утверждает, и кроме этого никакой другой реальности не существует.  Но стояло за этим его паническим движением и еще одно, и это движение было движением его души: то, что человека больше не было, это было его торжеством, торжеством его души, его освобождением от того страха, который преследовал его с тех самых далеких пор. Теперь и нож, который однажды вспорол его живот, и его владелец были навсегда похоронены под толщей воды, и он мог, наконец, почувствовать  правоту  когда-то внедренного в его кровь основного закона в этой жизни. И если бы у него была возможность рассказывать, то его история о подлеце, который однажды воткнул в него нож, получила бы продолжение о том, как он отомстил за себя, отправив и нож, и его владельца в царство в мертвых, возвратив тем самым свою самотождественность, и он возвращался, наконец,  к жизни вместо всей той игры в крутого мужчину, в которую он с тех самых пор играет и которая являет собой лишь попытки бесплодного доказательства самому себе той самотождественности, которой он  однажды оказался лишен ножом "подлеца".

    Увы, всё прекрасное, возвышенное, что мы переживаем, длится всего лишь мгновение. И всего лишь мгновение длился его сон возвращения к свободе, потому что я не помнила себя, я ухватилась за рюкзак, и я кричала, что он - клоун, играющий в крутого парня, что он убийца, который  ради своей клоунады убил человека. И тогда я сказала, что ненавижу его. Я это сказала, и я поняла, что это - правда, что я ненавижу его, что действительное моё отношение к нему -  ненависть. Он еще по инерции продолжал играть, он еще завел свою старую песню "если бы не я, ты была бы шлюхой", но это ощущение самовеличия уже было ощущением надутого пузыря, который проткнули. Он испытывал внутреннее разочарование, разочарование в том, что сказка о его возвращении к самотождественности оказалось всего лишь сказкой. И тогда он начал приходить в себя, и его последними словами, пока он еще не пришел окончательно в себя, были "ты мне надоела" - говорившие о его разочаровании тем, что из меня не получилось сказки для него, которой ему хотелось. И тогда он окончательно пришел в себя, и началась снова клоунада, снова пожизненная неправда. "Ты думаешь, я полиции боюсь?!- говорил играющий в мужчину человек.
    Любая игра всегда отделена от жизни. Нелогичность поступков игрока связана с его вынужденностью не допустить того, чтобы игра превратилась в действительность, и поэтому игрок всегда уводит игру от действительности, всегда стремится подменить правду видимостью правды. Так произошло и на этот раз, и отнюдь не вследствие  самообладания и хитрого расчета,  а от из-за разрыва между его натурой, переживающей глубочайший страх, и роли, которую он играл, на этот раз передо мной. И когда я говорила, чтобы он продолжал искать утопленника, что нужно вызвать полицию, он, ощущая, что не выдержит, что его натура выскочит наружу, и обнаружится, что он вовсе не крутой парень, что под маской Мужчины смертельно напуганный человек последствиями, которые его ожидают, последствиями, от которых он пытался отчаянно убежать, выбросив вещи  Утопленника, и когда его натура встретила сопротивление с моей стороны, она не нашла ничего лучшего,  как сказать отчаянное и жалкое: "ты  надоела мне", потому что я была тем свидетелем, от которого зависело скрыть или открыть совершившееся преступление. Если бы он был не артистом на сцене жизни, а чем-то настоящим, у него вполне могла бы зародиться мысль избавиться от меня. Но единственное, на что он оказался способен, это попытаться закрыть глаза на все, убежать, хотя бы на время, от наезжавшего на него поезда, закрыть глаза, не видеть, что произошло, взять передышку для того, чтобы собраться с силами и стать на мою сторону. И поэтому поступок, казавшийся бессмысленным, очередным выпендриванием, когда он бросился в воду и поплыл к берегу, имел под собой смысл - не разбиться, придти в себя, овладеть собой, чтобы иметь возможность продолжать играть роль крутого мужчину, чтобы не потерять себя в своих глазах.

