на главную страницу

0268.467 Мои друзья уходят

    В последнее время Анна стала раздражительной, и это её раздражение идёт как-то по нарастающей. И это после стольких лет дружбы нашей верной четвёрки, когда мы были, кажется, одним сердцем и нам, четверым всем вместе, было хорошо. И у меня возникает такое ощущение, что кончаются волшебные дни и мы подходим к окончанию какого-то чудесного периода, за которым стоит, скажете вы, взрослая жизнь. Что до меня, то я, конечно, умом это понимаю, и понимаю, что с этим ничего уже нельзя сделать, и что люди переступают эту границу, входя в новую жизнь, и даже находят в ней романтизм, и даже находят в ней нечто высшее и глубокое. Да вот возьми хоть Валеру Зубенко. Нет, ну, он, конечно, романтик. Я хочу сказать, живет, как на крыльях. Бог его знает, не знаю, как и почему у него это получается. Впрочем, с другой стороны, ему с его характером есть куда лететь, как говорится, есть перспектива и есть цель. 
    Знаешь, вот живешь, живешь, и вокруг тебя товарищи. И ничего и никого дороже товарищей у тебя нет. Тебе хорошо с ними, и это твоя жизнь, и ничего другого тебе в жизни не надо, потому что что может быть выше товарищества?! Но ведь это ты так думаешь, и это твои ценности. И совсем не обязательно, что точно также думают другие. Потому что наступает пора Большого обмана, эпоха Больших крыльев и Больших миражей, которые принимаются за высшее, небесное и божественное, за то, что выше реальности и даже самой жизни.  Конечно, все в конце концов соскочили с поезда, кроме меня, пожалуй. Все изменились. Но началось всё всё-таки с Анны, с её раздражения и отвержения. Словно она приглядывалась к каждому из нас, и каждый из нас чем-то ей стал не нравиться, и это стало её раздражать. Так что она начала от нас удаляться, хотя мы еще не осознавали этого и продолжали считать её нашим парнем. Это потом уже, позже, соскочили со ступенек товарищества Слава и Вася. Или, может быть, это я соскочил первый, потому что не мог смириться с тем, что всё изменилось, и общая жизнь, объединяющая нас, перестала быть общей, а стала жизнью каждого их нас, живущих своей собственной жизнью, и от нашего товарищества осталось только его прошлое, а мы сами - знакомцами из него, мы, живущие в другом мире. Я сказал мы, и сказал неправду, потому что мы - это все, кроме меня. Во всяком случае, так я себя чувствую. Я остался в поезде, который покинули все остальные. И поэтому я остался один, потому что не мог смириться с потерей прошлой жизни и отказался войти в следующую.
    Но началось всё с Анны. Нет, я вовсе не хочу сказать, что она явилась причиной разрушения нашего единства. Просто у неё всё началось раньше, чем у остальных. Это потом уже Слава упал в алкоголь и сексуальную жизнь, и знаком для меня появления другого Славы стало нечто совершенно невероятное по моим меркам. Зашли мы как-то в кафе, сели за столик, и Слава, который до этого вел себя как человек, и говорил, как человек, вдруг превратился во что-то, что к реальности, по моему разумению, отношения не имеет. Вдруг его физиономия приобрела какое-то "неземное выражение" и он заговорил "о жизни" как о чем-то,  что не есть вот эта настоящая сегодняшняя наша  жизнь, а что-то совершенно другое, существующее как какой-то вне нас существующий идеальный объект. К сожалению, я не восприимчив к фантастическим разговорам подобного толка и не могу их запомнить, потому что за ними ничего не стоит, кроме фантазии. Словом, это из области, когда петух распушивает свои перья, голубь начинает ворковать, а павлин поднимает свой хвост. Вышли из кафе - и Слава снова стал человек, как человек. Впрочем, эти выходы его из своего человеческого образа в последнее время у него стали проявляться часто. На аллее сделали новые фонари. Нужно было видеть, с каким наслаждением, каким выражением