Чокнулись стаканами.

Л и к а. Сам Евстигнеев поцеловал мне руку. Незабываемо.

М а р а т. А ты... целовалась когда-нибудь?

Л и к а (не сразу). Я люблю маму и никогда бы ее не огорчила.

М а р а т. У тебя, может, и по поведению пятерки были?

Л и к а. Представь себе. А у тебя?

М а р а т. Выше тройки не поднимался.

Л и к а. Оно и видно.

М а р а т. Значит, ни с кем не целовалась?

Л и к а. Ну, целовалась... один раз.

М а р а т (как-то опешил). А зачем?

Л и к а. Пришлось. (Помолчала.) Ошибка молодости.

М а р а т (погрустнел). Понятно.

Л и к а. Мама пишет, что мне надо эвакуироваться в Москву. Теперь, когда она узнает, что квартиры нашей нет и няня умерла... она наверняка что-нибудь придумает.

М а р а т (помолчал). Ну что ж, поезжай...

Л и к а. А ты... хочешь, чтобы я уехала?

Молчание.

М а р а т (писклявым голосом). О, не оставляй меня одного, Лидия Васильевна. Не уходи, пожалей наших маленьких детей...

Л и к а. Ты дурак...

М а р а т. Конечно. Ты даже не знаешь, какой я дурак. (Серьезно.) Я бы тебе сказал, но я не скажу.

Л и к а. Стемнело. Открой дверцу у печурки.

М а р а т. Тепло уйдет.

Л и к а. Я хочу. Сегодня мой день.

Марат приоткрыл дверцу печурки, комната озарилась дрожащим золотистым светом.

(Негромко.) Потанцуем?

М а р а т. Музыки нет.

Л и к а. И не надо. Мы сами.. Медленный вальс — вот этот... (Запела тихонько.) Знаешь?

М а р а т. Да.

Напевая вальс, они медленно закружились по комнате. Очень далекая стрельба.

Л и к а. Марик...

Они остановились.

Это ужасно, столько горя вокруг — а мы...

М а р а т (тихо). Мы не виноваты.

Снова закружились медленно по комнате. Затем голоса их замолкли.

Они остановились и долго молчат, обнявшись.

Л и к а (задыхаясь от волнения). Марик... Марик...

И Марат поцеловал ее.

Боже мой... Что же теперь будет?

М а р а т (тихо). Я бы тебе сказал... (Шепотом.) Но я не скажу.

Л и к а (улыбнулась, счастливая). Милый... бедный Марат.

Открылась дверь, в комнату, пошатываясь, вошел Леонидик. Ничего не видя, он сделал шаг к огню

и тяжело повалился на пол. Лика и Марат молча бросились к нему.

Л е о н и д и к (бессвязно). Растопочка... Хорошая растопочка...

21 АПРЕЛЯ

Прошла неделя. В комнате появился самодельный топчан, на нем они и устроили Леонидика.

Еще один день апреля шел к концу — за окном закат.

Л и к а (на пороге). Он спит?

М а р а т (он сидел возле Леонидика). Ага. Чего ты так поздно?

Л и к а. В отряде задержали. Ты покормил его?

М а р а т. Сразу, как вернулся, подогрел кашу. Он какой-то смурной — страшно боится больницы. А почему — неизвестно. Какой-то он чудак.

Л и к а. Чудак?

М а р а т. Ну да, любопытный тип. Обидно, правда, что он съел всю твою посылку, но, с другой стороны, он выздоравливает.

Л и к а. Я ведь сначала была убеждена, что у него воспаление легких. Теперь ясно, что это была простуда — воспаления он бы не вынес.

М а р а т. Да, его было здорово жалко. Я ведь насмотрелся, как люди умирают. А этот был какой-то симпатичный.

Л и к а. Все дело в том, что он ни на кого не похож. Все люди на кого-нибудь похожи. А этот ни на кого.

М а р а т. А я на кого похож?

Л и к а (подумала). Ты похож на всех сразу.

М а р а т. Ай да я.

Л и к а. Нет, все-таки я не зря докторская дочка — за неделю вылечила его. Ты, правда, мне замечательно помогал.

М а р а т. А я вообще замечательная личность. Похож на всех сразу. Не так-то просто.

Л и к а. А интересно, почему его так смешно зовут — Леонидик.

Л е о н и д и к (открыл глаза). Он и сам иногда думает — почему?

Л и к а. Ты не спал?

Л е о н и д и к. Действительно забавно — Леонидик. (Усмехнулся.) Мамы способны на все. (Помолчал.) Твоя мать жива, Марат?

М а р а т. Нет. (Улыбнулся.) А я и не видел ее никогда.

Л и к а. Просто ужасно, как ты говоришь.

Л е о н и д и к. Почему? Марат мужчина и любит отца.

Л и к а. Вы какие-то сумасшедшие оба.

Л е о н и д и к. Мы не сумасшедшие. Мы просто всего нагляделись. Всего.

М а р а т. Слушай... ты успокойся. Тебе еще вредно приходить в отчаяние.

Л е о н и д и к. Леонидик... бесспорно смешно. (Не сразу.) Вы помолчите немножко, я кое-что вам расскажу. К тому же он съел вашу посылку, как сказал опечаленный Марат, — и теперь вы самые близкие ему люди. А эту историю мне надо кому-то рассказать... с ней бывает невесело одному. (Помолчал.) Я очень любил свою мать. Неимоверно. Отец был занятой человек, вечно пропадал на работе, и все его постоянно хвалили. Кажется, один я не знал, чем же он все-таки хорош. Правда, каждое воскресенье от двух до четырех он старательно беседовал со мной, только... в его представлении мне всегда было года на три меньше... (Задумался.) Он умер пять лет назад, в день моего рождения — мне в тот день исполнилось двенадцать. На кладбище собралось много народу, и все называли его замечательным человеком. Может быть. Не спорю. Но он умер, а в моей жизни ничего не изменилось... Только обеды стали победнее. (Улыбнулся вдруг.) А мама была для меня всем — веселая, смешная, добрая. Мы всюду ходили с ней вместе, как обезьянки-неразлучники. А потом появился человек... один человек... И она просто забыла меня — понимаете? Ну зачем!.. Не такой уж он был молодой, совсем некрасивый, все время пел ей песни тихонечко... И по вечерам я слышал, как они танцевали в соседней комнате... вдвоем! Когда началась война, его в армию не взяли... Куда там — он такой близорукий: кота от собаки не мог отличить. Хорошо хоть он не очень был нудный — все-таки не слишком паниковал во время бомбежек. Начался голод... Я видел, как они становились все слабее и слабее, к Новому году совсем отощали. (Резко.) Слушайте, что я вам скажу: мне было их жалко, и все-таки я не мог им забыть... (Торопливо.) Как-то раз, когда дело стало совсем уже плохо, я увидел, что она подсунула ему часть своего хлеба. Он ничего не заметил и съел его. С каждым днем она слабела все больше. Но он ведь был близорук и не замечал разницы в порциях. Но я-то видел!.. Даже когда она умирала, она смотрела в его сторону... Хотя последние слова сказала все-таки мне: «Ты следи за ним, Леонидик»... (Помолчал.) Раньше он не очень-то обращал на меня внимание, а теперь все вдруг изменилось; он стал рассказывать мне разные истории из своей жизни и о том, как ему невесело жилось, пока он ее не встретил. Он даже иногда пел мне тихонько те самые песни, которые пел ей, и рассказывал, что в молодости был душой самодеятельности и его чем-то премировали. Однажды он долго глядел на меня и вдруг сказал: «Ты удивительно похож на нее, Леонидик». Вот с того дня он и начал подсовывать мне свой хлеб, — я, конечно, не брал, но он никак не хотел успокоиться и здорово радовался, когда ему удавалось провести меня. Я понимаю, я обязан был все простить им... Я был должен полюбить этого человека, но я не мог!.. И только перед самой смертью он вдруг понял все и попросил прощения... И когда он умер, я заплакал, хотя так и не забыл ему... не мог. Не могу.

Он долго молчал, и они смотрели на него.

Видите, как я узнал, что такое любовь.

Л и к а (негромко). Но ведь это действительно была любовь. Прекрасная любовь.

Л е о н и д и к. И только я один никогда этого не пойму.

М а р а т. Странный ты парень. Зачем ты все это рассказал?

Л е о н и д и к. Не знаю. Иногда ему бывает страшно. А теперь эту историю знаете и вы. (Улыбнулся.) Может быть, ему легче будет?

Л и к а (задумчиво). Человек всегда должен всем жертвовать для другого.

М а р а т. Ну, это не факт.

Л е о н и д и к (Лике). Почему ты молчишь?

Л и к а (негромко). Не могу забыть твой рассказ.

М а р а т. Кукареку.

Л и к а (словно очнувшись). Что?

М а р а т. Проехали.

Молчание.

Л и к а. Кем бы ты хотел быть, Леонидик?

Л е о н и д и к (улыбнулся). Сочинителем стихов.

Л и к а. Поэтом?

Л е о н и д и к. Ну... это слишком шикарно звучит.

Л и к а. А ты, Марик?

М а р а т. Укротителем львов.

Л и к а (удивленно). Ты шутишь?..

М а р а т. Поглядите-ка сюда... (Поставил на пол два полена и положил на них доску.) Строить мосты! (Вспыхнув.) Соединять берега, понимаете? Разве не интересно, Лика?

Л и к а. Может быть... (Леонидику.) Мама всегда хотела, чтобы я стала врачом... И я с детства решила — буду! Но не просто врачом — вот он приходит в белом халате и в галошах и всем ставит градусники — нет! Врачом-исследователем... Первооткрывателем, понимаешь?

