Новости компьютерной литбиблиотеки Б.Бердичевского.

Выпуски на Subscribe.Ru выходят на несколько дней/недель позже и с традиционной рекламой не от меня. Приглашайте к подписке ваших знакомых!

Надеюсь, вас как и меня увлекло чтение произведения Александра Шамеса "Услышать Эмерсона и умереть". А сейчас будет очень волнующая часть повествования, которая особенно удалась автору. Желаю приятного чтения!

Сообщения

Открылся мой Форум -- Форум Бориса Бердичевского. Регистрируйтесь и участвуйте! На Форуме обсуждается творчество Майн Рида.

На моем сервере вы можете подписаться на рассылку, отписаться, а также изменить адрес подписки.

Внимание: на моем майл-сервере включена защита от спама. Если вы хотите послать мне сообщение, сделайте это через форму на сервере.
Вы также можете вставить текст "AntiSpam-Stop" в заголовок письма, чтобы обойти защиту.

Пополнения в моей библиотеке

16.03.2012 -- Научно-популярная статья Майн Рида -- "Лапландия и лапландцы."

08.06.2011 -- После публикации в рассылках выложен роман-чертовщина Евгения Якубовича "Программист для преисподней"

08.01.2011 -- Выложен отредактированный вариант моего перевода романа Майн Рида "Жена-девочка"

20.07.2010 -- Знаменитая сказка Редьярда Киплинга "Маугли"

08.04.2010 -- Роман А. Тоболяка "Невозможно остановиться", который я только закончил сканировать, распространяется исключительно для зарегистрированных участников моего Форума.

17.03.2010 -- Майн Рид. Гвен Винн: роман реки Уай. Перевод Д. Арсеньева. Устранение, надеюсь, последних опечаток!

Услышать Эмерсона и умереть,
или
Несколько эпизодов из жизни Израильского Хай-Тека.
Околонаучный триллер без пролога, но с эпилогом.
© Александр Шамес

Продолжение. Начало в выпуске No156

Между тем, какие-то детали все-таки удалось запомнить. И в перерыве между отделениями, бродя по холлу с продающимися там пластинками и "ЭЛП-овскими" футболками, я старался для себя классифицировать свежие впечатления - чтобы покрепче запомнить. Вспоминалось: периодически массировавший покалеченную в недавней автомобильной аварии кисть правой руки, почти совсем не состарившийся лицом клавишный виртуоз Эмерсон; изрядно раздобревший, но не утерявший вокальных данных Лэйк; выглядящий как юноша, скрученный из тугих жил Палмер. Вспоминалось: прекрасные интеллигентные лица публики; вполне солидные мужчины и женщины подхватывали самые сложные тексты, подпевали, взбирались на столы, скандировали, свистели. Вспоминалось: заряженная невероятным драйвом, но ни капельки не агрессивная атмосфера действа. Вспоминалось: исполняли все любимые вещи (а разве были не любимые?), включая "Таркус" и "Картинки с выставки". Вспоминалось: великолепная, не слыханная ранее, новая аранжировка Прокофьевской "Ромео и Джульетты". В общем, в голове задержалось достаточно много острых аудиовизуальных впечатлений. А ведь впереди было еще и второе отделение!

Марик помотал головой из стороны в сторону, пытаясь сбросить с себя наваждение сна, ставшего явью. Федотыч пошел перекуривать, а Марик подошел к стойке торговца лазерными дисками и сувенирами. Торговали не только Эмерсоном (все концерты которого давно и прочно заняли место в Марикиной фонотеке). Марика вдруг заинтересовали сидишки бразильских прог-роковых групп. Ни про какую бразильскую прог-музыку он пока еще не слыхал. Но, увидев сегодня неподдельную любовь латиноамериканцев к прогрессивному року, решил, что они и сами могут играть не только самбу-румбу. Взял наугад пару дисков, просмотрел аннотации. Черт, конечно на португальском! Однако попадались в тексте и знакомые имена "ЭЛП", Уэйкмана и "Ю. Кей", - в каком бы контексте они там не упоминались, сами по себе - достойная рекомендация. Но лучше - посоветоваться со знатоками. Осведомился по-английски у продавца - тот, скорее всего, по-английски не говорил - только смущенно улыбнулся, и показал задранный вверх большой палец. Мол, выбор - правильный! Марик купил еще футболку с "Таркусом" для старшего сына и направился на свое место - перерыв подходил к концу. По дороге к столику Марик не отказал себе в удовольствии пройти мимо громадного звукорежиссерского пульта, куда, как нейронные цепи к мозгу, сходились все тянущиеся со сцены кабеля свето- и звуко-аппаратуры. Конечно же, упустить такую возможность - посмотреть, как это хозяйство устроено у самого Эмерсона, Марик упустить не мог. Он когда-то, в студенческие годы, и сам звукорежиссерствовал и ди-джействовал. (Соревновалась Элочка-Людоедка с Вандербильдшей...) Марк скромно встал в сторонке, стараясь не глядеть через плечо и под руку продолжавшим даже во время перерыва работу звукорежиссерам. Над пультами и компьютерами священнодействовали двое: один - высокий, худощавый, заросший седой шевелюрой хипповатый мужик лет под пятьдесят в кожаной безрукавке, и второй - на вид тридцатипятилетний, ладно скроенный, невысокий, с коротко остриженными цвета воронового крыла, с проседью волосами и смоляной шкиперской бородкой парень, прикинутый в черный комбинезон с надписью "ЭЛП" на спине. Что-то хорошо знакомое промелькнуло в чертах невысокого парня. Марик подошел поближе и, пренебрегая правилами приличия, стал напряженно вглядываться в лицо второго звукорежиссера. Тот недовольно вскинул на незваного наблюдателя глаза... И тут все стало ясно!

