Дорогие друзья, этот выпуск рассылки должен был выйти месяц назад - после нашего участия во Вторых Топоровских чтениях в Белгороде. Но в сентябре-октябре у меня было три поездки (Львов, Москва, Белгород), а послезавтра Национальный центр народной культуры "Музей Ивана Гончара" проводит Юбилейные Гончаровские чтения к 100-летию со дня рождения своего основателя. Это все сказалось на периодичности выхода рассылки. Планов много, среди них - подготовка исследования об образе Василия Ерошенко в украинских книгах и СМИ, об истории эсперанто-движения на Алтае, о поэзии Ефима Честнякова. Что "прорастет" первым - решать не мне.

Пока же хочу предложить Вам два перепоста: итоговую информацию о Чтениях с сайта Белгородской государственной универсальной научной библиотеки и еще одну главу из книги Германа Топорова "О чем рассказал архив". Мы обсуждали ее с Игорем Германовичем Топоровым, и с тех пор у меня так и не пропало желание перепечатать этот текст здесь. С благодарностью И.Г. Топорову за активную популяризацию наследия деда и отца и сердечную поддержку наших начинаний.

Ваша Юлия Патлань 

II Топоровские чтения на Белгородчине Дата проведения:19.10.2011-20.10.2011
19–20 октября 2011 года в Духовно-просветительском центре во имя святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии управление культуры Белгородской области и Белгородская государственная универсальная научная библиотека провели II Топоровские чтения, посвященные 120-летнему юбилею Адриана Митрофановича Топорова.
В чтениях приняли участие начальник управления культуры Белгородской области Сергей Иванович Курганский; заместитель начальника управления культуры Белгородской области Нонна Олеговна Андросова; внук А. М. Топорова – Игорь Германович Топоров; представитель Алтайской краевой универсальной научной библиотеки им. В. Я. Шишкова Татьяна Александровна Попадыч; руководитель Международной научно-исследовательской группы «Василий Ерошенко и его время», заведующая сектором отдела архивов Национального центра народной культуры «Музей Ивана Гончара» (Украина, г. Киев) Юлия Валериевна Патлань; кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Московского государственного областного социально-гуманитарного института Сергей Михайлович Прохоров; библиотекари государственных библиотек, преподаватели и студенты Белгородского государственного университета, Белгородского государственного института культуры и искусств, работники Белгородского литературного музея, муниципальных библиотечных и музейных учреждений области, творческая интеллигенция, жители города и области.
В программе II Топоровских чтений обсуждались такие вопросы, как: просветительское движение в России; современные форматы российского просвещения; инновационные просветительские проекты на территории Белгородской области; социально ориентированное просвещение; возрождение забытых имен просветителей России и Белгородчины; краеведческое просвещение и многое другое.
В рамках II Топоровских чтений состоялась церемония награждения победителя конкурса на создание логотипа Топоровских чтений на Белгородчине. Им стала Татьяна Сергеевна Лаздовская, библиотекарь-дизайнер МУК «Межпоселенческая центральная библиотека Яковлевского района».
В целях развития культурных связей между Белгородской областью и Алтайским краем, Белгородская государственная универсальная научная библиотека и Алтайская краевая универсальная научная библиотека им. В. Я. Шишкова заключили Соглашение о прямом культурном сотрудничестве и совместной работе по продвижению просветительской деятельности Адриана Митрофановича Топорова.
20 октября состоялась экскурсионная поездка на малую родину А. М. Топорова (Старооскольский городской округ). Участники и гости Чтений посетили с. Стойло, где родился А. М. Топоров, встретились с родственниками Адриана Митрофановича, а также побывали в музее писателя, поэта и музыканта В. Я. Ерошенко, расположенном в с. Обуховке.
По итогам II Топоровских чтений будет подготовлен сборник материалов.

