У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!
Как ни тяжел последний час -
Та непонятная для нас
Истома смертного страданья,-
Но для души еще страшней
Следить, как вымирают в ней
Все лучшие воспоминанья...
Тебе легко — ты весела,
Ты радостна, как утро мая, —
Ты резвишься, не вспоминая,
Какую клятву мне дала!..
Ты права. Как от упоенья,
В чаду кадильниц, не забыть
Обет, который, может быть,
Ты бросила от нетерпенья.
А я?.. Я жалуюсь безжалостной судьбе,
Я плачу, как дитя, приникнув к изголовью,
Мечусь по ложу сна, терзаемый любовью,
И мыслю о тебе... и об одной тебе!
По одной картине.
Бог лучезарный, спустись! жаждут долины
Вновь освежиться росой, люди томятся,
Медлят усталые кони,-
Спустись в золотой колеснице!
Кто, посмотри, там манит из светлого моря
Милой улыбкой тебя! узнало ли сердце?
Кони помчались быстрее:
Манит Фетида тебя.
Быстро в объятия к ней, вожжи покинув,
Спрянул возничий; Эрот держит за уздцы;
Будто вкопаны, кони
Пьют прохладную влагу.
Ночь по своду небес, прохладою вея,
Легкой стопою идет с подругой-любовью.
Люди, покойтесь, любите:
Феб влюбленный почил.
Пер. А.Фета.
Если любишь - гори!
Забываешь - забудь!
Заметает снегами мой путь.
Буду день до зари
Меж волнистых полян
От сверканий сегодня я пьян.
Сколько есть их по льдам
Там стеклинок - я дам,
Каждой дам я себя опьянить...
Лишь не смолкла бы медь,
Только ей онеметь,
Только меди нельзя не звонить.
Потому что порыв
Там рождает призыв,
Потому что порыв - это ты...
Потому что один
Этих мертвых долин
Я боюсь белоснежной мечты.
Не здесь, на обломках, в походе, в окопе,
Не мертвых опрос и не доблести опись.
Как дерево, рубят товарища, друга.
Позволь, чтоб не сердце, чтоб камень, чтоб уголь!
Работать средь выстрелов, виселиц, пыток
И ночи крестить именами убитых.
Победа погибших, и тысяч, и тысяч -
Отлить из железа, из верности высечь,-
Обрублены руки, и, настежь отверсто,
Не бьется, врагами расклевано, сердце.
- Будьте
Любезны,
Будьте железны! -
Вашу покорную просьбу я слышу.-
Будьте железны,
Будьте полезны
Тем, кто стремится укрыться под крышу.
Быть из металла!
Но, может быть, проще
Для укрепления внутренней мощи
Быть деревянным коньком над строеньем
Около рощи
В цветенье
Весеннем?
А! Говорите вы праздные вещи!
Сделаться ветром, ревущим зловеще,
Но разгоняющим все ваши тучи,-
Ведь ничего не придумаешь лучше!
Нет!
И такого не дам я ответа,
Ибо, смотрите, простая ракета
Мчится почти что со скоростью звука,
Но ведь и это
Нехитрая штука.
Это
Почти неподвижности мука -
Мчаться куда-то со скоростью звука,
Зная прекрасно, что есть уже где-то
Некто,
Летящий
Со скоростью
Света!
Что мне она!- не жена, не любовница,
И не родная мне дочь!
Так отчего ж ее доля проклятая
Спать не дает мне всю ночь!
Спать не дает, оттого что мне грезится
Молодость в душной тюрьме,
Вижу я - своды... окно за решеткою,
Койку в сырой полутьме...
С койки глядят лихорадочно-знойные
Очи без мысли и слез,
С койки висят чуть не до полу темные
Космы тяжелых волос.
Не шевелятся ни губы, ни бледные
Руки на бледной груди,
Слабо прижатые к сердцу без трепета
И без надежд впереди...
Что мне она!- не жена, не любовница,
И не родная мне дочь!
Так отчего ж ее образ страдальческий
Спать не дает мне всю ночь!
Ici — Haut1
(Памяти Максимилиана Волошина)
1
Товарищи, как нравится
Вам в проходном дворе
Всеравенства — перст главенства:
— Заройте на горе!
В век: «распевай, как хочется
Нам — либо упраздним»,
В век скопищ — одиночества:
«Хочу лежать один» —
Вздох...
2
Ветхозаветная тишина,
Сирой полыни крестик.
Похоронили поэта на
Самом высоком месте.
Так, даже в смерти своей — подъем
Он даровал несущим.
Стало быть, именно на своем
Месте, ему присущем.
Выше которого только вздох,
Мой из моей неволи.
Выше которого — только Бог!
Бог — и ни вещи боле.
