Проснувшись, Затворник поглядел на трясущегося в углу заплаканного
Шестипалого, хмыкнул и стал рыться в тряпках. Скоро он достал оттуда штук
десять одинаковых железных предметов, похожих на обрезки толстой
шестигранной трубы.
- Гляди, - сказал он Шестипалому.
- Что это? - спросил тот.
- Боги называют их гайками.
Шестипалый собирался было спросить что-то еще, но вдруг махнул рукой
и опять заревел.
- Да что с тобой? - спросил Затворник.
- Все умерли, - бормотал Шестипалый, - все-все...
- Ну и что, - сказал Затворник. - Ты тоже умрешь. И уж уверяю тебя,
что ты и они будете мертвыми в течение одинакового срока.
- Все равно жалко.
- Кого именно? Старушку-мать, что ли? Или этого, из Двадцати
Ближайших?
- Помнишь, как нас сбрасывали со стены? - спросил Шестипалый. - Всем
было велено зажмуриться. А я помахал им рукой, и тогда кто-то помахал мне
в ответ. И вот когда я думаю, что он тоже умер... И что вместе с ним
умерло то, что заставило его так поступить...
- Да, - улыбаясь сказал Затворник, - это действительно очень
печально.
И наступила тишина, нарушаемая только механическими звуками из-за
зеленых ворот, за которые уплыла родина Шестипалого.
- Слушай, - спросил, наплакавшись, Шестипалый, - а что бывает после
смерти?
- Трудно сказать, - ответил Затворник. - У меня было множество
видений на этот счет, но я не знаю, насколько на них можно полагаться.
- Расскажи, а?
- После смерти нас, как правило, ввергают в ад. Я насчитал не меньше
пятидесяти разновидностей того, что там происходит. Иногда мертвых
рассекают на части и жарят на огромных сковородах. Иногда запекают целиком
в железных комнатах со стеклянной дверью, где пылает синее пламя или
излучают жар добела раскаленные металлические столбы. Иногда нас варят в
гигантских разноцветных кастрюлях. А иногда, наоборот, замораживают в
кусок льда. В общем, мало утешительного.
- А кто это делает, а?
- Как кто? Боги.
- Зачем им это?
- Видишь ли, мы являемся их пищей.
Шестипалый вздрогнул, а потом внимательно поглядел на свои дрожащие
коленки.
- Больше всего они любят именно ноги, - заметил Затворник. - Ну и
руки тоже. Именно о руках я с тобой и собираюсь поговорить. Подними их.
Шестипалый вытянул перед собой руки - тонкие, бессильные, они
выглядели жалко.
- Когда-то они служили нам для полета, - сказал Затворник, - но потом
все изменилось.
- А что такое полет?
- Точно этого не знает никто. Единственное, что известно, - это то,
что надо иметь сильные руки. Гораздо сильнее, чем у тебя или даже у меня.
Поэтому я хочу научить тебя одному упражнению. Возьми две гайки.
Шестипалый с трудом подтащил два тяжеленных предмета к ногам
Затворника.
- Вот так. Теперь просунь концы рук в отверстия.
Шестипалый сделал и это.
- А теперь поднимай и опускай руки вверх-вниз... Вот так.
Через минуту Шестипалый устал до такой степени, что не мог сделать
больше ни одного маха, как ни старался.
- Все, - сказал он, опустил руки, и гайки повалились на пол.
- Теперь посмотри, как делаю я, - сказал Затворник и надел на каждую
руку по пять гаек. Несколько минут он продержал руки разведенными в
стороны и, казалось, совершенно не устал.
- Ну как?
- Здорово, - выдохнул Шестипалый. - А почему ты держишь их
неподвижно?
- С какого-то момента в этом упражнении появляется одна трудность.
Потом ты поймешь, что я имею в виду, - ответил Затворник.
- А ты уверен, что так можно научиться летать?
- Нет. Не уверен. Наоборот, я подозреваю, что это бесполезное
занятие.
- А зачем тогда оно нужно? Если ты сам знаешь, что это бесполезно?
- Как тебе сказать. Потому что кроме этого я знаю много других вещей,
и одна из них вот какая: если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый
слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать,
имеет смысл это делать или нет. Может, это действительно не имеет смысла.
Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом случае. Понимаешь, в
чем разница?
Шестипалый промолчал.
- Мы живы до тех пор, пока у нас есть надежда, - сказал Затворник. -
А если ты ее потерял, ни в коем случае не позволяй себе догадаться об
этом. И тогда что-то может измениться. Но всерьез надеяться на это ни в
коем случае не надо.
Шестипалый почувствовал некоторое раздражение.
- Все это замечательно, - сказал он, - но что это значит реально?
- Реально для тебя это значит, что ты каждый день будешь заниматься с
этими гайками, пока не будешь делать так же, как я. А для меня это значит,
что я буду следить за тобой так, будто для меня твои успехи и правда
важны.
- Неужели нет какого-нибудь другого занятия? - спросил Шестипалый.
- Есть, - ответил Затворник. - Можно готовиться к решительному этапу.
Но в этом случае тебе придется действовать одному.
6
- Слушай, Затворник, ты все знаешь - что такое любовь?
- Интересно, где ты услыхал это слово? - спросил Затворник.
- Да когда меня выгоняли из социума, кто-то спросил, люблю ли я что
положено. Я сказал, что не знаю. И потом, Одноглазка сказала, что очень
тебя любит, а ты - что любишь ее.
- Понятно. Знаешь, я тебе вряд ли объясню. Это можно только на
примере. Вот представь себе, что ты упал в бочку с водой и тонешь.