Источник: http://www.bgunb.ru/NewsPage.aspx?n_i=335

Глава 11
ЛЕГЕНДА ОБ «ОЗИМАНДИИ»

Вспомним, как вначале 1944 года Адриан Митрофанович появился в хате сестры Екатерины Дягилевой, как передала она ему «захоронения», среди которых было несколько полуистлевших листков.
Начиная с 1949 года, родные А.Топорова, кто по месту жительства, кто, приехав в отпуск, стали регулярно встречаться в николаевской квартире старшего сына А.Топорова – Юрия. Неотъемлемой частью этих встреч были длительные воспоминания Адриана Митрофановича о его жизненной эпопее, непременно о литературных и общественных делах с демонстрацией многих примечательных реликвий, с пространными комментариями к ним. Поражала острота почти феноменальной памяти уже преклонного по возрасту человека. Ей и обязано рождение предлагаемой легенды, начало которой относится к концу 1928 или началу 1929 года.
В одну из встреч (это было в годы «хрущевской оттепели») Адриан Митрофанович – в какой уже раз! – достал исторический, «ископаемый» экземпляр «Крестьян», но на этот раз обратил внимание родных на вложенный в него небольшой полуистлевший листок из ученической тетради, на котором впереди чернилами, с дореволюционной орфографией, был записан сонет Шелли «Озимандия», а дальше следовала беглая карандашная запись с пометкой в начале «1-я очередь». Как оказалось, здесь и на обороте листка были записаны отзывы коммунаров «Майского утра» об «Озимандии».
- Почему «1-я очередь», - спросил кто-то из родных. – Были другие?
- Пуганая ворона куста боится. Была 2-я очередь. Да как только обнаружил я в Казацкой те листки, как прочел их, так и похолодел. Хорошо, что не этот экземпляр книги взяли чекисты в Раменском. Сжег я тут же крамольные листочки, но со страху, видно, крепко запомнилось. Да и перепечатывал когда-то в рукописи их не раз … Хорошо бы восстановить…
В середине 80-х годов первый сохранившийся листок (он, кстати, запечатлен Центральной студией документальных фильмов во время съемки фильма «Майское утро») и два экземпляра восстановленной записи были обнаружены в архиве А.Топорова. Пересказ их приводится в виде так любимых самим Адрианом Митрофановичем и коммунарами театральных сцен. И для того еще, чтобы представить, как рождалась в «Майском утре» крестьянская критика художественной литературы.

С ц е н а п е р в а я

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ТОПОРОВ А.М. – сельский учитель, сын курского крестьянина-бедняка.
БОЧАРОВА М.Т., ЗАЙЦЕВА П.И., ЗУБКОВ П.С., КРЮКОВА И.А., КРЮКОВ М.Ф., ЛИХАЧЕВ С.П., НОСОВА А.С., НОСОВ М.А., САШИН Ф.М., СОШИНА Е.И., СТЕКАЧЕВ И.А., ТИТОВ В.А., ТИТОВ П.И., ШИТИКОВА М.Т., ШИТИКОВ Д.С. – коммунары «Майского утра», «б е л и- н с к и е в л а п т я х».

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ
Семилетняя школа коммуны «Майское утро»

ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ
Декабрь 1928 года или начало 1929 года
-
Довольно поздно. Минут десять назад прозвучали мощные удары в шабалу (металлический диск, подвешенный на суку дерева возле дома управления коммуны). Дверь школы непрерывно распахивается. Она без тамбура; виден двухметровой высоты коридор, прорезанный в плотно слежавшемся сугробе. В школу валят – мал и велик вперемежку – коммунары. Рассаживаются на партах поближе к невысокой сцене, где за столом, заваленным книгами, газетами и листками бумаги, сидит Топоров. От волн морозного, зимнего воздуха над ним, мигая, покачивается керосиновая лампа «Молния».
Торопливо вбегают последние посетители. На переднем плане размещаются критики «первой руки». Высокий, костлявый и широкоплечий Шитиков приспосабливается у сцены на корточках и автоматически начинает крутить цигарку. Но не закуривает.
-
ТОПОРОВ (отрывает голову от книги, слышится: «Ч-шш», шум смолкает). Прошлый раз мы с вами читали и обсуждали стихотворение Фета «Шепот». По-честному я боялся, что разговор не получится. Но, как сказал Дмитрий Сергеевич, сошло «На ять»!
САШИН. Про любовь же: мыслю нежную будит. Дед Михей, которому летось сто брякнет, предписанию выдал – волочь его в школу.
ТОПОРОВ (смеется). По проторенному сегодня у нас тоже стихотворение, но не про любовь, а … - философское.
ЗАЙЦЕВА. Любовь бы антересней. Но можно и эту … Софию. Ишо не кушали.
ТОПОРОВ (поднимает листок). Здесь стихотворение, записанное мной еще в 1910 году. Было мне тогда 18 лет. Судил по-крестьянски. Но страшно понравилось. Интересно сравнить, что вы скажете.
ШИТИКОВ. Читай, Митрофанович. Любо, когда загадошно и стыку мнения подлежит. Если, конечно, свет в голову упадет.
ТОПОРОВ. Скажу сначала об авторе. Перси Биши Шелли – великий английский поэт. Жил с 1792 по 1822 год. Писал как революционный романтик и УБЕЖДЕННЫЙ ОПТИМИСТ. Кому это слово непонятно, поясню – человек, который жизнь любит, ждет от нее всегда хорошее. И не зря говорю оптимист: будет над чем подумать… Шелли стоял за всеобщее равенство и социальную справедливость.
КРЮКОВ. Читай Карл Маркс!
ТОПОРОВ (смеется, потом несколько нерешительно берет тот же листок). Да ладно, слушайте:

