| ← Февраль 2000 → | ||||||
|
1
|
2
|
3
|
4
|
5
|
6
|
|
|---|---|---|---|---|---|---|
|
7
|
8
|
10
|
11
|
12
|
13
|
|
|
14
|
15
|
16
|
17
|
18
|
19
|
|
|
21
|
22
|
23
|
24
|
25
|
26
|
27
|
|
28
|
29
|
|||||
За последние 60 дней 3 выпусков (1-2 раза в месяц)
Сайт рассылки:
http://www.mipco.com
Открыта:
01-12-1999
Автор
Статистика
969 подписчиков
0 за неделю
0 за неделю
Служба Рассылок Городского Кота
Все права принадлежат М.I.P. Company.
Всякая перепечатка и воспроизведение текстов запрещена без письменного разрешения М.I.P. Company.
Литературный жуналец Михаила Армалинского
GENERAL EROTIC No. 12
В январе из Кубы бежали, а вернее, уплыли в США несколько рвущихся к свободе Кастровчан. Среди них была мать с шестилетним сыном. Лодка переверулась, мать утонула, а сына американцы спасли. Привезли во Флориду, и там его дядя приютил племяшку.
Заволосевший Кастро c ужимками Муссолини, раскрутил международный скандал с требованиями вернуть мальчика отцу, который торчит на Кубе. Народ кубистов в количестве многих тысяч послушно маршировал, выполняя указания сверху, по улицам Гаваны (делать-то всe: равно нечего из-за дохлой экономики) и требовал немедленно отдать заглоченного американскими акулами мальчика.
Американцы задe:ргались от ущемлe:нного чувства справедливости, и эмиграционная служба постановила отослать мальчика к отцу. Их главный аргумент, что сын должен жить с отцом. А если отец в концлагере сидит - это для них уже неважно, пусть сынка вместе с отцом истязают, ибо святые семейные узы - прежде всего. Помирать, так обязательно воссоединившейся семьe:й.
Политическая подлятина демократов вся в один голос подвывать стала - отослать на Кубу и всe: тут.
Клинтон руки умыл святой водой политики - пусть, мол, соответствующие органы решают.
К счастью, республикашки высылку застопорили - подали в суд, и мальчик будет жить в Америке до решения суда.
А Кастро новую фитюльку вставляет: двух мальчиковых бабушек отправляет в Америку с кубинскими КГБэшниками, которые следят за каждым их шагом и Кастрику доносят каждые две минуты азбукой Морзе. Бабки с ихними охранниками обивали пороги кабинетов сенаторов и прочих начальников - отпустите нашего внучика, скучаем, мол, умрe:м без него и коммунизьму не досторим. И всe: это на чистом испанском. Местные церковники бабок опекают и тоже голосят - верните мальчика на место! Потаскались бабки в Нью-Йорке с неделю, шмоток прикупили, тут им Кастро по беспроволочному телеграфу приказал , чтобы летели во Флориду внучка повидать.
А в Гаване народ табунится каждый день и кричит, пританцовыввая: "Отпустите, проклятые капиталисты, нашего мальчиша-кУбальчиша!"
Предоставили бабкам возможность встретиться с внуком наедине, узнать не выжигали ли буржуи сигаретами на его теле клейма в виде знака доллара.
Пообщались бабульки с мльчиком и укатили, не солоно хлебавши. Американское же сердобольное общественное мнение канючит - да отправьте сына к отцу прямо сейчас. Для обыкновенных добросердечных американцев, не представляющих, что может существовать иная жизнь кроме американской, кубинский концлагерь видится лагерем бойскаутов.
Так бы и завернули бы мальчонку Кастробасу-Барабасу, если бы не произошло чрезвычайное событие.
Бабуси возвернулись в свою Кубышку, и одна выступила с отчe:том о командировке. Рассказывая о своей встрече с внуком, она поведала, как расстегнула ему ширинку и сказала: "Ну-ка посмотрим, какой ты стал большой". Она сообщила об этом, улыбаясь, с высокой трибуны перед репортe:рами, на испанском. Но это быстренько перевели на английский.
Что тут началось! Американцы вылупили глаза, схватились за головы - это ведь, по американским понятиям, не что иное как растление малолетних.
Демократские стенания о возвращении мальчика прекратились, и все молча стали ждать судебного разбирательства.
На этом поддержка бабусь в Америке рухнула.
