Роману Гулю
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть и были - только я забыл.
Нету Петербурга, Киева, Москвы -
Может быть и были, да забыл, увы.
Ни границ не знаю, ни морей, ни рек,
Знаю - там остался русский человек.
Русский он по сердцу, русский по уму,
Если я с ним встречусь, я его пойму.
Сразу, с полуслова... И тогда начну
Различать в тумане и его страну.
Неужели птицы пели,
Без пальто гуляли мы?
Ранний март в конце апреля
Давит призраком зимы.
Холод неба, зябкость улиц,
Ночь без бодрости и сна...
Что-то слишком затянулась
Нынче ранняя весна.
Как тот призрак с места сдвинуть,
Заблистать в лучах реке?
Мир в пути застрял - и стынет
От тепла невдалеке.
Это всё - каприз природы,
Шутки солнечных лучей...
Но в родстве с такой погодой
Для меня весь ход вещей.
Все, с чего гнетет усталость,
Все, что мне внушало злость,
Тоже кончилось, осталось
И торчит, как в горле кость.
В светлых мыслях - жизнь иная,
Сам же - в этой дни влачу:
Что-то вижу, что-то знаю,
Чем-то брежу - и молчу.
Словно виден свет вершины,
А вокруг все та же мгла.
Словно впрямь - застрял, и стыну
На ветру,
вблизи тепла.
Я сказал врачу: "Я за все плачу!"
За грехи свои, за распущенность.
Уколи меня,- я сказал врачу,-
Утоли за все, что пропущено.
Пусть другие пьют в семь раз пуще нас.
Им и карты все. Мой же кончен бал.
Наказали бы меня за распущенность
И уважили этим очень бы.
Хоть вяжите меня - не заспорю я.
Я и буйствовать могу - полезно нам.
Набухай, моей болезни история,
Состоянием моим, болезненным!
Мне колют два месяца кряду -
Благо, зрячие.
А рядом гуляют по саду
Белогорячие.
На самый далекий остров,
на край любого материка —
сегодня дорога недалека.
О, если бы так же просто
слетать и в будущие века!
Туда, где мысль побывала,
туда, по ее следам,—
к неведомым перевалам.
Хоть раз побывать бы там:
в тех самых далеких, далеких
в самых туманных веках
с одним чемоданчиком легким
да с пылью на сапогах.
Я знаю, там все иное:
наверное, даже трава,
и светлое небо ночное,
пожалуй, узнал бы едва.
И, слушая возгласы, речи,
ни слова понять бы не смог
и молча, сутуля плечи,
ходил бы в толпе одинок.
Ходил бы, мрачнел от томленья
тем людям безвестный чудак.
И вдруг долетело бы: «Ленин!»
А это было бы так!
Я вздрогнул бы, это имя
услышав за далью веков,
и стало бы, как со своими,
мне с теми людьми легко.
