Current

Шарлотта Миллер выходит из дома утром, но так темно, что в общем неважно, что там. Поскольку внутри Шарлотты Миллер и так так муторно - как будто бы ей под сердце вкрутили штопор. Шарлотта Миллер не моется и не молится, выходит из дома без шарфа и без ключа, идет к остановке бормочет из Юнны Мориц, как снег срывается с крыш, всю ночь грохоча. И снег срывается, тычется в грудь, как маленький, в ботинки лезет, греется, тает, ёрзает. Шарлотте хочется стать не Шарлоттой - Мареком. А может, Йозефом. Лучше, конечно Йозефом.
Я буду Йозефом, буду красивым Йозефом - твердит она, покупая билетик разовый, я буду носить пиджак непременно розовый и буду носить кольцо с голубыми стразами. На этом кольце будет инициалом ижица (она залезает в маршрутку, сидит, ерошится) Я буду трахать всё, что хоть как-то движется, и всё, что не движется, но со смазливой рожицей. Я буду жить по гостям и бухать по-черному, владеть уютной берлогой и Хондой Цивиком. Я буду ученым-физиком - ведь ученому положено быть сластолюбцем, неряхой, циником. Я буду ездить на школы и ездить в отпуски, кормить на море чаек и кашалотов. Я буду считать следов песчаные оттиски. И главное там - не встретить свою Шарлотту.
Нет, понимает Шарлотта, нет, я не жалуюсь, но обмануть судьбу - так не хватит денег всех. Шарлотта - это судьба, от нее, пожалуй что, и на морском берегу никуда не денешься.
А если Мареком - проще нащупать истину? Тогда бы я обманула судьбу заранее, была бы Мареком, парнем своим и искренним, без денег, без жилья и образования. Работала бы медбратом, любила б Шумана, мечтала бы когда-нибудь стать пилотом...
Нет, понимает, в кресле второго штурмана немедленно бы оказалась моя Шарлотта.
Куда мне деться, рыдает она неделями, я от себя на край бы света сбежала бы. Шарлотта себя ненавидит за поведение, сама она не выносит чужие жалобы. Она бы себе сказала в ответ: "Рыдалище, чудовище, истерище, да пошло ты!" Она бы себя послала в такие дали, что... и там бы не избавилась от Шарлотты.
Шарлотте сложно слезы и сопли сдерживать, внутри у нее не стихает, бурлит беда. Такое бывает, если поешь несвежего или внезапно влюбишься не туда. Но если от первого может помочь лечение, таблетки, клизмы, пост и визит врачей, то от влюбленности сложно - ведь в общем чем её сильнее глушишь, тем она горячей. Шарлотта ела последний раз, вроде, в пятницу, а нынче, пишут в календаре, среда. А значит, это не лечится, значит, тянется, такая зима, подруга, беда, беда.
А скоро новый год - и вокруг так весело, снежинки, елки, утки в печах шкворчат. Шарлотта сходила в гости во время сессии и там влюбилась в заезжего москвича. Он не похож на тех, кто во сне её зовет, он умный, худой, язвительный, ростом маленький. Она не любит таких - он похож на Йозефа и самую малость чем-то похож на Марека. Во сне к ней приходит высокий и положительный слепой глухой капитан далекого флота. И ей бы остаться с ним и прекрасно жить и жить... тогда бы, быть может, она не была Шарлоттой.
Шарлотте Миллер не пишется и не грёзится, Шарлотте Миллер снятся в ночи кошмарики, в которых она опять целуется с Йозефом, который вдруг оказывается Мареком. Шарлотта застывает женою Лота, слипаются снег и соль под ее ресницами. Пожалуйста, просит она, пожалей Шарлотту, а? Пускай ей лучше совсем ничего не снится. Пускай она изменится, будет бестией, она будет красить губы и улыбаться. Такая зима, Шарлотта, такое бедствие. Приходится быть Шарлоттой - и всё, и баста.

