Литературный журналец Михаила Армалинского General Erotic N134

General Erotic N134

28 ноября 2005

Михаил Армалинский

КО МНЕ!


Love, only love will set you free.

Robbie Williams
"Love Somebody" from "Escapology"


Дэвид осознал, что старость не наступает, а в ней оказываешься. Года не приходят,
а настигают. Причём не постепенно, а сразу.
В отрочестве жизнь идёт медленно, но верно. А верность приводит к старости страсти.
Но Дэвид не боялся старения и был уверен, что после смерти всех ждут сюрпризы.
Бреясь, Дэвид смотрел на себя в зеркало - ему через неделю исполнялось шестьдесят
пять, а ведь никакой предварительной подготовки не было. Ещё вчера было двадцать
пять, а сейчас: раз - и старик. Парадокс превращения нескольких песчинок в кучу
Дэвид наглядно наблюдал на себе. Так день за днём вдруг превратился в старость.
Кучу старости.
Тело портилось и давало о себе знать, ему явно был отдан приказ стареть. В своё
доказательство это непостижимое превращение проявлялось ограничениями, которые
вдруг начинала накладывать жизнь. Ещё так недавно он подходил к юным женщинам
и редко когда получал отказ. А теперь большинство самок смотрело на него отстранённо,
безразлично как на бесполое существо. Если же он предлагал юнице встречу, то
она искренне спрашивала зачем, а поняв, пренебрежительно или зло отказывала.
В лучшем случае, это было глубокое
удивление, мол, надо же, старик - и туда же. Впрочем, когда Дэвид в тридцатилетнем
возрасте бежал в Америку из Советского Союза, он уже тогда виделся стариком многим
восемнадцатилетним девушкам. Можно было утешать себя тем, что восьмидесятилетним
женщинам, которых в таком возрасте следовало бы называть старухами, Дэвид представлялся
ещё молодым мужчиной. Дэвида это утешало, но мало.
В ощущениях Дэвида ничего не изменялось за много лет, он действительно чувствовал
и действовал, как молодой мужчина - у желаний морщин не возникало. Конечно, лицо
выдавало его возраст, движения временами омрачались старческой неуклюжестью и
память, такая верная прежде, начала его предавать.
"Кто бы мог подумать, что я состарюсь", - с иронией размышлял Дэвид, по пути
на любимую работу, с которой он готовился распрощаться.
Нутряная молодость Дэвида, видно, была настолько сильна, что её влияние определяло
его нынешние намерения. Здоровье Дэвид имел отменное и женщин он с годами любил
больше, а не меньше. "Предательная" железа, как он называл предстательную, работала,
как новая. "ЖелезА из желЕза", - хвалил он её про себя. "Жизнь, - определил для
себя Дэвид - это желание женщин, пресекаемое не старостью, а лишь смертью". Старость,
в противоположность существующим предрассудкам, лишает не желаний, а лишь возможностей
их удовлетворять
и потому желания у юношей и у стариков - самые сильные.
Дэвид легко смирился с тем, что он не мог бегать, как раньше - быстро уставал.
Он также смирился, что не мог видеть, как раньше - глаза просили помощи очков.
Но он не мог смириться с жизнью без череды новых женщин. Однако ничего не оставалось
как затоптать надежду, что юной женщине может понравиться шестидесятипятилетний
мужчина, пусть в хорошей форме, но не богач, без власти и славы, а просто хотящий
их тела. Помимо проституток, где-то, разумеется, имелись редчайшие женщины, которых
влекло к мужчинам значительно
старше себя, либо некрасивые молодухи, которые совокуплялись с любыми мужчинами,
у которых наблюдалась эрекция. Но находить даже таких с каждым годом становилось
всё сложнее, а чем меньше у Дэвида становилось возможностей, тем ярче ему виделись
женские прелести.
Для старика же вообще сам процесс поиска женщин унизителен, ибо в этом возрасте
пора достигнуть такого положения в обществе, чтобы женщины по собственной инициативе
раздвигали для тебя ноги, восхищаясь твоей славой, властью, деньгами, надёжно
заменяющими для женщин красоту и молодость. Однако, самое унизительное и омерзительное
для старика - это ухаживание за молоденькой. Таких старику подобает брать без
всякого ухаживания. Дэвид с молодости ненавидел уготованную мужчинам роль просителя
пизды, а теперь без
этого стало совершенно не обойтись, но, самое грустное то, что даже усиленное
ухаживание не гарантировало старику никакого успеха. А потому оно было для Дэвида
совершенно невыносимым. Не помогало и то, что он стал весьма неразборчивым -
любая юная женщина была ему желанна. И не обязательно юная. В молодости Дэвид
был исключительно разборчив и близко не подходил к тем, кто не удовлетворял его
жёстким эстетическим критериям. Теперь же критерий был один: даст или не даст.
А ведь всё, что ему нужно было от любой
- это час времени. Причём Дэвид гарантировал им оргазм. Но всякая женщина хотела
быть нужной всем не час и не два, а всю её оставшуюся жизнь. Даже если она вовсе
не намеревалась воспользоваться жизнью этого мужчины.
Иногда у Дэвида возникало ощущение, что он выздоровеет от старости, как от болезни,
и однажды утром проснётся молодым, и девушки снова начнут смотреть на него с
нескрываемым интересом. Но увы, старость не проходила, а усугублялась, тогда
как неодолимые мечты пребывали и множились.

Самым опасным для душевного покоя было то, что старость лишала Дэвида уверенности
в себе. Он познакомился с женщиной по интернету, она заинтересовалась им и дала
ему номер своего телефона. Он сразу позвонил.
Первым делом женщина спросила:
- Как вы себя оцениваете по шкале от одного до десяти?
Дэвид, думая, что из скромности, а потом поняв, что из-за неуверенности в себе,
сказал "восемь", да ещё подумал, что, наверно, слишком близко к "десяти" назвал.
Женщина отреагировала резко и чётко:
– Нет, мне такие не годятся. Мне нужны только десятки.
Дэвид спохватился и попытался уговаривать, но она стояла на своём и встречаться
с ним не пожелала.
Тут Дэвид, сквозь озлобление на "строптивую блядь", как он величал её, вынужден
был признаться себе, что женщина абсолютно права - ему надо было ответить даже
не "десять", а "двенадцать". А это ей бы и понравилось – женщина хотела
уверенного в себе мужчину.
Чем менее доступны становились женщины, тем больше озлобления на них копилось
в Дэвиде. Он с грустью узнал в себе то, что так часто наблюдал в других мужчинах,
даже в молодых, у которых была ущербная сексуальная жизнь. Но Дэвид ничего не
мог с собой поделать. Он знал, что единственная возможность избавиться от озлобления
на женщин - это иметь их в желаемом количестве и качестве. И он знал, что очень
скоро он от этого озлобления полностью избавится, поэтому он мог терпеть. А пока
ему виделось только одно: женщины
играют роль недоступных, тогда как по физиологии своей они доступны всегда. Пизда
- это мудрое тело женщины, а ноги - её ум, который занят просчётами, когда открыть
пизду и когда держать её взаперти. Вся женская неприступность исчерпывается сдвинутыми
ногами. Так что изнасилование - это не насилие над телом женщины, а лишь над
её разумом. А потому метод овладения любой женщиной становится предельно ясным
- отключить её разум, предоставляя телу полную свободу следовать своим ощущениям.
Ведь стоит прикоснуться
к клитору, как он напустит на женщину наслаждение вне зависимости от того, кто
к нему прикаснулся. У клитора нет глаз.
На памяти Дэвида было столько случаев, когда он, преодолевая сопротивление женщины,
залезал рукой ей в трусики и обнаруживал мокрую от желания пизду, тогда как женский
рот требовал "немедленно прекратить". Кому в таком случае верить - женскому телу,
неопровержимо демонстрирующему желание, или женскому разуму, фальшиво болтающему
верхним ртом? Почему решение ума нужно считать, важнее решения пизды?
Испокон веков для отключения женского ума использовались алкоголь и наркотики,
но они Дэвиду представлялись далекими от совершенства в достижении нужной цели.
Особо Дэвида стали выводить из себя участившиеся женские предложения дружбы.
Смысл этих предложений состоял в отказе полового контакта. Ведь, предлагая дружбу,
женщины не обещали ему помощь в тяжёлую минуту, они не демонстрировали ни общности
интересов, ни симпатии, они не предлагали Дэвиду совместного провождения времени
- всего того, что составляет дружбу. Вовсе нет, этого женщины не предлагали,
они просто запрещали целиться на их пизду, потому как для тебя они разводить
ноги не намерены.
На каждом шагу в общественных местах Дэвиду попадались сочные самки с торчащими
грудями и поигрывающими задами. Они проходили на расстоянии его протянутой руки,
а часто и задевали его своим телом, но увы не для того, чтобы привлечь его внимание.
Женщины уже совершенно не замечали его. Но как близок был их клитор, который,
Дэвид был уверен, отреагировал бы на его язык ещё живее, чем на язык какого-нибудь
неумелого или брезгливого юнца. Однако проходящие мимо женщины не хотели знать
об этом. "Погодите, погодите"
- злорадно пришёптывал Дэвид, но никто не обращал внимания ни на его слова, ни
на него самого.
А пока Дэвид пользовался проституточками, когда ему становилось невмоготу от
старых тел своих ровесниц, среди которых он ещё пользовался спросом. Но теперь,
постарев, Дэвид при общении с проституткой всегда испытывал грусть - ведь какой
бы хорошей актрисой она ни была, женщина будет лишь с безразличием если не с
отвращением позволять старику елозить по её телу, планируя под ним, что она купит
за деньги, которые она от него получила. Заплатив женщине, Дэвиду то и дело являлась
галлюцинация при взгляде на её
пизду - малые губки искривлены в форме знака доллара.
К сожалению, даже среди платных женщин Дэвид наталкивался на таких, которые объявляли,
что не берут в свои клиенты мужчин старше такого-то возраста, который уже был
явно превышен Дэвидом.
В своём женолюбии Дэвид почитал женщин всяких, в том числе женщин его возраста.
Ему даже было с ними легче и интереснее, так как у них имелось общее прошлое,
то, что сближает людей. Сексуальная часть отношений была тоже хороша, ибо, как
он говорил: пизда - всегда пизда. Но именно жажда разнообразия, которая определяла
сексуальные потребности Дэвида, не находила удовлетворения среди исключительно
старых женщин.
Впрочем, Дэвид усиленно готовился к значительным изменениям к лучшему в своей
судьбе.

Пенсию Дэвид получил большую и почётную. Да и ценные бумаги, в которые Дэвид
вкладывал деньги, сделали его пусть не мульти, но миллионером. Однако, как и
в парадоксе с кучей, было трудно понять, когда два, три, четыре, пять миллионов
вдруг превращались в кучу-мульти.
Все свои американские годы Дэвид проработал учёным-биологом в секретном военном
научном институте и сделал немало открытий, которые внесли существенную добавку
в американскую оборонно-наступательную мощь. Суть его достижений сводилась к
модификации человеческого поведения с помощью ослабления или уничтожения сдерживающих
мозговых центров. Это использовалось для получения сведений, которые человек
не желал выдавать. Дэвид достиг значительных успехов, но информация о его открытиях
каким-то образом попала в руки
либеральной прессы, которая развернула кампанию против "намерений Пентагона разрушить
человеческую личность". К этому крику быстро подключились женские ассоциации,
сообщества гомосексуалистов, а также религиозные и негритянские организации.
На протесты вынужден был отреагировать Сенат и в итоге было вынесено постановление
об остановке исследований, которыми занимался Дэвид. Будь он коренным американцем,
он бы исправно подчинился постановлению Сената и приказу начальства. Однако его
российские корни оказали
Дэвиду, да и в итоге, самой Америке, неоценимую услугу, выработав в нём убеждённое
неповиновение любым указаниям, в основе которых лежат идеологические, а не практические
соображения. Дэвид в тайне от всех продолжал исследования у себя дома, благо
для этого всё оборудование у него имелось.