Всечеловека среди высот
Вечных при каждом строе.
Как подобает поэта — под
Небом и над землею.
После России, где меньше он
Был, чем последний смазчик —
Первым в ряду — всех из ряда вон
Равенства — выходящих:
В гор ряду, в зорь ряду, в гнезд ряду,
Орльих, по всем утесам.
На пятьдесят, хоть, восьмом году —
Стал рядовым, был способ!
Уединенный вошедший в круг —
Горе? нет, радость в доме!
На сорок верст высоты вокруг —
Солнечного да кроме
Лунного — ни одного лица,
Ибо соседей — нету.
Место откуплено до конца
Памяти — и планеты.
3
В стране, которая — одна
Из всех звалась Господней,
Теперь меняют имена
Всяк, как ему сегодня
На ум или не-ум (потом
Решим!) взбредет. «Леонтьем
Крещеный — просит о таком-
то прозвище».— Извольте!
А впрочем — что ему с холма
Как звать такую малость?
Я гору знаю, что сама
Переименовалась.
Среди казарм, и шахт, и школ
Чтобы душа не билась —
Я гору знаю, что в престол
Души преобразилась.
В котлов и общего котла,
Всеобщей котловины
Век — гору знаю, что светла
Тем, что на ней единый
Спит — на отвесном пустыре
Над уровнем движенья.
Преображенье на горе?
Горы — преображенье!
Гора, как все была: стара,
Меж прочих не отметишь.
Днесь Вечной Памяти Гора,
Доколе солнце светит —
Вожатому — душ, а не масс!
Не двести лет, не двадцать,
Гора та — как бы ни звалась —
До веку будет зваться
Волошинской.
4
— «Переименовать!» Приказ —
Одно, народный глас — другое.
Так, погребенья через час,
Пошла «Волошинской горою»
Гора, названье Янычар
Носившая — четыре века.
А у почтительных татар:
— Гора Большого Человека.
5
Над вороным утесом —
Белой зари рукав.
Ногу — уже с заносом
Бега — с трудом вкопав
В землю, смеясь, что первой
Встала, в зари венце —
Макс! мне было — так верно
Ждать на твоем крыльце!
Позже, отвесным полднем,
Под колокольцы коз,
С всхолмья да на восхолмье,
С глыбы да на утес —
По трехсаженным креслам:
Тронам иных эпох —
Макс, мне было — так лестно
Лезть за тобою — Бог
Знает куда! Да, виды
Видящим — путь скалист.
С глыбы на пирамиду,
С рыбы — на обелиск...
Ну, а потом, на плоской
Вышке — орлы вокруг —
Макс, мне было — так просто
Есть у тебя из рук,
Божьих или медвежьих,
Опережавших «дай»,
Рук неизменно-брежных,
За воспаленный край
Раны умевших браться
В веры сплошном луче.
Макс, мне было так братски
Спать на твоем плече!
(Горы... Себе на горе
Видится мне одно
Место: с него два моря
Были видны по дно
Бездны... два моря сразу!
Дщери иной поры,
Кто вам свои два глаза
Преподнесет с горы?)
...Только теперь, в подполье,
Вижу, когда потух
Свет — до чего мне вольно
Было в охвате двух
Рук твоих... В первых встречных
Царстве — и сам суди,
Макс, до чего мне вечно
Было в твоей груди!
Пусть ни единой травки,
Площе, чем на столе —
Макс, мне будет — так мягко
Спать на твоей скале!
Был он рыжим,
как из рыжиков рагу.
Рыжим,
словно апельсины на снегу.
Мать шутила,
мать веселою была:
«Я от солнышка сыночка родила...»
А другой был чёрным-чёрным у неё.
Чёрным,
будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она,
говорила:
«Слишком ночь была черна!..»
В сорок первом,
в сорок памятном году
прокричали репродукторы беду.
Оба сына, оба-двое, соль Земли —
поклонились маме в пояс.
И ушли.
Довелось в бою почуять молодым
рыжий бешеный огонь
и черный дым,
злую зелень застоявшихся полей,
серый цвет прифронтовых госпиталей.
Оба сына, оба-двое, два крыла,
воевали до победы.
Мать ждала.
Не гневила,
не кляла она судьбу.
Похоронка
обошла её избу.
Повезло ей.
Привалило счастье вдруг.
Повезло одной на три села вокруг.
Повезло ей.
Повезло ей!
Повезло!—
Оба сына
воротилися в село.
Оба сына.
Оба-двое.
Плоть и стать.
Золотистых орденов не сосчитать.
Сыновья сидят рядком — к плечу плечо.
Ноги целы, руки целы — что еще?
Пьют зеленое вино, как повелось...
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы —
смертельной белизны!
Видно, много
белой краски
у войны.