Затюканные от сексуального притеснения церковниками, засуженные недоe:банными феминистками американцы никогда не осмелятся себе вообразить, что существуют культуры, в которых не стыдятся, а во всеуслышание похваляются ростом полового члена мальчика, что этот рост - предмет гордости родителей и родственников. Что на половые органы детей можно смотреть, не отводя глаз и что за это не потащат в тюрьму. От христиан тщательно скрывается, что поклонение волхвов состояло не только из заваливания Марии с Христом подарками, а также из горделивой демонстрации хуe:чка Христосика всe: тем же волхвам. Что демонстрация эта фиксировалась в изображениях Марии с дитe:м во всяческих предметах искусства, а потом замазывалась художниками последующих поколений, одержимых скопческой идеологией церкви. Невольно начинаешь думать, что если мальчонку действительно отправят на Кубу, то он будет воспитываться не только в любви к Кастро, но и в любви к собственному хую и следовательно, женским полостям, в которые он, повзрослев, будет его засаживать. А в Америке из него запросто сотворят сексуального невротика, с отвращением и виной воротящего нос от всего открыто сексуального. На Кубе он вырастет сексукльно свободным, а в Америке он вырастет - политически свободным. Риторический вопрос: что важнее?
Одна надежда на кубинского дядю и кубинскую эмигрантскую общину во Флориде, которые должны сохранять свои сексолюбивые нравы, вопреки давлению американских антисексуальных свобод.
Наконец-то англоязычная часть населения земли сможет читать отрывки из английского перевода Тайных записок, не всe: же русскоязычных осчастливливать.
Бабы проклинают, мужики матерятся.
Русские бесстыжие пословицы и поговорки.
На тему о правомерности мата в литературе матерились и не раз. Обмусоливали с разных сторон. Но это не женщина, а потому сторон у этой темы не две, и не четыре, а много. Вот ещe: два прихвата за энные стороны.
Жанна Оселедец
Киев
НЕПРИСТОЙНОСТЬ КАК ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПРИЕМ
трактат
О благословенные времена, когда "комар" был сам по себе смешон,
комар, севший на нос, смешнее вдвое, а комар, влетевший в присутственное место и
укусивший столоначальника, заставлял слушателей стонать и корчиться от смеха!
В.Набоков
Писатель Юрий Олеша заметил, что нет ничего смешнее слова "жопа" набранного типографским шрифтом. То-то б он обхохотался, читая, например, пресловутый роман Лимонова "Это я - Эдичка", где "жопа" не то, что употребляется регулярно, так еще и регулярно "употребляется". И это совершенно не смешно. По мысли Эдуарда Лимонова, читателю должно было быть противно, как противно его лирическому герою жить в Америке, оторванному от родного литературного процесса.
Но само по себе слово "жопа", в отличие от большинства назаборных выражений, подобным целям служить не призвано. Оно вызывает в памяти весьма симпатичную, добродушно-округлую и совершенно безобидную часть тела, где бьется пульс человеческой жизни. И мужчины, и женщины, и дети всегда с пусть нездоровым, но искренним удовольствием созерцают ее. И при моем мизерном жизненном опыте, мне так и не довелось видеть, чтобы она кому-либо была противна.
Хотя, нет! Вру! Когда по телевизору показывают рекламу памперсов и на весь экран возникает крупным планом филейчик чужого ребенка... Как к этому следует относиться? Умиляться? Но в свободном, демократическом обществе индивид имеет право не быть педофилом, и я этим правом активно пользуюсь. Мне противно даже не столько зрелище, сколько сама мысль, что кто-то назойливо хочет добиться от меня умиления тем, что меня от природы не умиляет. Вот, где нас, отчаянных свободолюбцев, подлавливает похотливое мещанство! Оно сосредоточено именно в пухленькой, розовой, чуть взопревшей, детской бесстыдно обнаженной ... стоп! Извините, но разве это "жопа"? Это "попка", "попочка", "попунчик". Ну, в крайнем случае - "срачка", ввиду сугубо утилитарной функции данной филейной части тела, которую по малолетству нельзя пока употребить даже для сидения. Так что слово "жопа" остается в моем сознании незамаранным. Покажите мне именно "жопу" - взрослую, развитую морально и физически часть тела. И я дурного слова вам не скажу, хотя на данном этапе предпочитаю "задницу".