Дэвид решил выйти на пенсию ровно в шестьдесят пять, несмотря на то, что в институте
его упрашивали остаться, хотя бы на положении консультанта. Дэвида провожали
по высшему разряду: общее собрание, речи, подарки, вечеринка. Это был его последний
день на работе, где он счастливо и плодотворно проработал тридцать пять лет,
каждое утро с нетерпением устремляясь в свою лабораторию. Дэвид шёл по парку,
в котором рос институт. Деревья на ветру стояли, как вкопанные, но размахивали
ветвями, будто крыльями, стараясь
улететь. Работники парка с остервенением сгребали с дорожек фольгу листьев и
злобно запихивали их, шуршащих, в мусорные мешки. Остававшиеся на ветках одиночные
листья смотрелись, как развешенные украшения. Дэвид подумал, что ранняя весна
и поздняя осень совершенно неразличимы – те же обнажённые деревья и голубое
обнадёживающее небо. И лишь грядущий холод разрушит эту иллюзию, внося однозначность
зимы в двусмысленный ландшафт.
Дэвид вдыхал полной грудью аромат осенней гнили. Единственная форма гниения,
любезная людям по запаху и по виду - это гниение осенних листьев. В молодости
эта мысль вызывала у Дэвида грустные ассоциации со старостью, и осень он не любил.
А теперь он предвосхищал золотые годы старости и осень стала его любимым временем
года.
Если бы Дэвид продолжал работу в институте даже консультантом, это бы означало,
что к нему по-прежнему была бы приставлена охрана. Поэтому он хотел полностью
покончить со своей секретной работой. Дэвид планировал начать новую жизнь, причём
как можно более незаметную и для этого следовало переехать в отдалённый штат.
Переезд в другой город был полезен и по многим другим причинам. Проживя долгие
годы в одном городе, ощущаешь старение ярче, ибо всё вокруг напоминает тебе о
прошлых событиях. Каждую свою поездку
по городу Дэвид называл "экскурсией по местам половой славы" - он то и дело проезжал
мимо домов, где жили его прежние любовницы. Воспоминания об этих встречах и разлуках
бередили душу, указывая как много всего наслучалось на его веку и какой, значит,
он уже старый. Если же переехать в другой город, то жизнь как бы начиналась заново.

Дэвид продал дом и переехал в южный штат поближе к вечности океана. Там он купил
неброский, но просторный дом в тихом районе, и в десяти минутах езды от даунтауна.
Этот курортный городок привлёк Дэвида прежде всего тем, что там круглый год женщины
ходили почти обнажёнными.
Так ему представлялось или это было на самом деле, но с каждым годом, самки на
пляжах всё более и более оголяли своё тело. Он помнил время, когда женщины носили
только закрытые купальники, а теперь девушки носили еле заметные кусочки материи,
что под стать стриптизёршам. Дэвид предрекал, что в один прекрасный день все
красотки будут загорать не только совершенно голыми, но и с широко раздвинутыми
ногами, а каждого, кто посмеет к ним приблизиться с очевидным намерением, будут
беспощадно бросать в тюрьмы за сексуальные
домогательства.
Такая перспектива вызывала в Дэвиде ещё больше решимости в выполнении своих планов
- настала пора превратить недоступных женщин в доступных.
Дэвид расхаживал по своему ещё непривычному дому с освежающим трепетом, подобным
тому, что на него находил при совокуплении с новой женщиной. Дом, в нутре которого
мечтаешь поселиться, переходит из рук в руки, как женщина, при условии платы
выторгованной суммы. В дом тоже можно влюбиться с первого взгляда и переплатить,
только бы получить его себе в собственность. Ты покупаешь девственный только
что построенный дом и первый наводишь в нём свой порядок или приобретаешь подержанный,
но подкрашенный и подремонтированный,
специально для нового владельца и там и сям замечаешь в нём следы прежних хозяев.
Нередко дом покупают подешевле, потому что он в плохом состоянии. Из таких, отремонтировав,
вершат пигмалионство.

Через неделю после переезда Дэвид, блуждая по городку, зашёл в картинную галерею.
Владелицей её была моложавая женщина пятидесяти восьми лет по имени Джой, которая
сразу приглянулась Дэвиду. Судя по работам, которые она выбирала для продажи,
её вкус, полностью совпадал с Дэвидовым, и этот факт особенно подстегнул его
к покупке картины для своего нового дома. Это позволило Дэвиду познакомиться
с Джой так непринуждённо, что она приняла его приглашение пообедать. Поедая дары
океана, упакованные им в раковины,
Дэвид и Джой часто встречались глазами и обоим было ясно, что они друг другу
по душе. Разговор очерчивал прошлое, возводя фундамент, на котором могли бы быть
возведены разговоры о будущем. Дэвид поведал Джой о своей женитьбе, что ему представлялась
ошибкой, которую необходимо совершить раз в жизни. Детей его брак не произвёл
и, быть может, потому он представлялся Дэвиду в таком тёмном свете. Жена его
не могла зачать, а брать чужого ребёнка для выращивания Дэвид не хотел, так как
это ему представлялось абсурдным,
когда он сам был вполне производителен. Жена была категорически против того,
чтобы Дэвид, как в библейские времена, произвёл ребёнка от какой-либо наложницы
и хотела поехать в Восточную Европу, чтобы выбрать себе сироту для воспитания.
Дэвид не мог отлучаться из Штатов в силу своей секретной работы и не хотел тратить
ни душевных сил, ни денег на чужую кровь. Всё это послужило веской причиной для
развода, который прошёл мирно и быстро. Получалось, что в жизни Дэвид обошёлся
без детей. Теперь он сожалел, что
неотступно настаивал на абортах у стольких своих возлюбленных. Это сожаление
он вслух не высказал, но последнее время оно часто удручало его.

Джой в свою очередь рассказала Дэвиду, что её замужество прекратилось против
её воли и воли её любимого мужа, который погиб в авиакатастрофе десять лет назад.
Её взрослые дочка и сын со своими семьями жили по разным городам и время от времени
они с внуками приезжали её навестить - Джой не могла себе позволить надолго покидать
галерею, которая была весьма успешна и требовала постоянного ухода, как новорожденный:
длинная очередь художников, мечтала выставляться именно у Джой, поскольку картины
из её галереи покупали
многие музеи современного искусства и каждая выставка, которую устраивала Джой,
оказывалась успешной.
Темы их разговоров украшались обоюдными шутками. Единственное, что раздражало
Дэвида в Джой это то, как она рассказывала анекдоты. Рассказав анекдот и вызвав
смех, она повторяла соль анекдота второй раз, желая тем самым продлить смех аудитории,
но этим она добивалась противоположного - повторение только ослабляло эффект
от первого раза. Это вполне можно было вытерпеть тем более, что намерения были
благими и до мощения дороги в ад ещё не доходило.
После обеда Дэвид пригласил Джой к себе домой, чтобы она посмотрела на место,
где он хочет повесить картину. Он предложил ей ликёр, и они уселись на диванчик,
такой короткий в длину, что если на него садилась пара, то неминуемо должна была
приниматься за поцелуи, ибо диван сближал их так, что им ничего не останется
как целоваться или встать и разбежаться. Так что само согласие сесть на этот
диван являлось равносильным согласию к поцелуям и объятиям. Потому-то и называется
он love seat. Диван-сводник. Вот поцелуи
и последовали.
Место, предназначенное для купленной картины, оказалось в спальне над кроватью.
Джой одобрила место для этой картины, а затем и саму кровать, которая показалась
ей волшебной, как ни одна другая из тех, где ей приходилось наслаждаться последние
годы. А кроватей-то было всего две, причём свою кровать она хранила целомудренной
и не пускала туда мужчин в память о муже.
Дэвид вежливо предложил, а Джой ласково отказалась остаться на ночь и он с облегчением
отвёз её домой - Дэвид не хотел, чтобы в новом доме сразу запахло совместной
жизнью. Он хотел не жить вместе, а быть вместе, а ещё точнее - бывать.
Джой жила на другой стороне города в пятикомнатном кондоминиуме с видом на океан.
Она пригласила его на чашку кофе. И тоже оценила, что Дэвид не попросил остаться
на ночь, а вскоре ушёл.

Всё складывалось как нельзя лучше и по плану - Дэвид хотел завести подругу своего
возраста, с которой у него были бы общие интересы и с которой было бы приятно
не проводить, а провожать время. Женщина-друг была необходима ему, та которая
могла о нём позаботиться в трудную или приятную минуту и та, о которой хотелось
был заботиться самому.
"Нужно уметь начинать жизнь сначала", - обронила Джой в разговоре, и эта фраза
вызвала в Дэвиде тепло возникающей близости.
Джой была хорошо сложена и весьма красива для своих лет, и Дэвид высоко ценил
подобных женщин в каком бы возрасте они ни находились. Однако несмотря на то,
что наслаждение, которым они щедро обменялись, взволновало Дэвида, сексуальные
мечты его простирались за пределы Джой.
Встречи с ней продолжались и вскоре стали регулярными. Обоим было интересно друг
с другом и что самое важное, между ними возникло доверие. Дэвид даже поведал
Джой о своём одиноком детстве в интернате, о чём он ещё никому не рассказывал.
Его отец исчез, когда ему был всего годик, а мать умерла, когда ему исполнилось
три. Тётка, которая успела его дорастить до интерната, сразу уехала с новым мужем
в другой город. Так что самую большую женскую нежность в детстве Дэвид испытал
от интернатовской нянечки, которая
называла хороших ребят "сынуленьками", а плохих - "слонами". К Давидке, как она
его звала, нянечка относилась особенно тепло и бывало просила его: "Сынуленька,
вынеси помоинки". И Давидка ей с готовностью помогал. А когда он не шёл на её
зов о помощи, она с показной злобой кричала в окно: "Иди, сюда, Давидка, зверок
проклятушшшый!"

Джой прослезилась от этого рассказа, прижала к себе голову Дэвида и поцеловала
его в лысину. Дэвид стал стричься коротко с тех пор, как волосы начали покидать
его голову - маскировать лысину оставшимися волосами или прятать её под парик
ему и в голову не приходило - самообман он не терпел. Дэвид недоумевал, глядя
на мужчин, которые зачёсывают редкие длинные волосы на упорно просвечивающую
лысину так, что пробор у них оказывался на затылке или на виске. Дэвид называл
эти потуги: "Любовь к трём волосинам." Ведь
никого, кроме как себя, эти мужчины обмануть не могли, а обманываться, судя по
всему, являлось для них самым важным. В качестве издевательского утешения этим
несчастным Дэвид изобрёл для них парик с козырьком, который мысленно натягивал
им на глаза, как кепку, которую натягивали мальчишкам на уши хулиганы в интернате.
Джой по-своему поддержала Дэвида, поведав, что лысина у мужчины ей даже в молодости
представлялась sexy. Дэвид выразил предположение, что освобождённая от волос
голова, наверно, ассоциировалась у Джой с оголившейся головкой члена.
Когда-то в молодости Дэвид услышал от молодой любовницы, что все лысые мужчины
похожи друг на друга и даже тогда, когда у него была копна густых волос, его
возмутила эта глупость подобная той, что изрекали недалёкие самоуверенные мужчины,
пренебрежительно утверждая, что все пизды - одинаковые. Уж кто-кто, а Дэвид,
знал их абсолютную индивидуальность, чем не могли похвастаться даже их обладательницы.
Именно разнообразие пизд было для Дэвида универсальным утешением. Каждый находит
для себя утешение в жизни. Для
одних это - алкоголь, для других - наркотики, а для Дэвида - это был секс. Он
- самое естественное из всех прочих альтернатив, предлагавших внедрение в тело
чуждых ему химикалий, тогда как секс - это задействованное творцом утешение,
которое является неотъемлемой частью человека, причём человека же собой и определяет.
Потому-то каждая женщина представлялась Дэвиду прежде всего уникальной трёхдырчатой
отдушиной.

Дэвид был хорошо подготовлен к своей старости и старым возлюбленным, так как
в юности у него была семидесятилетняя любовница. Их связь длилась недолго, но
эта женщина, бабушка его восемнадцатилетней возлюбленной, научила его главному,
что женщина, как бы стара она ни была всегда хочет быть любовницей. Похотливая
бабушка снимала зубные протезы прежде, чем брат хуй Дэвида в рот, и наслаждение,
которое она доставляла ему, сжимая член беззубыми дёснами, было несопоставимо
с тем, что пыталась справить её неопытная
острозубая внучка. Давняя жажда мужского семени, которую старая женщина наконец-то
утоляла с Дэвидом, делала её страсть умопомрачительной, особенно, когда эта умелица
довела Дэвида до такого возбуждения, не давая ему извергнуться, что он потянулся
к ёе пизде и к своему удивлению не почувствовал никакого отвращения, потому как
сама пизда была совершенно юная, хотя ляжки и ягодицы, обрамлявшие её, были дряблые
и жухлые. Это приключение было основополагающим для Дэвида - он перестал воспринимать
женщин в категориях
старая-молодая, красивая-некрасивая. С тех пор женщины для него делились только
на доступную-недоступную.

