Их берут в заложники. Подставляют, берут в заложники или лишают профессии.

Как подставляют

Мы сидим на берегу Атлантического океана. Тут начинается Ла-Манш. Маленький городок Эрки. Бретань. Русские ездят сюда отдыхать не очень, а французы - очень. Тут у них житница. Вдоль дорог - пшеничные поля центнеров по семьдесят на гектаре. Пасутся коровы величиной с бегемота. Примерно отсюда, кстати, сорвался и полетел в Москву на первую Болотную площадь писатель Акунин. Свежевыловленные гребешки. Лучшие в мире (поверьте, я разбираюсь), лучшие в мире мидии. Для устриц не сезон, но лобстеры, лангустины, крабы

Мы, правда, ничего не едим. Пять часов вечера. Здесь нельзя поесть раньше восьми. А на половину девятого у Гуриева назначен ужин с каким-то важным человеком, который приехал нарочно (пятьсот верст от Парижа) пообсуждать дела. Какие дела? Гуриев не может сказать. Ну, например, кто-то должен зайти к Путину и добиться от него фразы "оставьте ботаника в покое". Кто-то должен объяснить в российской прокуратуре, что нельзя вывести Гуриева из совета директоров Сбербанка без того, чтобы не навредить акционерам, а главный акционер - государство, а государство - это знаете кто? Мало ли дел? А может быть, Гуриев просто не хочет жертвовать ради интервью мне тихим ужином с женой Катей, про которую все говорят, что она экономист круче Гуриева, двумя милыми детишками, про которых ни в коем случае нельзя говорить, в какой они учатся школе, и друзьями, у которых они тут гостят.

Я спрашиваю:

- Что вы такого натворили? Подумаешь, экспертное заключение для президентского совета по правам человека. Член этого самого совета экономист Аузан сто раз говорил примерно то же самое. У экономиста Ясина вообще дочка на Ходорковского работала. Почему всем на свете можно говорить, что Ходорковский не виновен по второму делу, а вам нельзя?

И тут выясняется, что вопрос поставлен неправильно. Не нужно спрашивать, за что преследуют Гуриева. Нужно спрашивать, для чего преследуют.

- Понимаете, - Гуриев смотрит под стол на босые свои ноги в пляжном песке. - Новое дело Ходорковского раскрутить довольно трудно. По хозяйственным преступлениям есть срок давности - десять лет. А Ходорковский десять лет сидит. Не мог же он совершить подсудных хозяйственных преступлений, сидя в тюрьме.

- И? - я проявляю недюжинную сообразительность.

- И вот собираются документы. Подписка о неразглашении не дает мне права говорить о том, что я знаю, но судя по СМИ, из документов следует, что по указанию Ходорковского посредством адвоката Дреля была создана банда под руководством судьи Морщаковой. Эта банда на деньги, украденные Ходорковским и Лебедевым, пыталась подорвать российское правосудие.

Звонит телефон. Девушка-метрдотель щебечет в трубку. Кто-то хочет заказать на время ужина столик. Адвоката Антона Дреля я знаю. Он уехал в Лондон, когда обнаружил вдруг в материалах дела, что его ошибочно именуют не адвокатом, а обвиняемым. Написано было: "Обвиняемый Ходорковский в присутствии обвиняемого Дреля" Это был намек "уезжай". Антон понял намек и уехал.