О З И М А Н Д И Я
Сонет Шелли

Я встретил путника. Он шел из стран далеких
И лишь сказал: «Вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.

Из полустертых черт сквозит надменный пламень,
Желанье заставлять весь мир себе служить.
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что смогли столетья пережить.

И сохранил слова обломок изваянья:
«Я – Озимандия, я мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!».

Я посмотрел вокруг: глубокое молчанье,
Пустыня мертвая – и небеса над ней…

Сначала глубокое молчанье, а затем начинается «разминка».
-
СТЕКАЧЕВ. Размораживает мысль эта вещь.
ТИТОВ П.И. Работать головой будешь раздумчиво.
ЛИХАЧЕВ. Мне непонятно, Митрофанович, что такое … СОНЕТ?
НОСОВ. Это когда стих спросонку творят.
ТОПОРОВ. Ну, Михаил Алексеевич, вечно умора от твоих слов. Сонет – это особая форма стихотворения: сначала идут два четверостишья, а затем шесть строчек в рифму. Ясно?
ЛИИХАЧЕВ. На четверть… Про стих скажу: глубоко бороздит душу, не смекну только - чем.
СОШИНА. Чо тута рассмекиваться? Жил-жил, помер, ничего не осталось. Все!
КРЮКОВ. По-сорочьему так. Только суть стиха огромнее. Царь тут могучий описан, владыка. Большую меру с жизни запрашивал, большой мерой в нее и вкладывал. Положим, классу не нашего, но и для прочего человека старался, деяния великие оставлял… Мыслью той надо задаться: из-за чего же хана? Не выражу сразу.
НОСОВ. Суть в душу вобрать – не овцу ободрать. О смысле я посля. Сперва, как Митрофанович учит, про форму выражу. Стих писан баско, ухи расклинивает и ширше становит.
БОЧАРОВА. Бывают слова все исперековерканные. А тута оне подходят одно к одному. Заслушаешься.
ШИТИКОВА. Как льдинка, растаешь.
НОСОВА. Стих в душу ладно укладывается. Строчки в нем ровные, вроде как выпуклые, словно бревнышки в справно рубленной избе.
САШИН. На блажь наводит: что жить, работать не стоит.
ШИТИКОВ. С твово взгляду муть у меня в голове взмыла. Митрофаныч, курнуть надо: мозги чтоб вздохнули.
ТОПОРОВ. Перерыв!
* * *

ТОПОРОВ (про себя). Сколько раз читал сам – и всегда, будто взлет, раздумья… Зря здесь боялся читать: как говорят!