Джой была поистине находкой для Дэвида. Она была для него той необходимой душевной
опорой, на фоне которой интерес ко всем прочим женщинам устремлялся исключительно
на их тела, не отвлекаясь на их души.
Джой вышла замуж в восемнадцать лет за своего школьного возлюбленного и до гибели
мужа не имела ни одного любовника. Всё её время и силы уходили на воспитание
двоих детей, работу в благотворительных организациях и, конечно же, заботу о
любимом муже. Оба они вышли из состоятельных семей и поэтому им не приходилось
биться за кусок хлеба или даже за кусок масла. Более того, муж и жена активно
занимались меценатством. Жизнь их была такой безоблачной, что гибель мужа Джой
восприняла как неизбежную плату за столь
долгую счастливую жизнь. Постепенно выходя из шока, а потом из траура, Джой с
опаской думала о возможном счастии, которое обязательно, как она теперь полагала,
будет уравновешено каким-то несчастьем. Поэтому, когда у неё появился первый
любовник, с которым она впервые испытала оргазм от языка, Джой испугалась, какое
же несчастье может теперь последовать за это наслаждение. Но несчастья не происходило,
а наслаждения множились, возникнув у неё в заднем проходе, на удивление уместно,
наполнившимся членом её умелого
любовника. Мир новых наслаждений затмил все её страхи перед "обязательной расплатой"
и тот факт, что любовник Джой бросил её через три месяца, увлёкшись молодой женщиной,
вовсе не показался Джой несчастьем. Вернее, она бы с радостью посчитала его уход
за несчастье, чтобы поскорей им расплатиться с судьбой за новые горизонты наслаждений,
которые перед ней открылись.
Однако следующий любовник, который ей попался, больше напоминал ей мужа (она
отгоняла от себя это кощунственное сравнение), чем учителя наслаждений, который
покинул её, и поэтому близость с Дэвидом стала периодом великого торжества изощрённого
секса, к которому она была уже готова и теперь она могла его смаковать и изощрять,
забыв думать о "возмездии судьбы".
Однажды Джой надела вызывающее платье, когда они отправлялись на вечеринку в
Halloween. На её вопрос Дэвиду, как ему она нравится, он заметил:
- Чужую женщину в таком платье я бы захотел изнасиловать.
- А меня? - оскорбилась Джой.
Так она подтвердила давнее наблюдение Дэвида, что суть женщины в том, что она
всегда напрашивается. Хочет она того или не хочет.
Джой не стеснялась своей не первой свежести, потому что она видела, как её нагота
влекла Дэвида, и Джой чувствовала себя обнажённой не тогда, когда она ходила
перед ним голой, а когда все кольца с её пальцев были сняты.
К счастью для Джой и, конечно, для Дэвида, мысли её были заняты не только наслаждениями
- Джой была так увлечена своей галереей, организацией выставок, выбором картин,
рекламой, что она не докучала Дэвиду. А у Дэвида имелись свои особые интересы,
так что и он не обременял своим излишним присутствием Джой.
По молчаливому уговору они, за редким исключением, не проводили ночь вместе,
и встречались в квартире Джой, чтобы ей не возвращаться домой одной, или чтоб
Дэвиду не тащиться её провожать - в их годы ночь требовала крепкого сна. Такой
распорядок общения позволял им не становиться свидетелями манифестаций друг дружьей
старости, которая особенно наглядна по утрам. Если утром приятно смотреть на
пробуждающуюся юницу, то вид старой женщины при её пробуждении вряд ли вдохновляет
её любовника. Это симметрично относилось
и к Джой, у которой вид пробуждающегося беззубого старого лица, тоже не способствовал
бы её хорошему настроению.

Распорядок дня у Дэвида установился восхитительно однообразным, именно к такой
жизни он и стремился. Разнообразие однообразия - вот идеальная форма бытия, которую
ему наконец удалось достичь. Достичь с помощью стремления к знаниям, которое
владело им на самом глубинном уровне и потому своё влечение к всевозможным женщинам
он объяснял ничем иным как тем же стремлением к знаниям, ибо недаром говорится
"познать женщину". Познание женщины вполне сравнимо с научным познанием, которое
всегда влекло Дэвида. Ещё в
детстве, в том же жестоком интернате, среди мальчишек считалось позорным "работать
на других". Дошло до того, что тот, кто открывал дверь для других становился
объектом насмешек - ведь это тоже была "работа". Каждое утро мальчишек десять,
ярых противников "рабства" скапливались у двери школьного здания и никто не хотел
входить, так как надо было открывать дверь. Все ждали какого-нибудь не подозревающего
об этом "позоре", кто откроет дверь и все ринутся за ним, торжествуя, что им
не пришлось унизиться, прикасанием
к ручке двери, тягой двери к себе, чтобы этим воспользовался кто-то другой.
Давидка всегда с радостью шёл на уроки, так как быстро научился находить удовольствие
в распознавании математических и физических законов. Даже в правилах грамматики
он находил упорядоченность, которая делала жизнь понятной и осмысленной, что
само по себе приносило уверенность в правоте бытия. Давидка был тем, кто смело
подходил к двери школы и открывал её, а кучкующиеся мальчишки с улюлюканием бросались
вслед в открытую Давидкой дверь. И ему было наплевать на их смех, так что он
стал единственным, кому позволялось
открывать дверь без издевательств, поскольку он на них всё равно никак не реагировал,
а потому издеваться над ним мальчишкам быстро наскучило.

Дэвид просыпался в шесть утра по многолетней привычке, запивал таблетку аспирина
свежевыжатым апельсиновым соком - это было единственное лекарство, которое Дэвид
принимал, так как кровяное давление его было юношеским и никаких болезней к нему
ещё не привязалось. Медленно допивая сок, он подходил к широкому окну в гостиной
и любовался цветами в саду, которые круглый год ласкали его взор своей роскошной
непристойностью. Дэвид готовил себе на завтрак какую-нибудь кашу - не было каши,
которую бы он не любил: от
манной и гречневой, до пшеничной и овсяной. Потом он шёл на прогулку в соседний
парк, где жили мартышки. Они занимались мастурбацией и совокуплялись достаточно
часто, чтобы в процессе прогулки Дэвид мог порадоваться за этих любвеобильных
животных. Придя с прогулки, он проверял свою электронную почту, следил за поведением
на бирже его ценных бумаг. Затем он выбирал ресторан, где он ланчевал с каким-либо
из своих знакомых и после ланча начиналась главная часть его новой жизни.
Служанка приходила раз в неделю убирать дом, так что если это был день уборки,
Дэвид распоряжался, чтобы к ланчу служанка закончила уборку и ушла.
Дэвид шёл по асфальтированной дорожке вдоль пляжа, который полнился полуодетыми
мужчинами и полураздетыми женщинами. Он называл про себя это место, впрочем как
и всякое место, посещаемое большим числом женщин, словом "Везда", что являлось
сокращённым вариантом фразы "Везде пизда". Он повторял это слово, как мантру,
глядя на еле скрытые полоской ткани, лобки, анусы и соски. Юные самки не обращали
на него никакого внимания, и это вызывало в Дэвиде растущее торжество, так как
он знал, что все они в его руках,
что стоит ему сделать одно движение и любая из них воспылает к нему безудержной
похотью. Но делать это движение надо было исключительно осторожно.
Дэвид навсегда запомнил первый раз, самый нервный, хотя в успехе своём он ни
на секунду не сомневался. Нужно было только выбрать наиболее привлекательное
и удобно подвернувшееся тело. Дэвид, как хищник, высматривал одинокую женщину,
без снующих вокруг неё подруг или ухажёров, а также находящуюся в удобном для
приближения к ней месте. Каждый мужчина в толпе женщин - это хищник, глядящий
на пасущееся стадо газелей, каждая из которых - это ничто иное как движущаяся,
живая еда, которую надо словить и утолить ею
свой жизненный голод. Для мужчины каждая женщина в толпе - это идущее наслаждение.
Не всякий мужчина способен на бросок и не каждый бросок приносит удачу. Но желание
делает из каждого самца - охотника, а из каждой самки - добычу. До недавнего
времени Дэвид, как старый тигр, уже неспособный к охоте и довольствующейся только
падалью, со злобой бессилия смотрел на идущие мимо женские тела, но в тот день
всё его существо переполнялось мощью, которая несоизмеримо превышала власть над
женщинами любого юного красавца,
богача или властелина.
Дэвид нащупал в кармане своё оружие или, точнее, орудие, так как оно не наносило
вреда добыче, и надорвал упаковку, чтобы его быстро пустить в ход. Дэвид сравнялся
в толпе с красавицей лет двадцати, у которой фигура и лицо просились на обложку
мужского журнала. Дэвид заметил, как эта самка только что вышла из машины и направлялась
на берег океана, где вероятно её поджидала подружка, друг или целая группа ей
подобных особей. Дэвид поравнялся с ней, зашёл слева, чтобы действовать правой
рукой, вытащил из кармана
наклейку с Тоталом и как бы случайно столкнувшись в движении ухватился за руку
девушки, в этот момент наклеив на её открытое предплечье прозрачный кружок. Девушка
резко повернулась к Дэвиду и, увидев старика, который споткнулся и ухватился
за неё, придержала его второй рукой и спросила с участием:
- С вами всё в порядке?
Дэвид замедлил с ответом, считая про себя секунды: один, два, три, четыре, пять.
После этого он посмотрел в глаза девушке, заметив в них нужную наплывающую туманность
и тихо произнёс твёрдым голосом: "Ко мне!"
Дэвид пошёл к своей машине и девушка последовала за ним, молча, заглядывая ему
в глаза.
- Тебя зовут Мэри, - сказал Дэвид, - а меня - Дед.
- Не бросай, меня Дед, - молящим голосом произнесла девушка.
- Я - с тобой, - заверил её Дэвид.
Для простоты общения он всех отобранных женщин решил называть Мэри, а себя -
Дедом. Он ведь и был дед. А все женщины - одного имени, Наслаждение, так пусть
они будут зваться древним именем Мэри.
Дэвид умышленно охотился вблизи от своей запаркованной машины. Он повелел девушке
сесть на заднее сидение. Когда они выехали на highway, Дэвид приказал Мэри лечь
и спать. Девушка повиновалась и даже стала чуть похрапывать, что наполнило нежностью
колотящееся от предвкушений сердце Дэвида.
Он не хотел, чтобы соседи видели, что он привозит к себе девушку и спящая на
заднем сидении Мэри, была никому не видна. Дэвид приказал ей проснуться только
когда они въехали в гараж и дверь полностью закрылась.
Мэри проснулась с улыбкой на лице и, оставив свою пляжную сумку в машине, по
приказу Дэвида, последовала за ним в дом и прошла в спальню.
- Разденься, - скомандовал Дэвид, и процесс раздевания был сплошной формальностью,
так как тело девушки с самого начало трудно было назвать одетым. Но всё-таки
за этой "формальностью" скрывался тщательно подстриженный лобок и винные ягоды
сосков, присосавшись к которым Дэвид сразу захмелел.
Он положил руку на жестковолосый лобок - мишень для взглядов, на которой "десятка"
не по его центру, а под ним.
- Я нравлюсь тебе, Дед? - с вожделением спросила Мэри.
- Да, ты мне нравишься, - подтвердил Дэвид. - Ляг на кровать и разведи ноги.
Девушка повиновалась. Пизда её сочилась. Как и должно было быть. Дэвид, не сводя
глаз с чудесной плоти, скинул с себя шорты и тишортку, стряхнул сандалии и прильнул
языком к пизде юной красавицы. Он знал, что теперь она должна испытать череду
острейших оргазмов.
Мэри выходила из одного восторга и погружалась в другой, восхищаясь вслух небывалыми
наслаждениями.
- Дед, я люблю тебя, я хочу тебя! - восклицала Мэри в кратких промежутках между
стонами, и Дэвид знал, что уже долгие годы ни одна юная женщина не произносила
ему подобных слов с такой искренностью.
- Ты на таблетках? - спросил Дэвид.
- Да, кончай в меня! - нетерпеливо ответила Мэри.
- У тебе нет никаких венерических заболеваний?
- Нет, я вчера была у гинеколога, я - чистая. - Давай, же...
Дэвид знал, что он не услышит ни слова лжи от Мэри.
Счастью Дэвида тоже не было границ. Последний раз, когда в его руках было такое
роскошное юное тело, произошёл много лет назад. Юных проституток он в счёт не
брал, хотя среди них попадались прекрасные экземпляры, но Дэвид начал вести другой
счёт - счёт на чистую рафинированную похоть, обращённую на него, как на предмет
своей самой яркой мечты. Именно так его и воспринимала Мэри. Восторг, который
охватил её, когда Дэвид медленно ввёл хуй во влагалище, поразил даже Дэвида,
который ожидал сильной реакции, но не
такой цветистой. Мэри заговорила языком, в котором фраза "Еби меня, мой сладкий
Дед своим волшебным хуем" была самой заурядной. Мэри умело двигала бёдрами, прижимая
к себе Дэвида за его дряблые ягодицы и всовывала ему свой язык в рот, ища его
слюны и вскрикивала от новой вспышки, которая следовала через каждые семь секунд,
между которыми её сотрясали божественные спазмы. Дэвид решил, что для первого
раза достаточно и излился в неё. Он чувствовал себя властелином мира.
- Спать! - приказал он Мэри, и она заснула.
Дэвид встал с кровати и залюбовался красотой своей возлюбленной. Она вополощала
собой недостижимую мечту для большинства мужчин на земле, не говоря уже о стариках,
которые могли только пускать слюни, глядя на это чудо, или выплескивать злобу,
обвиняя эту красоту в безнравственности, разврате и прочих выдумках бессильных.
Дэвид не хотел рисковать, заводя разговоры с Мэри, он не хотел её пробуждать
и включаться в её бытие - Тотал мог подействовать непредсказуемо. Дэвид целовал
и ласкал спящую красавицу, и она улыбалась ему во сне.
В распоряжении Дэвида было не более трёх часов, в течение которых действовала
доза.
Дэвид взял спрей эректора и покрыл влажной пылью свой восхищённый хуй. Первый
раз он был ещё молодым, а на второй раз старость давала себя знать. Но и здесь
спасала наука.
- Проснись, моя красавица, - сказал он Мэри. Она открыла глаза и потянулась к
Дэвиду руками как маленькая девочка со сна.
Он погрузился в неё как в чашу жизни, и Мэри жаждала поскорей стать полной чашей.
Но Дэвид решил не изливаться, а вытащил хуй из сжимавших его стенок и губ.
- Иди, покакай, - сказал ей Дэвид, и Мэри не колеблясь пошла за ним в туалет.
Она подошла к необыкновенно выглядящему унитазу, на который Дэвид её усадил.
Мэри напряглась, кровь прилила к её лицу, чуждому стыда, и указатель на унитазе
засвидетельствовал успех. Дэвид сам вытер её дырочку и отвёл в кровать. Там Дэвид
взял Мэри ласково в свои объятия и хуй его вернулся на должное место, женщина
сжала его и глаза её сомкнулись. Дэвид посадил Мэри на свой кол, и она застонала
от сладкой пытки, склонившись над Дэвидом
в прострации блаженства. Она ёрзала "на колу", пытая себя одним оргазмом за другим.
Вскоре измождённые Дэвид и Мэри дремали в объятиях друг друга.
- Пора идти, - сказал Дэвид,- взглянув на часы. - Оденься.
Мэри молча, но с грустью в глазах - прикрыла свои торчащие соски узкой полоской
лифчика и прежде чем надеть трусики, собрала в ладошку вытекшее семя Дэвида и,
поднеся ко рту, жадно вылизала его с ладони.
Дэвид пошёл в гараж, и Мэри следовала за ним, игриво спрашивая и отвечая:
- Дед, ты меня любишь? Я тебя - да. А ты?
- Я тебя очень люблю, как никого никогда в жизни, - с чувством сказал Дэвид,
в то же время осознавая, что перед ним открылась неисчерпаемая вселенная подобных
любовей. Прежде чем сесть в машину Дэвид снял с руки Мэри наклейку, на что она
не обратила никакого внимания, продолжая смотреть на Дэвида то ли влюблёнными,
то ли покорными глазами.
Он приказал ей снова лечь на заднее сидение и спать. Дэвид привёз девушку на
то же место, откуда её вывез, и, пробудив её, приказал выйти из машины. Три часа
истекало через восемь минут.
- Иди, не оборачиваясь туда, куда ты шла, - скомандовал Дэвид и без сожаления
глядя вслед красавице, отъехал в сторону, чтобы она его не увидела, если всё-таки
оглянется. Девушка шла, не оглядывалась, по дорожке вдоль пляжа. Сквозь рыжие
волосы девушки сияло солнце, их развевал ветер, и Дэвиду казалось, что её голова
- в огне.
Дэвид вышел из машины, и пошёл за Мэри, стараясь не потерять её из виду. Она
шла чуть замедленной походкой, типичной при получении Тотала, но вот девушка
как бы стряхнула с себя наваждение и пошла уверенным быстрым шагом. Мэри свернула
к берегу океана и пробиралась в лабиринте лежащих на песке тел. Дэвид стоял,
опершись на перила, отделявшие дорожку от пляжного песка и видел, как группка
девушек и юношей взвыла, увидев Мэри. До него донеслось женское иронически ревнивое:
- Наша Патти опаздывает не долее, чем на три часа.
- Главное, что пришла, - примирительно произнёс юноша, обнимая за плечи девушку
- а то мы уже стали волноваться и твой мобильник не отвечал.
Дэвид вспомнил, что он слышал из спальни звонок мобильника, который лежал у Мэри
в сумке, оставленной в машине. И Дэвид порадовался, что у него ещё хороший слух,
не требующий вмешательства науки.