Л е о н и д и к. Конечно.

М а р а т (писклявым голосом). Маму надо слушаться. Только плохие девочки не слушаются маму.

Л е о н и д и к. Вот что — помолчи, пожалуйста.

М а р а т (прогнусавил). Мама, я хочу на горшочек...

Л и к а (подошла к Марату). Захотел получить пощечину?

М а р а т (неожиданно покорно). Пора спать. (Лег на свой диванчик.) Разговаривайте потише. Мне завтра на работу рано.

Л е о н и д и к (задумчиво). Все-таки труднее всего понять самого себя.

Л и к а (с интересом). Ты думаешь?

Далекий артиллерийский залп.

29 АПРЕЛЯ

Тусклый, ветреный весенний день. В комнату с улицы вошли Лика и Леонидик.

Л е о н и д и к. Устала?

Л и к а. Ужасно. (Оглядела комнату.) Марат не приходил?

Л е о н и д и к. Вернется. Ты сводку сегодня слушала? По-моему, на юге мы готовим... нечто.

Л и к а. Если бы и у нас!.. Прорыв блокады — знаешь, сколько раз я его во сне видела?..

Л е о н и д и к (очень ласково). Отдохни... У тебя была нелегкая работа сегодня.

Л и к а. Невеселая — так будет вернее. (Легла на тахту.) Мне только одно страшно — мы ко всему привыкли... привыкли.

Л е о н и д и к. Что ж... Это поможет нам.

Л и к а. Где?

Л е о н и д и к. На войне.

Л и к а (вдруг удивилась). Ты уйдешь на фронт?

Л е о н и д и к. Осенью нас, наверно, призовут — мы ведь с Маратом одного года.

Л и к а (усмехнулась). А вдруг ее никогда не будет... осени?

Л е о н и д и к (задумчиво). Ее можно и не дожидаться.

Л и к а (поглядела на него). Что ты задумал?

Л е о н и д и к. Пустяки. Пользуюсь своим бедственным положением и ни о чем не думаю. Он ведь всего второй день на воздухе. Сидел на уцелевшей скамеечке и смотрел, как вы убирали двор, выносили мертвых. (Помолчал.) Мы возьмем мебель из соседней квартиры?

Л и к а. Я не хочу. Обойдемся. (Вдруг вскрикнула.) Где Марат?

Л е о н и д и к. Вечером обстреливали центр — он мог заночевать у кого-нибудь.

Л и к а (взволнованно). У кого?

Л е о н и д и к. Он же не один ремонтирует водопровод — у него друзья там... Помнишь, он рассказывал: какой-то легендарный Юра Шейкин и совершенно необыкновенная Света Карцева.

Л и к а. Света... Светлана. Назвать девушку, как завод!

Л е о н и д и к (улыбнулся). Ты что шумишь?

Л и к а (вскочила с тахты). Остался, видите ли, ночевать... Воображаю! Ты просто не знаешь этого Евстигнеева!.. К тому же врун... Врет, врет! — каждую минуту... Как-то приносит триста грамм пшена. Я спрашиваю — откуда? Он говорит: девочка в прорубь упала, я ее спас, родители отблагодарили. А потом выясняется — никакой он девочки не спасал, а просто выменял крупу на свою меховую шапку... И это не все, ты еще ужаснешься, Леонидик!..

Л е о н и д и к. Хорошо, ужаснусь. Но не сейчас. Как-нибудь попозже, ладно?

Л и к а (рассердилась). Тебе что, неинтересно про Марата?

Л е о н и д и к. Интересно, но не всегда.

Л и к а (неодобрительно). Ты какой-то замкнутый... (С некоторым интересом.) Слушай, а ты действительно пишешь стихи?

Л е о н и д и к (улыбнулся). Делаю попытки.

Л и к а. Прочти.

Л е о н и д и к. Они плохие. Ни к черту не годятся.

Л и к а (с сомнением). Ты просто красуешься.

Л е о н и д и к. Нет.

Л и к а (удивилась). Зачем же ты их пишешь?

Л е о н и д и к. Надежда не оставляет — а вдруг напишу хорошие.

Л и к а (фыркнула). Ты смешной...

Л е о н и д и к. Можно умереть с хохоту.

Л и к а. А чем щеку так измазал? Дай-ка вытру... вот наслюнявлю платок и... (Засмеялась.) Так всегда с малышами...

В комнату вошел Марат.

А глаза-то у тебя какие синие, вот это синие так синие!

М а р а т (писклявым голоском). Синие-пресиние.

Л и к а. Маратик!

М а р а т. Никто иной.

Л е о н и д и к (весело). Я же говорил — вернется.

Л и к а. А что у тебя с рукой? (Вскрикнула.) Ты ранен?

М а р а т (небрежно). Было дело.

Л и к а. Какое?

М а р а т. Ладно, замнем.

Л е о н и д и к. Мог бы и не так грубо... Лика о тебе весь день беспокоилась.

М а р а т. Делает честь. Отзывчивая девушка. Салям алейкум.

Л и к а. Ты что болтаешь?

М а р а т. Я-то не болтаю... (Обернулся к ним, резко.) Немецкого парашютиста в плен взял.

Л е о н и д и к. Ты?

М а р а т. Нас вчера вместо водопровода в район Кировского завода отправили, на оборонительные укрепления... Там прохудилось кой-чего. Ну, к вечеру мы все чин чином подняли на должную высоту, а тут обстрел начался... Мы в укрытиях и заночевали. Ночью проснулся, дай, думаю, погляжу, чем кто дышит. Вышел — темнотища, дождик накрапывает... И вдруг вижу, неясно так — человек ползет к разрушенному дому. Я за ним — стой, гад!.. Он сопротивляться: ножом по руке полоснул. Не помогло. Обезоружил и после короткой борьбы сдал подоспевшим бойцам.

Л и к а (погладила его забинтованную руку). Ты... настоящий человек, Марат.

Л е о н и д и к. Молодец. Тут уж ничего не скажешь. Завидую... Евстигнейкин. (Внимательно поглядел на них и медленно вышел из комнаты.)

Л и к а (тихонько). Я так за тебя волновалась.

М а р а т (вдруг с нежностью). Правда?

Л и к а. Ты совсем другой стал, Марат, не такой, как прежде... Ты куда-то от меня уходишь. Не уходи... Вспомни, как нам хорошо было.

М а р а т. А я все время помню. (Долгое молчание.) Это не я, это ты уходишь... Мне даже иногда кажется — ты совсем ушла.

Л и к а (тихо). Нет... (Очень нежно.) Я здесь, Марик. (Поглядела на него.) Что ты?..

М а р а т (яростно). Ой, ненавижу себя... Жалкий человек.

Л и к а (недоумевая). Почему?

М а р а т. Ладно... к черту! (Прошелся по комнате.) А теперь слушай: с отрядом надо распрощаться; ты способна на большее. Я говорил о тебе в госпитале; пойдешь туда работать сиделкой...

Л и к а. Тебе когда перевязку делали?

М а р а т. На рассвете.

Л и к а. Я сделаю новую.

М а р а т. Ни к чему. Учти — в госпитале работа такая, что наплачешься. Но надо. Надо, поняла?

Л и к а. Я все-таки перевяжу тебе руку. У меня индивидуальный пакет есть... нам в отряде дали.

М а р а т. Не хочу — ясно? Поработаешь месяц-другой сиделкой — сдашь на медсестру. И людям добро, и ты не в убытке. Согласна?

Л и к а. Да... Рану промывать надо. Обязательно, Марик... (Берет его руку.)

М а р а т. Не смей, тебе говорят!..

Л и к а. Но я умею. Нас в отряде всему научили. Я просто красиво тебе все сделаю, увидишь.

М а р а т (вдруг как-то сник). Ладно...

Вернулся Леонидик, остановился в дверях.

Л и к а. А теперь не шевелись. Тихонько сиди. (Осторожно стала разбинтовывать повязку.) А немец был сильный?

М а р а т. Да.

Л и к а. Очень большой?

М а р а т. Обыкновенный.

Лика сняла повязку и долго смотрела на его руку.

(Неуверенно.) Немец был — будь здоров.

Лика обернулась, увидела Леонидика.

Л и к а. Какая рана глубокая... Сейчас я ее промою. Вот так... (Поглядела в глаза Марату.) Что... больно?

М а р а т (тихо). Очень.

Л и к а (начала бинтовать ему руку). Пройдет.

Л е о н и д и к (подошел к Марату, легонько ударил его по плечу). Терпи, брат...

Л и к а (резко). Не трогай его.

4 МАЯ

Солнечный светлый день. В комнате одна Лика, она стирала какую-то мелочь.

Вошел Марат — возникло неловкое молчание.

М а р а т (не то робко, не то нагло). Привет!

Л и к а. Утром мы виделись.

М а р а т. Тонко замечено. (Помолчал.) Где Леонидик?

Л и к а. Вышел погулять. С завтрашнего дня врач разрешил ему работать.

М а р а т. Ай да врач. Ай да Леонидик. Ай да мы, которым он обязан.

Лика тоскливо вздохнула.

Мне заткнуться?

Л и к а. Как хочешь.

М а р а т. В госпитале была?

Л и к а. Обойдусь и без добрых советов. (Почти равнодушно.) Почему так рано явился?

М а р а т. Объявили всеобщий перекур.

Л и к а. Неужели тебе не надоело ломаться?

М а р а т (робко). Ну, посмотри на меня.