    Как внезапно, как глупо и не талантливо, на пустом месте, из-за ничего, из-за артистицизма может повернуться жизнь, разрушив всё, на чем она стояла. И мы оказываемся перед выбором: обратиться в полицию и принять кару за последствия, которых мы не то, чтобы не желали, но за которые расплачиваться не хотим, потому что кара, которая последует за ними, слишком велика за то удовлетворение, которое мы могли  получили за последствия. Но ведь об этом можно и не говорить, можно не заявлять. Но как ты после сможешь смотреть в глаза человеку, которого покрыла, как ты своими глазами сможешь смотреть на человека, если в глазах твоих будет стоять: ты - убил человека. Потому что если ты попытаешься забыть об этом, то ты станешь на его точку, ты примешь то в человеке, что всегда вызывало в тебе возмущение, чего ты никогда не могла принять. И разве не будет это тогда убийством самой себя. Единственное, что ты можешь сделать, это уйти от него. Вся жизнь из-за минуты удовлетворения человеком своего порока разрушилась, и не только у него самого, а и у другого человека, который жил рядом с ним и который возмущался, но который, тем не менее, хотя и возмущался,  хотя и пытался его укорачивать, но, в конечном счете, терпел его порок.
    Конечно, каждый человек думает о себе. Конечно, человеку  приятно считать, что кто-то что-то делает для него беззаветно, и человек  живет в этом самообмане, и даже у великого Достоевского мы встречаемся с этого рода умиротворением, закрыванием глаз на реальность, когда он пишет о сиротах, устроенных в "хороший" детский дом, или о женщине, следующей на каторгу за преступником. Всё это хорошо в мечтах, в картинах, которые нам рисуют пытающиеся обмануть самих себя наши чувства.
    Но что уж тут обманываться. И поэтому я плакала. Я плакала о своей жизни, потому что та жизнь, которой я жила, эта жизнь закончилась, и я уже существовала в начале другой, неизвестной мне жизни, которую я меньше всего звала и меньше всего хотела. Я снова существовала в точке пустоты, в которой ничего не нет и всё нужно начинать сначала.

    Однако  пошлость жизни тем, может быть, и хороша, что она умеет защищать себя. Что она существует в видимости событий, не переходя тонкую её грань, не превращая их в реальность.
    Потому что неожиданно утопленник появился на судне. И здесь, и с этой его стороны оказалась всё та же клоунада, всё та же пошлость, в которой ничто не имеет значения, так что одной пошлости - пошлости Анджея - отвечает точно такая же другая пошлость,   пошлость Утопленника. Никто из пошляков доходит до последней точки, до настоящего. Все живут во лжи и всеми силами держатся за ложь. И в эту первую минуту, в которую то, что было принято за реальность, снова оказалось неправдой, всего лишь очередной пошлостью, я била его по щекам. "Если бы я знал, что это зайдет так далеко, я бы не прятался" -оправдывался он.  Снова была всё та же  игра, обман. И я была такая же, как они, потому что я почувствовала, как словно вынырнула из покрывавшей меня толщи воды на поверхность и получила возможность снова вдыхать пусть не чистый, пусть отравленный миазмами лжи, но воздух, которым мы пожизненно дышим, потому что никакого другого воздуха не знаем. И в это же самое время с этим чувством возвращения к обычной жизни, к тому, что ничего не произошло и жизнь и дальше будет катится по прежним рельсам, возникло  во мне чувство облегчения от того, что больше ничего не нужно будет делать, не нужно будет прилагать никаких усилий, моя прежняя жизнь остается со мной. И, однако, где-то в глубине меня было сожаление о той правде, в которой, как мне представлялось, я оказалась на короткий миг, и это сожаление обо мне, живущей во лжи, вылилось в проекцию на Утопленника. "Ты такой же точно, как он, только ты вначале пути, который он прошел и который предстоит пройти тебе." И когда этот дурачок высказал своё высокопарное  "Что вы знаете о жизни", -я, наконец, отдышалась на поверхности воды, и вполне осознала ту точку реальности, в которой нахожусь, и сказала, что когда он видит тех, кто уже прошел свой путь, ему кажется, что у них так было всегда, тогда как в жизнь ходит по одному и тому же кругу, и каждый проходит свой путь от шестерых, ютящихся в одной комнатушке, от разведенных родителей, и клянется себе, что не повторит их судьбу, что не будет горбатиться с утра до вечера ради того, чтобы кое-как сводить концы с концами от зарплаты до зарплаты. И когда, наконец, человек добивается и четырехкомнатной квартиры, и машины, и яхты, он становится горд собой, тем, что он достиг цели, что он достиг материальных благ. Но вдруг оказывается, что это  единственное, чем он может гордиться, потому кроме этого в  его душе больше ничего нет. И тогда ему приходится заполнять  пустоту души представлениями о своей самоценности как человека, единственным обоснованием которой являются вещи, которые он имеет, как чем-то высшим и единственным, выше чего больше ничего нет. То же,  ценой какого растления души он получил то, к чему стремился, об этом не говорится. И человек и существует в этой двойственности наличия у него вещей и ощущения собственной пустоты.