С ц е н а в т о р а я
(Все возвратились, заняли прежние места, только Шитиков пересел с корточек на край сцены, ерошит волосы; видно, как возбужденно ходит под кожей большой острый кадык).
ТОПОРОВ (кончил делать пометки на первом листочке, положил перед собой второй, написал «2-я о ч е р е д ь»). Так что?
ЗАЙЦЕВА (привстала из-за спин мужиков, покачала головой). Слухаю я вас, мужики, и баб частью. А слова ваши к душе не липнут. Утеряли вы нить с прялки. Щебечете все про про красу стиха, а в мыслю не вникли. За што только вас столичный писатель «белинскими» обругал.
НОСОВ. Точно! Сидим не безголовые, да головы яловые: сколь вымя не трясти – теленка не принести.
ШИТИКОВ. Ты, тетка Пелагея, под зад нас не поддавай. Мысль родить сходу – не ристотели. Стих для слуха мал, а для разбору велик. Мозга на мозгу накладывается, и поначалу так вроде склепывается: жил-был, мол, подох, - стал быть, пер ни к чему. А чую, не так прост этот Шельма.
ТОПОРОВ (смеется). Не «Шельма», а Шелли.
ШИТИКОВ. Нет ш е л ь м а: потому как задумку главную тайно припрятал. Про форму согласен, про мыслю ж пока не бекну. Тут ишо с классовой точки как бы не прошибиться. Делема!
КРЮКОВА. А по мне, так Сашин правый: грусная песня, унылость наводит, руки от дела отшибает. Вроде как вредная для нас…
ШИТИКОВ. Иш ты! Ишо на ликпункте образовывалась и за партейного выскочила. Потому твою голову, Ариша, просветлять начну. Зря что ли Митрофаныч упредил: дескать, ОПТИМИСТ Шелли. Не мог он про одну унылость мыслить. Помотался я по Рассее. В Питере по случаю ремонту в Зимнем разную коллекцию переставлять и шшупать довелось. Роскоши там – жутко! Как сова, слепнешь. А одно душу перемутило. В подвалах обломки хранят всякие. Которую не посмотришь – чистая Азимандия! То голова с носом и ушами отколупанными, то часть пуза или ноги человеческой. Опять же от карниза развалина. Все ржавое, источенное, а видно, что красотишша была непомерная. Возле каждой табля повешена: иде и когда эта древность откопана. Тут тебе и бьет в башку: сколь же в нашей планете азимандиев захоронено! Сколько разной полезности вовсе истлело и пылью образовалось! Вот ты и ответь, Миша, на вопрос свой: от кого же хана?
КРЮКОВ. Я сейчас контрреволюцию сочинять буду. Учат нас как? Что от царя или при царе, - так кувалдой, и амба! В стихе на владыку тоже ярлык повешен: царь он царей. Стал быть, гибель его приветствовать надо. Так с ним же и царство погибло, пустыней стало. Тут и с «Интернационалом» я не согласный. Как это так: «мы старый мир разроем до основанья, а затем»? Кому ж неясно, что боле половины в точности повторить придется…
ШИТИКОВ. Тута не в тот след ступаешь. В гимне классовость жизни и склад взаимности разумляется, а не вещественность материализму. Сбил ты меня с мысли почуянной. Подмогни, Петр Семенович: голова у тебя большая, что в «Руслане» у Пушкина…

(П а у з а )

НОСОВ. Месили, месили, слона слепили, о морде забыли.
ЗУБКОВ. Ладно, морду приставлю. Шел ты, Дмитрий, больше наобум, но верно. Тут Сашин сказал: на блажь, мол, наводит, ни жить, ни работать не стоит. « Не жить» - это его дело; а вот «не работать» - мое. Тут я такое учиню, что Озимандия помогать воскреснет. Прав Шитиков: от оптимизма Шелли толкаться надо. Жить человек предназначен, работать, деянья великие оставлять. А еще должен сохранять их сам от себя…
Так думаю… Люди иные оголтелые, как наверх повыползают, творят невесть что, ничего доброго не оставляя. Сколь таких ганнибалов, македонских, бонапартов в миру перебывало! Человек в буйстве разума не ведает, - вот «пустыни мертвые» и остаются. Шелли смириться с тем, ясно, не мог. Что мы делаем, когда на полях-огородах птицы разбойничают?
ТИТОВ В.А. Пугала пострашней втыкаем.
ЗУБКОВ. Считаю, что стих Шелли и есть пугало для человека: чтобы духом пустынным, загробным пахнуло, и мурашка под кожу заползла. Предупреждение это, красный сигнал на дороге, обращен ко всему Человеку: не балуй перед вечностью, а то и от нас ничего не останется… Прозорливый стих, хоть объезжай наши райкомы и зачитывай … (сильно нахмурился)…
-
(Снова «глубокое молчанье», невеселые коммунаровские думы).
-
ТОПОРОВ (нарушая паузу). Стихотворение это – мое любимое. Но восхищался я в нем, пожалуй, больше формой, а по мысли не пошел дальше этого вот твоего, Дмитрий Сергеевич: «жил-жил, мол, подох - стал быть, пер ни к чему»…
ШИТИКОВ (очень доволен). Превзошли, значит?
ТОПОРОВ. Превзошли…