А ехать долго - по пробкам, по грубой наледи, кассир в маршрутке, снежная карусель. Потом она соберется и выйдет на люди и будет суетится и жить, как все. А нынче - сидит в маршрутке, ревет, сутулится, рисует варежкой солнышко на стекле. Глядит, как толстые дети бегут по улице и толстые мамы что-то кричат вослед. Весна нескоро, реки морозом скованы, в душе бардак, невыигрыш по всем счетам. И Йозеф с Мареком едут в свою Московию, и в дождь превратился снег на ее щеках.
Она сидит в маршрутке, от мира прячется, боится, что вытащат, перекуют, сомнут.
Не трогайте Шарлотту, пока ей плачется. Не трогайте, как минимум, пять минут.

новогоднее

И снова осень, палая листва
в прорехах синевы плохого ситца,
троллейбус так бесхитростно косится
и уезжает. Что ж, шана това.
Иди, иди сквозь ветер, сквозь толпу,
Шана това и яблоки с корицей.
И возраст поднимается за тридцать, 
почти как ртуть по ртутному столбу.
Иди, иди сквозь прелую листву
сквозь новый год к чужому рождеству.

И снова новый год, мороз и тьма,
шампанское, простуда, мандарины,
что я тебе сегодня подарила?
наверно, то, что не люблю сама
Рождайся, мальчик, для тебя в хлеву
я подстелила жухлую соломку,
а за столом всё падает солонка,
мне тридцать три, а я пока живу
иди, иди сквозь ледяную муть,
езжай, рогатый, надо отдохнуть.

придёт весна, китайский новый год - 
пора поддельных елочных игрушек
мой домик ледяной опять разрушен,
а заяц в лубяном всё время пьет,
пьет горькую - от сердца, говорят.
Иди, иди сквозь звонкий звукоряд,
а где-то вдалеке кричат: "По коням!"
Езжай, троллейбус, на метро спокойней.

Езжай в свой парк, на родину свою,
Свали, свались на койку - на свою ли?
Езжай сквозь свет, сквозь дырку в букве ю,
Прожженную в июне и в июле,
Запутайся колёсами в траве
Застрянь рогами в августовском "в",
На градуснике, как и в голове,
Который раз всё те же тридцать с лишним.
Я к вам звоню. Чего же боль... как слышно?

И снова осень, лиственный занос
бессмысленно и жалобно клубится.

когда три года некуда влюбиться - 
не списывай на метеопрогноз. 

осень в городе

0.
Меня кто-то любит, Боже мой, кто б то ни был,
Меня кто-то помнит, Боже мой, кто б то не жил,
Пусть им - всем тем - нарисованы будут нимбы,
Пусть им - всем вам - адресована будет нежность.

1.
Этот дождь на стекле,
Этот блеск, по воде бегущий,
Этот лгущий, неверный шум в городском саду.
То ли ночи стали светлей,
То ли пиво гуще,
То ли я тебя вижу чаще, чем раз в году.

То ли листья шуршат,
То ли кошки по крышам бегают,
То ли просто окно задрожало от сквозняка,
Ты ступаешь на черные клетки, 
А я на белые.
Так что кто-то должен выиграть наверняка.

2.
И мне не важно, с кем ты меня поделишь,
Каких ты в жизни достигнешь еще высот.
Когда ты спишь, ты стремительно молодеешь - 
Тебе не дашь пяти или пятисот.

Ты дышишь такими нотами, обертонами,
Твоя голова.. Какая там голова.
Ты так белобрыс, что, в общем, не важно, что на ней - 
Январский снег, сентябрьская трава.

Насколько ты независим, насколько вправе я
Хранить ключи бессонных твоих ключиц?
Тебя спасают боги моей окраины,
Все те, кого ты в центр не смог включить.

И мы идем по улицам, будто ищем их,
Такая святая, глупая эта жизнь.
Блаженны нищие духом, поскольку нищему
Открыты закоулки и этажи.