восторга он как-то схватил камень и разбил фонарь. Или с каким восторгом он швырял камень в раскрытую форточку. Впрочем, все эти его выходы из себя, из своего сознания, освобождения от своего сознания, ощущения себя, своей жизни знакомы весьма многим. Обратиться к ворованной свободе всюду, где это только возможно. Ворованной, потому что иначе нельзя, невозможно, так как воровство, если оно раскрывается, наказуемо, и  удерживает человека  в его сознательном образе только страх наказания, и ничто больше. И ведь все обиды, все жалобы человека оказываются связаны именно с этим - с тем, что он ограничен, и проявления его самотождественности оказываются направлены против того, что его ограничивает, против общественного   сознания, которое налагает свой закон на поведение человека, и эти ограничения сознания человеком рассматриваются как несвобода. Потому что своего собственного общественного сознания у человека нет, а есть только его частное, индивидуальное сознание, так как в своём развитии он остановился на идее самотождественности как абсолютного закона его поведения, требующего реализации его инстинктивных импульсов. И вот вся жизнь человека  оказывается стремлением  на время, на часы, на мгновения освободиться от внешнего, чуждого ему общественного сознания, которое находится  в его голове как кнут, побуждающий его совершать сознательные действия, каковые он рассматривает как насилие над собой. Поэтому он принимает и стремится к  существованию  в областях, которые не требуют сознания, и применяет средства для его отключения, как способа вхождения в состояние, которое он называет жизнью. Конечно, такого рода жизнь не может обходиться без сознания,  которое я назвал бы естественным, то есть сознанием, аналогичным сознанию животного.  Поэтому его истинным, идеальным для него состоянием стало состояние опьянения, и нормальным содержанием его жизни стала сексуальная жизнь, которая именно и  требует отключения сознания для своего осуществления и требует перехода к сочиненной, не существующей жизни, жизни миража. Как однажды сказала Новикова, когда её спросили, для чего она пьёт: "Для того, чтобы стать свободной, совершенно свободной". Конечно, ничто не происходит в один день. Процесс перехода в бессознательную жизнь, в отрыв от жизни реальной у Славы продолжался какое-то время, и по мере ухода его в бессознательную жизнь он уходил от нас и в конце концов исчез совсем.  С Васей история другая. Слава в социальном отношении принадлежал к среднему классу и, соответственно, среднему культурному слою. И его история - это история самостоятельного человека, действия его определялись им самим, и в этом смысле он был не только самостоятельным, но и одиночкой, человеком независимым и в то же самое время одиноким. Вася по социальному происхождению принадлежал к низшему культурному слою, "дярёвне", который со стороны более высокого  слоя, поведение которого регулируется доминирующим в его индивидах   сознанием,  расценивается как некультурный и представляет собой слой, поведение индивидов которого регулируется опять-таки инстинктами, однако поднятыми на общественный уровень. При этом содержание жизни людей продолжает определяться собственно физиологическими импульсами.  Вася не был погружен в этот слой, однако воспринимал его как свой, как свою родину, и на этой почве мы разошлись, потому что  неожиданно мы оказались чужими друг другу.  Он рано женился и жал своей жизнью.  И т.о. тоже исчез. Но раньше всех спрыгнула с поезда Анна. Правда, женщины, в отличие от мужчин, которые уходя уходят, женщины,  уходя,  не уходят полностью, они остаются с нами, хотя и живут совершенно иной жизнью, чем вы; потому что они прилипают к вам, как банный лист, или как родинка, от которой  невозможно избавиться и которую вы будете нести на себе до конца своих дней.
