Сергей Криворотов

Рассказы: 1) Станция Безымянная;
2) "Хронозавры, на место!"

Об авторе

Криворотов Сергей Евгеньевич – врач-кардиолог. Живёт и работает в городе Астрахань. Публиковался в сб. "Фантастика-86" (г. Москва), в журналах "Массаракш! Мир наизнанку" (г. Ростов-на-Дону), в украинских изданиях - "Порог" (г. Кировоград), "Друг читача" (г. Киев). Последние публикации в журналах "Меридиан" (Ганновер, Германия), "Мир фантастики" на CD и DVD, в газете "Наша Канада" (Торонто, Канада), "Шалтай-Болтай"(г. Волгоград), "Крылатый Вестник" (г. Новосибирск), "Техника-молодёжи" и др..
В 2006 году стал серебряным лауреатом Второго Международного конкурса "Золотое перо Руси" в номинации "Сказка".

Станция Безымянная

«На дальней станции сойду…»
Из песни.

Станция Безымянная – вот куда бы поехать, вот что ему надо. Не просто посёлок без названия, а совершенно особенное место. И оно само, и всё, что находится там, не имеет названия. Точно известно только, что там есть и зелёная трава, и тенистые деревья. Просто трава, а не какая-нибудь «люцерна», деревья, а не клёны или дубы. Каждый, шагнув на перрон станции Безымянной, тоже становится безымянным, просто человеком, человеком вообще, а не Васей или Митей в частности. И воздух там особый, на станции Безымянной, просто воздух как воздух, вовсе не смесь сернистого ангидрида с чем-нибудь похуже, взвешенном в азоте, кислороде и двуокиси углерода. Воздух без пыли, просто воздух. И от тех дождей, что идут над станцией Безымянной, не облезет краска на заборах и домах, домах без номеров, с открытыми дверями.
И улыбки у живущих на станции Безымянной тоже безымянные, люди улыбаются там просто так, безо всякой видимой причины, не в силу обстоятельств и не из вежливости, а потому, что им хорошо. И даже облака, разбросанные по небу лёгкими штрихами или тяжелыми клочьями ваты – просто облака, а не «перистые» или «кучевые».
Там говорят друг другу «ты» или вообще ничего не говорят, потому что почти все слова что-то да означают, что-то именуют, а там ничего не надо называть по имени, все понятно и так, без слов, как жест, как протянутая рука с открытой ладонью.
Никто не произносит там трескучих фраз и бьющих по ушам названий. Мнения там не навязывают: ими, если уж возникает такая потребность, просто обмениваются, как рукопожатиями, и от этого они нисколько не теряют своего содержания.
Станция Безымянная – вот куда бы поехать, но она не конечная, можно проскочить, прозевать в мелькании телеграфных столбов или серых буден. И когда вдруг оказывается именно так, поздно нажимать на стоп-кран. Как ему хотелось туда! Виноград там просто виноград, и вино там тоже просто вино, так же, как хлеб, так же, как молоко, и речка там тоже просто речка, как и вода, и рыба в ней тоже просто вода и рыба. Там есть колодцы, в которых вода до того вкусная и холодная, что захватывает дух, когда пьёшь. Синие вечера сменяют летом красные закаты, и падают над станцией Безымянной просто звёзды без названий, обыкновенные звёзды, увидев которые, загадывают желания.
Ночью небо там усыпано звездами, как нигде, и они так красивы, что не нуждаются в названиях, Никому не придёт здесь в голову выделить из этих россыпей семь звёздочек и назвать их «черпаком Большой Медведицы» или сделать ещё что-нибудь столь же нелепое. Вся масса звёзд, драгоценных точек, сверкает над станцией Безымянной в черноте ночи. Запахи смешиваются в ночном воздухе, как мошки под фонарём на перроне, и нельзя, просто невозможно дать какое-то название этому одному запаху станции Безымянной. В общем, эта станция – окно в совершенно другой и все же такой знакомый с детства мир.
Он рвался туда всем своим существом, подозревая, что и другие хотят того же, но не показывают вида.
Конечно же, там действуют те же законы природы, что и повсюду на Земле: направляясь туда, глупо надеяться, что окажешься в невесомости или начнёшь ходить вверх ногами, Сила тяжести там нисколько не меньше и не больше, чем в том месте, где вы находитесь сейчас, масса вещества и энергия сохраняются точно так же, как везде. Но только никому из живущих на станции Безымянной до этого нет совершенно никакого дела. Они живут, просто живут, и их, несмотря на это, никак не назовешь бездельниками. Поехать бы к ним, чтобы жить, как они, пить воду из их колодцев и делать то, что надо для такой жизни, и нисколько не больше.