Иначе дело обстоит с названиями гениталий и обозначениями полового акта. Эти слова бывают некорректны в эротическом плане, потому что лишают человека иллюзии свободы выбора, в то время, как эрос - это декларация свободы. Дело в том, что гениталии никогда не существуют сами по себе. Они всегда приделаны к тому, кто их демонстрирует. То, что он их так запросто демонстрирует, характеризует его не с лучшей стороны. Отбросим даже то соображение, что он их показывает всем, без лицеприятности, тогда, как хотелось бы получить какую-то индивидуальную, лестную для себя реакцию. Но кроме того, лишая нас свободы выбора (увидеть или не увидеть), эгсгибиционист ведет себя, как агрессор. Он назвязывает нам роль, к которой мы, может быть, по природе не склонны. Например, многих женщин возмущает мужской стриптиз именно потому, что они предпочли бы обнажаться сами. Именно по этой причине большинство людей не приемлет бранные слова - но лишь тогда, когда их слышит, а произносит с преогромным удовольствием!
Эта агрессия многих может возмутить. Но остальных, склонных к подчиненному стилю поведения, она разочарует. Ведь кроме называния непечатных реалий, печатный текст не может дать ничего. За агрессивными словами не последует агрессивных действий. Можно в любой момент закрыть книгу, хотя по-хорошему, она должна бы летать, хлопая страницами, за читателем и выкрикивать ему всякие гадости. Все эти нюансы отравляют истинному мазохисту удовольствие. А садист, уж извините, равнодушен к чужому самоутверждению. Он не то, что чужих матерных экзерсисов, он даже чужого английского юмора не понимает.
Фактически, читатель, столкнувшись в тексте с образами гениталий враждебного пола (подходящей ориентации), оказывается в положении дважды обманутой девушки, которую сперва обещали изнасиловать, а потом послали подальше. Вряд ли у подобного жанра будет успех в то время, как ежедневно обе эти операции проделывает с нами государство. Хотя, с другой стороны, во имя своей страсти к эксгибиционизму, любители бранных слов могут объединяться в профсоюзы и как-то бороться за место под солнцем. А писать и произносить непристойности, не спорю, очень приятно. И как-то начинаешь испытывать благодарность к человеку, который дал тебе возможность выйти с этим на публику. Точно так же, как любители заунывного фольклорного пения (которое тоже рассчитано на удовольствие исполнителя, а не слушателя) объединяются в различные коллективы... Масоны, опять же...вряд ли кому-то, кроме них самих, доставляет радость то, что они делают во благо человечества. Когда взывают к твоим низменным устремлением, это тем большее насилие, чем сильнее твои низменные устремления. И практика показала, что ими манипулировать ничуть не труднее, чем остальными прекрасными идеалами. Это при том, что прекрасных идеалов у большинства из нас просто нет, а пороки есть у всех смертных (потому ж мы и смертны). Надо ли удивляться, что человечество табуирует их!
Еще хуже дело обстоит, когда перед мысленным взором читателя встают гениталии братского пола (или чуждой ориентации). Достаточно посмотреть на морду кобеля, который внезапно понимает, что тот, кого он нюхал (носом!) под хвостом - тоже кобель. Не приведи, господи, чтобы у любого из нас в непосредственной близости гениталий кто-то так мгновенно и страшно ощетинился, оскалился и утробно зарычал! Я представляю себе ту кучу, которую бы навалил любой из нас в подобной ситуации. Есть, конечно, извращенцы вроде Дездемоны или Эдички, которые в момент удушения их негром хотят любви. Впрочем, любой из нас в этой ситуации предпочел бы любовь, но лишь избегал бы, чтобы перед ним однажды встала такая дилемма. Обычно стараются миновать стадию борьбы и сразу дать знать о своем согласии. Ведь этим и ужасает человека насилие - степень удушения проконтролировать крайне сложно!