Представил?
- Угу.
- А теперь представь, что ты на секунду высунул голову, увидел свет,
глотнул воздуха и что-то коснулось твоих рук. И ты за это схватился и
держишься. Так вот, если считать, что всю жизнь тонешь (а так это и есть),
то любовь - это то, что помогает тебе удерживать голову над водой.
- Это ты про любовь к тому, что положено любить?
- Не важно. Хотя, в общем, то, что положено, можно любить и под
водой. Что угодно. Какая разница, за что хвататься, - лишь бы это
выдержало. Хуже всего, если это кто-то другой, - он, видишь ли, всегда
может отдернуть руку. А если сказать коротко, любовь - это то, из-за чего
каждый находится там, где он находится. Исключая, пожалуй, мертвых...
Хотя...
- По-моему, я никогда ничего не любил, - перебил Шестипалый.
- Нет, с тобой это тоже случалось. Помнишь, как ты проревел полдня,
думая о том, кто помахал тебе в ответ, когда нас сбрасывали со стены? Вот
это и была любовь. Ты ведь не знаешь, почему он это сделал. Может, он
считал, что издевается над тобой куда тоньше других. Мне лично кажется,
что так оно и было. Так что ты вел себя очень глупо, но совершенно
правильно. Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя на самом деле
его нет.
- Так что, любовь нас обманывает? Это что-то вроде сна?
- Нет. Любовь - это что-то вроде любви, а сон - это сон. Все, что ты
делаешь, ты делаешь только из-за любви. Иначе ты просто сидел бы на земле
и выл от ужаса. Или отвращения.
- Но ведь многие делают то, что делают, совсем не из-за любви.
- Брось. Они ничего не делают.
- А ты что-нибудь любишь, Затворник?
- Люблю.
- А что?
- Не знаю. Что-то такое, что иногда приходит ко мне. Иногда это
какая-нибудь мысль, иногда гайки, иногда ветер. Главное, что я всегда
узнаю это, как бы оно ни наряжалось, и встречаю его тем лучшим, что во мне
есть.
- Чем?
- Тем, что становлюсь спокоен.
- А все остальное время ты беспокоишься?
- Нет. Я всегда спокоен. Просто это лучшее, что во мне есть, и когда
то, что я люблю, приходит ко мне, я встречаю его своим спокойствием.
- А как ты думаешь, что лучшее во мне?
- В тебе? Пожалуй, это когда ты молчишь где-нибудь в углу и тебя не
видно.
- Правда?
- Не знаю. Если серьезно, ты можешь узнать, что лучшее в тебе, по
тому, чем ты встречаешь то, что полюбил. Что ты чувствовал, думая о том,
кто помахал тебе рукой?
- Печаль.
- Ну вот, значит, лучшее в тебе - твоя печаль, и ты всегда будешь
встречать ею то, что любишь.
Затворник оглянулся и к чему-то прислушался.
- Хочешь на богов поглядеть? - неожиданно спросил он.
- Только, пожалуйста, не сейчас, - испуганно ответил Шестипалый.
- Не бойся. Они тупые. Ну гляди же, вон они.
По проходу мимо конвейера быстро шли два огромных существа - они были
так велики, что их головы терялись в полумраке где-то под потолком. За
ними шагало еще одно похожее существо, только пониже и потолще, - оно
несло в руке сосуд в виде усеченного конуса, обращенного узкой частью к
земле. Двое первых остановились недалеко от того места, где сидели
Затворник с Шестипалым, и стали издавать низкие рокочущие звуки
("Говорят", - догадался Шестипалый), а третье существо подошло к стене,
поставило сосуд на пол, обмакнуло туда шест с щетиной на конце и провело
по грязно-серой стене свежую грязно-серую линию. Запахло чем-то странным.
- Слушай, - еле слышно прошептал Шестипалый, - а ты говорил, что
знаешь их язык. Что они говорят?
- Эти двое? Сейчас. Первый говорит: "Я выжрать хочу". А второй
говорит: "Ты больше к Дуньке не подходи".
- Она не говорит, а поет. О том, что после смерти хочет стать ивою.
Моя любимая божественная песня, кстати. Как-нибудь я тебе ее спою. Жаль
только, я не знаю, что такое ива.
- А разве боги умирают?
- Еще бы. Это их основное занятие.
Двое пошли дальше. "Какое величие!" - потрясенно думал Шестипалый.
Тяжелые шаги богов и их низкие голоса стихли; наступила тишина. Сквозняк
крутил пыль над кафельными плитами пола, и Шестипалому казалось, что он
смотрит с невообразимо высокой горы на раскинувшуюся внизу странную
каменную пустыню, над которой миллионы лет происходит одно и то же:
несется ветер, и в нем летят остатки чьих-то жизней, выглядящие издалека
соломинками, бумажками, щепками или еще как-то. "Когда-нибудь, - думал
Шестипалый, - кто-то другой будет смотреть отсюда вниз и подумает обо мне,
не зная сам, что думает обо мне. Так же, как я сейчас думаю о ком-то, кто
чувствовал то же самое, что и я, Бог весть когда. В каждом дне есть точка,
которая скрепляет его с прошлым и будущим. До чего же печален этот мир..."
- Но в нем есть что-то такое, что оправдывает самую грустную жизнь, -
сказал вдруг Затворник.
"Стать бы после сме-е-е-рти и-и-вою", - протяжно и тихо пела толстая
богиня у ведра с краской; Шестипалый, положив голову на локоть, испытывал
печаль, а Затворник был совершенно спокоен и глядел в пустоту словно
поверх тысяч невидимых голов.