Л и к а (не отрываясь от дела). Зачем?

М а р а т (тихо). Шестой день ты на меня не смотришь.

Л и к а. Может быть, ты снова вытащил девочку из проруби?.. Или поймал еще одного парашютиста?

М а р а т (резко). Четверых! (Сжав кулаки, опустил голову.)

Л и к а. И ты мог так глумиться... Вокруг столько горя, рядом умирают дети, а ты мог... (Резко.) Говори правду, что у тебя за царапина на руке?

М а р а т (не сразу). Поскользнулся и упал на моток колючей проволоки.

Л и к а (вдруг успокоилась). Все-таки в отряде меня научили чему-то. Проволока. Я сразу догадалась. (Помолчала.) Хорошо еще, что тебе залили ранку йодом — могло случиться заражение. (Посмотрела на него с чуть преувеличенным сожалением.) Бедный мальчик...

М а р а т. Лика...

Л и к а. Замолчи! Мне было стыдно за тебя перед Леонидиком, и я соврала: «Какая глубокая рана...» Вспомнить противно! А ты молчал, ты все еще надеялся, что я тебе поверю. (И вдруг сказала тихо, почти жалобно.) Ты не мог бы так поступить, если бы хоть чуточку меня... (Вспыхнула.) Почему ты смеешься?

М а р а т (яростно). Кто тебе сказал, что я смеюсь?..

Л и к а. Отойди! Ты даже представить себе не можешь, как я тебя презираю.

М а р а т (тихо). Презираешь?

Л и к а. Да. И кончено с этим. Кончено навсегда!

М а р а т (почти про себя). А вот тут ты не ошиблась.

Л и к а (обернулась). Что ты сказал?

М а р а т. Проехало.

Лика взяла корыто, в котором она стирала белье, и вышла из комнаты. Марат достал свой чемоданчик и начал торопливо укладывать в него какие-то несложные пустяковины. Оглянулся, положил на чемоданчик клочок бумаги и стал быстро писать что-то.

Л е о н и д и к (вошел, увидел Марата). Ты что так рано? (Подошел к нему.) Еще два маршрута трамвайных пустили...

М а р а т (продолжая писать). Имеет место.

Л е о н и д и к. А в соседнем доме заработал водопровод. Твоих рук дело?

М а р а т. А ну, встань на солнышко — погляжу я на тебя. Эх ты, синеглазик, Леонидик... (Писклявым голосом.) «Синий-синий, презеленый, красный шар»... (Неожиданно обнял его. Подошел к Ликиному диванчику, положил ей на подушку записку.) Передашь! (Взял чемоданчик и почти побежал к выходу.)

Л е о н и д и к (обеспокоенно). Куда ты, Марат?

М а р а т (с веселой яростью). В баню!

В комнату вернулась Лика, Марат скрылся за дверью.

Л и к а. Куда он побежал?

Л е о н и д и к. Все-таки он странный малый... В баню... Врет, конечно.

Лика помолчала немножко и горько заплакала.

Что ты, Лика... Не надо... Не надо, милая...

Л и к а (взяла его за руку). Слушай... Слушай, Леонидик... (Тихо.) Я его, может быть, люблю.

Л е о н и д и к (не сразу). Мне ты могла бы не говорить об этом.

Л и к а. Он постоянно врет... Ведь он придумал эту историю с парашютистом — на руке просто царапина... Я скрывала от тебя, мне было стыдно за Марата, но больше я не могу — поговори с ним. Ты самый близкий нам человек, Леонидик.

Л е о н и д и к (неожиданно). Дураки вы! (Неуверенно.) В момент, когда вокруг происходит величайшая трагедия... (Разозлился на себя.) Во всяком случае, все это крайне несерьезно. Вы еще дети.

Л и к а (вскрикнула). Дети?.. Кто тебе сказал это?

Л е о н и д и к (помолчал). Он оставил записку... вот.

Л и к а (вытерла слезы). Ну, что еще сочинил враль несчастный? «Тебе и Леонидику». Это нам обоим. (Передала ему записку.) Читай.

Л е о н и д и к. «Ну что ж, это верно: я не поймал парашютиста. Но зато познакомился с майором Артемовым. Стоящий человек. И мы с ним хорошо поговорили в ту ночь. Очень мне надо дожидаться осени и призыва. Все уже сговорено, и я прощаюсь с вами. Буду мстить и мстить. Даю слово, вы услышите обо мне. Будь здорова, Лика, и ты не унывай, Леонидик. Завтра же в госпиталь, Лика! Завтра же! Все».

Л и к а. Марик... (Взяла записку, поглядела на нее.) Нет, он врет... он все врет! Я не верю, сейчас он вернется обратно...

Л е о н и д и к. На этот раз он не соврал.

Л и к а. Откуда ты знаешь?

Л е о н и д и к. Просто он стал сегодня мужчиной. (Улыбнулся.) С каждым так бывает.

Л и к а. Ты... тоже хочешь уйти?

Л е о н и д и к. Он ведь ушел? (Мягко.) Он не оставил мне другого выхода, видишь ли.

Очень далекий артиллерийский выстрел.

Л и к а. Боже мой!

Л е о н и д и к. Что ты испугалась? Это далеко.

Л и к а. Теперь каждый выстрел будет направлен в него... только в него.

Л е о н и д и к. Он счастливый...

Занавес

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

27 МАРТА 1946 ГОДА

Все та же комната, но узнать ее стало нелегко — ведь война кончилась и жизнь снова вошла в свою мирную колею.

Вечерний час. Лика, двадцатилетняя, самостоятельная девушка, с удобством сидела на тахте, вокруг нее были разложены учебники, институтские записки.

Негромко зазвучало радио. Диктор излагал сведения, касающиеся мартовских дней 1946 года. Зазвонил телефон.

Лика умерила радио, сняла трубку.

Л и к а. Да, я слушаю... (После паузы.) Ого, какое внушительное молчание. Интересно, будет ли оно нарушено? Откликнитесь... (Вскрикнула.) Что?.. Это ты?.. Наконец-то... Когда ты приехал?.. Конечно, жду; я еще вчера получила телеграмму... Странно? Чему я должна удивляться?.. Четыре года не виделись, ты приехал с того света и стоишь почему-то внизу, и мы говорим по телефону!.. Сейчас же поднимайся наверх. Лифт теперь работает... (Опустила трубку, вскочила с тахты, в волнении прошлась по комнате. Засмеялась вдруг и погрустнела и посмотрелась в маленькое зеркальце. Попробовала навести порядок в комнате, — но тут услышала звонок. Быстро вышла и через мгновение вернулась и сказала, оглянувшись на дверь.) Ну, входи же...

В комнату вошел Леонидик, в солдатской шинели, повзрослевший, изменившийся.

Л е о н и д и к. Погоди... (Молча подошел к креслу, сел, закрыл глаза рукой.)

Л и к а. Ты что молчишь?

Л е о н и д и к (открыл глаза, улыбнулся). Вот об этой минуте я и мечтал четыре года. (Встал с кресла.) Можно, я тебя поцелую?

Лика порывисто поцеловала его.

(Оглянулся.) Как здесь изменилось все... Вот тут стоял мой топчанчик, а здесь наша печурка...

Л и к а. Что же ты шинель не снимаешь?

Л е о н и д и к. Видишь ли... У него это не слишком ловко получается. (С некоторым трудом снял с себя шинель, и Лика поняла, что вместо левой руки у него протез.) Вон какая история.

Л и к а (почему-то улыбнулась). Ладно. Война. Так полагается.

Л е о н и д и к. Конечно. (Тоже улыбнулся.) Собственно, из-за этого он и мямлил тебе что-то по телефону... Не хотелось пугать.

Л и к а. Господи, то ли я еще видела. Тебе просто повезло.

Л е о н и д и к. Не совсем. Я потерял ее в Хайларе за неделю до капитуляции. Было немножко обидно. (Словно оправдываясь.) Я ведь писал, что был ранен. И из Маньчжурии и из Хабаровска... (Смущенно.) Ну, а в подробности не хотелось вдаваться.

Л и к а. Я понимаю.

Л е о н и д и к (засмеялся вдруг). Слушай, неужели я вернулся? Взял да и вернулся?..

Л и к а (тоже засмеялась). Ты вернулся — честное слово!..

Л е о н и д и к. Когда сегодня утром он увидел Невский и там вдали Адмиралтейскую иглу... и это, единственное в мире, ленинградское небо... (Смешался.) Я смешно говорю?

Л и к а. Вовсе нет... (Тихо.) Я все понимаю.

Л е о н и д и к (сунул ей сверток). Это тебе.

Л и к а. Туфельки?..

Л е о н и д и к. Домашние, японские... Правда, смешные? И совершенно удивительный гребень.

Л и к а (примерила гребень перед зеркалом). Ух ты, на Кармен похожа!.. (Обернулась к Леонидику.) Спасибо... Ты внимательный, замечательный и удивительный. Чаю хочешь?

Л е о н и д и к. Мечтаю.

Л и к а (включила электрический чайник). Тогда жди.

Они сидели и смотрели друг на друга.

Л е о н и д и к. Ну, говори...

Л и к а. О чем?

Л е о н и д и к. Как жила. Что было.

Л и к а. А я иногда думаю: чего же не было? Пожалуй, все было. (Помолчала.) Да ведь ты из писем моих знаешь... После того как вы в армию ушли, я узнала о смерти мамы... Об отъезде уж и речи быть не могло — пошла в госпиталь... Да и куда ехать? Так и жила — училась, работала... Ну, обстрелы, конечно, очень мешали. (Улыбнулась.) Так и жила.