    И когда я снова оказалась в этой мужской жизни лжи и пошлости, я, женщина, как человек, который относится к жизни не непосредственно, как это делают мужчины, а опосредованно, через мужчин, который являются для женщины объектом, миром, вещами, среди которых она  существует, к которым она приспосабливается и которыми она управляет, которые существуют для неё, я вполне осознала, в какой выгодной точке реальности я оказалась. И тогда должно было произойти в реальности то, что витало в воздухе во всё время пребывания Утопленника на яхте, но что так и осталось бы движением воздуха, обменом чувств.  Потому что женщина не может не действовать на мужское естество просто своим присутствием, тем, что она - женщина. Она не может не вызывать в нём желания, и прежде всего потому, что она и хочет, и стремится вызывать в нём желание обладания ею, потому что в этом и заключается власть женщины над мужчиной. И когда мужчина обладает женщиной, он думает, что это он - причина, что женщина влюблена в него, зависит от него,  тогда как женщина сама вызывает в нём эти мысли, и когда мужчина, как ему кажется, овладевает ею, на самом деле женщина овладевает мужчиной. В данном случае, конечно, Утопленник был тем, который и хотел,  и боялся, потому что женщина представлялась ему еще чудом, с неё для него еще не стерлась позолота, которой позолотило её его воображение мужчины, и тут без провокации, конечно, было не обойтись, а каким большим оскорблением для щенка сказать, что он - щенок, и тога это заставляет его переступить через позолоту и "оскорбить" женщину. Но после того, как он поддался провокации и всё произошло, после этого ощущения в нём изменяются: он чувствует себя мужчиной. Человек начинает ощущать себя мужчиной только после того, как он был с женщиной и постольку, поскольку у него есть женщина. Он начинает чувствовать себя мужчиной после того, как овладел женщиной, которая позволила ему это сделать.  И тогда он ощущает себя связанным с женщиной уже не на внешнем уровне фантазии , а на уровне действительных чувств.

       Мы возвращались, и я сказала: "Сегодня ведь ходят грузовики?"-"Да, сегодня понедельник, сегодня их день, их навалом". "Ты готов?"-спросила  я. "Сойти? Да"-сказал он, и в его голосе прозвучало разочарование, потому что у него снова отнимали то, что у него только что было.  Я подвела яхту ближе к теснящимся у берега бревнам, и он соскочил на них.