- Гурам?! Да это же Гурам!

Гурам

Впервые я увидел Гурама на первом часу самой первой лекции по матанализу. Свежие студиозусы физического факультета еще не успели перезнакомиться и, в соответствии с образовавшимися новыми личностными структурами, перегруппироваться. А потому на лекциях мы садились самым произвольным образом - где придется. Рядом со мной сидел невысокий чернявый парнишка с пронзительными черными глазами и густой шкиперской бородкой. Одет он был в черные джинсы и черный же вязаный пуловер, из-под которого по-пасторски выглядывал воротничок крахмально белой рубашки. В целом все смотрелось весьма необычно. В этом парне чувствовался стиль, доселе неведомый в нашем (хотя и столичном, но безнадежно провинциальном) городе. Впрочем, не только необычный внешний вид незнакомого сокурсника привлек внимание Марика. Случайно заглянув в тетрадь соседа, я с изумлением обнаружил, что тот конспектирует совершенно новый для вчерашних школьников материал... по-английски! И, судя по всему, делает это совершенно свободно, без какого бы то ни было напряга. Сам факт свободного владения иностранным языком вчерашнему выпускнику простой советской школы, где "язык вероятного противника" изучали пять лет, но преподавали, как водится, через пень-колоду, показался мне удивительным и вызывающим немедленное уважение. Которое только усилилось при повторном взгляде в конспект соседа - следующую страницу тот конспектировал по-французски!

В переменку между часами все шумно вывалились из лекционного зала на лестницу покурить. Таинственный незнакомец скромно встал в стороне и начал набивать ординарной четырнадцатикопеечной "Ляной" короткую трубку, которую позже раскурил от роскошной стальной зажигалки "Зиппо". Такого крутого выпендрежа мне видеть еще не приходилось. Незнакомца нужно было срочно осадить. Я подошел к нему, достал из кармана заначенные (с целью все того же выпендрежа, который в современной поведенческой науке заумно именуют "позиционированием") "Филип Моррис" в коричневой пластиковой пачке и попросил у незнакомца прикурить. Незнакомец улыбнулся и чиркнул перед моим носом своей "Зиппой". Мне оставалось только вежливо поблагодарить, и со словами "Угощайтесь, коллега", предложить парню американскую сигарету. Которую тот вежливо отверг, обосновывая свой отказ давней приверженностью к курению трубки. Мостик для продолжения разговора был переброшен.

- Меня зовут Марк. Марк Альперин. Я пролетел этим летом в МИФИ. Хотя и сдал все экзамены - не прошел по конкурсу. Вот, покантуюсь годик тут, а потом попробую перевестись в Москву.

- А вот меня как раз в этом году из Москвы поперли. Правда, не из МИФИ, а из МГУ. Я в прошлом году поступил на астрофизику. А потом - ушел с альпинистами в горы на полсеместра - залазили на семитысячник на Памире. Вот за это меня из Универа и выкинули. Почти. Предки устроили мне перевод сюда, в мамашин родной город. Думают, тут я под бОльшим контролем буду - деды, бабки, дядьки, тетки там всякие. Да, кстати, меня зовут Гурам. Гурам Гондзилов. А насчет МИФИ - наплюй! Фуфло это все. Какая разница, где учиться? Всю вселенную можно найти вот тут! - и Гурам постучал согнутым пальцем себе по голове. - Ну что, пошли грызть матанализ дальше?

И на первый, и на второй, и на все последующие взгляды Гурам Гонзилов оказался личностью незаурядной. Более того - уже сама генеалогия Гурама поразила мое воображение. Я происходил из среды самых средних тружеников умственного труда (в лучшем случае - во втором поколении) и совсем не привык к людям такого высокого, горнего круга. Папа Гурама был гордым потомком древнего кавказского княжеского рода, представители которого вовремя переметнулись на сторону победившего пролетариата и даже обрусили звучную грузинскую фамилию Гондзидзе на Гондзилов. А еще он был простым полковником ГРУ, временно трудившимся советником правительства еще молодой, но уже свободолюбивой, Ливийской Джамахеррии. В связи с этим незаурядным жизненным фактом родители нового университетского товарища уже четвертый год постоянно проживали в Ливии, единожды в году радуя оставшихся на Родине членов семьи личным визитом, импортными шмотками и большим количеством чеков Внешторга, действительных во всем известной сети магазинов "Березка". В связи с таким странным семейным раскладом, и с учетом уже помянутых МГУшно-альпинистских похождений, Гурам (приказом по семье) был откомандирован в считавшийся спокойным город Кишинев - к деду по материнской линии. С целью проживания и перевоспитания. Дед, впочем, тоже был не из простых. Народный художник Молдавской ССР, зам. секретаря местного Союза Художников. И прочая, и прочая, и прочая. Ион Думитру Стаматий, сын разорившихся румынских бояр, учился живописи еще в 30-х годах в Бухаресте и Париже. Чуть ли ни с самим Брынкушем был на дружеской ноге. С приходом в Молдавию социализма эти сомнительные факты дедовской биографии могли сыграть против него. Если бы еще в середине 60-х Ион Стаматий не сообразил написать эпическое полотно с (сегодня) по-митьковски звучащим названием: "Капитан Иван Иванович Бодюл встречается на фронте с полковником Леонидом Ильичом Брежневым". Полотно понравилось зрителям. В особенности - товарищу И. И. Бодюлу, занимавшему тогда пост Первого Секретаря ЦК Компартии Молдавии, и его стародавнему другу (а, по слухам - и молочному брату) товарищу Л. И. Брежневу, совершенно случайно работавшему в те же годы генеральным Секретарем ЦК КПСС. Карьера художника Стаматия была сделана! Он получил громадную двухэтажную мастерскую на Рышкановке, изредка писал что-нибудь помпезно-эпохальное для официальных выставок: вроде гигантского полотна "Бунартатарское восстание" - эдакий туземный Делакруа, но с цензурными поправками и дополнениями. А именно - изображенная в центре картины молдаванка со знаменем решением худсовета была переизображена с прикрытой (все тем же красным знаменем) грудью. Все остальное время маститый художник занимался книжной графикой. Рисовальщиком он был очень хорошим, и его иллюстрации получали хорошие отзывы даже от представителей самых нонконформистских кругов местной богемы. А человеком Ион Думитру был просто замечательным. Не злобным, с хорошим чувством юмора. Любил смачно выпить и закусить. И молодежь любил. Преимущественно - женского пола. Позировавшие мастеру натурщицы (почему-то эскизы революционных крестьянок и передовиц производства художник рисовал всегда ню) на вопрос "Ну, как дедок?" мечтательно закатывали глаза и отвечали что-то вроде "О-го-го!". После смерти любимой супруги - бабушки Гурама - и с появлением в Кишиневе любимого внука, дед окончательно переселился в мастерскую, предоставив юному студенту-физику неслабо обставленную трехкомнатную квартиру на Ботанике в полное распоряжение.