Л е о н и д и к. А сейчас?

Л и к а. На втором курсе медицинского.

Л е о н и д и к. Словом, исполнение всех желаний?

Л и к а (помедлила). Не всех.

Л е о н и д и к (неуверенно). Старайся.

Л и к а (усмехнулась). Не от нас зависит.

Л е о н и д и к. Нет. Все будет хорошо.

Л и к а. Думаешь?

Л е о н и д и к. Уверен. (Погладил ее руку чуть дольше, чем надо бы.)

Л и к а. Чайник вскипел.

Л е о н и д и к. Молодец.

Л и к а. Кто?

Л е о н и д и к. Чайник. Вовремя вскипел.

Молчание.

Л и к а (занялась чаем). Где ты остановился?

Л е о н и д и к. У двоюродного брата. Он еще весной из эвакуации вернулся. Это что за варенье?

Л и к а. Айва.

Л е о н и д и к. Мы с ним непохожие. Уживемся вряд ли. (Весело.) В сущности, ты осталась у меня одна. Одна на всем свете.

Л и к а. Одна?

Л е о н и д и к. Ты и Марат. Нас трое. То, что было тогда, весной сорок второго, не забудется. Правда?

Л и к а. Правда.

Они молчат, погруженные в воспоминания.

Л е о н и д и к. Хорошее варенье.

Л и к а. Положить еще?

Л е о н и д и к. Клади... Помнишь, как я съел мед, который тебе прислала мама?

Л и к а (улыбнулась). Марат страшно горевал.

Л е о н и д и к. Он только такой вид делал, а сам все время меня подкармливал... Смешной Марат. (Поглядел на нее.)

Л и к а. Да. (Не сразу.) Что ты намерен делать дальше?

Л е о н и д и к. Ему это еще не совсем ясно.

Л и к а. А все же?

Л е о н и д и к. Есть возможность устроиться в газете. Три года фронтовой журналистики — не пустяк. Но газета — это только плацдарм. Он, видишь ли, привез чемодан стихов...

Л и к а. И как, попадаются нынче хорошие?

Л е о н и д и к. Хорошие — еще нет. Сносные — стали попадаться.

Л и к а. И то хлеб.

Л е о н и д и к. Я съем всю твою айву.

Л и к а. Нам не жалко, ешь, газетная крыса.

Л е о н и д и к. Э, нет, первый год он был на передовой. Удивительно его тогда щадила война, удивительно. У него ведь и друзья тогда были, но в живых осталось... Да, ему всегда замечательно везло, даже когда он попал в эту комнату. Увидел тебя и съел твою посылку.

Л и к а. А теперь тебе не везет?

Л е о н и д и к. Пожалуй, везет и теперь. Видишь, как всегда, все у тебя съел. (Показал на протез.) Ему только раз не повезло.

Л и к а (негромко). Как это случилось?

Л е о н и д и к. Задержал парашютиста.

Л и к а. Ты смеешься?

Л е о н и д и к. Честное слово.

Л и к а (усмехнулась). Забавно — если это правда.

Л е о н и д и к (не сразу). Он по-прежнему не пишет?

Л и к а. Нет. За все эти годы я получила от него три поздравления. Он отправлял их в день моего рождения. В сорок третьем году, в сорок четвертом и в сорок пятом...

Л е о н и д и к. И это были только поздравления? Он не давал своего адреса?

Л и к а. Нет. (В голосе ее прорвалось отчаяние.) Нет!.. (Помолчала.) Налить еще чаю?

Л е о н и д и к. Он прикончил айву.

Л и к а. Грызи баранки.

Л е о н и д и к. Ладно, наливай... (Попробовал баранку.) Однако... (Постучал баранкой о стол.) Ну и ну.

Л и к а. С чаем сойдут. (Порывисто взяла его за руку.) Леонидик!.. (С надеждой.) Ты думаешь... он жив?

Л е о н и д и к (улыбнулся). Вероятно, мы узнаем об этом в день твоего рождения — через две недели... должно прийти поздравление.

Л и к а. Он не мог забыть нас... правда?

Л е о н и д и к (твердо). Он не смел.

Л и к а (вдруг спокойно, с какой-то уверенностью). Его убили.

Л е о н и д и к. Он просто чудак. (Не сразу.) Баранки несъедобны абсолютно.

Л и к а. Значит, не понравился тебе двоюродный?

Л е о н и д и к. Не понравился. Честолюбием не обладает.

Л и к а. Это большой порок?

Л е о н и д и к. Немалый, на мой взгляд.

Л и к а. Оставайся у меня... по старой памяти. Как-нибудь перегородимся.

Л е о н и д и к (засмеялся, подошел к ней, поцеловал в висок). Спасибо... Не те времена.

Л и к а. Ты уходишь?

Л е о н и д и к. Чай выпит, айва съедена, баранки несъедобны...

Л и к а (серьезно). Ты дурак?

Л е о н и д и к (подумал). Да.

Л и к а. А завтра придешь?

Л е о н и д и к. Если надо.

Л и к а. Мне надо.

Л е о н и д и к. Тогда приду. (Решился надеть на себя шинель, но это не сразу удалось ему.)

Л и к а. Я помогу.

Л е о н и д и к (резко). Нет.

Л и к а. Почему?

Л е о н и д и к. Он все должен делать сам. (Улыбнулся.) Иначе ему крышка.

Л и к а. Ого.

Л е о н и д и к. Виктория! — шинель надета. (Двинулся к двери.)

Л и к а . Странно, правда?.. Мы так и не рассказали ничего друг другу.

Л е о н и д и к. Ты думаешь?

Они снова помолчали.

До завтра. (Быстро уходит.)

17 АПРЕЛЯ

День кончался, но комната была еще полна весенним солнцем. Леонидик уютно уселся на подоконнике, почитывая книгу.

Л и к а (вошла в комнату). Здрасте.

Л е о н и д и к. К ответу! Опоздала на сорок минут!

Л и к а. Происходило общее собрание. (Недоуменно, но весело.) А как ты здесь очутился?

Л е о н и д и к. За эти три недели я стал необычайно популярен в квартире. Учти, теперь соседи впустят меня даже ночью.

Л и к а. А ты тип, оказывается.

Л е о н и д и к. Любимец публики! Пленил всех твоих старушек. Тетя Муся даже спросила, скоро ли я тут пропишусь.

Л и к а (перестала улыбаться). А что ты ей ответил?

Л е о н и д и к (помедлив). Сказал, что справки на эту тему выдаешь ты.

Л и к а. Это не самая лучшая твоя шутка.

Л е о н и д и к (помрачнел). Прости.

Л и к а. Ты взял билеты в кино?

Л е о н и д и к. На девять в «Титан», как условились.

Л и к а. Ты молодец.

Л е о н и д и к. Не совсем в этом уверен.

Л и к а (тихо). Не надо сердиться. Ладно?

Л е о н и д и к. Он и не сердится. Но у него чертовски трудное положение.

Л и к а (слабо улыбнулась). Не стоит об этом.

Л е о н и д и к. Ладно... можно и о другом. Ты права. Ужасно права. У меня, кстати, есть идея... Поужинаем перед кино в каком-нибудь не слишком захудалом ресторанчике.

Л и к а. Шикарное предложение. Тебе, кстати, не кажется, что ты пьешь больше, чем это полагается по норме?

Л е о н и д и к (серьезно). Видишь ли, если считать, что я пью с горя, то я, вероятно, здорово недобираю до нормы.

Л и к а. Ты опять...

Л е о н и д и к (помолчал). Я нудный парень?

Л и к а. Не без этого. И, кстати, учти, у тебя очень неважнец со здоровьем. На будущей неделе пойдешь исследоваться в нашу клинику... Я договорилась.

Л е о н и д и к. Насколько понимаю — я пропал?

Л и к а. Война кончилась, миленький, пора взяться за разум.

Л е о н и д и к. Ладно. Но сегодня мы напьемся.

Л и к а. С чего бы это?

Л е о н и д и к (вынул из гимнастерки деньги). Первая получка.

Л и к а (обрадованно). Стихи?

Л е о н и д и к. Сатирический фельетон «Как Дормидонт производил ремонт».

Л и к а (чуть разочарованно). Я думала, за серьезное.

Л е о н и д и к. Поэзия не подлежит оплате. Напьемся?

Л и к а. Ну что ж, была не была.

Л е о н и д и к. Закажем молдавское вино «Лидию»... Помнишь, на твоем дне рождения мы выпили целую бутылку. «Лидия» — твоя тезка. Тебе ведь понравилось.

Л и к а. Очень. Выпила бутылку — сижу и плачу. История.

Л е о н и д и к (осторожно). Может быть, она еще будет... телеграмма.

Л и к а. Нет, три дня прошло. Время не военное, почта работает исправно. Не придет телеграмма. Только вот почему не придет? Забыл о нас... или нет его на свете? (Раздражаясь.) Какое твое рассуждение, товарищ Леонидик?

Л е о н и д и к (тихо). Не надо на меня сердиться. Разве я виноват, что с войны живой вернулся... а он нет?

Л и к а (не сразу). Не веришь, что он вернется?..

Леонидик не ответил.

И то... Зачем тебе в это верить?.. Зачем он нужен тебе — Марат Евстигнеев?

Л е о н и д и к (сжал кулак). Ты что... что хочешь сказать?

Л и к а. Сам знаешь.

Л е о н и д и к (вскрикнул). Замолчи!

Л и к а (опустилась в кресло). Ой, плохо-то как...