С отставной судьей Тамарой Морщаковой я не знаком. Знаю, что она член президентского совета по правам человека и, похоже, принадлежит к числу тех оптимистов, что верили в ползучую либерализацию президента Медведева. Гуриев тоже принадлежит к числу этих оптимистов. Еще в 2005 году жена Катя сказала Гуриеву: "Путин никуда не уйдет, значит, нам нужно уезжать". Но когда Путин сменился Медведевым, Гуриев поверил в то, во что хотел поверить, - в сменяемость власти: ушел же ведь. И в результате уехала одна Катя с детьми, нашла работу в Париже, устроила детей в школу, а Гуриев мотался к ним в каждые выходные, а в будни жил в Москве, руководил лучшим в Восточной Европе экономическим вузом и верил, что Медведев верит, что "свобода лучше, чем несвобода". И вот однажды ему по электронной почте пришел запрос на электронном президентском бланке (вот ведь инновации!) от президентского совета по правам человека - пересмотреть дело Ходорковского. Ну, как не помочь? Президент просит. Президент попросил свой совет по правам человека пересмотреть самое одиозное экономическое дело новейшей эпохи. Как не помочь? Ловушка захлопнулась. Гуриев написал экспертный отчет, что Ходорковский не виновен по второму делу, отчет короткий и ясный, как колонки, которые он пишет в газету "Ведомости". А потом либеральный президент сменился на того, что всегда. И профессор Гуриев из независимого эксперта превратился в члена банды. Я спрашиваю:

- Если вы так нужны в качестве "члена банды", почему же вам дали уехать?

Сменяется ветер, начинается отлив, лодки ложатся брюхом на открывающееся дно. И Гуриев говорит:

- Залезть в голову следователям очень трудно. Я думаю, что они не кровожадные. Я думаю, они работают в соседних кабинетах с людьми, которые знают про себя, что однажды и им придется уехать. И потому не принято хватать человека сразу, надо дать возможность уехать. Не все уезжают. Некоторые не верят, что их могут посадить. Например, Переверзин (Владимир Переверзин, один из топ-менеджеров ЮКОСа. - Прим. В.П.) не верил, потому что нельзя же посадить человека ни за что. А его посадили.

Я спрашиваю:

- А этот человек, который предупредил вас о возможном аресте, он кто?

Гуриев не отвечает. Он не отвечает, кто его предупредил, он рассказывает, как его предупредили. Краткое изложение его рассказа я посвящаю Эдварду Сноудену, нашедшему в России политическое убежище борцу за право всех людей на Земле на частную переписку и частные телефонные разговоры.

В разгар майских праздников (офицеры спецслужб тоже ведь празднуют) некий высокопоставленный друг Гуриева позвонил по телефону, нет, не Гуриеву, а жене его Кате. На парижский телефон, разумеется, потому что его нельзя поставить на прослушку. Разумеется, с незнакомого номера, вероятно, новая симка, которую еще не успели засечь. Позвонил и сказал: "Катя, вы в Париже? Вот и хорошо. Не возвращайтесь. Сережа с тобой? Передай ему трубку, пожалуйста". И когда Катя передала трубку мужу, этот человек из России сказал ему: "Сережа, послушай, Навальный получит большой реальный срок. А всех, кто помогал Навальному, ждут большие неприятности. Это спецоперация".

Он сказал "спецоперация". Это слово на их чиновничьем языке значит, что решение неотменимо, принято на самом высоком уровне. Контролируется лично Сами Знаете Кем. Бесполезно просить заступничества у высокопоставленных друзей. Бесполезно оправдываться. Машина сработает с неумолимостью парового катка, изготовленного в швейцарской часовой мастерской. На их чиновничьем языке слово "спецоперация" значит "беги" или "сдавайся".

Гуриев подумал, что да, еще же ведь и Навальный. Подумал, что должен был просчитать риски, когда помогал Навальному. Подумал о том, кому надо позвонить и как сказать, что не вернется. Подумал, что вот Навальный неизбежно сядет в тюрьму, и от этой мысли в горле у профессора засвербило и на глаза профессора навернулись слезы.

На пляже мальчишки запускают почти профессиональный кайт - учатся. Официантка приносит Гуриеву еще сидра, а мне еще минеральной воды. Профессор рассказывает про этот звонок, и слезы бессилия наворачиваются ему на глаза снова. Я даю ему время оправиться и спрашиваю нейтрально:

- Почему этот человек предупредил вас? Ему зачем это нужно?