Там ничего не купишь и не продашь. Вещи там просто вещи, они не утратили своей сущности, хотя на станции Безымянной нет понятия ценности, цены.
Только не надо думать, что булки растут там на деревьях, а куры несут исключительно золотые яйца. Конечно нет, но земля там плодородная и чёрная и не остается в долгу перед теми, кто её обрабатывает.
Но вот что беспокоило его больше прочего: допустим, он даже доберётся до этой станции и не пропустит, не проспит и не прозевает мига стоянки поезда и ее перрона. Вопрос в другом: пустят ли его на станцию Безымянную? Откинет ли проводник подножку и разрешит ли спрыгнуть с поезда? Может быть, она пронесётся мимо сверхскоростного поезда жизни, мигнув тусклыми огоньками в ночи? Но нет, он не вправе так думать, он все же поедет туда, в единственно известное ему место, где каждый перерастает своё «я» и становится Человеком.
Тем страшнее осознать однажды, что ты нисколько не придвинулся к своей цели. Станция Безымянная недосягаемо манит где-то вдали за туманами и тридесятыми землями. А ты даже ещё не в поезде, а в лучшем случае, всего лишь на вокзале. И тогда надо собраться, бросить все и взять билет туда, куда позовёт Её Величество Безымянность. Скоростной экспресс рванёт тебя навстречу цели, а ты будешь в купе пить русский чай с сахаром, считая мелькающие за окном столбы, а то и рассказывать анекдоты молоденькой проводнице. Впрочем, весьма вероятно, что на её месте может оказаться особа более почтенного возраста, по лицу которой трудно будет догадаться, за кого она вас принимает. Как бы то ни было, поезд понесётся вперёд, наматывая со стуком километры на свои железные колёса.
Так он и сделал. Взял билет и сел в поезд. В окне купе поплыл назад, ускоряясь до полного исчезновения, перрон, заполненный лицами и машущими в прощании руками, но для него совершенно пустой – его никто не провожал в этот раз. Сидел, пил сладкий чай и смотрел в окно, вскакивая каждый раз, чтобы узнать, какая станция будет следующей. Понеслись мимо столбы, деревья, потом поползла, развертываясь, степь, принимая в себя ввинчивающийся со скоростью поезд. Когда стемнело, замелькали за окном вспышки огоньков, исчезая позади, словно в прошлом, а зажегшийся ночник излучал ожидание.
На исходе первых суток он рассказал два анекдота проводнице, а на исходе вторых вышел на перрон станции Безымянной. Это была она и не она. Едва он ступил на столько раз снившийся перрон, как двое рабочих, подставив лестницу, полезли снимать вывеску над маленьким вокзалом, и слова «Станция Безымянная» сменились другим, более конкретным названием.
- Ваши документы, - вежливо козырнул подошедший милиционер дежурный по перрону.
- Но почему? – удивился прибывший. – Разве я не приобрел безымянность, ступив на ваш перрон? Разве, эта станция не Безымянная?
- Увы, уже нет.
- Как же так? – беспомощно оглянулся на поезд, уносивший вдаль его ожидания. – Как же может так быть? Значит, все, что рассказывают о вашей станции, неправда?
- Видите ли, - вежливо объяснил милиционер, - всё, что вы знаете о бывшей Безымянной станции – сущая правда. Но слишком уж много нашлось желающих поселиться здесь. С каждым днём поток приезжавших возрастал. Возле станции вырос целый городок, вы можете в том убедиться. И вот количество переросло в качество – станция Безымянная утратила свои необычные свойства и перестала быть Безымянной как раз в момент вашего прибытия. Возможно, вы и есть та последняя капля, переполнившая чашу возможной безымянности этого места. В любом случае нам нужно знать ваше имя, отчество и фамилию. Ведь ими будут названы главная площадь и улица нового города, родившегося с вашим появлением из станции Безымянной.
- Кажется, я всё понял, - вздохнул прибывший, протягивая свои документы, -Скажите, когда будет обратный поезд?
Он посмотрел на молодого парня в милицейской форме, читавшего его документы, на маленький облезлый вокзал, на серое небо над ним, зелень садов, окружавших станцию, не сознавая ещё, что и возвращаться-то никуда не надо, потому что здесь ждало то, от чего он уезжал.
В воздухе повис перестук молотков: на домиках, подступивших к железнодорожному полотну, вешали названия улиц нового города.