Л е о н и д и к (медленно подошел к вешалке, снял шинель). Я пойду, пожалуй...

Л и к а. Нет!.. Не оставляй меня, слышишь... (Тихо.) Мне очень будет плохо, если ты уйдешь сейчас.

Л е о н и д и к. Тогда я останусь.

Л и к а. Спасибо. Ты замечательный.

Л е о н и д и к. Замечательный, внимательный, удивительный.

Л и к а. Ты думаешь, я все еще его люблю? А я почти его забыла. И только себя помню — себя! — какой я тогда была. Смелой, веселой и счастливой. Я словно все еще принадлежу той девочке сорок второго года... во всем ей послушна.

Л е о н и д и к (подошел к ней). Погуляем по солнышку?

Л и к а. Только не воображай, что я несчастна... Я учусь любимому делу, буду врачом... Что может мне теперь помешать? Кто? (Весело.) Пошли на улицу! (Взяла шинель: решила помочь ему одеться.)

Л е о н и д и к (резко). Я же говорил... Не смей ему помогать! Он все должен делать сам.

Л и к а. Прости.

Позвонили два раза.

Это к нам. Подожди, я открою. (Ушла и тотчас вернулась.) Какой-то мальчишка со двора принес записку... (Раскрыла записку.) Марат!

Л е о н и д и к (подбежал к ней). Что с ним?

Л и к а. Прочти... (Отдала ему записку и, опершись на дверь, почти в забытьи, посмотрела на Леонидика.)

Л е о н и д и к. «Я приехал. Я сейчас поднимусь. Если ты меня забыла или не хочешь видеть, скажи пацану. И я скроюсь. Все. Герой Советского Союза Марат Евстигнеев».

Л и к а (не двигаясь). Он жив...

Л е о н и д и к. Видишь?

Л и к а (лихорадочно). Надо сказать мальчику... Где он? (Вскрикнула.) Ушел!.. (Стремительно выбежала из комнаты.)

Л е о н и д и к (улыбнулся вдруг). Марик... (Почему-то вынул расческу, стал причесываться.)

Л и к а (вернулась). Понимаешь, в коридоре перегорела лампочка...

Л е о н и д и к. Успокойся.

Л и к а. Я открыла ему парадную дверь — это ничего, правда, миленький?

Л е о н и д и к. Что с тобой?

Л и к а. Немножко кружится голова.

Лика начала ходить по комнате. Леонидик смотрел на нее.

Я пойду ему навстречу...

Л е о н и д и к. Накинь пальто!

Л и к а. Пустяки! (Бросилась к выходу.)

В раскрытую дверь вошел Марат Евстигнеев. Шинель его была расстегнута, он в полной военной форме, гвардии капитан. Как ни странно, Марат почти не изменился — мальчишка по-прежнему, — только кожа его обветрилась и погрубела. Увидя Лику, он несколько мгновений стоял молча, словно изучая ее.

М а р а т. Привет.

Л и к а. Ты жив?

М а р а т. Конечно. (Двинулся к ней и вдруг заметил Леонидика.) Ты?! (Обнял его, поцеловал, и они долго стояли молча обнявшись.) Нам здорово повезло... верно?

Л е о н и д и к (улыбнулся). Да. Могло быть много хуже.

М а р а т. Что делал?

Л е о н и д и к. Пехота. Потом — военкор. А ты?

М а р а т. Разведка.

Л и к а. Марат!.. Ты... ты забыл обо мне.

М а р а т. Он же солдат, глупая. (Поцеловал ее.) Ну, вот и все. А теперь пусть попробуют нас одолеть. (Сбросил с себя шинель.)

Л и к а. О ком ты говоришь?

М а р а т. Не знаю.

Л е о н и д и к (поглядел на его ордена). Ого, звездочка!..

М а р а т. А ты думал.

Л и к а (почти шепотом). Но... почему ты не писал?

М а р а т. Мало ли почему. Важно, что я вернулся. Остальное не имеет значения. (Леонидику.) Разве не так? (Поглядел на них.) Стоп!.. А вы не поженились?

Л е о н и д и к. В положительном смысле этот вопрос пока не решен.

М а р а т. Вы, ребята, молодцы.

Л и к а. Три дня назад... я так ждала твою телеграмму.

М а р а т. Но тогда я сорвал бы весь эффект... И разве все получилось бы так красиво?

Л и к а (чуть насмешливо). Слушай, Леонидик, а может быть, он украл эту звездочку?

М а р а т (возмущенно). Что?

Л и к а. Забавно... А я думала, что ты погиб.

М а р а т. Плохо ты меня знаешь. (Леонидику.) Верно? (Ударил его по руке и замолчал — понял, что у него протез.) Прости...

Л е о н и д и к (словно извиняясь). Что поделаешь.

М а р а т (серьезно). Мне это не нравится.

Л е о н и д и к (улыбнулся). Мне тоже.

М а р а т (резко). Мне это не нравится больше, чем тебе.

Л е о н и д и к. Почему?

М а р а т. Когда-нибудь я тебе скажу об этом.

Л е о н и д и к (Лике). Я, пожалуй, слетаю в магазин... Отличный повод произнести тост.

М а р а т. За кого ты принимаешь меня, Леонидик? (Вынул из шинели бутылку коньяка.)

Л е о н и д и к. Восхитительно.

М а р а т. А ты думал... (Открыл бутылку.) Ты более чем красива, Лика... Ты как солнце. На тебя можно смотреть, только прищурившись.

Л е о н и д и к (налил коньяк, поднял рюмку). За что?

М а р а т (подумав). Молча.

2 МАЯ

Снова солнечный день. Настежь распахнуты окна. Далекая музыка. Внимательно слушала Лика беспокойно шагавшего по комнате Марата.

М а р а т. ...Из Берлина я летел на «Дугласе», погода была ясная — ни облачка, и все проклятое разорение было как на ладошке. (С какой-то внутренней яростью.) Осенью буду в институте. Буду! А потом начнем строить мосты. Мосты! Святое дело. То, что соединяет. (Задумался.) Мне скоро двадцать два, — когда-то я считал, что это половина жизни. Ерунда, конечно. (Подошел к Лике.) О чем мы только не мечтали тогда — в сороковом...

Л и к а (усмехнулась). Да... Похоже на фотопленку, которую впопыхах случайно засветили.

М а р а т. Когда две недели назад я вошел в эту комнату, я не знал, что все так непросто. Берлин был взят год назад, но только здесь, в Ленинграде, я понял, что война кончилась. Безвозвратно.

Л и к а. Ты жалеешь об этом?

М а р а т. Мне немножко страшно.

Л и к а. Страшно?

М а р а т. Ну одиноко, что ли... Точно я опять лишился семьи. (Оглянулся.) И никого нет.

Л и к а. Никого?

М а р а т. Прости. Мне надо привыкнуть...

Л и к а. К чему?

М а р а т. К жизни. К тебе. (Усмехнулся.) Я не всегда верю, что остался жив... И что ты — это ты.

Л и к а (тихо). Возьми да поверь...

М а р а т (он думал о своем). Иногда они кажутся десятками лет, эти четыре года... Их не забудешь.

Л и к а. Ты... любил кого-нибудь?

М а р а т. Всякое бывало. Можно, конечно, и не говорить об этом, но поглядим лучше правде в глаза.

Л и к а. Ладно, поглядим.

М а р а т. Что ты?

Л и к а. Чепуха.

М а р а т. Да, смешно... Ходил-ходил по свету и, кажется, ни черта не знаю о себе. (Неожиданно.) Ты знаешь что-нибудь о себе?

Л и к а (в запальчивости). Все!

М а р а т (резко). И это «все» — выдумки!

Лика не ответила.

Какой у тебя медальон красивый.

Л и к а. Нравится? Это ты мне его подарил.

М а р а т. Что ты врешь... когда?

Л и к а (с какой-то исступленной радостью). В прошлом году в день моего рождения. Его продавала одна старушка. Деньги, правда, за него заплатила я, но поверила, что это ты... И всегда буду верить.

М а р а т (не сразу). Спасибо. (Отошел к окну, обернулся.) Ты придумала... с медальоном?

Л и к а. Может быть.

М а р а т. Это красиво, во всяком случае.

С улицы донеслась мелодия вальса, под который они танцевали в сорок втором, в день ее рождения.

Помнишь?

Л и к а (тихо). Да...

Они молча стояли и слушали.

А потом вошел Леонидик...

М а р а т. И съел твою посылку. (Посмотрел на часы.) Где он, кстати? Мы ведь в три встретиться условились.

Л и к а. Явится. Он аккуратный.

М а р а т. Он здорово изменился. В сорок втором старшим был я. Сейчас не так.

Л и к а. И тогда было не так.

М а р а т. Хочется, чтобы ему было хорошо.

Л и к а. Очень.

М а р а т. Стихи-то его стоят чего-нибудь?

Л и к а (задумчиво). Они какие-то непростые.

М а р а т. Это плохо?

Л и к а. Может быть. Во время войны я Тургенева любила, Толстого... Зачитывалась как ненормальная... А сейчас детские книги люблю. Особенно веселые. (Засмеялась.) По-моему, четырнадцать лет — лучшая пора жизни.

М а р а т. Четырнадцать — это шикарно!

Л и к а. Кхе-кхе-кхе!.. Мы с тобой, как два старичка.

М а р а т (неожиданно). Да, хотелось, чтобы он был счастлив.

Л и к а. С левой рукой ему не повезло.

М а р а т. Нет, это мне не повезло. (Поглядел на нее.) Он говорил, что любит тебя?

Л и к а. Нет... пожалуй.