Вот эта-то квартира и стала местом постоянной тусовки (тогда это называли - торчания на флэтУ) продвинутых городских с физического и математического факультетов. Приходили и неуниверситетские друзья друзей - Герка-КрокОдил, например. Все быстро перезнакомились и передружились. Очень быстро собралась компания парней, объединенных общими жизненными интересами, общей музыкой и, конечно, характерным для этого поколения общим розово-наивным вольнодумством. У Гурама на флэту слушались все рок-новинки (благо, забугорные родители снабдили любимого сына модной стереосистемой "Санио" и регулярно подкидывали свежие пластинки и кассеты.) У Гурама коллективно готовились к сдаче "истории КПСС" и "квантов" - это было прикольно, весело и (на удивление!) - эффективно. У Гурама днями и ночами играли в модный преферанс и начинающий входить в моду бридж. У Гурама пили до потери сознания. У Гурама встречались со своими подругами. Эх, да что там говорить, - хорошо было у Гурама!

Компания стала еще сплоченнее и теснее после первых обязательных вывозов студентов в колхоз. Там, в окружении вольной (но уже изрядно загаженной следами человеческой активности) природы и диких деревенских нравов, Гурам показал себя надежным товарищем, застрельщиком (как тогда было модно писать в комсомольском официозе) всех крупных и мелких проказ и отчаянно смелым бойцом с окрестной деревенской шпаной. Однажды мне, в паре с Гурамом, с большим трудом (а также попутным применением моей любимой буковой нунчаки и гурамовского армейского ремня) удалось отмахаться от квартета в дупель пьяных местных героев. Они прицепились ко мне в тот самый момент, когда я мирно обжимался в кустах со своей очередной пассией. С целью эту самую барышню полюбить на глазах у городского жиденка. Гурам оказался возле роковых кустов как раз в тот момент, когда я почти безнадежно пытался отмахаться нунчакой от лезущей на меня пары кулачных бойцов, в то время как два других пейзанина уже сдирали джинсики с насмерть перепуганной девушки. Позже Гурам рассказал, что хотел выпить с нами традиционный вечерний кофе по-турецки, который Гурам обычно самолично варил в специально привезенной походной джезве. Но, не найдя меня в лагере, наугад пошел побродить возле кустов, где я, отличавшийся в те годы изрядной любвеобильностью, любил коротать вечерние часы с полюбившимися мне сокурсницами. Появление Гурама, альпинистски подготовленного и владевшего восточными единоборствами (будучи в Москве, он занимался шитоканом у самого Штурмина) серьезно изменило ситуацию на поле боя. Враги пропустили пару чувствительных ударов по болевым точкам и предпочли тихо смыться, пригрозив назавтра привести с собой половину деревни - на разборку. Гурам утер слезы приходящей в себя девице, полюбовался на расплывающийся под моим левым глазом свинцовый синячище и предложил вернуться в лагерь. Где и отметить победу разума над тупыми силами зла чашечкой хорошего кофе. В лагере обнаружилось отсутствие клочка бумаги, необходимого для растопки небольшого костерка. И тут Гурам совершил поступок, который тогда показался мне верхом аристократического шика: он нашарил в кармане джинсов мятую трехрублевку, небрежно поджег ее своей "Зиппой" и аккуратно разжег костерок, на который и водрузил джезву с уже засыпанным в холодную воду кофе. Дама пришла в полный восторг и незамедлительно стала строить новому герою глазки. Но во мне малоэтичные поползновения дамы не возбудили даже тени ревности. Во-первых, Гурам был друг. С большой буквы. А во-вторых, я знал, что Гурам - выше всех мелких любовных интрижек: в Москве у него была своя женщина - взрослая дама, красавица, жена какого-то высокопоставленного дипломата. С этой дамой у Гурама была совершенно безумная давняя любовь, и (только мне - по секрету !) - эта красавица тайно растила именно Гурамова сына. Сам Гурам по меньшей мере раз в месяц гонял в Москву, скрывая причину этих поездок от всех, кроме самых близких друзей.