3.
Чтобы так сочинять, нужно много всего уметь,
Различать на ощупь - золото или медь,
Различать на запах, что там - латунь, свинец,
Различать на веру - начало или конец.

Различать, размечать, отмеривать по чуть-чуть,
Темнобровы чухонцы, но белоглаза чудь.
То ли ветер с залива, то ли же кони в рысь,
Но ты так белобрыс ночами, так белобрыс.

Ты меня не отпустишь, но я же не полюблю,
Я отдамся ночью последнему кораблю,
Под конец навигаций в последний ночной заплыв,
Я уйду, твои слова на ветру забыв.

Не жалей обо мне, не жди, не броди, не ной,
Кто там ходит по нашей Троицкой и Сенной,
Кто там курит на Марсовом, греясь возле огня,
Не жалей обо мне, не бойся, не жди меня.

4.
Как ты счастлив, милый мой, мать твою, то есть Господи,
Как ты выращен в этой Троицкой и Сенной
На тебя написан тот самый вселенский ГОСТ, поди,
Тот единственный, самый правильный проездной,

Кем ты выращен, кем ты вылюблен, кем ты пестован,
То ли в вечном споре с режимом, то ли не в нем,
Как ты так живешь на Литейном или на Пестеля,
Без царя, без башки, но при этом с вечным огнем.

Все мои подруги тысячу лет как замужем,
Только я ловлю в лукавом твоем аду
Твой тяжелый луч, твой беглый взгляд ускользающий,
Если выживу - то не жди меня, я приду.

5.
Листвяное, словесное, снежное сыплешь крошево,
Почему, ты такая ласковая, такая брошенная,
Не смотри на это будущее, не трожь его,
Все равно никто не уходит, чтоб навсегда.
Под мостом движенье гномье, чужое, троллье ли,
Под мостом всегда движенье одностороннее,
Не ходи за ним, не мучай его, не тронь его.
До чего холодна вода.
До чего ледяна вода.

детские окраины

Непонятно что с тети-сониной нотной папкой,
Золотая осень и губы от яблок липки
Засыпает, себя находит в трамвайных парках,
Зарывает секретики возле чужой калитки.

Непонятно кто, очкастая, рост сто сорок,
Та, что мир постигает с катящихся с горки санок,
Улыбается близоруко, когда спросонок
Видит мамины руки. Но знает уже, что само-

совершенствование - пустой, но желанный призвук.
Знает, как смотреть сквозь льдинку - под этой призмой
Настоящей душой становится каждый призрак.
Не умеющая быть славной, но быть капризной

Для себя умеет. Примеряющая на вырост
Все фамилии мальчиков с острым и сладким жаром.
В первый раз покупает стыдно вино на вынос,
В первый раз понимает, что не получилось с жанром.

Не умеющая носить городскую моду,
В длинноватой юбке, в шарфе-мечте паяца.
На "люблю тебя" отвечает "не хочешь в морду?"
На "боюсь тебя" отвечает, что все боятся.

Да, короткую стрижку можно не трогать феном,
Да, в двенадцать ночи можно без провожатых.
Вырастающая чуть выше, чем можно феям,
Уходящая раньше, чем никому не жалко.

Непонятно, с кем мечтающая о детях,
За чужой любовью подглядывает сквозь щелку.
Чтоб мечтать потом, как вырастить, как одеть их,
Чтоб хоть как-то себя почувствовать защищенной.

На перилах метро разучивает сонаты,
Уступает места беременным, если просят.
Знает точно, как все не надо, а то, что надо
Не рассказывают, смеются, уходят в просинь.

Знает смерть, позор, безденежье, ужас, хаос,
Знает слабых, бомжей, предателей и женатых.
Знает теплые плечи юных и сладких хамов
Знает тех, кто редко рядом. Опять же надо

Говорить про счастье так, будто ты-то знаешь,
Сочинять сухие тексты с гортанным стоном.
И идти, обмотавшись шарфом. Сквозь это знамя
Светит горькое детство, изморозь, город сонный.