* * *

Литературные недруги А.Топорова в годы его литературной деятельности в «Майском утре» и грязью обливали, и камнями закидывали дерзкий опыт крестьянской критики, работу – по Ф.Панферову – «исключительно в угоду деревенского идиотизма». При этом не уставали противопоставлять самого А.Топорова «темным», по их мнению, деревенским мужикам и бабам: дескать, навязывает личные вкусы, дескать, не крестьяне говорят, а сам А.Топоров за них.
В сущности же, даже если это и было бы справедливым, то не меняло бы ровным счетом ничего. Кто такой А.Топоров – особенно в начале жизни и работы? Сын крестьянина-бедняка. С четырех лет – в сельском труде. Образование – по сегодняшним меркам – даже не среднее: сельская церковно-приходская школа. Работа учителем – с 1908 по 1930 (год издания книги «Крестьяне о писателях») – почти исключительно сельские школы, да еще с попутным крестьянским трудом. Так что голос самого А.Топорова того времени – это, прежде всего крестьянский голос. Но голос «светлой крестьянской головы». Такими же были и многие критики-коммунары «Майского утра». Да еще и собрались здесь лучшие из породившего коммуну села Верх-Жилино: «светлодумы», политики и романтики, принявшие идею коммунизма в ее неискаженном смысле, воплотившие ее почти до идеала. За плечами у многих – солдатская, партизанская страда, партийный – не по корысти, а по убеждениям - опыт. Неслучайно Адриан Митрофанович всегда подчеркивал, что он учил коммунаров, но еще больше учился у них.
Вспомните приведенный в статье «Второе рождение необыкновенной книги» словесный портрет коммунара Петра Семеновича Зубкова. К той характеристике остается добавить: после 1929 года он с блеском окончил Омскую сельскохозяйственную академию и был назначен на должность директора одного из крупнейших животноводческих совхозов Алтая.
Вот такой «темный мужик»!
Или эта – потешавшая не только «Майское утро», но и все окрестные села «куриная история».
Еще до организации коммуны «Майское утро» в верхжилинской школе одной из самых смышленых учениц Топорова стала 16-летняя редкая красавица Настя (позже Анастасия Сергеевна Носова). Так уж повелось в старину на Руси, либо самым уродливым, либо самым прекрасным женщинам присваивали кличку «колдунья» и настойчиво искали их связь с «нечистой силой». Нечто подобное журавлихинские (Журавлиха - второе название села Верх-Жилино. – И.Т.) темные старухи распустили в деревне относительно Насти. Это ее забавляло, потом стало злить, а в коммуне ей представился случай учинить «кровную месть» над досужими сплетницами.
Никто в Косихинском районе в ту пору знать не знал, ведать не ведал, что такое есть инкубатор. Любознательная и беспокойная Настя упросила, чтобы ее послали в Бийск на специальные инкубаторские курсы. После ее возвращения в коммуне построили небольшой отдельно стоящий домик, из которого на прилегающий к нему просторный выгон в течение всего бесснежного периода высыпали сотни пушистых желтых цыплят, утят и гусят.
В Журавлихе бабы скоро зашептали:
- В «Майском», слышь, Наська-колдунья замест хохлаток цыплят высиживать обучилась. Бают, сотнями из подола выкидывает.
Не вытерпели. Поглазеть на «колдовское чудо» прибыла «делегация» журавлихинских баб-единоличниц. Настя настроилась провести экскурсию на чисто научной основе, да тут ее чуткие уши уловили боязливый шепот:
- Наська – она чертовка, бес ее натаскал. Не заходите, бабоньки – на кур порчу нашлет.
Крестьянки замялись. Тогда Настю занесло.
- А ну! – распахнула она дверь домика. – Кому не любо – прочь иди! А кто хочет цыплят зараз по сотне выпаривать, - в два счета научу.
Перспектива была заманчивой: женщины не устояли и набились в помещение, в котором у дальней стенки стояло сооружение, напоминающее большой, высокий улей. Серьезнейшим образом Настя прочитала следующую короткую лекцию:
- Смотри сюда, - Настя выдвинула один из поддонов, на котором, энергично наскакивая друг на друга, копошилась сотня цыплят. – Наш инкубатор – на тысячу яиц. В нем 10 этажей. Вам рекомендую начать с одного. Берем большой плотный ящик и перевертываем вверх дном. В стенке делаем прорезь и вставляем в нее рамку, подбитую снизу: как у решета, металлической сеткой. Для вывода цыплят загружают рамку яйцами в один слой и вдвигают ее в ящик. Затем – ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО!!! – накрывают устройство сверху обязательно красной материей, как стол в президиуме. После, в течение семи-восьми дней, на ночь каждой хозяйке следует полтора часа посидеть на ящике, а потом накрыть поверх красной материи чем-нибудь теплым. Через названный срок из яиц образуются первосортные советские цыплята…
Диву дался продавец журавлихинской кооперативной лавки, когда на следующий день Настины «курсантки» расхватали всю наличную красную материю.
Самое удивительное, что у одной из них действительно «выпарилась» сотня вполне доброкачественных цыплят. Правда, бойкая изобретательница тут же разболтала секрет освоенного ею чуда:
- Обидели вы, темные, Настю. Она над вами и посмеялась. Но не без прока все ж. Я, по сути, сразу достигла. Замест красной материи и собственного заседания мужний тулуп приспособила, а яйца пухом из подушки пересыпала. Куриную теплоту чтоб исделать, к русской печи кирпичи до нужного свойства грела и под решето подкладывала.
Так сообразительная крестьянка одним разом трех зайцев убила: расшифровала Настину озорную шутку, утвердила научное начало в журавлихинском единоличном птицеводстве и поколебала у сельчан веру в принадлежность прекрасной хозяйки коммунарского инкубатора к «нечистой силе».
Закончим «куриную историю» характеристикой Насти по книге «Крестьяне о писателях»:
«НОСОВА Анастасия Сергеевна. 24 года. Отец – сельский писарь, вышедший из середняцкой среды. Окончила курсы красных учителей школы первой ступени. Училась в пятилетке (раньше – двухклассное училище). Жила два года в Барнауле, «образовалась». Прошла курсы кройки и шитья. В коммуне – активистка. Член партии. Пробует стать селькором. Заведует библиотекой. Простая и симпатичная женщина».
Вот такая «темная баба»!
Короче: Топорову в его главной книге и во всем, написанном после, не было необходимости выдумывать своих героев; его заботой было лишь стремление возможно более точно списать с натуры словесный и духовный мир своих земляков с их «светлой крестьянской головой». Второй заботой было добиться (и он блестяще это сумел), чтобы мир крестьянской души открывался перед ним со всей искренностью, без боязни чем-либо насмешить своего просветителя.