И уж совсем неприятно бывает той женщине, которая, скажем, в романе обнаруживает восторженную похвалу чужой "киске"! Это почти несовместимо с жизнью. Ведь каждая из нас на эмоциональном уровне уверена, что лишь она одна способна подарить мужчине неизъяснимое наслаждение. И что лишь у нее под юбкой находится та самая драгоценность, которой домогается мировой кобелизм. Существуют разумеется, и другие дамы, но ими мужчины вынуждены перебиваться, т.к. Главное им недоступно. Такая убежденность придает женщине силы вести себя загадочно, кокетливо, не выкладывая любимый козырь до последнего. Ведь женская ценнность состоит именно в умении набить себе цену! И вот женщина, в поисках новых эротических впечатлений, раскрывает книгу... И ей тут же в грубой форме дают понять, что вокруг, собственно, полным-полно баб, и они все - одинаковые. Есть от чего офригиднеть! Пока ты набиваешь себе цену, эти чужие бабы с методичностью маятников раздвигают ноги - и туда ломятся вконец заинтригованные мужчины. Что делать? Успеть раньше? Состязаться в доступности? А как же матримониальные планы? А как же интеллектуально-духовные амбиции? А как же сохранность прически? Да и что толку, если все равно никто не поймет, не оценит, а значит, и большого удовольствия доставить не сможет...Если женщина разочарована в своих гениталиях, в своей способности сводить с ума, в своей животной власти над самцами, то и жить ей дальше незачем. Если мужчина не дарит цветов или не хочет жениться, дело ведь не в цветах и не в паспортном штампе - дело в энергетическом голоде, не удовлетворив который, она не может быть довольна своей сексуальностью. И то, что в просторечии именуется "блядством" по своему эротическому эффекту равноценно для нее лежанию под капельницей. Для мужчины развратить женщину, т.е. раскрыть ей глаза на реальность - значит убить ее и воспользоваться беззащитностью трупа, а остальным предоставить глумиться над бренными останками, которые в условиях развитого общества могут храниться очень долго.
Итак, мы показали (но вряд ли доказали, ведь показать - не значит доказать), что читателю грязные словоупотребления автора вредны и по большей части неприятны. В чистом виде. Но в качестве элементов текста, для того, чтоб вызвать некий дозированный аффект, непристойности бесценны. Не всегда же писатель гладит читателя, иногда следует его ущипнуть (если очень хочется, то можно). А порой автор затевает игру, когда нецензурное слово должен за него "договорить" сам читатель. За такую галантность можно многое простить! Поэтому так нравятся публике частушки-загадки, троеточия и многозначительные намеки. По крайней мере, тебя вовлекли в эротический процесс, где требуется твое активное участие, а не просто прижали где-нибудь в темном углу обнаженных приемов. В сексе высшая ценность - удовлетворение обоих партнеров. И тут опять хорошо бы представить себе в качестве идеала летающую за читателем книгу-садистку, способную доставить читателю наслаждение против его воли.
Тут мне, кажется, настала пора напомнить, что литература - это область сублимации, а не реализации авторского либидо. Непристойные выражения - всего лишь слова, слова, слова. Между ними и действиями пролегает романтическая бездна, как между филологом и геникологом. Но филолог не должен стесняться и воротить нос от голых пациентов. Как на теле для каждого органа есть свое законное место, так и в языке для каждого слова существует ниша (в которой оно ни в коем случае не должно находиться, иначе это будет канцеляризм!). Однако, вряд ли кто отказался бы, если бы по нашему произволу мы могли бы перемещать гениталии за ухо, на спину, между пальцев. Тогда весь организм человека стал бы в равной мере непотребным, и я даже не представляю себе, что бы тогда предприняли пуристы (ведь самоубийство для них слишком эротично!). Подобной возможности в физическом мире, увы, не существует. И с тем большим энтузиазмом мы замещаем нецензурностями какие попало слова - и наслаждаемся своей свободой!
"Слова у нас до важного самого, в привычку входят, ветшают, как платье" - жаловался в начале прошлого века поэт Владимир Маяковский. К сожалению, матерные слова ветшают тоже, особенно, если ими активно пользуются. Это древние слова. И другие вряд ли когда-нибудь появятся. "Уд" может превратиться в "член", а "член" в "пенис" или "фаллос". Но, извините, "хуй" ничем, кроме "хуя", быть не может. Потому что на самом деле он не "уд" и не "член", а то, что вы только что видели выше. Поэтому во имя потомства следовало бы поаккуратнее разрабатывать месторождения слов, обозначающих места деторождения. И неэтично было бы их использовать так, как используют актеров, заставляя их играть "натурой". Попеременное называние "попки"-"сиськи"-"письки" само по себе - тупиковое направление, ибо в этом нет творчества, а есть только бесстыдная эксплуатация природных ресурсов, которые, увы, достаточно скудны.