М а р а т. Только все равно видно.

Л и к а. Ты ведь тоже не говорил.

М а р а т. Погоди, скажу еще. Может быть.

Л и к а. Может быть?

М а р а т. Не люблю толкучки. (Не сразу.) А стоит?

Л и к а. Сначала скажи, а там посмотрим.

М а р а т. У Леонидика передо мной большие козыри.

Л и к а. Какие?

М а р а т. И потом, я ужасно гордый, Лика. Я такой гордый, что мне иногда самому противно. Мне вон в общежитии паршивую комнатенку дали. Не жалуюсь — герой все-таки.

Л и к а. Марик... я давно хотела сказать — эта комната, конечно, принадлежит тебе и...

М а р а т (прервал ее). Об этом — замри.

Л и к а (насмешливо). В тот день они спорили о жилплощади.

М а р а т. Ни о чем они не спорили. В том и беда.

Л е о н и д и к (почти вбежал в комнату). Конитива! Конитива! — добрый день по-японски. (Начал долго и церемонно кланяться.) А за сим последует раздача первомайских подарков. (Лике.) Тебе — подснежники, а Герою Советского Союза — «уйди-уйди»... Главный приз — раскидай — будет разыгран несколько позже.

М а р а т. По-моему, военкор, ты где-то нагрузился.

Л е о н и д и к. Выпита сущая малость, да еще с моим унылым кузеном. (Поставил на стол принесенную бутылку вина.) Жажду продолжения.

Л и к а. Я тебя сейчас выгоню отсюда, вот что!..

Л е о н и д и к. Марат тебе не позволит. Марат любит меня — он друг народа.

Марат стал ожесточенно дудеть в пищалку.

Марат, скажи ей, что ты меня любишь... И где штопор, в конце концов?

М а р а т. Дай ты ему штопор.

Л и к а. И не подумаю! В клинике его смотрели лучшие профессора — у него тридцать три болезни, а сердце вообще ни к черту.

Л е о н и д и к (подмигивая). Он скоро умрет, Марат.

Л и к а. Вот дурак.

Л е о н и д и к. Дашь ты нам штопор?

Л и к а. Нет.

Л е о н и д и к. Первое мая — международный праздник трудящихся.

Л и к а. Нет.

Л е о н и д и к. Встреча боевых друзей.

Л и к а. Эта встреча длится две недели.

Л е о н и д и к (патетично). Я больше не буду!

Л и к а (дала ему штопор). И чтобы это было в последний раз.

Л е о н и д и к. Какой разговор, дитя мое. (Подошел к окну.) А правда, сегодняшний день какой-то довоенный? Флаги на кораблях, музыка, танцы — как будто не было смерти и разрушения, не было этих пяти лет!

М а р а т (резко). И все-таки они были! Помнишь, я спорил с тобой, Лика, хотел, чтобы после войны все было как прежде? Ты оказалась права — вчера, на параде, я понял это. По-прежнему играли оркестры, шли войска, родители несли детей, но все было полно другого значения, и я вдруг ясно увидел, что мы живем уже в каком-то новом летоисчислении и прежнее не вернется.

Л и к а (осторожно). Может быть, потому что мы стали другие?

Л е о н и д и к. Мы? А кто они такие — мы — интересно бы узнать.

Л и к а. Мы... те, кто, став взрослыми, читает детские книги.

Л е о н и д и к. Я дрался с японцами, когда на Хиросиму упала атомная бомба. В тот день я кое-что понял. (Помедлив.) Может быть, мы — это те, кто уцелел?

М а р а т (яростно). Нет! Те — кто победил! Именно так —победители! И если мы забудем об этом — нам крышка.

Л е о н и д и к. Ты пьян победой больше, чем полагается, детка. Бойся похмелья... Знаешь, что опаснее всего для победителя? Унаследовать пороки побежденного.

М а р а т. Очень уж ты... размышляешь.

Л е о н и д и к. Лика, обрати внимание, Марат не хочет, чтобы я размышлял... Он деспoт. Ура, в Россию скачет кочующий деспoт.

Л и к а. Перестаньте спорить! Надоело.

Л е о н и д и к. Присоединяешься к деспoту? Люблю тебя за ясность, Лика. А я тебя люблю — решительно заявляю об этом окружающим. Окружающие, вы поняли меня?

М а р а т. Ему, пожалуй, верно, хватит пить.

Л е о н и д и к. Зажим! Итак, граждане, мы обсудили, что такое победа. Обсуждаем следующий вопрос — что такое любовь... и с чем ее едят.

Л и к а (негромко). Не надо, Леонидик...

Л е о н и д и к. Слово Марату. Внимание, Герой Советского Союза — о любви. Прошу!

М а р а т (подошел к Леонидику). Болтаешь, болтаешь... Уши вянут! (Резко.) Если хочешь знать, настоящий мужчина и без любви проживет.

Л е о н и д и к. Прекрасно. А как стать настоящим мужчиной?

Л и к а (не сразу). Вероятно, Марат дает уроки.

Л е о н и д и к (Марату). Запиши меня — по субботам от трех до пяти. Попробовать, что ли?

М а р а т. Боюсь, тебе уже ничего не поможет.

Л е о н и д и к (вспыхнул). На твоем месте я бы так не шутил.

Л и к а (встревожилась). Ребята, сейчас же перестаньте.

Л е о н и д и к. Ну конечно, дамы обожают Героев Советского Союза.

М а р а т. Именно. И они не терпят слюнтяев.

Л е о н и д и к (вплотную подошел к Марату). Ты, видимо, забыл, что я потерял не правую, а левую руку.

Леонидик резко ударил Марата в подбородок, тот медленно повалился на пол.

Л и к а (бросилась к Марату). Негодяй... что ты с ним сделал?

Л е о н и д и к. Пустяки. Апперкот. Дай Голиафу нашатыря.

Л и к а (заметалась по комнате). Я его куда-то сунула...

Л е о н и д и к (сел за стол, повязал салфетку). У тебя нет еды? Ужасно есть захотелось.

Л и к а. Нечего сказать — хороши... Драку затеяли.

Л е о н и д и к. Он получил, что ему следовало, — вот и все. Ну, ты нашла нашатырь?

М а р а т (на полу). К чертям... Не надо нашатыря. Хорошо еще, что упал головой на ковер.

Л и к а. Выпей воды.

М а р а т. Ты прости меня, Леон, я наговорил лишнего.

Л е о н и д и к. Ладно, ты тоже не сердись... Я не думал, что мне так повезет.

М а р а т (трет подбородок). Да... Первосортный удар.

Л и к а. Вот дураки! (Поглядела на Марата.) Теперь у него синяк... Как же мы пойдем гулять на Неву?

М а р а т. А что? В праздники синяк — явление законное.

Л е о н и д и к. Надо найти медный пятачок.

М а р а т. Вот что значит недооценка противника.

Л е о н и д и к. Намотай это себе на ус до следующего раза.

М а р а т. Он мне снова угрожает, слышишь, Лика?

Л и к а (в шутку или нет?). Для настоящего мужчины, который и без любви проживет... пустяки!

Л е о н и д и к. А теперь — раскидай!.. Лучший первомайский подарок! Радость октябрят! Он достанется — самому счастливому. Итак, выигрывает длинная спичка... Внимание. Тяните!

Все смеются.

26 МАЯ

Поздний вечер, но на дворе еще светло. В открытом окне виден кусок изумительного золотистого неба.

Марат и Леонидик ждали Лику.

Л е о н и д и к. Который час?

М а р а т. Четверть одиннадцатого. Загуляла наша Лика. (Помолчал.) Зажечь свет?

Л е о н и д и к. Зачем? Сегодня полной темноты уже не наступит.

М а р а т. Стихами заговорил?

Л е о н и д и к. Глупец. Белые ночи — величайшее чудо.

М а р а т. Может, по домам?.. Поздний час.

Л е о н и д и к. Если хочешь — иди. (Показал на себя.) Он останется.

М а р а т. Ты — личность.

Л е о н и д и к. Он не видел ее два дня. И очень соскучился. И не боится в этом признаться. Знаешь почему? Он не похож на настоящего мужчину. Говорит, что думает, делает, что хочет. Он весь на ладони.

М а р а т. И как тебе там — удобно?

Л е о н и д и к. Не дует. (Помолчал.) Ну что сидишь? Ты ведь уходить собрался?

М а р а т (посмотрел в окно). И верно, чудо. Небо — зеленое с золотом. (Не сразу.) Леонидик... ты в Саратове был?

Л е о н и д и к. Проездом.

М а р а т. Понравилось?

Л е о н и д и к. Так себе.

М а р а т. Я, может, уеду туда. Учиться.

Л е о н и д и к (повернулся к нему). Рехнулся... Зачем?

М а р а т. Фронтовой дружок зовет. (Улыбнулся.) И Волга там широкая.

Л е о н и д и к. Тебе-то что?

М а р а т. Красиво. Да и ты мне надоел здорово.

Л е о н и д и к. От тебя, положим, всего ждать можно.

М а р а т. Абсолютно. (Серьезно.) Ты как относишься ко мне?

Л е о н и д и к. Не представляю своей жизни без тебя, моя радость.

М а р а т. Не трепись. Я тебя люблю.

Л е о н и д и к (вдруг просто). Знаю.

М а р а т. Но это не меняет дела. Понял?

Л е о н и д и к. Конечно.

М а р а т. Кому-то из нас надо уехать. Хоть на время, что ли.

Л е о н и д и к. Может быть.

М а р а т. Ленечка... (Очень тихо.) Уезжай ты. Так лучше будет.