* * *

О б л о м к и д в у х «О з и м а н д и й»

Сначала об одной из них.
Сохранились три «обломка статуи распавшейся», под которой в данном случае подразумеваются погибшие и затерянные рукописи, подготовленные А.Топоровым для издания второй книги «Крестьяне о писателях»: это отзывы о классической литературе и исследовательские очерки Адриана Митрофановича о трансформации духовного мира коммунаров «Майского утра».
О первом «обломке».
В январе 1937 года по звонку В.Вересаева Адриан Митрофанович отвез из Раменского и передал для выставки Пушкинскому комитету библиотеки имени В.И.Ленина подборку отзывов крестьян о произведениях Пушкина…
Прошло 22 года. Как уже упоминалось, в газете «Литература и жизнь» появился небольшой очерк Топорова о спасении жизни А.М. Горького в Николаевской городской больнице (А.М.Горький был избит жителями села Кандыбино, подобран цыганами и полумертвым привезен в больницу). Очерком заинтересовались в Институте мировой литературы им. А.М.Горького. Возникла переписка с сотрудницей института Татьяной Борисовной Дмитриевой. Она-то и обнаружила след отзывов крестьян о произведениях Пушкина, когда-то переданных для выставки. Подборка была отправлена в Ленинград, в Пушкинский дом (Институт русской литературы). По собственной инициативе Т.Дмитриева выехала в Ленинград, разыскала эти материалы, и копию их переслала А.Топорову. Найденный «обломок» двухтомной рукописи открывает собственно отзывы крестьян о литературе во всех – после первого – четырех изданиях книги «Крестьяне о писателях».
О втором «обломке». Это восстановленный Адрианом Митрофановичем по памяти отзыв, в книге «Крестьяне о писателях», вошедший в статью-послесловие:
«… Интересная история вышла у нас со знаменитым стихотворением Фета «Шепот … Робкое дыханье…» Разбор его был для коммунаров самым трудным испытанием их способности ощущать утонченную, «эфирную» поэзию. Моя уверенность в провале «Шепота» была тверда. Но представьте: Фет заворожил «грубые» крестьянские сердца!
- Тут все – человеческое!
- А природа-то как нежно описана!
- И луна, и соловей, ну, все при ночи! Ровно у нас в мае месяце, вон там за баней, над рекой.
- Речка-то! Ишь серебрится… Живая картиночка!
- По себе понимаешь все написанное в стихах.
- Мал золотник, да дорог!
- Ноне так ужо не пишут стихов. Пошто это так?..»
О третьем «обломке». Это как раз запись крестьянских высказываний о стихотворении Шелли на единственном сохранившемся листочке (1-я очередь) и восстановленные Адрианом Митрофановичем (2-я очередь) «философские» размышления коммунаров в канун 1929 года.
Да, мы знаем, что именно этот год был началом гибели первой – личной, непреходящей, дорогой – «ОЗИМАНДИИ» Адриана Митрофановича Топорова.
«От кого же хана»?
Прежде всего, от вдохновленной свыше безжалостной политики образца 1929-1937 годов, подорвавшей начатое в «Майском утре» дело и исключившей возможность опубликования крестьянских отзывов о классической литературе.
Во-вторых, от трагических событий Великой Отечественной войны, уничтоживших в Старом Осколе все рукописи А.Топорова.
В-третьих, от кощунственного отношения Госиздата, безвозвратно затерявшего (или, что вернее всего, уничтожившего, на всякий случай) рукописи репрессированного А.Топорова, переданные туда в 1929 году.
Не менее горькая судьба была и второй «ОЗИМАНДИИ» - самой коммуны «Майское утро». Детище первых лет Советской власти, первых романтических мечтаний верхжилинских крестьян об истинном коммунизме, - прекрасная легенда того времени. Там был свой «царь-царей» - монолитный, не знающий устали в труде и поисках коллектив умниц-коммунаров. Там были свои «великие деянья». Скажем об этом словами краевой газеты «Алтайская правда» (№218 от 19 сентября 1986 года):
«ПОЛЕ «МАЙСКОГО УТРА»
Репортаж с открытия памятного знака первым коммунарам
Косихинского района.*