  *


Открытие Дэвида, которое запретили к употреблению, состояло в созданном им веществе
Тотал, которое влияло на человека так, что все сдерживающие центры в мозгу, возведённые
культурой, отключались и человек полностью подпадал под власть своих желаний,
которые сводились в основном к сексуальным. Причём воля человека принявшего Тотал,
сразу подпадала под власть первого оказавшегося рядом человека, произносившего
команду "Ко мне!" Этот человек воспринимался как повелитель, вожак стаи, и влияние
его было абсолютным,
пока действовал Тотал. Это вещество Дэвид наносил на пластиковую прозрачную наклейку
и её можно было приклеить на любой участок обнажённого тела. Через пять секунд
Тотал начинал своё действие, и человек впадал в полное и радостное подчинение
тому, кто отдавал ему приказы. Разработанная доза действовала в течение трёх
часов, после чего человек полностью забывал о том, в чём и кому он повиновался
и не помнил, что произошло за эти три часа.
С помощью Тотала работникам американских секретных служб удалось выведать множество
тайн у дипломатов, бизнесменов, преступников и террористов. Дэвид давно понял,
какие бескрайние возможности по удовлетворению своих сексуальных нужд может предоставить
ему его открытие.
Тотал позволил довести до совершенства возможности архаичного гипноза. Общеизвестно,
что гипнозу поддаются далеко не все и человек погружается в состояние гипноза
только если он этого хочет. Но даже в состоянии глубокого гипноза никогда не
удаётся внушить человеку производить действия, которые могут нанести ему вред.
Загипнотизированный откажется совершить самоубийство или убийство. Тотал же отключал
абсолютно все сдерживающие центры даже и те, что связаны с самосохранением.
Окончательную формулу, определившую состав Тотала, Дэвид вывел за год до своего
ухода на пенсию и об этом никто не знал. Все были уверены, что работа была остановлена
на полпути, хотя она уже и дала некоторые результаты по выведыванию секретов.
Примечательно, что принцип получения главной формулы был основан на идее, которая
пришла Дэвиду ещё в ранней молодости, когда он учился в университете. Критерием
правильности формулы оказывалась её математическая красота, которая в то же время
отражала пусть ещё не ведомую,
но реальность. Красоту Дэвид создавал с помощью своего не подлежащего определению
чутья. Однако критерием того, что эта красота эта отражала реальность, являлось
следующее соображение.
Для современников Эйнштейна его формула E=mc2 была взята как бы с потолка, ибо
она включала в себя сочетание, как казалось, несопоставимых параметров. Но размерность
формулы выходила правильной: слева и справа стояли единицы энергии. Дэвид сделал
вывод: если любая произвольная комбинация переменных и постоянных величин составляет
уравнение, где соблюдается размерность, значит эта "бессмысленная" формула описывает
некий закон природы, который может быть неизвестен сегодня, но который обязательно
будет когда-то
опознан. Таким образом, открывался путь обратных исследований, который состоял
не из попыток описать некое явление с помощью формул, а из поиска и подбора явлений,
которые описывались бы созданными красивыми формулами.
Дэвид мог изготовлять Тотал в малых, но достаточных для него количествах у себя
в доме, используя портативную лабораторию, а потом начать тайные эксперименты.
Но делать этого он не хотел, пока полностью не прервал все контакты с институтом
и не переехал в другой город. Он опасался, что если его эксперимент каким-то
образом выйдет из-под контроля, и это станет известным в местной прессе, то его
коллеги, сразу бы определили, причину такого происшествия, а это неминуемо привело
бы расследование к Дэвиду.

Примечательно то, что исходным продуктом для изготовления Тотала был человеческий
кал. Из него выделялся компонент, который, будучи обработан комбинацией широко
известных химикалий, образовывал прозрачную желеобразную массу (к счастью, без
запаха), которую и назвали Тотал. Это желе Дэвид наносил на прозрачную пластиковую
наклейку, работая в защитном костюме, чтобы избежать попадания Тотала на собственную
кожу. Разумеется, что зная наизусть компоненты и их пропорции, Дэвид мог изготовить
любое нужное ему количество
Тотала.
Оптимальная доза, которая работала три часа, не оставляла никаких пагубных последствий.
Тем не менее, в поведении человека даже после окончания действия Тотала, оставалась
заметная непринуждённость в проявлении эмоций, но вполне ещё социально приемлемая.
Особенно это было заметно на ханжах, пуристах и прочих задавленных моралью людях.
Патологическая стеснительность и преследующее чувство вины бесследно проходили.
Однако если доза увеличивалась или давалась более одного раза, то возникало необратимое
изменение
личности, и человек становился постоянно зависимым от своего повелителя, а обретённая
свобода изъявления желаний могла вызывать недоразумения или неприятности.
Если для первой порции самодельного Тотала Дэвид использовал свой кал, то для
последующих доз он использовал кал своих возлюбленных.
Он испытывал торжество, приказывая женщине испражняться в его присутствии, что
они послушно делали без тени смущения, а со страстным взглядом обращённым на
Дэвида, их властелина.
Вернув очередную любовницу на исходное место, Дэвид сразу возвращался домой и
принимался за изготовление новой порции Тотала (для максимальной эффективности
Тотала, кал должен был быть свежим), и это давало особое удовольствие Дэвиду
- иметь дело с дерьмом красавицы, которая таким образом способствовала ему в
получении следующей красавицы.

После триумфального первого эксперимента, Дэвиду уже не составляло никакого труда
раз за разом приближаться к идущей женщине и, будто бы случайно столкнувшись
с ней в гуще тел, незаметно приклеить прозрачную наклейку к обнажённой части
её тела. Дэвид чаще всего выбирал спину, где женщина не могла увидеть наклейки
или заднюю сторону предплечья, ближе к локтю. Затем следовали критические пять
секунд, которые требовались, чтобы Тотал заработал. Первым симптомом его включения
было затуманивание взора, а затем замедление
движений женщины и озирание в поиске хозяина. В этот момент Дэвид произносил
команду: "Ко мне!" У женщины образовывалась фиксация на его голос, облик и запах,
и она становилась его рабой, причём из тех, что не устраивают восстаний. Дэвид
становился для женщины воплощением желанной власти. Она не видела в нём старика,
она взирала на своего повелителя, и на него выплёскивалось высвобожденное сексуальное
желание женщины, лишённой всякого стыда или каких-либо моральных ограничений.
Несмотря на бесплатность женщин всё-таки требовались некоторые заботы и расходовы,
из которых самым большим являлись домашние наборы по тестированию на СПИД и венерические
заболевания. Сначала Дэвид удовлетворялся внешним осмотром женщины и задаванием
вопросов, на которые они давали абсолютно честные ответы, принимая во внимание
противоестественное состояние, в котором женщины пребывали. Дэвид спрашивал имеются
ли у них выделения, болели ли они какой-либо венерической болезнью, когда они
последний раз совокуплялись
и с кем. Но однажды эти вопросы не помогли и через два дня он почувствовал жжение
при мочеиспускании. К счастью, это произошло в то время, когда Джой уезжала навестить
семью сына, и её он не заразил, но зато он успел заразить другую "тоталовую"
женщину. Дэвид вылечился за день, но совесть мучила его, когда он думал о той
заражённой им, которая в свою очередь заражает своих партнёров и какой скандал
может из этого вырасти и повлиять на их жизнь. С тех пор Дэвид дал себе зарок
делать анализ всем женщинам, прежде
чем погружать в них свой член - использовать презервативы он не желал, так как
с ними вся суть соития с женщиной, которая состоит не только в трении, но и в
обмене выделениями и жидкостями, становилась для него бессмысленной. Поэтому
если несмотря на заверения женщин, тест показывал какую-либо болезнь, то он находил
успокоение у женщины во рту или в её анусе, а они, как правило не затрагивались
инфекцией, которая поселялась во влагалище. К сожалению, тест занимал полчаса,
что отнимало драгоценное время от трёхчасового
периода свободной любви.
Дэвид решил, что будет по справедливости изымать половину стоимости анализа у
женщины, поскольку наслаждение, которое она получала от него, стоило того. Если
у женщины оказывались при себе наличные, они беспрекословно выдавали соответствующую
сумму по приказу Дэвида.
Все женщины, согласно своим высвобождённым инстинктам, жадно высасывали семя
Дэвида до последней капли. Он подумал, что было бы также справедливо, чтобы женщина
платила мужчине за сперму, которая, во-первых, оплодотворяет её, во-вторых, даёт
необходимые гормоны и химикалии её организму, а в-третьих, предоставляет наслаждение
от её ощущения во рту, от глотания и пребывания в теле. Так женщины должны бы
платить за каждый мужской оргазм. По количеству извергнутой спермы.
Дэвид заботился и о том, чтобы его женщины не беременели от него. Если они не
были на противозачаточных средствах, Дэвид использовал для семяизвержения их
анус и рот.