С течением времени массированное употребление похабщины ради простого удовольствия смущать окружающих из гордого столичного эксгибиционизма превращается в тихий провинциальный онанизм. Тут уж впору вспомнить наставления неистового Виссариона, который повелел искусству идти в ногу со временем и иметь в себе гражданский пафос. Маты уже не кружат головы жителям мегаполисов, ибо после сексуальной революции уже нет никакого позора в том, что порядочную женщину всю жизнь имеет кто ни попадя во все альтернативные отверстия. Народ нынче пошел циничный и не жадный до клубнички. Постоянная реклама по телевизору создает в нем неодолимый иммунитет к любым воздействиям извне. При виде голой женщины у современного мужчины падает член, эрегировавший в момент футбольного гола на голубом экране. То есть перед писателем встают три задачи: удержать внимание читателя, помочь ему встать на позиции оскорбленной невинности и уж тогда проявить дурные свойства своего дарования.
С точки зрения гражданского пафоса образцовым произведением являются "Тайные записки Пушкина", любезно обнародованные писателем Михаилом Армалинским. По канонам ортодоксального пушкинизма, все, что подписано этим светлым именем, должно приниматься безоговорочно. К тому же, пушкинист не может не прочесть документ, так как должен составить о нем четкое представление (ну, хотя бы, чтобы опровергнуть авторство Пушкина). Потом, он должен все это еще раз прокрутить в своем мозгу, как порнофильм, чтобы понять, могло ли такое вообще иметь место, если не на бумаге, то хотя бы в мыслях. Дать всему этому прописку в собственном мировоззрении. Примерить на себя - похож ли я на гения? Нет? - жаль! На заднем плане маячит сладострастие, которое кумир возбуждает в своих поклонниках. Ибо чем, как не сладострастием, можно объяснить тягу благообразных пожилых людей, которые все, как один, борются за чистоту и культуру речи, к автору "Гаврилиады" и "Тени Баркова"? Кто увлекся Пушкиным, тот не должен останавливаться, а уж идти по этому пути до конца. Правда, я рискну предположить, что лишь немногие молоденькие поэтессы хотели бы именно отдаться поэту. Остальные жаждут крови. Дай им живого Пушкина в руки - они его съедят, как причастие. Такие, как они, чуть не повесили Солнце Русской Поэзии за ... предполагаемое авторство "Гаврилиады", когда бедняга вынужден был унижаться, оправдываться и лгать. И так как подобные люди реагируют лишь на внешнюю сторону слов, то с ними приходится разговаривать нецензурно. Цензурно они не поймут, а надо, чтоб поняли, причем, поняли сразу, четко и правильно: "Руки прочь от Пушкина! Это не ваша парафия!". Ведь если эту камарилью вовремя не приструнить, они найдут и обезвредят другого гения раньше, чем мы общественно пикнуть успеем. Вот редкий случай, когда прямой нецензурщины не может оказаться много и когда она, что называется, нашла свою аудиторию. Художественное воздействие тут заключается в смелости замысла и нахальстве его воплощения, а поэтические красоты ограничены одной лишь подписью автора. Как ни странно, этого более, чем достаточно (ведь в нахальстве с Пушкиным тягаться было бы избыточным нахальством).
Но обратим внимание, как куртуазно выражается известный писатель-гуманист маркиз де Сад. Говорят, что он - садист, но ближе к истине было бы назвать его мазохистом-альтруистом, ибо он доставлял боль, желая доставить удовольствие. Не знаю, каково было тем бедняжкам, которых он перекармливал шпанскими мушками - опять таки, из желания их возбудить, а удовлетворяя, рвал им задницы. Хотелось бы уберечь свой девичий зад от подобных метаний мужского духа. Но во всяком случае, читатель неизменно чувствует себя вовлеченным в стремительные и бурные события. Например, вот цитата из "Жюстины":
"Сначала Северино попытался утолить пламень страсти, прибегнув к извращенному и преступному способу, унижающему наш пол, когда стирается различие между мужчиной и женщиной. Однако или бесстыдник отличался слишком могучим телосложением, или же моя природа сопротивлялась даже самой мысли о подобном бесчинстве, но как бы там ни обстояло дело в действительности, Северино так и не смог преодолеть возникших перед ним препятствий. Едва только враг постучался в ворота, как сразу его выгнали вон... Северино сколько угодно мог на них давить, расширять, раздирать, все равно, усилия его тратились впустую. Тогда преисполненное ярости чудовище набрасывается на алтарь, столь не благосклонный к желаниям развратника; он его бъет, щиплет, кусает; новые попытки осквернить его сопровождают этот взрыв звериной свирепости; наконец, мое тело, изнемогши, поддается, тропинка открывается, таран проникает вглубь, так что у меня вырывается ужасный крик. В одно мгновение поглощенная масса быстро испускает свой яд, развратник делает последние усилия и вот, наконец, змея брызжа от ярости выползает наружу, уступпая моим движениям, которые я предпринимаю, чтобы от нее освободиться. Никогда в жизни я не испытывала таких страданий".