К моему великому сожалению, курсе на третьем наша замечательная компания, сложившаяся вокруг Гурама, стала распадаться. И причиной тому был сам Гурам. Его угораздило как-то раз случайно пообщаться в университетской библиотеке с хорошо известной всем кишиневским физикам и математикам личностью - кандидатом физмат-наук Георгием Мудлаевским. Мудлаевскому было тогда около сорока. Числился он в те годы сотрудником академического Института Прикладной Физики при теоротделе всем известных братьев-близнецов Воскаленко. Один из братьев Воскаленко уже был академиком, а другой - всего-навсего членкором. Это неравенство порождало между братьями вполне понятное напряжение, ловко пользуясь которым, Георгию Мудлаевскому удавалось каждый раз оказываться на правильной стороне. Что и позволило ему годами оставаться штатным сотрудником Института, невзирая на все нетривиальные обстоятельства, связанные с его странной персоной. А обстоятельств этих хватило бы для написания десятка образов "сумасшедших ученых". И в Академии, и в Университете о Мудлаевском ходили легенды: что он был самым талантливым студентом-теоретиком за все годы существования Физфака в Кишиневском Университете и выделялся своими способностями даже на фоне других блестящих студентов, из среды которых потом вышли известные теоретики и экспериментаторы, академики и профессора. Одновременно с этим все считали Мудлаевского законченным психом и никто не принимал всерьез ни его самого, ни его работы (зачастую - весьма провокативного содержания). Были у Мудлаевского две идеи фикс, развитию которых он отдал весь свой талант и (не очень, правда, счастливую) жизнь. Первая идея была научная: вся квантовая механика и примыкающая к ней квантовая электродинамика - теория ложная, вредная и не способная адекватно описать явления в реальном мире. Взамен он предлагал некий вариант нелинейной динамики, которую поименовал солитонистикой. И с помощью этой самой солитонистики ему, якобы, удалось разобраться во всех тайнах мироздания - от сложных задач квантовой теории твердого тела до распространения сигнальных импульсов в нервной системе человека. Попутно он объяснял передачу мыслей на расстоянии, психокинез и прочие занимательные вещи. Что удивительно, все это у него получалось легко и просто как результат решения довольно сложных нелинейных уравнений типа Кортвега-Де-Фриза. Методику решения и граничные условия Мудлаевский не раскрывал - сразу приводил конечные результаты. Которые (что удивительно!) при подстановке в соответствующее уравнение таки являлись какими-то из допустимых решений. Я тогда уже начал заниматься физикой более углубленно, работал в академических лабораториях и сотрудничал с достаточно сильными физиками. Поэтому уже в студенческие годы, я как-то, почти интуитивно, прочувствовал, что с теориями Мудлаевского совсем не все в порядке. Результаты тот любил излагать в статьях, по стилю кардинальным образом отличавшихся от привычных научных статей - с длинными заумными эпиграфами, стихами и собственными рисунками. Правда, серьезные журналы эти статьи не принимали. Но Вестник местной Академии их иногда печатал. А среди физфаковских студентов эти статьи и брошюры ходили в Самиздате. Вторая идея фикс Мудлаевского была мерзкой и не могла вызвать у любого порядочного человека никакой симпатии: Мудлаевский боролся с еврейским засильем в физике. Уж не знаю, чем ему так не угодили окружавшие его в студенческие (и последующие) годы коллеги неарийской национальности. Но, очевидно, еще с тех лет он затаил обиду на весь "еврейский" физический мир, который его, гения-Мудлаевского, гнобит и преследует, а свои вредные для советской науки квантовые и релятивистские идеи, наоборот, везде пропихивает и превозносит. Эта интеллигентская версия антисемитизма была еще более мерзкой, чем всем уже привычный посконный охотнорядский бытовой антисемитизм, мутной волной шедший на подъем в конце семидесятых. Такая жизненная позиция кандидата физмат-наук Мудлаевского находила некоторый отклик в кругах научной и партийной администрации, состоящей в основном из национальных кадров. Тем не менее, мараться об эту грязь не хотели даже эти чиновники, и отношение к Георгию Мудлаевскому, в целом, было довольно отрицательным.

Спустя какое-то время, проведенное в безрезультатных научно-идеологических битвах, Мудлаевский понял, что оказался в общественном вакууме: стало не с кем спорить, некому было передать свои идеи. Дело жизни начало подгнивать на корню. И тогда Георгий решил пойти проверенным путем Троцкого и Мао Дзэдуна - сделать ставку на молодежь. Идея борьбы с "еврейской физикой" была временно отставлена, как неактуальная. Основной упор был сделан на распространение среди нетренированных студенческих умов идей и достижений солитонистики. Мудлаевский говорил студентам: "Зачем вам учить талмуды квантовой физики, теории твердого тела и матричной алгебры? Посмотрите - моё учение дает вам власть над миром. Запишите нелинейное уравнение, УВИДЬТЕ его решение - и проникните в самые сокровенные тайны науки и пара-науки". Среди студентов (особенно - первых курсов) солитонистика становилась популярной. Еще бы, так заманчиво находить ответы, не прилагая особого труда! Поклонники Мудлаевского собирались в кружки, обсуждали новые работы Учителя, сами творили нелинейщину. Естественно, серьезной учебе все это только мешало. Но кого беспокоили результаты сессии, когда вот сейчас, решив еще одно уравнение, можно было овладеть секретом телекинеза? Устоять мог только совсем уж равнодушный к науке человек. Или тот, кто уже успел в науке поработать и на своей шкуре почувствовать, что легких дорог в познании природы просто не существует. Я относился к последним - то ли в силу общего скептического склада характера, то ли из-за выработанной еще в детстве привычки разделять любимую в литературе научную фантастику и реальную жизнь. Гурам Гондзилов был парнем совершенно блестящим. Все в жизни ему давалось легко, без особого труда - будь то иностранные языки, виршеплетство "под Высоцкого" (или "под Бодлера"), или математический анализ. Природной сообразительности и великолепной памяти было достаточно для успешных выступлений на семинарах и даже - пристойной сдачи экзаменов. Все происходило воздушно, быстро и изящно - в стиле игры. Вероятно, именно такая игровая манера познания и подготовила Гурама к тому, что под идейным напором Мудлаевского Гурам не устоял. Он легко и с удовольствием включился в новую игру, показавшуюся более привлекательной, чем рутинная учеба.