Гуриев запивает слезы сидром, переводит дух и говорит:

- Он мой хороший друг. Но в целом, мне помогали - в том числе и советом - многие чиновники. У нас же вести себя прилично - это оттенки серого. Каждый человек, работающий на власть, должен же оправдывать себя чем-то. Мне случалось разговаривать с людьми, которые знают, что нарушают закон, и не переживают по этому поводу. Но есть люди, которым хочется верить, что они закон не нарушают. Или нарушают немножко, зато помогают прогрессивным силам.

Кайт падает. Ветер волочит его по пляжу. И мальчишки бегут догонять, выкрикивая по-французски: "Держи! Держи!"

Пропуск по болезни

Профессор Сергей Гуриев отличается от оппозиционера Алексея Навального тем, что Навальный готов сесть в тюрьму, а Гуриев не готов. Он сам говорит об этом:

- Я восхищаюсь мужеством Навального, но у меня самого нет такого мужества. Я не готов сесть в тюрьму. После института я был на офицерских сборах месяц, и даже этот ужас я не готов повторить. Мне не нравится, когда сто человек спят в одной комнате, ходят строем, стригутся под одну гребенку. У меня дети. Я могу уехать от них на пять дней работать в Москву, но не могу уехать на пять лет сидеть в Краснокаменск. Мои дети и моя жена заслуживают лучшего.

Профессор Гуриев от оппозиционера Навального отличается. Навального я знаю лет десять и ни разу не видел, чтобы он плакал. С Гуриевым я говорил три часа, и за это время он дважды едва сдержал слезы и дважды рассказал, как не смог сдержать слез.

Здесь, в Эрки, на полюсе безопасности и безмятежности, у него голос дрожит во время рассказа о реальном и долгом сроке Навального. Хорошо сложенный мужчина с кавказскими чертами лица почти всхлипывает. Потом я рассказываю ему о своей работе: про сбор благотворительных денег на операцию девочке с пороком сердца. Я рассказываю про девочку, а у него глаза на мокром месте. Потом он рассказывает о своих студентах.

Во время декабрьских волнений, когда готовился первый большой митинг на Болотной площади, ректор Российской экономической школы собрал своих студентов. Сказал, что они вправе выйти на митинг протеста, но он не сможет их защитить. Не сможет звонить своим высокопоставленным друзьям и просить, чтобы войска не стреляли. Потому что нельзя пытаться сверг нуть режим жуликов и воров и одновременно просить сотрудников режима, чтобы они проявляли милосердие. Еще ректор сказал студентам, что не сможет вытаскивать их из каталажек, потому что нельзя быть революционером и рассчитывать на то, что кто-то близкий к власти добьется для тебя снисхождения. Ректор обещал только, что если кто-нибудь из студентов по причине административного ареста пропустит экзамен, то этот пропуск будет зачтен как пропуск по болезни.

"А если вам велят нас отчислить?" - спросили студенты.

"Я вас не отчислю, - обещал ректор. - Мы не отчисляем за политические взгляды. Только за двойки".

"А что если вы нас не отчислите и РЭШ из-за этого закроют?"

"Ну, - тут ректор заплакал. - Значит, закроют".

Оппозиционер Навальный должен был бы радоваться, когда профессор Гуриев объявил, что не вернется на Родину. Не дай бог иметь такого заложника. Не просто интеллигентские, а я бы даже сказал осетинские представления о долге и чести заставляют его стараться быть твердым и смелым. Но на самом деле он мягок, как воск. Смелые поступки в его исполнении, может быть, стоит ценить больше, чем отчаянную удаль храбреца, не имеющего достаточной фантазии, чтобы вообразить последствия. У профессора Гуриева с фантазией все в порядке. Он с ужасом и мгновенно (я вижу, как глаза загораются черным страхом) воображает себе себя в тюрьме, опечатанные двери РЭШ, студентов в автозаках, нанятых им профессоров на допросах, Навального в тюрьме, Ходорковского в тюрьме, жену Ходорковского Инну, жену Навального Юлю и то, как именно он будет о ней заботиться, потому что Навальный в ответ на предупреждение о реальном сроке сказал: "Ну что ж, значит, посадят. Позаботьтесь о семье". Профессор представляет себе все эти беды явственно, тем не менее написал заключение о том, что Ходорковский невиновен, публично пожертвовал Навальному денег, дал студентам РЭШ карт-бланш на революцию, прочел в Давосе крайне неприятный для Путина доклад об экономическом кризисе, который ожидает Россию при этой власти.