Не знаю, какой из него был садист, но стилист маркиз - отменный! Во-первых, в этом маленьком отрывке полностью раскрываются характеры действующих лиц. Во-вторых, употребление глаголов настоящего времени дает повод читателю вообразить себя как бы подглядывающим за действием в замочную скважину. В-третьих, повествование ведется от лица скромной девушки, которая вынуждена рассказывать о своем анальном дебюте языком, не оскорбляющим приличий. Этот ход дал автору множество выгод. Описание само по себе выигрывает от подобного затруднения, ведь для того, чтобы объяснить, что же все-таки присходило, бедная Жюстина должна выражаться весьма зримо. К тому же, скромность и благонравность героини, выражаемые столь навязчиво, придают присходящему дополнительную непристойность. Виктор Шкловский в своей работе "О теории прозы" отмечает: "Целью образа является не приближение значения его к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание "виденья" его, а не "узнавания". Для того, чтобы достичь такого эффекта, применяется прием остранения. В качестве наиболее типичного случая остранения Шкловский упоминает именно эротический образ "мотив эротической позы, в которой медведь и другие животные (или чорт, другая мотивировка неузнавания) не узнают человека". Надо же, какое совпадение! Именно в этой позе пребывает Жюстина напродолжение всего приведенного выше отрывка. Как тут не вспомнить психоанализ с его теорией архетипов коллективного бессознательного! Кроме приема остранения, маркиз де Сад весьма эффективно использует прием оттягивания развязки. Для описания
происходящих событий героиня тратит в три, четыре раза больше слов, чем нужно. Как тут не вспомнить народную мудрость: "Долго ли, умеючи? - Умеючи - долго!". Вот что говорит Шкловский о признаках художественного: "оно нарочито создано для выведенного из автоматизма восприятия, и с тем, что в нем видение его представляет цель творца и оно "искусственно" создано так, что восприятие на нем задерживается и достигает возможно высокой своей силы и длительности, при чем вещь воспринимается не в своей пространственности, а, так сказать, в своей непрерывности." Назаборная лексика и соответсвующая ей тематика с тех пор, как они стали фактом литературы, подчиняются тем же законам, что и остальные языковые ресурсы. Действительно, возьмем для сравнения с прозой маркиза де Сада отрывок из поэмы Лермонтова "Мцыри":
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный как стон,
Раздался вдруг... и начал он
Сердито лапой рыть песок,
Встал на дыбы, потом прилег,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертию грозил...
Но я его предупредил.
Удар мой верен был и скор.
Надежный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассек...
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь,
Хотя лила из раны кровь
Густой, широкою волной,
Бой закипел, смертельный бой!
Ко мне он кинулся на грудь;
Но в горло я успел воткнуть
И там два раза повернуть
Мое оружье... Он завыл,
Рванулся из последних сил,
И мы, сплетясь, как пара змей,
Обнявшись крепче двух друзей,
Упали разом, и во мгле
Бой продолжался на земле.
........................
Но враг мой стал изнемогать,
Метаться, медленней дышать,
Сдавил меня в последний раз...
Зрачки его недвижных глаз
Блеснули грозно - и потом
Закрылись тихо вечным сном;
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу!..
Если мы теперь вернемся к "Жюстине", то убедимся, что, за исключением таких маловажных деталей, как сюжетное наполнение, эти два текста практически тождественны по восприятию.
Но я так долго восхваляла достоинства де садового слога, что господа пушкинисты, должно быть, на меня обиделись. Я могла бы заметить, что оба (Пушкин и де Сад) писали по-французски, между тем, как французом из них был только один. Затем, переводчик подобного текста имеет власть и свободу выбирать выражения, значительно смягчая или усливая их, как он сочтет нужным. Пушкину, очевидно, повезло нарваться на какую-то "паршивую овцу" среди радетелей своего наследия, которая упустила случай "побороться за чистоту русской речи", раз мы имеем тот перевод, что имеем, а не его антологический вариант. По такому случаю опять даем слово Шкловскому: "Пушкин употреблял просторечие как особый прием остановки внимания, именно так, как употребляли вообще русские слова в своей обычно французской речи его современники".