Пожалуй, никогда еще у кромки этого хлебного поля не собиралось столько людей. Из окрестных сел, из райцентра Косихи, из Барнаула, Новосибирска, Москвы. Они приехали сюда, чтобы почтить память тех, кто на заре новой жизни начал распахивать единоличные межи, преобразовывать алтайскую деревню, сделал первые шаги к социализму…
Говорит, открывая митинг, первый секретарь Косихинского райкома партии В.И.Литвинов:
- Уже в первые годы хозяйствования в коммуне было 400 голов ухоженного скота. Коммунары сдавали высококачественного масла государству больше, чем несколько окрестных деревень, вместе взятых. Водяная мельница, кирпичный заводик, кузница давали хорошую прибыль. А первый инкубатор! А рукотворный пруд с карпами и карасями! Косихинская земля не знала ранее ни помидоров, ни арбузов. Коммунары научились их выращивать. В коллективном труде крепла взаимовыручка, росло доверие друг к другу. Уже не вешали замков на амбары и кладовые. Каждый трудился на совесть.
В жизнь коммунаров входил огромный духовный мир – мир Пушкина, Гоголя, Шекспира… От книги к книге росли кругозор, культура некогда совсем неграмотных людей…»
Торжественно, возвышенно, оптимистично - а в это время «Майское утро» уже было «ОЗИМАНДИЕЙ», и открывавшийся памятный знак у кромки бескрайнего хлебного поля с ярко синими осенними небесами над ним был не более чем «обломком распавшейся статуи».
Пусть о распаде расскажут долгие годы остававшиеся немыми архивные свидетели прошлых лет.
Из автобиографических записок А.Топорова:
«… Год великого перелома был началом конца многих замечательных достижений «Майского утра». Перед этим коммуна в ее свободном развитии доросла до 500 работоспособных членов. В ней строго соблюдался принцип самоуправления…
В кампании ликвидации кулачества как класса на базе сплошной коллективизации «Майское утро» разбухло до 5000 членов, - и это при условии отправки в Нарым многих и многих первых коммунаров – бывших середняков. Совет коммуны сформировали из «рекомендованных райкомом» - как правило, неопытных и неавторитетных новичков».
Из письма А.Топорову бывшего коммунара-критика Якова Матвеевича Ермакова:
«20 января 1961 года.
… Из коммунаров остались только Литняха да я со старухой. Остальные умерли, разъехались… не выжили в северных землях…
В 1930 году в коммуну вступило 150 домохозяйств. После статьи Сталина «Головокружение от успехов» вышло из коммуны 96 домохозяйств. Кошмар был. Забегали по коммуне с газетой в руках Косачев Кузьма, Батовы – два брата, Шаконава Григорий и другие… сделали целую контрреволюцию. Хотели все разгромить, всю коммуну. Я тогда был кладовщиком продовольственного склада. Накатила толпа к складу. Я прибежал к амбару, был в руках ключ для гаек трактора. Во все горло гаркнул:
- Стой! Не трогай вороты!
Сам распахнул их и опять кричу:
- Кто смел, бери, что надо! НУ!!!
Смелого не нашлось.
Повалили все к свиноферме. Погнали с нее свиней. Мы видим, что дело неладно. Взяли винтовки и встретили эту толпу. Борисов Михаил выстрелил в воздух. Погнали свиней назад. А задержали толпу – я, Борисов Михаил, Борисов Андрей, Молодцов Федор…
Так и остановили погром коммуны. После этой кутерьмы коммуну перевели на артель под названием «Красный боец». Потом слились с Пустынью. Сейчас живем в объединенном колхозе: Косиха вся, Малая Лосиха, Койт, Пустынь. А резиденция всей культуры – в Глушинке. Там, правда, одна гармошка…
Вот что хотел сообщить Вам, дорогой друг Адриан Митрофанович. Простите меня, старика, что плохо написал, стар стал, 81 год.
С приветом к Вам – Ермаков».
С.Титов – А.Топорову (19 ноября 1976 года):
«… Нынешним летом с хозяйкой отважились посетить родные места. Скатали в Сибирь. Были в Журавлихе.
Жизнь идет, как должно быть в деревне: трудятся, выполняют планы по поставкам, гонят самогон…
«Майское утро» закончило свое существование. На месте поселка остался бугор, изрытый ямами, разрушившийся скотный двор, стены каменной пекарни, да покинутые две халупы. На заросшем кладбище нет ничего в память коммунаров…»