Прекрасно осознавая свою власть, Дэвид мог бы легко поддаться соблазну ею злоупотребить:
брать несовершеннолетних девочек, охотиться на кинозвёзд и знаменитых моделей,
или двинуться в гомосексуальном направлении. Он мог брать женщин и мужчин парами,
устраивать оргии. Дэвид мог также выйти за пределы секса и заняться ограблениями,
осуществляя их чужими руками. Возможности обогащения и секса были неограниченные.
Попади эта власть в руки Дэвида во времена его юности, он бы не стал пренебрегать
ни одной возможностью,
что бы неминуемо привело его к разоблачению и краху. Старость же дала ему пресловутую
мудрость.
Дэвид любил считать себя философом, то есть буквально, человеком любящим мудрствовать
и в связи с его неограниченной властью, ему предоставилась возможность поразмышлять
о феномене свободы, над чем он не раз задумывался в течение жизни.
Дэвид пришёл к популярному выводу, что больше всего мы боимся своих тайных желаний,
предчувствуя, что их никогда не удастся исполнить. Признаться в своих желаниях
- это первый шаг к свободе, а сама свобода, что бы ни говорили философы разных
сортов, это ничто иное как способность выполнить любое своё желание, тогда же
как счастье - это когда желания не иссякают от их удовлетворения. Вопрос в том,
размышлял Дэвид, каким образом воспользоваться этой свободой. Например, есть
возможность беспрепятственно убить
соперника с полной уверенностью, что убийство не будет раскрыто. Воспользуешься
ли ты этой свободой? У Дэвида имелась свобода вызвать к себе похоть у любой женщины,
и он пользовался этой свободой лишь частично.
По сути дела, неудовлетворённое желание - это точка А, а удовлетворённое - точка
Б. Здоровый инстинкт хочет провести прямую, двигаясь по кратчайшему пути к удовлетворению.
Видишь женщину - берёшь.
Культура же - это умышленное усложнение, возведение препятствий для удовлетворения
желания, поход в Крым через Нарым, чесание левой рукой правого уха, зигзаги,
уход в сторону, и потому точка А и Б соединяются (если соединяются) не прямой,
а сложной кривой, и чем она длиннее, тем более "цивилизовано" общество. Пример
тому - необходимость разнообразного расшаркивания перед женщиной, чтобы она располовинила
свой русалочий хвост сжатых ног для мужчины, который жаждет излить в неё свою
душу.
Дэвид каждый день воздавал хвалу всевышнему, что ему позволено срезать все углы
и кривые и всегда находиться на финишной прямой.
Он полагал, что процесс удовлетворения желания есть манифестация свободы. Но
свобода без чувства самосохранения, это - самоубийство. Поэтому для выживания
в свободе необходима мера. Она удерживает тебя от выполнения всех своих желаний
и позволяет выполнять только некоторые, не наносящие вреда жизни, своей собственной
и чужой. Поэтому свобода может длиться только вместе с мерой.
Дэвид твёрдо решил для себя (чем весьма тешил свою гордыню), что зарываться,
терять контроль он себе не позволит. Хотя это решение также было связано с осознанием
чисто технических сложностей, ограничивающих его свободу. Например, сложность
приближения к кинозвёздам, окружённым телохранителями и стенами особняков. Ещё
существовала опасность при наклейке Тотала, оказаться заснятым на следящую камеру,
которые были установлены на улицах и в общественных местах и тем вызвать подозрения
у охранителей общественного
порядка. Не будь этих технических ограничений, не известно, как бы удерживало
Дэвида его "чувство мер", и у него хватало ума посмеиваться над своими философскими
выводами, зная, что поистине ни чем не ограниченная власть могла бы заставить
его поступиться своими благородными решениями.

Приходилось осторожничать - Дэвид старательно выбирал своих партнёрш, прежде
чем к ним приближаться, убеждаясь, что они действительно одни, и свою кисть в
момент наклеивания Тотала, он скрывал под специально сшитой рубашкой из обильной
лёгкой ткани.
Три часа исчезновения женщины не были достаточно долгим сроком отсутствия, чтобы
вызывать панику среди её родственников и друзей. Кроме того, совесть Дэвида была
абсолютно чиста - он знал, что не наносит женщине никакого вреда, а лишь даёт
ей великое наслаждение. И хотя она не запомнит, что с ней произошло, но она всегда
будет носить в себе чувство приобщённости к великой свободе, что будет благотворно
влиять на всю её последующую половую жизнь.
Одно лишь вызывало сожаление у Дэвида - с некоторыми женщинами ему хотелось встретиться
более одного раза. Некоторых хотелось бы держать при себе как постоянных любовниц.
Но он знал, что давать вторую дозу Тотала чрезвычайно опасно и потому это было
впервые в жизни, когда он сетовал на необходимость разнообразия женщин. К счастью,
у него была Джой, которая удовлетворяла ту часть его натуры, которая нуждалась
в регулярности и стабильности отношений.
Дэвид, как и большинство людей, с презрением смотрел на стариков, женящихся на
молоденьких. Женитьба представлялась никчёмной попыткой постоянно ебать молодуху,
тогда как женитьба этого вовсе не гарантирует, а является лишь деловым контрактом
для создания удобства при взращивании детей. Не знать такого для пожившего человека
- это непростительно и позорно. Но отношение к старикам резко меняется на уважительное,
когда они бодро ебут молодых любовниц, имея при том добропорядочную жену-ровесницу.
Так что когда
старик ебёт молоденькую, то его только похваливают, а когда он женится на ней,
то его справедливо считают дураком.
В обоих случаях молоденькая женщина сексуально безразлична к старому телу, но
кратковременной любовнице, в отличие от жены, легче удаётся это скрывать.
Дэвид был горд, что его любовницы жаждут его, хотя он вполне отдавал себе отчёт,
что причиной тому не его мужские чары, а Тотал. Но он испытывал на себе истинную
женскую страсть и ему было безразлично, чем она вызвана. Даже в так называемом
счастливом браке жена, совокупляясь с привычным мужем, растравливает свою похоть
фантазиями о других мужчинах, и страсть к Дэвиду, вызванная Тоталом, была для
него много предпочтительней, чем страсть, перепадающая ему из-за фантазий о других.

Случилась так, что одна из женщин Дэвида, которую он привёз домой из людного
торгового центра, оказалась родом из России. Дэвид услышал её густой знакомый
акцент, когда она разговаривала с продавщицей. Он дождался, когда россиянка вышла
из магазина и представился ей на родном языке. Катя обрадовалась, так как Дэвид
был первым русскоговорящим, кто ей попался в Америке. Она приехала в Штаты всего
две недели назад к мужу-американцу, с которым познакомилась по интернету. Дэвид
предложил ей выпить по чашечке кофе,
и в оживлённом разговоре, по-дружески взяв её за руку, он другой рукой незаметно
приклеил Тотал на её предплечье. Впервые дав команду "Ко мне!" по-русски, Дэвид
повёл шёлковую Катю к своей машине. Дома, раздев полногрудую, кровь с молоком
двадцатитрехлетнюю женщину из Саратова с густыми волосами на лобке и пушком под
мышками, Дэвид оказался в состоянии восторга, которого он давно не испытывал.
Пизда Кати смачно пахла вечностью, подмышки - свежим потом, а кожа её от жары
была солоновата на вкус. Дэвид даже не
стал ей делать тест на венерические болезни и Катя, восхищалась своим небывалым
ощущениям на русском языке, который напомнил Дэвиду о начале его жизни.
Вернув Катю в кафе, откуда он её увёз, Дэвид еле сдержался, чтобы не взять её
телефон и адрес, чтобы подкараулить её где-нибудь для второго раза. Но он сдержался,
понимая, что его малодушие может исковеркать жизнь милой и небывало родной телом
и языком женщины.
Получив неограниченный доступ к молодым и красивым женщинам, Дэвид почувствовал
в себе пренебрежительное отношение к своим одногодкам, он называл каждую "старушкой
на курьих ножках", признаваясь себе, что ведёт себя, как нувориш, на которого
свалилось богатство и который сразу задрал нос перед своими знакомыми и родственниками
и перестал их замечать. Ведь раньше он жаловал старушек своим вниманием, но это,
как он понял, было лишь вынужденным согласием с отягчающими обстоятельствами
- беспомощностью перед молодыми
женщинами до Тотала. Вся его любовь к станым женщинам была лишь защитной реакцией
на недостижимость молодых.

Итак, годы Дэвида на пенсии походили и впрямь на золотые. Большинство людей к
старости жиреет, будто их ждёт не смерть, а долгая зимовка, которую надо продержаться
до воскрешения. Но Дэвид весил столько же сколько в свои двадцать пять. Правда
после ланча Дэвид теперь должен был поспать около часа (возраст брал своё), а
затем он отправлялся в людное место неподалеку от его дома, и выбирал себе очередную
женщину. Когда Дэвид возвращал её на исходное место, уже наступало время обеда,
и он проводил его в ресторане
с Джой или в одиночестве, которое не тяготило его. Он свёл знакомство со своим
ровесником Риком, когда попробовал играть в гольф. Этот вид спорта не увлёк Дэвида,
но зато приятельские отношения с Риком продолжались. Рик в былые годы владел
винным магазином и теперь делился своими знаниями с Дэвидом, когда они заказывали
вино к обеду и ликёры на десерт. Им было легко друг с другом. Рик любил пошучивать:
"Мы с тобой "призывного возраста". Дэвиду меньше всего хотелось предвкушать смерть,
когда вкушение жизни было
таким восхитительным. Он ощущал себя мальчиком, но с телом, которое, как родитель,
не позволяет делать всего, что хочется. Дэвид всегда любил быстро бегать, но
теперь ноги по привычке могли сделать рывок, но сердце сразу останавливало бег,
напоминая ногам об их зависимости от остального тела.
Два-три вечера в неделю Дэвид проводил с Джой - он заходил к ней в галерею, где
помогал ей с делами по организации выставок, ведению бумаг, а позже они ходили
на музыкальные вечера, в театры, на вечеринки к её многочисленным знакомым -
Джой прожила в этом городе всю жизнь.
Их начальные сексуальные буйства быстро угомонились, чему Дэвид чрезвычайно радовался,
желая оставить львиную долю своей энергии для его нескончаемого потока женщин.
Джой в этом смысле была нетребовательна к Дэвиду, так как её первый всезнающий
любовник познакомил Джой с вибратором, в который она по-серьёзному влюбилась.
Впоследствии она приобрела их всех сортов, всех размеров, всех цветов: от крохотного,
надеваемого на палец, до огромного, который надо было держать двумя руками, сотрясающего
не только её тело,
но и даже кровать. Поэтому любовнические функции Дэвида сводились к поцелуям,
объятиям и прочим нежностям, которые вибратор предоставить не мог, но зато служил
замечательным подспорьем для быстрого достижения оргазма. Дэвид заполнял влагалище
или анус Джой, то есть служил эмоциональным наполнителем для механического наслаждения.
Джой была счастлива, что несмотря на идущие годы, Дэвид дарит ей цветы, делает
ей подарки и всегда готов ей помочь в трудную минуту. А Дэвид был счастлив, что
ему есть с кем отвести душу и кому позаботиться о нём. Джой прикипела сердцем
к Дэвиду и призналась ему однажды, как ей жаль, что им уже поздно заиметь ребёночка
и каким бы преданным и заботливым отцом он ему был. "Тебе поздно, а мне ещё нет",
- подумал про себя Дэвид.
Ему тоже приходили мысли о прекращении его рода на Земле, о напрасности усилий
всех его предков сохранить свою генетическую суть.
Как учёный-биолог Дэвид давно уверил в божественность происхождения жизни. Эволюция
отражала лишь крохотную часть огромного чудесного и непостижимого процесса. Однако
организованная религия претила Дэвиду, так как он в ней видел общественный институт,
деловое предприятие, не имеющий ничего общего с верой.
Раз он пошёл с Джой в церковь на какой-то праздник. Люди молились стройным хором.
Люди молятся коллективно, подумал Дэвид, с целью усилить громкость молитв, чтобы
бог наверняка услышал их просьбы. Уже в одном этом есть оскорбительное для бога
убеждение, что он туг на ухо и ему требуется хор в качестве слухового аппарата.