Более того, почти с самого начала выступления за молодую команду Мудлаевского, Гурам стал одним из ведущих адептов солитонистического учения. Организовывал группы, проводил какие-то эксперименты - вроде коллективного столоверчения и общения с духами. Однажды он позвонил мне в двенадцатом часу ночи и сказал, что он видит новое решение одного из нелинейных уравнений, которое - сей минут - позволит ему общаться с космическими пришельцами. "Слушай, старик, - взволнованно сказал Гурам, - ОНО (решение) - пурпурно-красное. Я вижу его на потолке, и оно медленно спускается ко мне". И - положил трубку. Да, общаться с Гурамом становилось все сложнее и сложнее. На занятия он ходить перестал, сессию по окончании третьего курса завалил. Чтобы его совсем не отчислили, родственники устроили Гураму академический отпуск по болезни и отправили на поправку куда-то в Грузию - к другим бабкам-дедкам, по отцовской линии. Спустя год в Университет Гурам не вернулся. Да и в Кишинев, кажется, - тоже. Так Гурам исчез из моей жизни. Было горько - мы были добрыми друзьями. Но... Это была уже не первая потеря на моем коротком жизненном пути. И, к сожалению, - не последняя...

Впрочем, через некоторое время оказалось, что Гурам не провалился в никуда, но готов вновь объявиться перед старыми друзьями и коллегами. Как-то раз я, в те годы уже закончивший Университет и работавший в академическом Институте Прикладной Физики инженером (в аспирантуру сразу после Университета принимали только арийцев), пошел в кассы местной Филармонии с целью купить билет на концерт гастролирующего по Югам ансамбля "Арсенал" под управлением Алексея Козлова. Я очень любил музыку этой прекрасной джаз-роковой группы и старался не пропускать ни одного концерта, проходившего в Кишиневе, Одессе или их окрестностях. Каково же было мое удивление, когда, рассматривая афишу концерта, я прочитал под фамилиями музыкантов ансамбля следующую строчку: "Звукооператор - Гурами Гондзилов". "Ну, - подумалось, - второго такого не бывает. Ишь ты, куда Гурамчика занесло!" Грядущее посещение концерта стало вдвойне интересным и волнующим. И действительно, концерт принес много радости. Ну, во-первых, - замечательная "Козловская" музыка, отличающаяся фирменным пространственным звучанием клавишных и диссонирующим саксофоном. А, во-вторых, - это действительно оказался настоящий Гурам! Он сидел за звукорежиссерским пультом, и я, не дожидаясь антракта, все пытался получше Гурама рассмотреть. В антракте мы подошли к пульту. Обнялись. Но поурчать не получилось - у звукорежиссера и звукооператора, как правило, именно в антракте полно работы. Договорились встретиться после концерта. Но после концерта группу сразу же куда-то увезли. На какой-то частный концерт, что ли. Гурам лишь успел на бегу попрощаться. А на следующий день "Арсенал" покинул Кишинев. Возобновления человеческого контакта не получилось. Спустя еще несколько лет я уехал в Израиль. Следы Гурама Гондзилова опять затерялись во времени и пространстве. Но, как оказалось - не окончательно! Кто-то очень умный когда-то сам себя спросил: "Тесен мир?" А затем сам же себе ответил: "Нет, узок круг!"

Сейчас, находясь за тридевять земель не только от родного Кишинева, но и от успевшего стать родным Израиля, в "городе бредовой мечты Остапа" - Рио-де-Жанейро, на концерте, словно материализовавшемся из моих юношеских снов, повзрослевший и помудревший студент-физик Альперин получил возможность убедиться в истинности этой парадоксальной мАксимы. Перед Мариком, почесывая слегка продернутую серебряными нитями седины черную бородку, стоял Гурам Гондзилов. Марик, в голове которого моментально пронеслись все вышеописанные воспоминания, и не заметил, что уже с минуту глазел на Гурама, стоя с раскрытым ртом. Ехидно ухмыляясь, Гурам, аффектируя базарный кавказский прононс, изрек:

- Можэш закрыт варэжку, га-а-а-спадын Алпэрин! Или ти ужэ по-русску са-авсэм нэ па-анимаэш?

Марик рот закрыл, но по-прежнему не мог произнести ни одного слова.