Они познакомились тому назад лет пять. Навальный тогда был корпоративным активистом: покупал понемножку акции государственных компаний, копался в отчетах на том основании, что акционер, выискивал сомнительные сделки и скандалил публично, что воры, дескать, и жулики. А Гуриев был членом совета директоров Сбербанка. И вот Навальный прислал директорам письмо о том, что кредит, выданный Сбербанком бизнес-школе "Сколково", коррупционный. Гуриев Навальному ответил, они обсудили дело по телефону, написали запрос директору Герману Грефу, исследовали кредит и убедились, что нет в нем никакого воровства. А Навальный имел случай узнать, что непонятная сделка - не обязательно мошенническая, а может быть, просто сложная. Это знание пригодится ему, если он станет президентом.

Впервые познакомились лично в редакции одного журнала - оба давали интервью. Потом еще несколько раз виделись, вели небезынтересные беседы. Навальный как-то зашел в гости к Гуриеву в Париже и спросил у дочки профессора, где ей больше нравится учиться - в российской школе или во французской. Девочка ответила, что во французской школе лучше, потому что еда значительно вкуснее и домашние задания значительно разумнее. Этот разговор, насколько мне известно, до сих пор остается чуть ли не единственной консультацией, которую будущий президент Навальный провел по проблемам образования.

Зато они долго и подробно говорили о национализме. Гуриев говорит о Навальном крайне уважительно, но даже из уважительных его рассказов следует, что участнику "русских маршей" туго пришлось спорить с женой Гуриева Катей, парижским профессором экономики, занимающейся именно что проблемами межэтнических конфликтов. Зна ете ли вы, Алексей, что хуту и тутси - это вообще совсем один народ? И как же случилось, что одна половина народа вырезала другую? А кто такие русские? Считать русскими славян или финно-угров? А вогулы - это русские? Коренное светловолосое и сероглазое население Урала. А каково кавказцу Гуриеву жить в стране, где по улицам маршируют люди, выкрикивая лозунг " Цензура Кавказ, Цензура !". "Я сразу понимаю, что меня будут бить", - сказал Гуриев Навальному. А Катя сказала, что в стране, выкрикивающей такие лозунги, жить неприлично, вот она и не живет, уехала во Францию, где межэтнических проблем достаточно, но даже националисты не предлагают Цензура Сенегал. Гуриев говорит, что Навальный слушал внимательно, позиции сдавал с трудом, но сдавал, когда кончались аргументы. Гуриев говорит:

- Я не знаю, считает ли себя Навальный королем вселенной, но, по крайней мере, он не выдает своих амбиций. Он относится к себе с иронией. И это очень редкое качество для оппозиционера.

Потом однажды Навальный позвонил и попросил пожертвовать его Фонду борьбы с коррупцией пусть и небольшую сумму денег, но публично. Гуриев пожертвовал, потому что это очень правильно. Но он знал, что это небезопасно.

Потом Навальный написал письмо по электронной почте и попросил прощения. "Простите, если вам пришлось эмигрировать из-за меня. Но я хочу добавить вам проблем. Я иду в мэры, пишу программу, помогите мне с экономической ее частью".

Невозможно добиться от Гуриева, что именно в предвыборной программе Навального придумано и написано им и его женой.

- Мы помогали, - говорит Гуриев, - мы участвовали, но это программа Навального, и я не собираюсь заявлять своих прав на его идеи.