Город санный, тетя Соня, последний поезд,
До-минор сюиты Баха, кларнет и домра,
Мокрый город, золотая пурга по пояс.
Эти самые сладкие 
Десять минут
До дома.

лесное

Мы лежим во мху, над нами висит черника,
Над нею сосны, но так далеко, что не верится
Что-то более нежное попробуй-ка сочини-ка
Чтобы так, как у нас, под сладким запахом вереска.
Мы лежим во мху, над нами шумит эпоха
Крупные ягоды падают нам на щёки,
Никогда не бывало так хорошо, никогда не бывало так плохо
Вспоминать то детство, которое мы прощелкали.
Мы лежим во мху, ягоды ловим губами,
Черными от сока, запекшимися, как у старцев. 
Золотое детство, которое мы проебали,
В котором мы безнадежно хотим остаться.
Мы лежим во мху, в пахучем сосновом крошеве,
Ноги искусаны, по камням пробегают ящерки.
Из-под обычных нас проступают вдруг мы - хорошие,
Мы чудесные, мы простые, но настоящие.
Мы лежим во мху. А рядом такое озеро,
Где мостки темнеют от капель, с волос стекающих,
Где красиво летом и так хорошо по осени,
Где знакома каждая досочка, каждый камешек,
Но мы лежим во мху. И сосны дрожат иголками,
Столько слов - существующих не ради правды, но ради выброса,
Почему все такое сладкое, но одновременно такое горькое
Почему мы столько теряем, пытаясь выбраться?
Мы лежим во мху, здесь приходит это великое понимание,
Что вода течет, что воздух прозрачен, что люди - толпами,
Что когда-то мы были теплыми, были маленькими,
Ловили мыльные пузыри и пушинки тополя.
Мы лежим во мху. Пузыри все досуха выдуты,
Мы не просто здесь. Мы слепые, смешные, пленные.
Сухие слезы - это Господь нам выдумал,
Чтоб мы знали,
Что не закончилось
Искупление.

(излишняя дидактика) дочери

Не дай тебе бог заедать алкоголь анальгином,
Не дай тебе бог засыпать в незнакомой постели,
Не дай вам господь представать перед богом нагими
Пред богом, пред утром, где стекла едва запотели,

Не дай тебе бог говорить о любви в смсках,
И в письмах читать между строк в коридорах осенних.
Не дай тебе бог не найти подходящего места,
Точнее найти - и все время жалеть о соседнем.

И если ты будешь, а я ведь уверена - будешь,
Бродить по ночам, безответно по городу шляться.
Дай бог тебе, милая, в целом не выбиться в люди,
А вбиться в себя, безнадежно, по самую шляпку.

И если ты стерпишь - а я уже знаю, не стерпишь
Мои дидактически точные фразы "как в школе",
Поверь, что шиповник был тоже лохматым и терпким,
И так же кололся. И так же болели уколы.

И тот же минор и мажор - будто в "Хава Нагиле",
И те же обиды - настолько сильнее меж прочих.
Не дай тебе бог заедать алкоголь анальгином
А все остальное, мне кажется, будет попроще.

Не признаться не могу, а признаться тяжко, 
Я б себе зашила рот, если бы смогла.
Я украла у тебя маленькое счастье
Самый крохотный флакон синего стекла.

Это счастье у тебя пряталось на полке
Покрывалось чешуей пыли и обид,
Ты его когда-то взял, доверху наполнил,
Надписал и позабыл - шкаф и так набит.

Я наткнулась на него, встав на табуретку,
Шаря в темной тишине в поисках сластей,
А оно блеснуло мне сказочно и редко,
Отразилось в потолке, брызнуло от стен,

И забилось под рукой, ласково запело - 
Вот и не смогла уйти, не смогла не взять,
Там под самым колпачком голубая пена,
И такая синева - рассказать нельзя.