    Всё началось с того, что Анна заговорила вдруг  о Валере Зубенко, причем, разговоры её велись как бы в осуждающем тоне. Мы не могли понять, к чему это она и причем здесь Зубенко и какое отношение он может иметь к нам. И по её словам получалось, что никакого и она его, напротив, осуждает. Но ведь когда человек о чем-то вам рассказывает, то при этом он решает свои, а не ваши проблемы. И, значит, Анна, рассказывая нам о Зубенко, решала  свои проблемы, и когда она говорила всё это, то делала она это для того, чтобы объективировать Зубенко по отношению к себе, противопоставить его себе, увидеть его со стороны. Но и не только это. Она сравнивала его с нами. И хотя мы полагали, по извечному человеческому заблуждению, будто бы нас принимают за образец,  на деле-то всё её сравнение вело к её отчуждению от нас. На словах она осуждала Валеру, якобы принимая нас в качестве критерия истины, а инстинктивно делала всё для того, чтобы создать в себе отчуждение - не столько от нас самих по себе, сколько от сложившихся отношений между нами, которые удерживали её рядом с нами. Анна перепрограммировала себя. Анна выходила в самостоятельную жизнь, в которой, в общем, нет друзей, а есть только слова о дружбе  как пережитке прошлого, подобно аппендиксу, который когда-то в доисторические времена выполнял полезные функции а сегодня превратился в нефункциональный отросток, который к тому же время от времени воспаляется вплоть до того, что его приходится удалять. Так что у Анны появилась своя собственная жизнь от нашей общей жизни товарищей, и она раздражалась и злилась, потому что ей, для того, чтобы войти в другую жизнь, необходимо было жертвовать жизнью сегодняшней. Каждый человек в своей жизни ищет свою родину, место, в котором он хочет прожить свою жизнь. И, скорее всего, она давно уже прыгнула бы в новую жизнь, если бы её не удерживало то обстоятельство, что она принадлежала к среднему классу, тогда как мать Валеры всю жизнь проработала уборщицей. Это обстоятельство вызывало в ней инстинктивную брезгливость и оно же еще удерживало её рядом с нами. Однако Валера "стремился ввысь, к звёздам". Он поступил в военное училище, и офицерство представлялось ему высшим состоянием человека, и его мечты о будущей карьере военного были теми крыльями, которые вместе с Валерой поднимали также и Анну. 
    Но. разумеется, мы ничего об этих тенденциях со стороны Анны не знали, а только удивлялись спонтанным раздражениям, которыми она начала одаривать нас.
    Но, наконец, в один прекрасный день заходим мы со Славой в ресторан и, пока Слава по своей привычке разыгрывать из себя павлина прихорашивается в мужской комнате, я прошел в залу, и вдруг вижу в ней Анну и Валеру. И  что-то там было между ними торжественное, потому что некий предмет, явно подарок, присутствовал на столе и весь вид их говорил о том, что между ними происходит торжественно-интимный обмен информацией. Вглубине меня возникли бессознательное удивление и досада, и всё моё последующее поведение было вызвано ими, то есть реакцией защитить наши права на Анну. Я разлетелся к их столу и, разыгрывая из себя "тоже-товарища",  не замечающего того, что ведут они себя совсем не как товарищи,  подсел к ним,  выражая ни с чем не сравнимые удивление и радость по поводу встречи. Я начал заполнять болтовней очевидно случившийся шок у сидящей передо мной пары, затем вспомнил, что "и Слава тут" и "я сейчас и его тоже приведу" и "как же я вам рад", я со всем этим бросился за Славой. Когда мы возвращались со Славой, в глаза мне еще издали бросилось убитое лицо Валеры. Там, где была Анна, стоял пустой стул. И я понял, что Анна ушла.  "Сейчас сообразим",- сказал я и сделал знак официанту. Валера не обращал на нас внимания, разве что по лицу его гуляло брезгливо-презрительное выражение. Он расплатился с подошедшим официантом и ушел, не глядя на нас. Мы сделали заказ. Мы были удивлены и запили наше удивление. 
    На следующий день по поводу произошедшего мы ничего не сказали Анне, и Анна ничего не сказала нам, потому что и мы и она испытывали  чувство неловкости друг перед другом. А еще через месяц получили приглашение на свадьбу как "её самые близкие друзья". Однако жених , судя по его поведению на свадьбе, не забыл о случае в ресторане.
    А еще через два года, благополучно разрешившись мальчиком, Анюта разошлась с Зубенко "на почве разного отношения к жизни".  И эти два года своей жизни Анна резюмировала словами: "Свадьба - какая это сказка, как это замечательно. А всё остальное - обман". Впрочем, Зубенко и посейчас каждый отпуск приезжает якобы к сыну, а на самом деле к Анне, в надежде, что она к нему вернётся.
    Однако в жизни ничто не возвращается, как не течет река вспять.

    16.09.12 г.