Однажды, когда Сергей Гуриев и его жена Катя будут тихими парижскими профессорами экономики, а политик Алексей Навальный будет баллотироваться в президенты России, они возьмут отпуск на год и помогут этому кандидату. Именно этому кандидату, потому что никто больше, по словам Гуриева, не хочет знать реальности и не хочет слушать ученых. Ни во власти, ни тем более в оппозиции.

Как лишают профессии

Мы сидим в пустом баре. Никого. То есть буквально никого, и даже девушка-метрдотель вышла на улицу щебетать с официантом, пока нет клиентов. Мы сидим одни, и Гуриев рассказывает мне про эту свою науку, которую в России не хочет знать никто, ну то есть буквально никто. Вся его наука международная, вся на английском языке. У нее строгая методология, математические модели.

- Не такая точная наука, - говорит Гуриев, - как физика, но все же. Если я брошу камень, то есть очень точные модели, описывающие, как он полетит. В экономике действуют не протоны и электроны, а люди. Людям часто свойственно иррациональное поведение. Представьте себе, что при помощи математических моделей мы описываем не то, как полетит камень, а то, как полетит воланчик. Слишком много факторов влияет.

Тем не менее экономика, которой занимается Гуриев, - это наука с незыблемыми законами, понятными критериями качества, актуальности и достоверности. Пять ведущих журналов в мире, еще сотня журналов "труба пониже, дым пожиже". Ты либо публикуешься в этих журналах на английском языке, либо тебя нет в мировом научном контексте. И про высшие учебные заведения тоже понятно, чем отличаются плохие от хороших: хорошие вузы есть в международных рейтингах, в хороших вузах преподают международные профессора, публикующиеся в международных журналах, хорошими вузами руководят советы директоров и попечительские советы, состоящие из международных профессоров, публикующихся в международных журналах.

- Вот только, - говорит Гуриев, - пока разговариваешь с ними формулами и научными терминами, они прислушиваются и кивают. Но как только начинаешь прикладывать науку к реальной жизни, они перестают слушать и даже обижаются. Как вам объяснить? На примере физики. Ты им говоришь, что гиря и перышко в вакууме падают с одинаковой скоростью, но, если этот научный факт противоречит их интересам и амбициям, они говорят: "У нас тут не вакуум, и вообще, тебя больше не будут приглашать в эфир "Первого канала".

- Чего, например, вы не можете им объяснить?

- Ну, например, что нельзя сделать огромную государственную компанию, привести в порядок, а потом приватизировать. Нельзя объяснить, что топ-менеджеры огромной государственной компании приватизировать ее просто не дадут.

- Они там во власти, - спрашиваю, - злонамеренные или безграмотные?

- И безграмотные тоже, - элегантно выворачивается Гуриев. - Не каждый министр в правительстве сдал бы бакалаврский тест в Америке.

- А в оппозиции?

- В оппозиции еще безграмотнее.

- Зачем вы тогда, - спрашиваю, - рассказываете им все это, если никто не поймет?

- Это мой долг, - говорит Гуриев. - Вот вы курите, и если бы я был врачом, то мой долг был бы рассказать вам, что курить вредно.

Надо заметить, этот профессор повернут слегка на "миссии", "долге" и "просветительстве". Следующие примерно полчаса мы обсуждаем, как прекрасно жить и работать в Париже. Дешевле, чем в Москве, комфортнее, красивая архитектура, приветливые люди, жена ходит на работу пешком, еда вкусная, на дверях школы висит табличка памяти учеников, ставших в сороковые годы жертвами холокоста, поименный список родительского комитета и меню на неделю - разнообразнейшее. Это ведь все важно: память о жертвах холокоста воспитывает в детях гуманизм и толерантность, список родительского комитета - активную общественную позицию, богатое меню - вкус и знание материальной культуры. А еще ведь спорт - можно ездить в горы хоть каждые выходные. Мальчики играют в футбол: это настолько общепринято, что сын в школе даже вступил в неформальное общество противников футбола. На две профессорские зарплаты прекрасно можно жить. Чистый воздух, красивая архитектура. Дешевизна, безопасность. Преимущества европейской профессорской жизни Гуриев проговаривает по несколько раз, пока я не спрашиваю:

- Какого же черта вы не уехали еще пять лет назад с Катей, а продолжали сидеть в Москве, строить экономическую школу и давать советы, которых никто не слушает?