Однажды Рик, винных дел мастер, приятель Дэвида, пригласил его к себе домой и
познакомил с гостившей у него дочерью. У неё была дочка, которой исполнился годик.
Золотоволосая крошка, радостно заулыбалась вошедшему Дэвиду. Он протянул руки
девчушечке, будучи уверен, что она испугается и прижмётся к маме, державшей её
на руках, да ещё, наверно, заплачет, но она радостно и решительно потянулась
к Дэвиду. Он взял её к себе на руки, а девчушечка прильнула к нему и обняла за
шею своими маленькими цепкими ручками.
Мать удивилась вслух, что её дочка так легко пошла на руки незнакомому человеку,
чего с ней раньше никогда не случалось. Растаявший Дэвид прижимал к себе горячее,
нежное тельце и его сердце колотилось в нежности и умилении. Он был уверен, что
эта девчушка, когда вырастет, будет отдаваться на первом свидании тому, кто ей
понравится, и не станет изображать из себя мнимую неприступность.
Приехав домой, Дэвид был так переполнен чувствами, что позвонил Джой и поведал
ей о своём приключении со славной девчушкой. Джой, хотела было предложить Дэвиду
удочерить какую-нибудь сироту, но вовремя сдержалась, вспомнив отношение Дэвида
к предложению его бывшей жены.
Дэвид уже было примирился, что жизнь его пройдёт бездетной. Ему нравилось утешаться,
млея от благородного альтруизма и жалости к самому себе: "Уж во всяком случае
я не буду обременять детей своей старостью. Найму молоденьких медсестёр, которые
будут ухаживать за мной, получая от меня зарплату, а потому не ждущих моей смерти,
как наследники, а заинтересованных, чтобы я жил подольше. И уж во всяком случае
я смогу ущипнуть за зад молодую сестру, которая будет менять подо мной памперсы."
Однако с каждым годом всё больше усугубляясь в старости, Дэвид всё сильнее мечтал
продлиться не своими делами, а своей плотью.

Когда Дэвиду исполнилось семьдесят, он был по-прежнему здоров, весел, похотлив
и на его счету за пять лет накопилось более двух тысяч разовых любовниц. Если
в первые месяцы использования Тотала он брал ежедневно по женщине, а иногда и
по две: одну до ланча, а другую до обеда, то последние годы он завёл более умеренный
режим - три женщины в неделю, три раза Джой и один день отдых. Единственное,
что стало сдавать, так это память. Ведь теряя память, теряешь прошлое, а время
в старости летит с такой скоростью,
что настоящее не успеваешь заметить, а будущего остаётся не так уж и много, а
значит, жизнь твоя более заметна для других, чем для тебя самого. Тем не менее
"тотальная" часть жизни Дэвида являлась для всех тайной. Даже Джой никогда не
закрадывалось никаких подозрений, и она была убеждена, что Дэвид её любит и ей
предан. Дэвид тоже считал, что он любит Джой и предан ей. У каждого свои определения
любви и преданности, так что лучше пребывать в заблуждении, будто у всех они
одинаковы.
Однажды Дэвид, выйдя на охоту на берег океана, приметил одинокую самочку по его
вкусу и уже натренированным движением прилепил Тотал к её предплечью, прижавшись
к ней на секунду, будто он потерял равновесие. Дэвид вёл Марию к машине и что-то
в её лице показалось ему знакомым, но что - он никак не мог понять. И лишь когда
они расположились у него в спальне и женщина по его повелению стала рассказывать,
с кем она живёт, он узнал в её произношении русский акцент, а потом вспомнил,
что это - Катя. Он обрадовался
и тотчас испугался, потому что вторая доза Тотала производила необратимые изменения
в мозгу.
- Ты узнаёшь, меня? - спросил Дэвид.
- Конечно, мой любимый Дед, - с воодушевлением страсти произнесла Катя, - как
только ты сказал: "Ко мне!", я тебя вспомнила, - и она уже в какой раз страстно
поцеловала его морщинистый рот.
Катя с тех пор чуть сбавила вес, но всё-таки была по-прежнему пышногрудой и бедрастой
со стройными, выбритыми до блеска ногами. Лобок и подмышки тоже были выбриты,
и это разочаровало Дэвида, но он утешился, что волосы - дело наживное, хотя -
он одёрнул себя - с ней нужно будет расстаться, и он так и не дождётся выросших
волос. "Но ведь уже я не имею права с ней расстаться, - вспомнил Дэвид, пока
она спала по его повелению. - Ведь в "тотальном" состоянии, она не сможет прожить
в обществе без повелителя".
У Кати шли обильные менструации, и Дэвид, зализывая её клитор, не сторонился
крови и слизывал её, когда она появлялась после каждой спазмы. В женщинах, а
особенно в Кате, всё для него было вкусно.
Катя послушно поведала Дэвиду, что за год, прошедший со времени их первой встречи,
она успела развестись с мужем, который бил её необоснованно подозревая в изменах.
Из-за этого у Кати произошёл выкидыш, о чём она до сих пор горевала. Мужа посадили
в тюрьму, а Катю поселили в специальный дом, где жили женщины, сбежавшие от мужей,
которые их били и истязали. Катя развелась, и сотрудники женской организации
помогли ей найти работу, и вот уже два месяца она живёт одна в маленькой квартире.
Спасало её то, что она
согласилась стать любовницей своего женатого начальника, которому сорок пять
лет и которого Катя назвала стариком, страстно взирая на своего, видевшегося
ей юным семидесятилетнего возлюбленного. Начальник ей не нравился, но он добрый,
даёт ей деньги на ренту и на жизнь и не особо загружает работой. Как мужчина
он слаб, но и с ним она испытывает оргазмы.
- Я со всеми кончаю, - весело сообщила она Дэвиду.
В этот момент Дэвид подумал, что предпочёл бы об этом не знать - ревность, о
существовании которой он забыл и думать, ужалила его вовсе не в сердце. И от
этой боли у Дэвида мгновенно вызрел план причём в таких деталях, как будто он
думал о нём долгие годы.
После того, как Дэвид собрал Катины экскременты для изготовления очередной порции
Тотала - а у неё даже этот процесс был особо красив и чуден - Дэвид приклеил
ей ещё одну дозу, чтобы наверняка и окончательно закрепить действие Тотала на
Катю.
- Успокойся, - приказал он Кате, когда она приблизилась к нему со сверкающей
похотью в глазах, - и сверкание сменилось на спокойное сияние нежности. - Мы
сейчас поедем к тебе на квартиру и заберём твои вещи.
- Я готова, - согласилась Катя.
Было пять часов вечера, когда они вошли в её квартиру. Она была чисто прибрана,
что впечатлило Дэвида - значит всё вокруг Кати будет ладно. Начальник дал ей
выходной день, а сам должен был ещё находиться на работе.
- Позвони ему и скажи, что ты увольняешься, потому что выходишь замуж. Ты переезжаешь
в другой город и просишь, чтобы он тебе больше не докучал.
Кати набрала номер и позвала Джона.
- С тобой всё в порядке? - взволновался начальник.
- Всё замечательно, - успокоила его Кати, но тотчас ещё более взволновала его,
повторив слово в слово то, что ей сказал Дэвид.
Джон стал что-то быстро говорить в ответ.
- Повесь трубку, - сказал Дэвид и Катя повиновалась.
Джон сразу стал перезванивать. Дэвид приказал Кате, не обращать внимания на телефон
и складывать в чемодан свои самые дорогие и нужные вещи. Катю нужно было вызволить
из её прежней жизни так, чтобы не оставлять ни хвостов, ни подозрений.
- Когда у тебя заканчивается контракт на ренту?
- Я не знаю, Джон этим занимался.
- Прекрасно, тогда он и позаботится.
Дэвид отметил, что он ещё с лёгкостью снял тяжёлый чемодан с кровати и поставил
его на пол. Но когда он поднимал его в багажник машины, то сразу вспомнил, что
ему уже даже не пятьдесят.
Дэвид приказал Кате, чтобы она легла на заднее сидение и заснула.
А план у Дэвида созрел такой. Катя была сиротой, воспитывалась в детском доме
и родственников у неё в России не осталось - подобие судьбы делало её особо близкой
Дэвиду. В России у Кати жили подруги, но они не в счёт, так как оттуда они ничего
не могли сделать, а Катя могла просто потерять интерес поддерживать с ними контакт.
Бывший муж сидел в тюрьме, а по выходе ему будет запрещено даже приближаться
к Кате. То есть искать её он вряд ли будет, иначе его снова посадят. Местные
подруги Кати были только из дома
для бежавших жён, и с ними она последнее время не встречалась, а лишь изредка
перезванивалась. Женатый начальник тоже не будет особо шевелиться, тем более
думая, что Катя не просто его бросила, а вышла замуж. Таким образом, у Кати хвостов
не имелось. Дэвид решил тайно поселить её у себя и не давать ей никуда выходить,
а он тем временем приложит все силы, чтобы её обрюхатить. Потом он скажет Джой,
что якобы получил письмо от разыскавшей его дочери, о существовании которой он
не знал. Мол, эта дочь от недавно
умершей давней возлюбленной, которая перед смертью рассказала, кто её отец. А
у дочери есть уже взрослая внучка Катя. И вот Дэвид уезжает в Россию, чтобы познакомиться
с дочерью и внучкой.
Дэвид планировал первые месяцы беременности Кати провести с ней и по возможности
никуда не отлучаться, так что "поездка в Россию" являлась прекрасным предлогом
для его "исчезновения". Когда Катя будет на четвёртом месяце беременности, Дэвид
"вернётся из России" с беременной внучкой и представит её Джой. Он пригласил
внучку в гости, а заодно и рожать, так как у неё этот ребёнок от мужчины, который
её бросил, а она хочет порвать с российским прошлым и начать жизнь сначала. Что
же может быть лучше для новой жизни,
чем родить ребёнка, который будет гражданином США? Всю эту историю будет раскручивать
только Дэвид, так как Кате он прикажет говорить только по-русски, так что Джой
ни о чём догадаться не сможет. Когда родится ребёнок, Дэвид будет считаться его
прадедом и растить его вместе с Катей, а главное, на что он надеялся - вместе
с Джой. Катя с её "тотальным" состоянием может стать обузой, но на данном этапе
Дэвид решил об этом не заботиться - всего спланировать невозможно.

Воплощение плана в жизнь началось сразу после окончания менструаций у Кати. Совокупления
регулярно вершились с чистого листа нового цикла и происходили ежедневно даже
тогда, когда Дэвид встречался с Джой, в которую он не извергался, а лишь имитировал
оргазм, сохраняя своё семя только для Кати. Дэвид ещё лет в сорок научился продлеванию
своего наслаждения, а следовательно и наслаждения партнёрши. C Катей этот метод
был особо важен, так как увеличивал вероятность зачатия. Подобно всему известному
в веках, почерпнутое
из книг, оказавшись прочувствованным, стало не только значимым, но и значительным.
Дэвид научился подбираться вплотную к оргазму, но останавливать возбуждение за
сотую секунды до того, как на него бы обрушилась волна наслаждения. Однако семяизвержение
и наслаждение оказалось возможным разорвать во времени - в этом-то и состояло
сие искусство - в обмане своего организма: когда оказавшись у самого оргазма,
Дэвид резко вытаскивал хуй из полости, в которой он только что находился, то
семяизвержение начиналось по
инерции, но оргазм не наступал, для которого инерции не достаточно, а требовалось
продолжение движения, в чём ему Дэвид резко отказывал. Таким образом, выплескивалось
несколько капель, не столь обильных как если бы при оргазме, но всё-таки. После
этой задержки можно было снова продолжать совокупление, довести себя до оргазма
и тогда семяизвержение началось бы по новой, уже до конца. Благодаря такому приёму
Дэвиду удавалось выдавить из себя раза в два больше семени, а повторяя прерывание
несколько раз, излившегося
семени становилось ещё больше. Таким образом Дэвид не изматывался оргазмами,
стараясь вплеснуть в Катю больше семени, а он дразнил всего один единственный
оргазм, но семяизвержение происходило до четырёх раз. Быть может, вследствие
этого Катя забеременела в первый же месяц и сияла от счастья. В честь такого
события Дэвид подарил ей красные сгустки роз, в которые он спрятал коробочку
с бриллиантовым кольцом. Надев кольцо на палец, и любуясь им на отстранённой
вытянутой руке, Катя смеялась от избытка чувств.
Женщины падки на блестящее, а эволюция произвела изменения лишь в том, что женщины
из диких племён падки на блестящие стекляшки, а цивилизованные женщины предпочитают
блеск драгоценных камней. Суть осталась - все женщины падки. Причём не обязательно
на спину - многие, как кошки, приземляются на все четыре.
Занюханные розы ещё долго стояли в комнате Кати, пока не рухнули все лепестки.
Катя, как собака, с преданными глазами и готовая исполнить любую команду, ходила
за Дэвидом из комнаты в комнату. А когда Дэвид приказывал ей остаться в гостиной,
она повиновалась и занималась своими делами. Через некоторое время она осторожно
выходила из комнаты и искала Дэвида, а найдя, смотрела на него, позволит ли он
ей остаться. Дэвид был с ней ласков и сам хотел, чтобы она была всегда рядом
с ним. Он целовал, её и она прижималась
к нему всем телом.

