Кто житель, кто жилец, кто, вены отворив,
спустив дурную кровь, лежит – и слаб, и тонок
в купели высохшей и думает, что жив
неверной ревностью, как куклою – рёбенок,
кто в сердце города, где, уходя в тоннель,
грохочет грузовик, кто в пригороде сером,
где состязаются – которое темней? –
окошки низкие, где отсыревшим сеном,
простывшим деревом, испариной дождя,
и влажный ветерок болезнен, драгоценен…
Огнь керосиновый, волнуясь и чадя,
дрожит, скрипучую вылизывая темень.
Горящий Бог весть где, сорвавшись с языка,
поворотив лицо к пробоинам небесным,
ты думаешь, что жизнь – всего одна строка,
единственный канат, протянутый над бездной.
И если всякий крест перекрывает рост
казнимого, – войдёт в безветренные кущи
предвечный человек, любовник вязких звёзд,
живущий Бог весть как, но всё-таки живущий.
Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, – который раз?
Что счастие? Вечерние прохлады
В темнеющем саду, в лесной глуши?
Иль мрачные, порочные услады
Вина, страстей, погибели души?
Что счастие? Короткий миг и тесный,
Забвенье, сон и отдых от забот…
Очнёшься – вновь безумный, неизвестный
И за сердце хватающий полёт…
Вздохнул, глядишь – опасность миновала…
Но в этот самый миг – опять толчок!
Запущенный куда-то, как попало,
Летит, жужжит, торопится волчок!
И, уцепясь за край скользящий, острый,
И слушая всегда жужжащий звон, –
Не сходим ли с ума мы в смене пёстрой
Придуманных причин, пространств, времён… –
Когда ж конец? Назойливому звуку
Не станет сил без отдыха внимать…
Как страшно всё! Как дико! – Дай мне руку,
Товарищ, друг! Забудемся опять.