Он говорит:

- Миссия. Дать возможность российским студентам работать в международной научной среде. Дать возможность российской власти принимать решения, опираясь на научные данные. Поделиться знаниями.

- Ага, - говорю, - поделиться с заядлым курильщиком знанием о вреде курения.

Теория хаоса

У нас заканчивается время. Гуриеву звонит жена, которая вот-вот должна заехать и отвезти профессора то ли на ужин с важным эмиссаром из Москвы, то ли просто на тихий семейный ужин без приставучего журналиста. У меня последний вопрос. Я спрашиваю:

- Как все-таки полетит воланчик?

И Гуриев отвечает. У них в Давосе была сессия "Сценарии для России". Гуриев, Цывинский и Кудрин докладывали, как полетит воланчик до 2030 года. Из доклада следовало, что главной проблемой России является власть, а сценарий, чтобы власть взялась за ум и прекратила коррупцию, нереалистичен. Реалистичных сценариев Гуриев называет два.

Во-первых, могут постепенно создаваться очаги разумной жизни в регионах. В Татарстане, в Москве, даже в Чечне, несмотря на своеобразные представления Кадырова о том, что такое благосостояние людей. Эти очаги разумной жизни могут разрастаться и постепенно выйти на федеральный уровень. Но тогда произойдет полная смена федеральной элиты. Во-вторых, возможно, что люди в Москве выйдут на улицу. Много людей, двести тысяч, больше. Выйдут и будут стоять. И обрастать сторонниками. И войска откажутся стрелять в толпу. Потому что Москва - очень богатый город, и протестующие очень мирно настроены. Им есть что терять, и они не хотят бросать камни в витрины. В них трудно стрелять. Войска стрелять не будут, и через неделю у власти не выдержат нервы. Будут назначены новые выборы и временное правительство, которое не удержит власть, кто бы его ни возглавил. Никто из нынешних не смотжет остаться у власти, сможет только обеспечить мирный переход.

Эти сценарии разумны, как и все, что говорит Гуриев. Эти сценарии начинаются с того, что вот в хаосе и бели берде российской жизни посреди всех этих спецопераций и олимпиад выкристаллизовываются вдруг робкие черты порядка и справедливости. В регионах ли, в Москве ли на площади - что-то разумное.

Но я спрашиваю не про это. Я не спрашиваю, как будет устроен порядок в светлом будущем. Я спрашиваю, как устроен сейчас хаос. Я спрашиваю, как именно мы будем разрушать себя и свою страну, если не возьмемся за ум? Потому что с чего бы это нам взяться за ум? Профессор не знает ответа. Он говорит:

- Есть и такой сценарий, что протест расстреляют. Тогда будет пять-пятнадцать лет затишья. Через пятнадцать-двадцать лет у каждого члена правительства возникнут серьезные личные проблемы. Они как минимум будут сидеть в тюрьме. Или повторят судьбу Каддафи.

Через пятнадцать лет мрака и хаоса мысль профессора опять перескакивает. Его математические модели начинают действовать только тогда, когда хаос кончается. Видать, не изобретено экономических формул для байкалфинансгрупп и уралвагонзаводов, для спецопераций и зачисток, для двушечек и пятерочек, для запретов на усыновление и пропаганду гомосексуализма - для всего того, от чего профессор Гуриев уехал навсегда, а я только на двое суток.

Я встаю, расплачиваюсь и еду назад - в хаос.