Джой восприняла историю "поездки на родину" сочувствующе, и Дэвид исчез из её
жизни на три месяца, объявляясь редкими телефонными звонками, которые он производил
из телефонов-автоматов. Он был уверен, что у Джой не возникнет подозрений, и
она не станет наводить справок, откуда был произведён звонок. Так и произошло.
В связи с Катей, заполнившей жизнь Дэвида, его распорядок дня изменился неузнаваемо.
Главным стало - сохранить в тайне пребывание Кати у него в доме. Он запретил
ей выходить из дома и подходить к окнам. Дэвид уволил уборщицу. Функции уборщицы
и кухарки замечательно выполняла Катя, причём с великим подъёмом, который Дэвиду
не приходилось ей внушать - Катя жила в роскошном по её понятиям доме, ждала
ребёнка от любимого человека и была окружена вниманием, которого она никогда
в жизни не испытывала. Заботиться
о любимом мужчине, убирать их дом, не думать о деньгах и ждать рождения ребёнка
- о большем счастье она и не мечтала.
От похоти Катя не просыхала. Она, как школьница, писала Дэвиду записки и, неслышно
войдя к нему в кабинет, клала перед ним листочки разрисованной бумаги. На всех
она изображала сердце, проткнутое стрелой. Причём на каждой записке сердце было
изображено в ином стиле. Дэвид всякий раз с трепетом брал записку и прочитывал
нечто вроде: "Я жду тебя всегда с широко раскрытыми ногами. Приди в меня, я тебя
люблю всем проткнутым твоей стрелой сердцем."
Дэвид брал её за руку или за зад и вёл в спальню, где Дэвид дивился сам себе,
а Катя не переставала уверять его, что она самая счастливая женщина на Земле.
Дэвид в этом и не сомневался, как и во всём, что говорила ему Катя - Тотал лишал
человека способности лгать.
Дэвид поделился с Катей своим наблюдением, что символический вид сердца не имеет
никакого отношения к его истинной форме, и романтический образ сердца напоминает
груди в декольте или ягодицы. Катя призналась, что давно это заметила сама и
поэтому изображает такое сердце в записках Дэвиду. "Родная душа", - в какой уж
раз подумал Дэвид о Кате.
Дэвид и Катя любили лежать после наслаждения и слушать музыку. Катя клала свою
златоволосую голову на седую грудь Дэвида, а он обнимал её сказочное тело, и
оба они с закрытыми глазами плыли в божественных гармониях. Им не нужно было
никуда торопиться - вечность простиралась перед ними. Дэвид чувствовал жар живота
Кати, в котором рождалась новая вселенная, родственная им обоим. Катина грудь
стала давать молозиво, и Дэвид сжимал её и слизывал сладкие капли, выступавшие
на пунцовых сосках.
Одним из первых симптомов старости является потеря интереса к современной музыке,
а потом и возникновение ненависти к ней. Музыкальный взор старика обращается
к песням его молодости и зрелости, а новая музыка перестаёт восприниматься и
потому раздражает. Дэвид же, с отрочества обожавший музыку, продолжал без труда
находить в новых волнах поколений певцов и групп замечательных и наглых или милых
музыкальных творцов. Появление рэпа, встреченное в штыки старшим поколением,
лишь позабавило Дэвида - он видел рэп
продолжением древних традиций ритмических декламаций, речитатива. Эволюция от
Тпесни без словУ до Тпесни без мелодииУ лишь подтверждала для Дэвида извечную
обратимость полюсов. Если когда-то слова несли минимальное значение в песне,
в которой могло быть одна-две повторяющиеся строчки и акцент в ней ставился на
мелодии, то в рэпе количество текста было так велико, что Дэвида поражала мощь
напора мыслей, которыми рэппер жаждал ритмически поделиться.
Дэвид излагал эти соображения Кате, и она называла ему песни, которые ей были
особенно по душе. Их музыкальные вкусы совпадали так же точно как и сексуальные.
Можно выбрать песен сто, каждая из которых связана с определённым временем твоей
жизни, затем записать их в хронологической последовательности и таким образом
прослушать всю свою жизнь. Дэвид составил свою сотню, а Кате хватило тридцати.
Восемь песен у них совпало, что было ознаменовано особо страстным соитием.
Песни по производимому на Дэвида впечатлению напоминали ему женщин. Вот ты слышишь
песню впервые, и сердце трепещет и душа полнится потусторонним торжеством от
волшебной мелодии. Ты записываешь эту песню, слушаешь её раз за разом, заучиваешь
каждые детали аранжировки, напеваешь её, она тебе снится по ночам. Но вот она
уже набивает тебе оскомину и перестаёт волновать тебя так как прежде, более того,
ты устаёшь от неё, ведь ты уже увлечён другой, свежей, только что услышанной
мелодией и вкушаешь её, почти позабыв
о недавно тебя столь волновавшей. Однако отдохнув от заигранной мелодии, ты время
от времени всё-таки возвращаешься к ней, но уже без страсти, а с нежностью и
любовью.

Помимо трёхсот кабельных каналов на огромном экране телевизора, у Кати имелись
для развлечения, интернет и книги. Дэвид распорядился, чтобы Катя ежедневно занималась
спортом на его "Ходынке", как он называл treadmill, стоящий в спортивной комнате.
Дэвид им давно не пользовался, предпочитая гулять по свежему воздуху, но тут
он пригодился вместе с гантелями и велотренажёром.
Дэвид обожал мыть Катю в душе, потную после этих упражнений и наблюдать, как
она, потом, расслабляясь в джакузи, подставляет клитор под сильную струю воды
и кончает раз за разом, сжимая хуй Дэвида, сидящего на краю ванны - ему было
уже тяжело находиться в горячей воде дольше нескольких минут.
Время, которое Дэвид раньше тратил на разовых женщин и развлечения с Джой, он
теперь с пылом отдавал Кате. Дэвид даже иногда забывал, что своим счастьем он
обязан не Катиной восторженной любви к нему, а своему изобретению - Тоталу. Дэвид
справедливо считал себя Пигмалионом нового времени - старик, влюбившийся в красавицу,
бесчувственную к нему, пусть созданную не им, но которую он оживил и влюбил в
себя своим талантом. Оживил так удачно, что Катя, обнимая Дэвида, с жаром воскликнула:
"Такой родной, будто я
с тобой родилась в обнимку".
Так что Дэвид не занимался вспоминаниями о прошлом, а предвкушал будущее с Катей.
Ведь оглядываясь на прошлое можно свернуть шею или даже окаменеть. Жизнь –
убедился Дэвид - это взбирание по высокой лестнице наверх – нельзя смотреть
вниз, а то закружится голова и упадёшь. Нужно смотреть только вверх. Или по меньшей
мере - перед собой, вперёд.
Катя оказалась прекрасной хозяйкой и кулинаркой, у неё был истинный талант на
приготовление деликатесов из любых подручных продуктов. Сколько есть людей, обложенных
библиотекой кулинарных книг, они покупают дорогое мясо, овощи, специи, режут
и смешивают их в прописанных пропорциях, варят, парят, точно по часам, а когда
это блюдо, пусть выглядящее красиво, выставляется на стол, то попробовав кусочек,
больше есть его не хочется, несмотря на голод. А на Катю, орудующую у Дэвидовой
роскошной плиты на огромной кухне
было приятно смотреть. Она ловко и уверенно брала то одно, то другое, крошила,
резала, толкла, руководствуясь одним чутьём, мешала, откидывала на дуршлаг и
у Дэвида появлялись слёзы умиления от свершившегося гастрономического чуда.
Но самым большим сюрпризом для Дэвида стал художественный талант Кати. Однажды
она подошла к заснувшему после ланча Дэвиду, и разбудила его требовательным поцелуем.
Дэвид раскрыл глаза и как всегда при подобных пробуждениях восхитился красоте
его мира, который населяла Катя. Эта молодая женщина была настолько восхитительна,
что Дэвид приказал Кате перестать пользоваться всякой косметикой, до тех пор,
пока он не станет выводить её из дома.
На этот раз Катя держала в руке лист бумаги.
- Посмотри, Дед, - шепнула она ему в ухо и просунула туда язык.
Сладкая дрожь пронеслась от уха к ногам Дэвида, он поцеловал Катю в щёку, приподнялся
на локте и увидел свой портрет, сделанный карандашом. Помимо поразительного сходства,
в работе сияло мастерство рисовальщика.
- Замечательно! - воскликнул Дэвид, - где ты училась рисовать?
- Я всегда рисовала. Ещё в школе я делала портреты всех учеников и учителей.
Купи мне красок, - попросила Кати.
Дэвид нашёл на интернете каталоги художественных магазинов, и Катя выбрала краски,
кисти, бумагу и всё что ей было нужно. Когда пришёл большой ящик заказанного
художественного добра, Катя обрадовалась так же ярко, как и когда она узнала,
что беременна - она опустилась на колени перед Дэвидом и торжественно взяла его
хуй в рот.
Катя писала на больших листах бумаги, предпочитая их холсту. Ничего кроме портретов
Дэвида и автопортретов она не производила. Причём это были не повторения одного
и того же, каждый портрет был совершенно иной по облику и стилю, Катя двигалась
от реализма, к экспрессионизму, а затем к абстрактной форме, в которой сходство
с оригиналом оставалось в общем духе и какой-нибудь точно выхваченной детали.
Затем она снова возвращалась к тщательному и точному выписыванию каждой морщинки
на лице. За три месяца безвыходного
пребывания в доме Дэвида Катя нарисовала и написала сорок портретов.
Дэвид рассказывал Кате о своём российском прошлом, думая, что оно будет ей ближе,
чем его бытие в ещё малознакомой Кате американской жизни. Старики любят говорить
о былом, потому что хотят сохранить свою жизнь в памяти других людей. Это форма
старческого размножения. Но Дэвид размножался по-юному. Радуясь Катиной доброте,
сообразительности, таланту и конечно же красоте, Дэвид представлял себе их ребёнка,
который должен соединить в себе всё лучшее родителей. "Только бы дожить до её
первой менструации," - мечтал
Дэвид о грядущей дочке. Он хотел только девочку, которая будет отца любить, а
не враждовать с ним, как это происходит у вырастающих мальчиков.

Дэвид всем своим существом чувствовал растущую кровную близость, которая, явившись
с первым оргазмом в Кате, продлилась в общего ребёнка.
Наблюдение за Катей, становящейся матерью, за её животом, лицом, мыслями стало
самым большим жизненным делом для Дэвида. Раньше беременность его возлюбленных
представала обузой, вызванной необходимостью уговаривать их сделать аборт. Ни
от кого он не хотел детей, а когда захотел от жены, то она не смогла дать ему
этой радости. И вот теперь привалило великое счастье. Дэвид с трепетом гладил
всё ещё плоский животик Кати, на котором золотилась дорожка густого пушка. Он
поднимался от лобка, впитавшего умопомрачительный
запах пизды, к пупку, так напоминающему раскрытый анус. Катин лобок уже зарос
густыми волосами и влажные волосы подмышками перекликались с лобковыми. Дэвид
утыкался носом ей в подмышку и наслаждался лёгким запахом пота - он запретил
ей пользоваться дезодорантами до тех пор, пока их тайное пребывание в доме не
закончится.
Когда Дэвид просыпался среди ночи, чтобы пойти помочиться, то, вернувшись облегчённым,
он любовался спящей Катей, её добрым и красивым лицом с маленьким прямым носиком,
высокими скулами и большим ртом с полными губами. Иногда Катя легко похрапывала,
и это отзывалось Дэвиду не храпом, а урчанием уютной кошечки. Впрочем, такое
восприятие у Дэвида могло возникать из-за того, что его слух постепенно ухудшался.
Дэвид приподнимал простыню и с восхищением смотрел на божественное тело своей
любовницы, которая часто попукивала во время сна, чем вызывала в Дэвиде ещё больше
умиления. "И такая женщина принадлежит мне не только телом, но и душой!" - торжествовал
Дэвид, представляя многочисленных богатых и знаменитых стариков, покупающих красавиц,
каждая из которых, раздвигая ноги, только и мечтала, чтобы старик поскорее кончил,
дал бы очередную пачку денег, и она понесётся их тратить. Нет Катя, благодаря
великому изобретению
Дэвида, искренне обожала его и вожделела к нему, а такое счастье редко выпадает
на долю старика. Страсть к Дэвиду у Кати если не росла, то явно не уменьшалась,
и ему часто приходилось сдерживать её похоть или перенаправлять её в мастурбацию.
К счастью, и этому Катя подчинялась беспрекословно и с воодушевлением.
Обыкновенно Дэвид не хотел проводить время с женщиной с утра до вечера. Разве
что с вечера до утра. Но с Катей он находился в одном доме почти, не выходя за
его порог, три месяца и был счастлив как никогда в жизни. Может ли старость оказаться
прекрасней, чем молодость и зрелость? - задавал себе вопрос Дэвид . Ныне он отвечал
утвердительно, без всяких сомнений.
"Счастье ты моё небритое", - гладила щетинистое лицо проснувшегося Дэвида его
беременная радость.