    Женщина внутренне не может не смеяться над мужчиной, потому что видит его насквозь и знает заранее, как он будет вести себя в той или иной ситуации. И она никогда не упустит удовольствия поиграть с ним, как кошка с мышью. Человеку и вообще свойственно это, считать, что люди его любят желают ему добра, да и вообще существуют для того, чтобы делать ему добро. Человеку приятно исходить из этой установки, так что даже тогда, когда он видит противоположное к себе отношение, он формирует по отношению к нему парадоксальную реакцию. В действительности ничего этого нет, и каждый исходит из интереса своего собственного инстинкта. А уж что касается женщины, то она никогда не упустит возможности поиграть с мужчиной, как кошка с мышью.
    Анджей стоял на причале, замерзший. "Ты уже был в полиции?"-"Голый?"- "А машина?" - "У меня не было ключей"-"Ты мог выбить стекло". Крыть было нечем, и Анджей сказал: "Дворники украли" - "Куда едем, домой?"-сказала я. "В полицию"- сказал он. Ничего другого он не мог ответить, потому что ничего другого не мог сказать Настоящий мужчина, которого он из себя пожизненно разыгрывал . Едем. "Боишься"- язвительно сказала я. "Не боюсь"-сказал он. "Боишься"- утвердительно сказала я. "Не боюсь"- раздраженно сказал он. "Не боишься?"- спросила  я. "Боюсь"- сказал он. Это поразительно, как реакциями человека управляет его бессознательное, настроенное  на противоречие. Ему легче  сказать правду на отрицание, чем на утверждение.
    Я никогда не была вампиром. Так, слегка поиграться, чтобы наказать, но не больше. И я сказала: "Ты достаточно напуган. Никуда не нужно ехать. Он был за буем". "Я смотрел, его там не было" - возразил Анджей. Я представила, что сейчас с ним происходит. Он еще не понял, правду я говорю, или нет, но он понял, что во всяком случае я хочу того же самого, чего хочет он - скрыть преступление. И тут же у него появилась возможность разыграть из себя "настоящего мужчину, мужественного человека". Человек реальности услышал бы по тому, как я говорю, говорю ли я правду. Однако человек роли, человек, сочиняющий реальность, следует логике роли, и его голова оперирует возможными сценариями, а не тем, что есть в действительности. И восприятие Анджея, разыгрывающего  из себя мужчину, того,  кого не существует в реальности, ограничен возможными сценариями. А так как инстинкт человека говорит ему, что его жена должна помочь ему,  выручить, то есть солгать ему, и это тот сценарий, который должен быть в конечном счете выбран, но не сразу, жена должна приводить аргументы, указывающие на правдивость его слов, так что он в конце концов как бы убеждается и нехотя делает вид, что, наконец, якобы верит ей, так что в результате вся вина за неправду ложится на жену, и она потом уже не сможет сказать, что де солгала, чтобы облегчить "муки его совести". То есть должна быть создана вполне приличная, то есть похожая на правду, реальность. И Анджей в соответствии со своим сценарием говорит:"Ты всё придумала. Ты любишь фантазировать. Тебе хочется выручить меня, и ты мне это говоришь. А завтра мы прочитаем в газетах, что утонул 19-летний парень, и нам всем будет плохо."  У людей не принято говорить правду. И поэтому можно спокойно говорить им правду, потому что они примут её за ложь. И я сказала: "Единственный человек, который всё нафантазировал, это ты. Он жив. Он настолько жив, что я изменила тебе с ним" Конечно, мои слова должны были пробить его сценарий, и это произошло: "Хотел бы я тебе верить. Но изменить мне с ним - это плохая шутка",- сказал он,  и я сказала: "Хорошо, я не буду больше тебе повторять этого".  Мы обмениваем реальность на выгодные нам представления о ней. Вы подумайте, что я сделала и что сделала бы любящая жена. Любящая жена возвратилась бы с Утопленником, чтобы развеять возможные сомнения мужа в его утопленности.  Весь вопрос был бы решен. Но мы живем в мире слов, в которых правда перемешана с ложью, и всеобщая ненависть умеряется выгодой каждого, и каждый собирает аргументы  против другого, так что армии одного противостоит армия другого, и люди не уничтожают, не пожирают друг друга только потому и в той мере, в какой  опасаются сами оказаться быть пожранными. Я сказала: "Так чем кончилась эта история?" - "Ты о чем?" - сказал Анджей, и я чувствовала, как он расслабился, как волна радости тёплой кровью заполняет его тело - ничего не произошло, и он возвращается к жизни. "Ты не закончил историю о матросе." - "Что ты пристала?" - сказал он, и в его голосе звучала радость. Я не могла не уязвить его напоследок: "Так куда мы едем?"-  Вместо ответа Анджей принялся досказывать историю матроса, который был хуже всех своих товарищей, но любил выпендриваться.

   11.01.13 г.