«Хронозавры, на место!»

Туман клубился за окном в конусе жёлтого света. Мокрые клочья пожухлой листвы свисали с чёрных ветвей безжизненными обрывками минувшего. Сырость и безветрие как бы физически ощущались через стекло.
Он зевнул, вяло потянулся, продолжая смотреть вниз. Странное безразличие и неодолимая лень не давали встряхнуться, сосредоточиться, заняться делом.
Где-то там, далеко за туманным сумраком вечера не переставали дымить трубы завода по производству Зла. Увенчанные красными предупредительными огнями, словно новогодние ёлки, невидимые отсюда двухсотметровые пальцы уходили в тёмное небо сквозь мглу и ненастье.
Может, всё дело в этом? Когда ветра не было, ничто не мешало вредным эманациям завода достигать узких улочек города, и результат не замедлял проявляться: одно и то же – слабость, сонливость, головная боль. А всякие психоэкологи, инженеры душ человеческих и прочие платные спецы продолжали уверять, что чем больше Зла будет ими создано, тем скорее Добро воцарится в этом мире, ибо Зло и Добро – две стороны одной медали, и одно невозможно без наличия другого и может познаваться в истинной мере только в сравнении с противоположным… Но туманные обоснования необходимости производства не утешали, ведь кому-то приходилось расплачиваться за подобные эксперименты, и хуже всего, что этими кем-то прежде других оказывались дети…
Сегодняшний сумрак, полутени, прячущиеся от настойчивых в своей обличительности фонарей, казались ему особенно необыкновенны, даже зловещи. Тёмный асфальт насторожённо блестел, лишь редкий шелест шин одинокого автомобиля нарушал тишину позднего вечера. Будто совсем иное, тягучее время разлилось над притихшим городом за оконным стеклом.
Вскрикнули внезапно неисправные тормоза, он вздрогнул и посмотрел на улицу. Плоская крыша странного фургона мрачно чернела внизу. Заработал лифт в утробе дома, остановился, клацнула открываемая кабина, с эхом приблизились шаги по лестничной площадке, удивительно слышимые сквозь стены квартиры. Раздался звонок, ещё один, стук в дверь. Странно.
Он встал и вышел в прихожую, сердце тяжело забухало, подкатывая к горлу в тревожном предчувствии. Рывком распахнул дверь – на пороге обрисовались двое в мокро блестящих одинаковых плащах, в глазах стылая усмешка.
- Надо поговорить, - голос вкрадчивый, но одновременно безличный, лишённый теплоты.
Он растерялся, сделал шаг назад, бездумно уступая напору: надо, так надо, ведь видно, что перед ним официальные лица.
- Разрешите?
Деловито протиснулись в прихожую и словно раздвинулись в пространстве, вот уже занимая почти всю квартиру, попробуй, избавься от них! Стоп!
- А документ? – запоздало попытался протестовать.
В глаза тычут какие-то удостоверения, формальность, вроде бы, соблюдена, а, впрочем, откуда ему знать, как должно поступать в подобных случаях? Вот они уже в комнате, глаза из-под надвинутых шляп с любопытством шарят вокруг. Нескромно, нагловато даже как-то. Но, разве, ему до того? Назвали же его фамилию, всё вроде бы верно. Собственно, в чём дело, дорогие товарищи-граждане?
- А ты и не знаешь, будто? – в голосе насмешливая угроза и двусмыс-ленность обвинения, сознание своей власти, непогрешимой правоты силы – как обухом по голове, сиди, мол, и не рыпайся, всё в своё время.
Один из них неловко берёт запылённую пластинку с крышки проигрывателя, скривился, явно с трудом читая:
- Би-тылз…
Второй кивает, и это пригодится. И хотя ничего больше не произносится вслух, он невольно вспоминает нелепое, когда-то слышанное или читаное слово: космополитизм. Пришельцы деловито приступают к книжной полке, будто хозяина и нет вовсе. А он чуть было не предложил вначале им чаю, так, из вежливости, от дурацкого бабушкина воспитания, но вовремя спохватился: да с какой стати! Разве, он их приглашал? Это же обыск, самый настоящий обыск! А ордер? А понятые?