Л е о н и д и к. Кому?

М а р а т. Тебе. Это я верно знаю.

Л е о н и д и к (усмехнулся). А если уеду — стану настоящим мужчиной?

М а р а т. Угадал. (Страстно.) Нам друг другу врать нельзя. Не любит она тебя.

Л е о н и д и к. Может, и так, только об этом мы у нее самой спросим.

М а р а т. Хорошо ли будет?

Л е о н и д и к. Видишь ли, гражданин Марат, тот, кто имеет немного, даже малость боится потерять.

Вошла Лика, зажигает свет.

Л и к а. Вы что же это, типчики, в полутьме сидите?

Л е о н и д и к. Симпатично. Белая ночь за окном.

Л и к а. Я уж боялась, вы по домам разошлись. А вы вон какие стойкие оказались.

М а р а т. Это Леонидик стойкий.

Л и к а. А ты, конечно, убежать хотел? Ну и ступай себе. А мы с Леонидиком чай будем пить, я для него айву купила.

Л е о н и д и к. Слыхал, Марик?

М а р а т (махнул рукой). Женщины! (Весело.) Ладно, чай и я пить буду.

Л и к а. Сначала прощения проси, что уйти хотел.

М а р а т. Фиг! Не дашь чаю — застрелю твоего Леонидика к чертям собачьим.

Л и к а (захохотала). Вот дураки!.. (Принялась хлопотать о чае.) А какой сейчас Ленинград удивительный... На Марсовом поле сирень распустилась, пахнет одуряюще... И над Петропавловской крепостью закат — как апельсиновая шкурка. У Невы, на каменных скамьях, влюбленные. Можно подумать — весь город с ума посходил. Сейчас поднимаюсь по лестнице, а на втором этаже парочка целуется. (Марату.) И кто бы ты думал? Твоя Лелечка из Тбилиси.

М а р а т. Пойти удавить ее, что ли?

Л е о н и д и к. А я мальчишкой девчонок не любил. Я только ревновал их.

М а р а т. Слышишь, Леон, а ты про любовь стишата пишешь?

Л е о н и д и к. Случается.

М а р а т (Лике). Хорошие?

Л и к а. Ничего себе...

М а р а т. Народ о любви обожает.

Л е о н и д и к. Видишь ли... Эти стихи я не для печати предназначаю.

М а р а т. Для кого же?

Л е о н и д и к. Для себя.

М а р а т. Ого! Заранее знаешь — это для народа, а это для собственного удовольствия? Какая-то у тебя двойная бухгалтерия получается...

Л е о н и д и к. Настоящий поэт, дитя мое, должен экспериментировать. Идти на риск!.. Втягивать в это неподготовленного читателя — глупо!

М а р а т. Вот что, друг, есть и не трусливые любители чтения. И они хотят рисковать вместе с поэтом! Помнишь, поэзия вся — езда в незнаемое. А ты хочешь путешествовать туда один... Персонально!

Л и к а. Перестаньте кричать — и все по местам, чай вскипел! А ты, Марат, зря нападаешь на Леонидика. За что человек должен любить свою профессию? За то, что она заставляет рисковать, пробовать, ошибаться, идти своим непроторенным путем... Из всех профессий медицина самая рисковая, потому я и люблю ее... Вот моя мама — была обыкновенным заурядным врачом, хотя в юности и мечтала стать большим ученым... Не случилось... (Весело.) Но дети для того и рождаются на свет, чтобы свершить то, что не удалось их родителям... Даю слово: двадцатый век покончит со всеми болезнями... Я обещаю вам, братцы!

М а р а т. Дай нам лучше колбасы, нахалка.

Л и к а. Вот кончу институт — и тотчас за диссертацию! Иногда я проснусь и думаю: господи, ну кто, кто может помешать мне стать великим ученым? Кто этот враг?

Л е о н и д и к. А ты сама?

Л и к а. Что?..

Л е о н и д и к. Может, сама ты и есть единственный свой враг.

Л и к а. Нет, погоди...

Л е о н и д и к. А угадать врага — значит наполовину победить его.

М а р а т. Фашизм не надо было угадывать... а не было врага страшнее.

Л е о н и д и к. Кто знает. Тайный враг всегда опаснее явного.

М а р а т. Вы мне надоели! (Леонидику.) С тех пор как ты внял Ликиным запугиваниям и впал в трезвость, ты стал невыносим.

Л и к а. Марат, это непедагогично! Леонидик нервная, болезненная натура... А ты, вместо того чтобы поддержать меня, дразнишь его зачем-то.

Л е о н и д и к. Не дразни меня, Марик, — я почти при смерти.

Л и к а. А ты, легкомысленный дурак... сам не знаешь своего положения.

М а р а т. Безобразие... Из-за этого типа и мне теперь нельзя выпить ни капельки.

Л и к а (неожиданно). Вот мы все шутим, шутим, а мне почему-то грустно.

М а р а т (решительно). Сказать почему?

Л е о н и д и к. Погоди... не надо.

М а р а т. Ты ведь хотел этого.

Л е о н и д и к. Она знает сама, почему нам бывает невесело... Нам троим — когда мы вместе.

Л и к а (долго молчала). Миленькие... не надо про это.

Л е о н и д и к. Когда-нибудь все равно придется. (Кивнул на Марата.) Он в Саратов ехать собрался.

Л и к а. Ты?

М а р а т. Возьму и уеду. Поплачете без меня. (Помолчал.) Странно. Стемнело все-таки...

Л е о н и д и к. Он и мне уехать советовал. Сказал, ты меня не любишь.

Л и к а. У нас Марату все известно.

Л е о н и д и к. Это кто на гитаре играет?

Л и к а. Сосед на балконе. Он лирик.

М а р а т. Лихо исполняет.

Л и к а. Он и романсы поет.

М а р а т (показал на Лику). Влюблен?

Л и к а. Страшным образом. Ему шестьдесят скоро.

Л е о н и д и к. По нынешним временам — жених. Руки-ноги есть.

М а р а т. Тонко замечено.

Л и к а (Марату). А куда ехать собрался?

М а р а т. В Саратов. Как на твой вкус?

Л и к а. Не посещала.

Л е о н и д и к. Городок неплохой. Там и медицинский есть.

М а р а т. Там чего-чего нету.

Л и к а (посмотрела на Марата). Оттого и выбрал?

М а р а т. У меня там дружок.

Л и к а. А здесь дружков нету?

М а р а т. То-то и беда, что есть.

Л е о н и д и к (улыбнулся). Шикарно сказано.

М а р а т (угрюмо). Ладно... Кому-то надо уезжать.

Л и к а. Тебе первому, конечно?

М а р а т (пожал плечами). Разведчик.

Л е о н и д и к. Настоящий мужчина.

Л и к а. А ты?

Л е о н и д и к. А я — нет. (Вскрикнул.) Нет! Если ты прогонишь меня — вот тогда я уеду.

М а р а т. Он и мне так объявил. Цени.

Л и к а (очень резко). Замолчи ты...

Л е о н и д и к (положил себе еще варенья). Интересно... Никогда не видел, как растет айва.

М а р а т. Растет себе.

Л е о н и д и к. Нет, я сказал неправду — если ты меня прогонишь, я все равно с тобой останусь.

Л и к а (с вызовом). А почему?

Л е о н и д и к. Если тебя не будет — ничего не будет.

Л и к а (Марату). Молчишь?

М а р а т (почти весело). А что попусту болтать.

Л е о н и д и к. У тебя соседи не ругаются, что мы сидим так поздно?

М а р а т. У нас соседи хорошие. (Усмехнулся.) Эх, жилплощадь ты моя, жилплощадь...

Л и к а. Да... смешное слово.

М а р а т. Я в Дрогобыче был сильно влюблен в одну девицу. Когда я уезжал, она мне сказала: «Марик, не делайте глупостей, возвращайтесь: у меня такая чудесная жилплощадь».

Л е о н и д и к. Браво!

Л и к а. А ты в каком городе был сильно влюблен, Леонидик?

Л е о н и д и к. В Ленинграде.

Л и к а (Марату). Тебе за ним не угнаться.

М а р а т. Сознаю. Ты Тургенева не разлюбила.

Л и к а. Напрасно ты смеешься надо мной.

М а р а т. Смеха нет — одни слезы. (Встал из-за стола.) Ладно, хватит чудить. Кому-то удаляться надо. Мне или ему.

Л е о н и д и к (помертвел). Как ты скажешь, так и будет.

Л и к а. Ого, вы какие!.. А я ведь и соседа могу выбрать. С гитарой.

Л е о н и д и к (прислушался, как играет сосед). Да, он старается.

М а р а т (неожиданно резко). Мне шутить надоело.

Л и к а. Тогда помолчим. (Не сразу.) Ты любишь меня, Марат?

М а р а т. Я бы сказал тебе, Лика, но я... (Засмеялся.)

Л и к а. Ты говоришь так, потому что... уверен во мне, да?

М а р а т. Говорю как говорю. Я ведь герой, Ликочка, об этом даже в газетах было.

Л е о н и д и к. Он любит тебя. Он сам сказал мне это.

Л и к а. Ого!.. Берешь пример с настоящего мужчины?

Л е о н и д и к. С кем поведешься...

Л и к а. А теперь не про него, а про себя скажи.

Л е о н и д и к (очень серьезно). Я без тебя пропаду. Ты для меня сестра и мать. Весь белый свет.

М а р а т. Где уж нам.

Л и к а (подошла к Леонидику, провела рукой по его волосам). Налить еще чаю?