- Да я это, я! - засмеялся Гурам, - я с Кейтом давно работаю - года четыре. А живу уже лет десять в Штатах. Вместе со всей нашей большой семьей. Не нашлось нам места в родных Кавказских горах. И среди не менее родных молдавских виноградников - тоже не нашлось. Ну нет там работы ни для отставных советских шпионов, ни для классных звукооператоров. Так что пришлось покрутиться по миру. Ну да в двух словах про это не расскажешь! Поговорим еще. А про тебя, Марик, я немного знаю - мне наши ребята - Серега, Костик и Петька - периодически пишут по мылу. Конечно, я всегда их спрашиваю про наших, с курса. А ты ведь у нас на курсе личность международно-известная.

- Ну ты ва-а-аще! - только и смог выдавить из себя Марик и полез обниматься. Гурам с видимым удовольствием на Марикины объятия ответил. (Прошло "время уклоняться от объятий" и пришло "время обнимать"? - почему-то промелькнуло в голове у Марка, - Решения Экклезиаста - в жизнь!). И в этот момент напарник Гурама по звукоэлектронному колдовству, до того с интересом наблюдавший за встречей и русским диалогом двух товарищей, получил по радио какую-то команду. Он оторвался от живописной сценки и принялся с нечеловеческой скоростью щелкать клавишами компьютера. Очевидно, ту же команду получил и Гурам.

- Слушай, Марик, у нас сейчас самый завал по работе - скоро начинается второе отделение, а мы еще барабаны для "Пиратов" не выстроили. Ты не обижайся - я должен прервать контакт. Не уходи после концерта! Только - не уходи! Сразу - сюда! Подойдем к Кейту, я вас познакомлю. Думаю, ты будешь первый молдавский фэн, которого он увидит за всю свою тридцатилетнюю карьеру. А потом пойдем, посидим где-нибудь в кафешке на Копакабане. Ладно? Не смей потеряться, врАжина израИльская!

- Гурамчик, я тут не сам - с коллегой. А можно...

- Га-авно вопрос. Тащи и коллегу с собой. Ну, я убегаю! - Гурам схватил с пульта плоский "сониевский" ноутбук, нацепил на пегую башку гарнитуру с микрофоном и стремительно понесся по направлению к сцене. Публика практически вернулась на свои места. В зале начал медленно гаснуть свет. Марик зажмурился, крепко потряс головой, затем открыл глаза и стал аккуратно пробираться на свое место - в ВИПовскую часть партера. Начиналось второе отделение концерта.

В последующие полтора часа ощущение нереальности происхоящего, не оставлявшее Марика с самого начала концерта, только усилилось. Более того, неожиданная встреча со старым другом и предвкушение личного знакомства со своим музыкальным кумиром прибавили этому чувству привкус радостного ожидания. Если тут уместно сравнение со сном, то "сон" Марика во втором отделении можно сравнить со сном избалованного ребенка - любимца всей семьи - в ночь, предшествующую дню его рождения. Ребенок спит в полной уверенности, что проснется - и почувствует атмосферу всеобщего благоговения, а в дополнение получит множество подарков. Снова со сцены звучали хорошо знакомые, давно любимые композиции. Снова прославленное трио изумляло публику ювелирно отточенной техникой исполнения, эмоциональными импровизациями и причудливыми пиротехническими эффектами. Снова хорошо одетые мужики и расфуфыренные дамы "под сорок" громко подпевали, безуспешно пытаясь перекричать киловатты звуковой аппаратуры, карабкались на столики, бешено бисировали и дружно скандировали названия песен, которые они бы хотели услышать "на бис". По никем не писаному, но давно установившемуся на рок-концертах обычаю, артисты сделали вид, что собираются уходить минут за сорок до времени истинного окончания концерта. Дальше полагалось играть "на бис". Что артисты и проделали с большим удовольствием. А публика с не меньшим удовольствием внимала этому импровизированному "концерту по заявкам". На бис прозвучали "Голубые Вариации" и "Избушка Бабы-Яги" из знаковой рок-интерпретации "Картинок с Выставки" Мусоргского. На бис пошла неизменная "Америка", созданная Эмерсоном еще во времена его ранней группы "Найс" по мотивам "Вестсайд Стори" Бернстайна. На ура прошел и легендарно известный концертный номер, который виртуозный исполнитель Эмерсон придумал еще в начале семидесятых - аранжированные в скоростном роке Моцартовский "Турецкий Марш" и Баховская "Токката и фуга ре-минор", сыгранные Кейтом (без единой помарки!) в состоянии "лежа сверху на рояле", пользуясь зеркально перевернутой клавиатурой. Это был высший пилотаж! Немного умевшему играть на фортепиано Марику такой номер показался куда более невероятным, чем цирковые прыжки из-под купола без страховки. В наше время победившей живую музыку фанеры этот номер не выглядел чем-то невероятным. Подумаешь, потыкал палцАми под фонограмму! Однако с того места, где они с Федотычем сидели, Марику было отчетливо видно: это не запись, не электронное трюкачество - маэстро Эмерсон действительно играет на перевернутой клавиатуре, причем делает это с сумасшедшей даже для традиционного способа исполнения скоростью! Да, там было не только что послушать, но и на что посмотреть. Было! К сожалению, все хорошее кончается вовремя. И из-за этого кажется, что оно кончается чересчур скоро. Время концерта истекло. Усталые музыканты всерьез собрались и, под несмолкаемый рев и аплодисменты публики, поклонились и ушли со сцены. В зале зажегся свет. Но публика продолжала аплодировать, а безадресный рев восторга перешел в дружное скандирование: "Се-Ля-Ви! Се-Ля-Ви! Се-Ля-Ви!" Скандировали и Марик и даже сохранявший до того викинговскую невозмутимость Федотыч. "Се-Ля-Ви! Се-Ля-Ви! Се-Ля-Ви!" И публика добилась своего. В зале снова погас свет, и по центру сцены, куда упал ослепительно белый луч световой пушки, появился Грег Лэйк, держащий в руках двенадцатиструнку. Он взял несколько пробных аккордов, недовольно покривился, покрутил колки, подстроил гитару и запел... "Се ля ви-и-и..." После первого куплета к звучанию гитары и голоса добавились аккорды аранжированных под струнный оркестр и шарманку Эмерсоновских синтезаторов и нежно позвякивающие Палмеровские перкуссии. Зал затих. Все - и музыканты, и зрители - почувствовали одно и то же: рев и шум ПОСЛЕ - абсолютно неуместны. Концерт закончился. Публика потянулась к выходу.