Однако несмотря на свой восторг от Кати, через два месяца Дэвид словил себя на
мысли, что он бы с жадным удовольствием совокупился с миниатюрной брюнеткой.
Как и прежде, его потянуло на женщину, противоположную той, с которой он находился
долгое время. Дэвид давно осознал, что сопротивляться своим желаниям это и есть
истинный грех, а потому стал думать, как ему исполнить своё желание, чтобы не
нанести вреда Кате и ребёночку, который в ней зрел. Дэвид поначалу решил привести
женщину не домой, а в отель. Но он
не хотел надолго отлучаться из дома, где у него была Катя, которой он мог бы
просто приказать спать пока он наслаждается с брюнеткой. К тому же у Дэвида дома
находились приборы, которые он использовал для получения анализа на отсутствие
венерических заболеваний. И прежде всего, Дэвид не должен был появляться излишнее
время вне дома, чтобы его не заметили знакомые и каким-то образом это дошло бы
до Джой. Дэвид даже в магазины не ездил, а всё заказывал по интернету и телефону
с доставкой на дом.
Угрызения совести появились у Дэвида накануне вечером, когда он из Катиного кала
делал новую порцию Тотала - Дэвид использовал любимую женщину, мать своего будущего
ребёнка, чтобы овладеть другой женщиной. Но Дэвид угомонил свою совесть, реагирующую
по инерции воспитания, а он не позволял ей главенствовать над желаниями. Да,
он, Дэвид, использовал любимую женщину, мать своего будущего ребёнка для того,
чтобы дух и тело их властелина не унижались неисполненным желанием новизны, желанием,
которое молодит его
душу.
Перед уходом на охоту, Дэвид отвёл Катю в спальню, уложил её в постель и повелел
спать три часа. Катя заснула, послушная как всегда, а Дэвид устремился на побережье
океана, где выбор и вероятность успеха были наибольшими. Так, приблизительно
раз в месяц он разнообразил своё сексуальное бытие новым жаждущим его телом.
Каждый оргазм с новой женщиной был как солнце, что освещало его изнутри. И благодаря
нескончаемой череде свежих тел, оно продолжало сиять при даже привычных совокуплениях
с Катей.

Принято считать за аксиому, что за всё приходится платить. Мол, плата за наслаждения
приходит, как счёт за кредитную карточку: с задержкой, но суммированный. Дэвид
убедился, что эта аксиома создана для пугливых рабов. Он был уверен, что платить
приходится только тогда, когда желания твои чрезмерны и ты злоупотреблял их удовлетворением.
Отсутствие инстинкта самосохранения есть причина появления платы, а вовсе не
всякое потребление вызывает её необходимость. Если ты свободен в удовлетворении
своих желаний, то
ты всё получаешь бесплатно. Недаром слово free обозначает как бесплатное, так
и свободное. Да и в русском фраза: "вход свободный" обозначает бесплатный. На
каком-то уровне ничто ничему не противоречит и может сосуществовать в мире, среди
чего пребывает и бесплатная свобода. Разумеется, если бы не Тотал, то и Дэвид
подпал бы под рабский закон платы и вынужден был бы платить проституткам. Но
его наука вывела не только в область небывалых наслаждений, но и в область великой
свободы, и лептой Дэвида в неё была
мера, которую он соблюдал.

  *


К концу третьего месяца беременности Кати "Дэвид вернулся из России с внучкой".
Прежде всего он снова нанял уборщицу, чтобы Катя не перегружалась. Дэвид запретил
Кате разговаривать с ней по-английски, чтобы чего доброго уборщица не заподозрила,
слушая Катину бесцеремонную речь. Уборщице он сказал, что Катя знает лишь несколько
слов по-английски. То же самое он сообщил и Джой, когда рассказывал ей о Кате.
Дэвид знал день, когда у Джой в галерее должно было быть открытие выставки знаменитого
художника, и её присутствие
было обязательным. Именно к этому вечеру Дэвид и приурочил свой приезд из России.
Он заверил Джой, что ей вовсе необязательно приезжать встречать их в аэропорт,
и они договорились, что Джой приедет на следующий день утром, чтобы дать Дэвиду
и Кате отдохнуть с дороги.
Катя приготовила завтрак, и Джой восхищалась русской кухней. Катя по приказу
Дэвида говорила по-английски лишь да и нет, и скоромно общалась с Дэвидом краткими
фразами по-русски, которые он редактировал и переводил для Джой.
- Какая у тебя красивая и ладная внучка, - не переставала восхищаться Джой, не
опасаясь, что обильные комплименты могут быть услышаны Катей и показаться ей
чрезмерными.
- Её бабушка была тоже красивая. Да и я не уродец был, - поддакивал Джордж.
- У тебя есть её фотографии? - поинтересовалась Джой.
- Я не взял их с собой, они остались у дочери, - выкрутился Дэвид.
Катя вышла в кухню разлить кофе, и Джой игриво заметила:
- Катя смотрит на тебя такими влюблёнными глазами...
- Ещё бы, - я её вывез в Америку, и она на третьем месяце беременности.
- Беременности? - переспросила Джой, широко раскрыв глаза.
- У неё был boyfriend в России, который её бросил, узнав, что она забеременела.
Аборт она делать категорически отказалась, так что это было дополнительным стимулом
взять её сюда, чтобы моя внучка и правнучка были со мной.
- Ну вот, твоя мечта свершается, правда через два поколения, - улыбнулась Джой.
- Да, мечты должны свершаться, пусть с задержкой, но должны - убеждённо ответил
Дэвид.
Вошла Катя с кофе и сладкими булочками, которые она сама приготовила. Джой в
её присутствии не хотела продолжать разговор о её беременности, опасаясь, что
Катя может догадаться, несмотря на своё незнание языка.
Перед приходом Джой Дэвид приказал Кате не прикасаться к нему и ни в коем случае
не целовать его. Но Катя, подходя к Дэвиду, чтобы поставить перед ним на стол
чашку, потёрлась о него бедром. Дэвид сразу вскинул глаза на Джой, чтобы посмотреть,
заметила ли она, но та в тот момент была увлечена распробованием булочки.
Дэвид чуть не прокололся, когда объявил, что Катя замечательная художница и показал
Джой два листа бумаги с автопортретами Кати, сказав, что они сделаны ею в России.
Джой всплеснула руками и глаза её профессионально загорелись.
- Это восхитительно. Но где она там достала американскую бумагу? - удивилась
Джой, пристально разглядывая фактуру листа.
Тут Дэвиду пришлось быстро выходить из положения.
- В Москве есть огромный магазин художественных товаров и там можно купить бумагу
и краски, изготовленные по всему миру.
Объяснение оказалось удовлетворительным, и Джой стала медленно и громко произносить
Кате свои хвалебные слова, интуитивно надеясь, как и всякий говорящий с иноязычным,
что тот лучше его поймёт, если слова непонятного языка будет произнесены громко.
Дэвид уже не мог проводить столько времени с Джой, сколько раньше, сердце его
было не на месте, если он отлучался из дома даже в магазин. Он просто физически
не мог заставить себя уйти с Джой на весь вечер или хотя бы на обед. Он мог приказать
Кате спать, пока его не было да она бы даже бодрствуя послушно сидела бы у компьютера
или у телевизора. Но дело было не в Кате, дело было в Дэвиде. Иногда он брал
Катю с собой, и они обедали в ресторане втроём и шли на какое-либо представление.
Катя обожала ходить с Дэвидом
по ресторанам. Дэвид тоже гордился своей спутницей под взглядами мужчин, хотевшими
Катю.

Сексуальные контакты Дэвида и Джой происходили много реже, они стали более средством
для поддержания близости, нежели удовлетворения похоти. Джой, пока Дэвид отсутствовал,
завела себе любовника, который был на пятнадцать лет младше её, но женат и глуповат.
Так что сексуальные потребности Джой были вполне удовлетворены, но духовную,
дружескую близость с Дэвидом было трудно заменить.
Через некоторое время Дэвид показал Джой большинство Катиных картин, которые
якобы пришли в багаже. Сначала он показывал только Катины автопортреты, будто
бы сделанные ещё в России, а потом один за другим стал демонстрировать свои портреты,
которые она сделала после приезда. Джой вывесила два Катиных автопортрета у себя
в галерее, и они продались в первый же день. Затем Джой вывесила ещё пять, и
они продались за неделю. После этого Джой решила сделать персональную выставку
Кати. "Русская красавица, не умеющая
говорить по-английски, но очаровывающая американцев своим талантом" - таков был
зазывающий заголовок в центральной газете города.
Открытие выставки пришлось на восьмой месяц беременности Кати. Дэвида представляли
как её дедушку и переводчика. Катя с прекрасным круглым животом, расхаживала
среди посетителей. У неё налилась грудь, но лицо, ноги и руки не отекли, не изменились
из-за растущего в ней существа. Она была рождена быть матерью многих детей -
Катю не тошнило и у неё не возникало никаких осложнений или неприятностей, которые
сопровождают беременность у многих женщин. Настроение у Кати было всегда весёлым,
она несколько раз в день
мастурбировала и всегда рвалась к совокуплениям.
Катя стояла у входной двери в галерею вместе с Дэвидом, а народ буквально валил.
Дэвид не отходил от Кати, которую осаждали мужчины да и женщины, восхищаясь её
работами и ею самой. Через Дэвида они выражали свои горячие пожелания, чтобы
Катя поскорее научилась говорить по-английски и тогда сказала бы своё слово не
только в живописи. Её фотография с идеально округлым животом и ослепительной
красотой лица, достигнутой на этот раз с помощью косметики, появилось в газетах
и на телевидении. Причиной тому было не
только умелый PR проделанный Джой, но и тот факт, что все Катины работы были
раскуплены в течение двух дней. Разумеется, что Дэвид распоряжался всеми деньгами,
которые окупили его расходы на содержание Кати и подготовку к родам. Он по-прежнему
не платил за своё счастье, а более того, делал на нём доход.

Так как беременность у Кати протекала идеально, Дэвид решил, что рожать она будет
дома, а не в больнице. Он не хотел оставлять Кати одну, что могло понадобиться
в этой ситуации. Роды должен был принимать опытный врач и, в случае осложнений
была договорённость с больницей в пяти минутах езды от дома Дэвида, что Кати
привезут туда.
Когда Дэвид лизал клитор, он любил наблюдать за изменением лица женщины при её
приближении к оргазму, но когда последние два месяца он лизал Катю, её лицо совершенно
заслонял живот, и Дэвид, глядя на живот, замечал, как младенец в нём шевелился,
чувствуя приближение конвульсий, которые, наверно, воспринимались им как любовное
прижимание окружающими стенками матки. И действительно, оргазм, вызванный Дэвидом
в конце девятого месяца, послужил началом родовых схваток.
Дэвид присутствовал при родах. Он установил видео камеру так, что она была нацелена
на разведённые ноги Кати и запечатлевала волшебство появления новой жизни, продления
жизни Дэвида. Катя родила через час после начала схваток. Она не кричала, а лишь
тужилась под руководством врача, и лицо её покраснело, будто она пришла из сауны.
Дэвид не сводил глаз с живородящей пизды, завороженный вторым чудом света, первым
из которых являлось само совокупление.
Знакомый запах Катиной пизды обострился, волосы вокруг больших губ представились
Дэвиду роскошной рамкой величественной картины, которая раскрывалась перед ним.
Малые губы страстно раскрывались и целовали появляющуюся головку с волосиками
мокрыми от плавания в океане жизни. Восторженный клитор с чувством исполненного
долга глядел вниз на выходящее существо - результат наслаждения, которое он доставил
телу жаждавшему зачатия.
Врач захватил двумя руками вылезшую головку и потянул её из яркого света, исходившего
из конца туннеля, и в руках у него оказался новый человечек. Роскошная пизда
устало, но с сожалением сомкнула уста, из которых тянулась спираль пуповины.
Врач обтирал полотенцем красивую девочку, которая раскрыла глазки и ротик. И
тут к вящему потрясению врача, Дэвида и Кати уголки ротика младенца не опустились
вниз, а поднялись вверх, и девчушка стала не трагически плакать, а совершенно
внятно смеяться.
Все зачарованно переглянулись и громко рассмеялись вслед за новорожденной.

Михаил Армалинский