Л е о н и д и к (пытаясь улыбнуться). Коньячку бы сто грамм.

М а р а т (он побледнел). Коньяк я вам завтра принесу.

Л и к а. Уже светает... Какая ночь недолгая.

Занавес

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

10 ДЕКАБРЯ 1959 ГОДА

Все та же комната, но прошло тринадцать лет; за это время отсюда не раз выносили старые вещи. Но нашла ли эта, не слишком богатая мебель свое окончательное место? Пожалуй, нет. Стулья, столы, тахта и книжные полки все еще продолжают свои поиски. В тот вечер на Ленинград падал медленный, тяжелый снег — это было видно в освещенном с улицы окне. Часы пробили одиннадцать. Из коридора отворилась дверь — в комнату вошли Лика и Леонидик. Лика молча помогла Леонидику снять шубу, опустилась на колени, сняла с его ног ботинки, затем ушла за занавеску и переоделась в халатик. Леонидик тем временем надел домашнюю куртку и облачился в тапочки. Лика поглядела в зеркало и, подмигнув своему изображению, включила электрический чайник. Молчание длилось довольно долго. Леонилик подошел к буфету, достал оттуда сыр, попробовал его. Лика увидела это, подкралась к нему, ударила по руке. Леонидик показал ей язык и отступил к своему столу. Лика стала накрывать стол к ужину. Леонидик принялся читать газету.

Л е о н и д и к. «Ленэлектросбыт проводит расширенную продажу металлической посуды. К празднику приятно обновить предметы хозяйственного обихода»... (Радостно.) «Продается металлическая дымовая труба, диаметр семьсот миллиметров, длина восемнадцать метров»...

Л и к а. Наконец-то.

Л е о н и д и к. «Торг гастронома организует широкую предпраздничную торговлю гастрономическими товарами»... «Встречайте будущий 1960 году в ресторанах Интуриста»...

Л и к а. Совершенно черствый хлеб.

Л е о н и д и к. «Программа передач на одиннадцатое декабря. Шестнадцать сорок пять — Открыто сердце для друзей. Концерт песни. Семнадцать тридцать — Если тебе комсомолец имя. Восемнадцать двадцать — Беседа. Наступление на ревматизм. Девятнадцать пятнадцать — выступление поэта А. Софронова. Девятнадцать сорок — И запела скрипка над селом...»

Л и к а (подошла к нему, поцеловала в затылок). Хватит.

Л е о н и д и к. Пожалуйста. Но в двадцать пятнадцать — «Эх, хорошо в стране советской жить.»

Вскипел чайник. Лика выключила его, поставила на стол.

Л и к а. Иди пить чай.

Л е о н и д и к. Пожалуйста. (Сел к столу.)

Л и к а. Сделать тебе бутерброд?

Л е о н и д и к. Пожалуйста.

Л и к а. С сыром?

Л е о н и д и к. С колбасой (Помолчал.) А глупая была пьеса.

Л и к а. Нет, отчего же... Нормальная. (Посмотрела на него.) И кончилась рано... Одиннадцать.

Л е о н и д и к. Твой любимый народный отлично сегодня строил рожи. Старался.

Л и к а. Он был не в ударе.

Л е о н и д и к. Отчего же... басил как мог. (Прихлебывая чай.) Моя воля — я бы все театры закрыл.

Л и к а. Что так?

Л е о н и д и к. Видишь ли... Мысль, что все хорошее хорошо, а все плохое плохо, сама по себе недурна. Но от повторений как-то приедается.

Л и к а. Ты вольнодумец. (Принесла коробку шоколада.)

Л е о н и д и к. Ого! А по какому случаю излишества?

Л и к а. Уже забыл? С первого января я буду получать на 200 рублей больше.

Л е о н и д и к. По сему случаю могла бы облагодетельствовать чем-нибудь покрепче.

Л и к а (стала серьезной). Об этом и не думай.

Л е о н и д и к. Все-таки растем... продвигаемся по службе.

Л и к а. Нет.

Л е о н и д и к. Молчу.

Л и к а. Ты ведь стал совсем молодцом последнее время.

Л е о н и д и к. Служу трудовому народу.

Л и к а (улыбнулась). Не дури.

Л е о н и д и к. Есть — не дурить, есть — не пить, есть — есть шоколад. (Съел шоколадку.) А кем ты теперь будешь?

Л и к а. Неосвобожденной заведующей.

Л е о н и д и к. Великолепие. Знал, что делал, когда на тебе женился. А от чего ты не освобождена?

Л и к а. От практики. Заведую и практикую.

Л е о н и д и к. А что лучше — неосвобожденная заведующая или освобожденная?

Л и к а. Вероятно, освобожденная лучше.

Л е о н и д и к. Ура, значит, все впереди. Кстати, беседовал нынче с руководством; квартиру обещают вскорости... Весной переберемся. Ты не рада?

Л и к а. Рада. (Тихо.) Только я привыкла к этой комнате.

Л е о н и д и к. Увы, увы! Но переезжать все же придется. (Вдруг очень резко.) Черт знает, какая на этом фронте преуспела шушера. Въехали и окопались подонки! (Испугался своего тона.) Впрочем, наплевать.

Л и к а. Еще чаю выпьешь?

Л е о н и д и к. Финита. (Встал из-за стола, поцеловал ей руку.) Величайшее мерси.

Л и к а. Будешь работать?

Л е о н и д и к. Да, завтра корректуру сдавать.

Л и к а. Мог бы и днем...

Л е о н и д и к. Ночью мне прекраснее. О ночная лампа, мой друг, мой брат, догорю с тобой и я!

Л и к а (мягко). Леонидик, милый, помолчи.

Пауза.

Л е о н и д и к. К сведенью — кончились чернила.

Л и к а. Я завтра куплю.

Л е о н и д и к. И бумаги хорошей не осталось.

Л и к а. Я куплю. (Начала убирать со стола.)

Л е о н и д и к (перелистал корректуру). Петров подлец!.. Как, вероятно, Иванов и Сидоров. Тираж пять тысяч! (Вдруг по-настоящему зло.) Свинья. (Улыбнулся.) А обещал десять. Сборник стихов... Все-таки он у меня не каждый год выходит. (Резко.) Недавно твоему подонку сто тысяч тираж дали.

Л и к а. Почему — моему?

Л е о н и д и к. Зачитываешься.

Л и к а. Он ведь и тебе нравился.

Л е о н и д и к. Да... хорошо начинал. А потом? (Яростно.) К чему этот дешевый успех? Эти тиражи? Дутая фигура! (Замолчал неловко.)

Л и к а. Не надо, братец. (Помедлила.) Ну, хочешь, я схожу к Петрову, поговорю о тираже. Мне ведь иногда удавалось... Конечно, пять — это мало.

Л е о н и д и к (оживился). И верно, черт побери... Почему бы и нет? Будь еще раз ангелом-хранителем, проведи разъяснительную работу среди Петровых и Сидоровых... О моя жена, чистейшая из женщин.

Л и к а. Хватит, хватит. (Погладила его волосы.) Ступай к столу.

Л е о н и д и к. Спи сладко, неосвобожденная заведующая... Мой ангел-хранитель. (Пританцовывая, он несколько раз обошел вокруг стола с корректурой в руках.) «Идем за синей птицей... идем за синей птицей... Мы длинной вереницей...» (Наконец сел в свое кресло, сел тяжело, словно устал от долгой дороги.) Чернила кончились.

Л и к а. Ты уже говорил.

Л е о н и д и к. Пардон.

Лика погасила свет. Только одна лампа за столом Леонидика продолжала гореть.

Л и к а. Я включу магнитофон... тихонечко?

Л е о н и д и к. Давай. Музыка способствует корректуре.

Медленный вальс. Это под него когда-то танцевали Марат и Лика.

(Улыбнулся.) Опять свою любимую поставила?

Л и к а (тихо). Тебе не нравится?

Л е о н и д и к. Отчего же... Неплохой мотивчик.

11 ДЕКАБРЯ

Четвертый час, но в декабре ленинградский день короток, и в эту пору за окнами начинает темнеть. Вернувшись с дежурства, Лика занялась домашними делами — собрала на поднос посуду и вышла за занавеску. Пробили часы. Кто-то тихонько постучал в комнату. Стук повторился. Медленно отворилась дверь — это Марат. Оглядевшись по сторонам, он сделал несколько шагов к окну, посмотрел на улицу и прижался лбом к оконному стеклу. Из-за занавески вышла Лика, поставила посуду на стол, обернулась, увидела Марата.

Как долго они смотрели друг на друга.

Л и к а (тихо). Что ты... что ты... (Как-то странно махнула на него рукой.) Зачем? Ты сошел с ума.

М а р а т (глотнул воздух). Нет.

Л и к а. Это ни к чему.

М а р а т. К чему.

Л и к а. Столько лет! Неужели ты не понимаешь?

М а р а т. Что — столько лет?

Л и к а. Прошло столько лет.

М а р а т. Ну и что? (Вскрикнул.) Погоди! Стой так. Еще. Не двигайся. Стой. Стой еще. Еще стой так.

Л и к а. Сними шапку, Марик. (Не сразу.) Какой ты.

М а р а т. Какой?

Л и к а. Совсем как ты. (Помолчала.) Я тоже старая.

М а р а т. Нет. Но все равно ты прекрасная. (Негромко.) В некотором царстве, в некотором государстве жил старик со своей старухой.

Л и к а. Молчи. (Шепотом.) Ты же видишь — я плачу.

Л и к а. Нет-нет, все будет хорошо...

Конец