А Марик с Федотычем подошли к звукорежиссерскому пульту. Марик наскоро представил Гураму Федотыча, а затем они отошли в сторону, предоставив звукорежиссерам спокойно доделывать свои дела. Гурам вместе со своим коллегой гасили какие-то программы и убирали настройки зальной акустики. Команда готовилась к завтрашнему концерту. Спустя четверть часа Гурам сказал: "Все, мужики, я закончил! Остальное разгребут и упакуют наши техники. Пошли в гримерку, пока ребята не отъехали в гостиницу". И быстрым шагом направился в сторону сцены, указывая направление. Как маленькая машинка с надписью "Следуй за мной" на взлетном поле весело подмигивает сигнальными огнями и указывает правильную полосу тяжело катящемуся за ней авиалайнеру. Впрочем, Марик не ощущал себя авиалайнером. Сам себе в этот момент он казался веселым и легким шариком, который кто-то тянет за веревочку, а шарик, повинуясь чужой воле, покорно плывет в воздухе. Это странное чувство не было для Марика новым - он его уже когда-то испытывал. В юности, сильно набравшись во время доброго мальчишника чем-нибудь качественным, вроде марочного коньяка - без головной боли, но с сильно приподнятым настроением. Постоянно преследовавшее его в этот вечер ощущение фантастичности происходящего было сродни ощущениям при сильном опьянении, которое бывает у еще здоровых людей в состоянии легкого недобратия. Гурам уверенно провел "Крайо-Коновскую" делегацию за сцену и, стукнув для вида ногой в дверной проем, приоткрыл дверь в небольшую комнату.

- Кейт, к тебе можно? Тут есть один парень, который уже двадцать пять лет мечтает с тобой познакомиться. Примешь гостей? Это - мои старые друзья.

- Девиц там с вами, случайно, нет? А то у меня ширинка не застегнута. - раздался из-за двери хрипловатый мужской голос. - Давайте, парни, заходите! Гурам нас уже обучил премудростям своего кавказского этикета. Друзья Гурама - наши друзья.

В кресле у большого зеркала, в кожаной жилетке на голое тело и с расстегнутым брючным ремнем, сидел Кейт Эмерсон. На шее у него было влажное полотенце, которым он продолжал утирать перегретое мощными прожекторами лицо.

- Знакомься, Кейт, с этим парнем мы учились физике в одной захудалой Альма Матер. Парень все-таки стал физиком и изобрел какую-то херовину, которая сделала его богатым. Его зовут Марк. А это - Федотыч, его коллега. Они родом, как и я, из бывшего Советского Союза. А теперь живут и работают в Израиле.

Эмерсон протянул Марику руку. Марик осторожно ответил на рукопожатие. Каким чудом было касаться этих длинных, сухих, чутких пальцев маэстро, всего каких-то четверть часа назад извлекавших из электронных коробок волшебные звуки любимой музыки! В тусклом свете гримерной встретились две руки, на запястьях которых одинаково поблескивали браслеты-бессмертники - дань увлечению автомобилями и рок-моде семидесятых. Только браслет на руке Марика был серо-стальной и тонкий, а у Кейта - золотой и более массивный. Стоявший у двери Федотыч крякнул от досады:

- Эпохальный кадр. Эх, сейчас бы пофотографировать! Слушайте, Гурам, а можно нам тут сделать пару снимков? Для внутренноего, как говорится, пользования.

- Это - вопрос деликатный. Сейчас пойду, выясню у нашего продюсера.

И Гурам выскочил за дверь. Пауза затянулась. Марик хмыкнул и сказал:

- Скажите, Кейт, а вам Гурам когда-нибудь рассказывал, как мы слушали вашу музыку в Советском Союзе середины семидесятых годов? И чем была для нас эта музыка?

- Интересно, парень. Ну-ка, расскажи! Да садитесь вы, берите пиво!

- Рассказать так, чтобы вы, человек, который никогда не жил в том обществе и при тех обстоятельствах, меня поняли? Тут пятью минутами не обойдешься. А вы ведь, наверняка, устали после концерта. Так что все рассказать не смогу. Но - намекну. Вы хорошо помните Оруэлловский "1984"? Так вот, представьте, как если бы вместо бритвенных лезвий и секса жители оруэловского мира черпали глотки свободы в... музыке. В вашей музыке - в том числе. Вам эти образы о чем-то говорят?