У тебя таких чудес - воз и два вагона,
Свежих счастий всех цветов закрома полны,
У тебя в окне живет майский птичий гомон,
У тебя в комоде есть плеск морской волны,

У тебя растут цветы и смеются дети,
У тебя так хорошо спорятся дела,
У тебя, наверно, есть всё, что есть на свете - 
Ну, подумаешь, флакон синего стекла.

Самый крохотный, поверь, самый завалящий,
Может, там и вовсе чушь, талая вода.
Ты бы вовсе не полез в этот долгий ящик,
Ты б не вспомнил про него вовсе никогда.

Но сегодня ты с утра пел, готовил бигос,
Ты был весел, мир был мил, крепок был союз,
Но морщинка на щеке - та, что я влюбилась,
Превратилась в тонкий шрам, в тот, что я боюсь.

Ты поцеловал меня: приходи почаще,
Как всегда, на букве "о" губы округлив.
Я украла у тебя маленькое счастье,
И открыла за дверьми, вызывая лифт.

И такой открылся мир нежный и безумный,
И сирень, жасмин, весна, мед и пастила,
И такой прозрачный свет, что заныли зубы,
Этот крохотный секрет синего стекла.

Ты б не вспомнил про него, никогда не вспомнил,
Ты таких еще сто штук можешь сохранить.
Ты любой сосуд готов радостью наполнить,
Ты заставишь петь струной паутины нить,

Ты б не вспомнил про него средь других флаконов,
Золотится на заре фонарей слюда.

Смотрит грустно на меня профиль заоконный,
Верно, больше мне нельзя приходить сюда.

Все вокруг меня поет, будто птицы в чаще
Все внутри меня грустит не пойми о чем. 
Я сжимаю в кулаке краденое счастье,
Слезы капают в него тоненьким ручьем. 

война и мир
   Галке

Когда мне было столько лет, я, знаешь,
хотела очень броситься под поезд.
Не бросилась, поскольку до деревни
Дорог железных нам не провели.
Сквозь слезы изучала я в кровати
Рисунок тонких трещин потолочных,
И узнавала, что такое ревность
И прочие обычаи земли.

Когда мне было столько лет, я тоже
Однажды прямо в Автово сбежала,
И ехала в метро, расправив спину,
Прекрасно, удивительно одна.
Потом бродила в незнакомых липах,
Сбивала кожу новеньких сандалий,
А воздух пах апрелем, прелым пивом,
Влюбленным светом, ждущим дотемна.

Когда мне было - правда, это было,
Что возраст начинался с единицы,
Что правое колено было бурым
От ссадин, от кровавых синяков,
Тогда мне, помню, было так хреново,
Тогда, я знаю, было так чудесно,
От запаха обид и свежих булок
С укропом, сыром, свежим чесноком.

Когда мне безразмерные футболки
Ложились так на худенькие плечи,
Что можно было дважды обернуться,
И оставалось место у груди.
Когда не получаешься на снимках,
На той пропавшей черно-белой пленке,
В которую попробуешь вернуться,
Но не вернешься цел и невредим.

Мне кажется, что в этом исчисленьи,
Мы, словно кошки, верим в девять жизней,
В двенадцать раз погашенную спичку,
В бесчисленное множество минут.
И, разбирая старые картинки,
И окунаясь в тот бездонный омут,
Ты вспоминаешь: вылетала птичка
И главное, что было - не мигнуть.

Когда мне было столько лет, я тоже,
Рыдала в плечи тех, кто много старше,
Но верила в Бабайку, в фею, в Санту,
Когда мне было... верю и теперь.
Не знала только ощущений "тошно",
"Безвыходно", "противно", "горько", "страшно".
Названия всех антидепрессантов
Гаданья на мороз и оттепель.

Я помню запах курицы и хлеба,
"Война и мир", показ ночной и тайный.
Французский дух, гусарский тонкий ментик,
А завтра нужно встать уже к шести.
Ты хочешь спать, Андрей лежит под дубом,
На выпуклом экране титры тают.
Ты веришь, ты спасешь его от смерти,
Тебе осталось только подрасти.