ЭПИЛОГ

Стоят в глазах распавшиеся каменные стены «Майского утра», покинутый поселок, оставленные за ненадобностью две халупы…
Разве не «ОЗИМАНДИЯ» - тот самый цветущий оазис, о котором в письме Топорову так вспоминала бывшая его жительница Марина Тимофеевна Шитикова:
«… Помню, в 1929 году в селе люди были сильно настроены против коллективизации. На собрании криком и топотом глушили всех, кто выступал за нее. Я попросила слово и сказала, что из коммуны «Майское утро». Сразу послышались переговоры:
- Там-то, говорят, хорошо.
Я рассказала, с каким большим желанием люди работают. Вовремя сдают продукцию государству, и остается в достатке себе. После работы от мал до велика торопятся в школу, где учитель читает газеты и книги. В праздничные дни для коммунаров играет оркестр, и ставятся художественные вечера учениками, а бывает и взрослыми.
Когда я кончила, послышались слова:
- В «Майское» мы хоть сейчас пошли бы…»
«Майское утро», тот самый цветущий оазис, о котором так и напишет А.Топорову секретарь Косихинского райкома партии В.Гостев 26 декабря 1983 года:
«Уважаемый Адриан Митрофанович!
Косихинцы шлют Вам сердечные поздравления!
Люди помнят о Вас и гордятся Вами!
От поселка коммунаров ничего не осталось (потомки не простят этого). На его месте посажены молодые сосенки…»
И законен вопрос коммунаров-критиков на разборе «Озимандии»: «ОТ КОГО ЖЕ ХАНА?». Вопрос, терзающий сердце особенно сейчас, когда по стране то там, то здесь с заколоченными крест на крест ставнями крестьянскими домами стоят хутора, улицы, села, когда всеми высокими инстанциями признано, что страна в кризисе, у последней грани жизнеобеспечения. Но, слава Богу, нет недостатка во все новых и новых программах «преодоления».*
Верить ли им или, как говорил в давнее время коммунар Петр Семенович Зубков, пора объезжать высокие инстанции и зачитывать им «ОЗИМАДИЮ»?..

http://www.sakharov-center.ru/museum/library/unpublishtexts/?t=germantoporov