В глазах Маэстро промелькнула искра понимания. Он стал поглядывать на Марика с интересом. Да, перед ним стоял явно не рядовой музыкальный фанат, которых Кейт за свою долгую музыкальную карьеру повидал в превеликом множестве. Ничего не только интересного, но даже - занимательного, в обычных фанатах не было. Утомительное обожание и назойливая скука. Но в этот раз... О, в этот раз случай столкнул музыканта с одним из тех, для кого и создавался "весь этот джаз". Представитель того поколения, которое во многом творит современный мир. А то, что подобная личность появилась оттуда, из-за ушедшего в прошлое железного занавеса, придавало особую значимость её оценкам и похвалам.

- Вы знаете, Марк, кажется, я почувствовал то, что вы хотели мне передать. Это действительно очень сложно пересказать. Но я - понял. Спасибо вам! Знаете, парни, что мы сейчас с вами сделаем? Я позову Грега и Карла, и мы пойдем на сцену - сфотографируемся вместе. Я думаю, вы, как и я сам, хотели бы иметь пару фото в память о наше встрече?

В этот момент в гримерную вошел Гурам. На лице его была недовольная гримаса.

- Этот потный козел Джерри не разрешает тут снимать. Копирайтами какими-то в глаза тычет. Совсем озверел, буржуй поганый!

- Накласть! - громко сказал Кейт. - Это я для себя снимаю. И они для меня снимают. Для личной коллекции. Можно! Гурам, старина, позови на пару минут Грега и Карла на сцену и прихвати мою камеру. Пощелкаем!

Спустя пару минут вся команда собралась на сцене. Там, на фоне клавишных и барабанов, и были сделаны фотографии, впоследствии послужившие одним из поводов к написанию этой книги:

Эмерсон, Марик, Лэйк, Федотыч и Палмер. В обнимку - в центре сцены.

Эмерсон и Марик. Рукопожатие. Браслеты - крупным планом.

Эмерсон, Марик и Федотыч у клавишных пультов.

Федотыч учит Лэйка играть три блатных аккорда и петь митьковские песенки. Рядом стоят Эмерсон, Палмер и Марик и от души хохочут.

Марик стоит у двухрядного Эмерсоновского "Хаммонда" и осторожно прикасается руками к клавишам...

На самом деле, последняя фотография не может передать в полной мере действо, совершавшееся в тот момент. Но сам момент прочно врезался в память и Марика, и Федотыча. Момент очередного чуда. Фрагмент материализованного сна. Очаровательная небывальщина.

А произошло вот что: Марик подошел к органу и заметил, что инструмент еще не отключен. Ему, как десятилетнему мальчишке в оружейном музее, непреодолимо захотелось потрогать инструмент пальцами. Да, да - именно этот инструмент. На котором играл Эмерсон. (Это как в бородатом анекдоте про второго призера международного скрипичного конкурса, скрипку Страдивари и КаГеБешника: "Да для меня это... Ну, как для тебя - пострелять из маузера Дзержинского").

- Кейт, а можно...

- Да конечно можно! Можешь и потрогать, и даже поиграть - если умеешь.

Марик подошел к органу, положил руки на клавиатуру и, совершенно неожиданно для себя, начал играть отрывок из сюиты "Таркус". Когда-то, много лет назад, Марик, отучившийся в раннем детстве пару лет в музыкальной школе, специально подбирал на фортепиано этот отрывок. Долго подбирал. Пару месяцев. Но - тщательно. С тех пор он и не пытался его повторить. Но сейчас... Музыка сама, без команды мозга, полилась из-под его пальцев. В опустевшем зале вновь зазвучали звуки органа. Кейт Эмерсон удивленно обернулся, прислушался... Марик, закрыв глаза, продолжал вести сольную партию.

- Дьявол, а ведь неплохо парень играет. С душой, - пробормотал Эмерсон. И, подмигнув, тихо прошептал Грегу и Карлу, - А ну-ка, давайте ему поможем!

Марик сначала не понял, что происходит. Вот он играл сольную партию органа, но вот - в следующий миг - подключились барабаны и бас-гитара, а еще через миг - мощные аккорды рояля. Галлюцинация? Марик в страхе оторвал руки от клавиатуры, но музыка не прекратилась. Он обернулся - Эмерсон, Лэйк и Палмер играли для него. Вместе с ним. И Марик снова поднял руки к клавишам... Этот невероятный, фантастический джем-сейшн продолжался всего несколько минут. Но зато - КАКИЕ это были минуты!

В общем, этим исполнительским триумфом Марика встреча с членами группы и завершилась. Музыканты, сославшись на усталость, учтиво отказались от предложения пойти куда-нибудь вместе посидеть и уехали в свой "Хилтон". А Гурам, Марик и Федотыч вышли на многокилометровый простор Копакабаны. Погулять, посидеть, поболтать. Старый добрый стиль общения - настоящий мальчишник. Надолго - и с кайфом. Выпивали в каждом встречном баре, показавшемся симпатичным. Понемногу. Ну и закусывали - тоже понемногу. Истории лились рекой. Гурам был замечательным рассказчиком. И последние пятнадцать лет жил довольно интересно. Где-то работал. Где-то воевал. Восходил на гималайские восьмитысячники. Учился в Аукстической академии в Лондоне. Женился. Разводился. Заводил детей. Гастролировал с Парсонсом и Эмерсоном. Марику и Федотычу тоже было о чем рассказать. Одна (еще не оконченная) "Крайо-Коновская" эпопея чего стоила!

Friday, October 05, 2012 01:01 GMT+2
На сервере Бориса Бердичевского этот номер рассылки вышел
Tuesday, June 12, 2012 23:47 GMT+2
© Барух Борис Бердичевский
borisba@borisba.com