Тот, который пониже ростом, аккуратно положил шляпу на диван и пригладил пятернёй короткую стрижку над бритым затылком. Выступил вперёд квадратный подбородок, несовременное какое-то лицо, совершенно несимпатичное, даже отталкивающее. Заскорузлые пальцы с жёлтыми от никотина ногтями уминают короткую папиросу. И вдруг стоп, глаза застыли, остекленели, расширились. Он смотрит по направлению их взгляда, на стене огромный цветной календарь – кукольного вида мальчуган беспечно мчит на велосипеде столь же игрушечную девчонку.
- Почему? – хрипло удивляется сидящий с папиросой, и второй перестаёт рыться в книгах, вопросительно оборачивается на голос.
Он понимает и смеётся про себя с облегчением, как это он сразу не сообразил! Конечно же, и эти двое, и фургон внизу не из его времени. Неведомо как произошла хронологическая ошибка, может, виноват всё тот же завод по производству Зла и безветренный вечер сегодня. Ведь, на глянцевом плакате рельефно выделяются огромные красные цифры наступающего через два месяца года. Он снова и снова смотрит на непрошеных гостей из прошлого – откуда же ещё! Нелепые хронозавры, болезненно увлечённые своим значительным делом, работники с человеческим материалом… Сейчас он поставит их на место, отправит восвояси…
- Тихо, тихо, без глупостей, - торопливо облизывая губы, предупреждает сидящий. – Следуйте с нами, там разберёмся.
Второй деловито прихватывает какую-то тетрадь, пару книг, давешнюю пластинку с крупной чёрной надписью.
Он натягивает свитер и неосознанно, хотя его никто не понуждает, закладывает руки за спину. Пока он спускается по лестнице меж двух визитёров, происходящее всё больше кажется нереальным. За дверью парадного угрюмо поджидает в клубах погустевшего тумана громада фургона с потушенными фарами. Опять откуда-то из подсознания всплывает название – воронок. Удивления нет. Он даже не протестует. Всё идет, как должно идти, сомнений не возникает, сейчас, вот сейчас его увезут в ночь неизвестные из прошлого, и, может статься, навсегда. Что даёт им такое право? Неужели, лишь маловразумительная корочка с официальными печатями в кармане плаща? Он ступает меж них как лунатик, старательно обходя тускло блестящие лужицы.
Внезапно он слышит окликающий его по имени знакомый голос, такой живой и взволнованный, что прозвучавшая вслух тревога тут же передаётся окружающему пространству. Он поворачивается в тот самый миг, когда всё вокруг треснуло и поползло, акценты света и тени моментально сместились, словно стрелки часов перескочили на невидимом циферблате сразу множество делений. За спиной слышен звук заработавшего мотора, медленно, но ускоряясь. Шуршат тяжёлые шины по отзывчивому асфальту, без него, без него! Он слышит, как фургон удаляется, совсем затихает вдали, но ещё боится посмотреть. Прямо перед ним родное лицо с прядками мокрых волос, изменённое выражением тревоги, но такое реальное и близкое. Всё ясно, её окрик прозвучал как приказ для тех исчадий прошлого, чуть не захвативших его с собой по неведомо чьей ошибке. Она шла к нему, и в этом всё дело! Это его и спасло, исправило противоестественную ситуацию! Он опасливо оглядывается, позади никого, лишь свежие следы покрышек пересекают чёрный глянец с неподвижными отражениями фонарей в редких лужах. Хронозавры исчезли, убрались туда, откуда неведомо как вырвались на короткое время. Только теперь он чувствует, как озяб.
Лифт уже отключён. Обнявшись, они медленно поднимаются по гулкой лестнице в тепло, в ласковый полумрак его комнаты. Он уже не ломает голову над происшедшим, не гадает, может ли подобное повториться. Он не думает больше о том, что где-то в ином времени или измерении сейчас движется мрачный фургон с неутомимым экипажем туда, где не ждут их появления… Он не думает и о том, что завод по производству Зла продолжает свою малопонятную безостановочную деятельность в его же реальности, совсем неподалёку, в этот вечер, как и вчера, и завтра. Ведь, на милом лице рядом, в устремлённых на него глазах не осталось и тени тревоги, только любовь в их кружащей голову глубине, и это кажется ему сейчас самым важным на свете.