Но мы - не Пушкин и не его современники. Сейчас нецензурные выражения употребляются не то, чтобы в быту, но по крайней мере, в литературе столь широко, что настала пора задуматься, зачем они понадобились автору. Всегда ли сильные выражения достигают своей цели лишь потому, что они когда-то были табуированы? Иногда неупотребление подготовляемых контекстов слов способно шокировать читателя не меньше, чем их честное использование по любому поводу. Скоро настанет время, когда девушки, непринужденно матерящиеся и хлебающие из горла водку, начнут краснеть при слове "любовь", "идеал" или "невинность". Готовы ли мы, тонкие ценители искусства эпатажа, к подобному повороту событий? Не проглядим ли мы тот исторический момент, когда наши привычные ухватки станут подобием пудренных париков? Ведь на дворе уж 2000 год! Поэтому и я в своем трактате была донельзя церемонна, будто выступаю в приличном обществе. Хотя отлично знаю, что вы - те еще бляди.
отрывок из романа Михаила Армалинского
Добровольные признания - вынужденная переписка
...Ты пишешь, что слова "хуй", "пизда" - бранные, и, вследствие этого, всякая попытка за них браться якобы обречена на провал. Более того, ты предлагаешь выдумывать новые слова для их обозначения, ставя в пример Набокова с его "скипетром".
"Пизда" по сути дела звучит также абстрактно, как и "дикая роза". Эти слова не в состоянии ничего описать, а лишь толкают воображение в определe:нном направлении: одно - сильно, а другое - слабо.
Есть такая шутка. Заключe:нные сидят десять лет в тюрьме, перерассказали друг другу все анекдоты и выучили их наизусть. Поэтому они их пронумеровали, так что вместо того, чтобы заново рассказывать известный анекдот, рассказчик просто называет его номер, и все смеются.
То же самое со словом "пизда". Оно как номер чего-то всем известного, и называя это слово, у всех возникает перед глазами знакомый образ.
Отличие слова "пизда" от "дикой розы" состоит в том, что "пизда" не претендует ни на какой побочный смысл и не сравнивает пизду ни с чем, а указывает на неe: пальцем. В приличном обществе запрещены к употреблению такие слова, которые не оставляют сомнения в их смысле. Многозначность всегда даe:т путь к отступлению, тогда как однозначность вынуждает на необходимость действия, которое в данный момент может оказаться неуместным.
Всe: это напоминает дипломатические переговоры враждующих сторон через посредников. Враждующими сторонами являются ум человека и его половые органы. Ум в состоянии признать публично существование половых органов и их требования, но только через посредников - слова, причe:м такие, которые не будут прямо называть враждующую сторону. Человек всячески старается скрыть существование конфликта. Посему переговоры, которые ведутся многозначными словами, можно всегда представить как не имеющие никакого отношения к половым органам.
Если же убрать посредников, то враждующие стороны либо должны примириться в процессе совокупления, что оскорбительно для чести христианской морали, либо ум и гениталии должны объявить войну друг другу, на радость христианству.
Ум склоняет различные части тела на свою сторону, но в какой-то момент они предают ум и переходят на сторону половых органов. Руки выступают против половых органов, создавая тексты протестов против порнографии, а между тем эти же руки тайно занимаются мастурбацией. Рот вопит о вреде порнографии, а потом принимается за минет.
Я считаю, что мат предпочтительней использовать в письменной поэзии и литературе, чем в устной речи. Вся его меткость прямоты транжирится голосом. Так что мат не то что должен считаться непечатным, а наоборот - только печатным, а не произносимым.
Кстати, сленг и жаргон меняются у каждого поколения, и только мат живe:т столетия без изменения: "хуй", "пизда" и "ебля" - это неразменная монета языка - его золотой запас. Он представляет собой конечный, тупиковый смысл, уточнять который становится более невозможно. Трудно себе представить дальнейшее развитие языка, при котором будут найдены ещe: более точные слова, и слово "ебля" станет восприниматься как иносказание.
Используя три "ключевых" слова, в России можно легко изъясняться. Вот простейший пример:
"Как хуй ни выябывался, а e:бся он хуe:во. Сначала пизда пиздела, мол, хуe:-моe:, и хуева поебень, а потом как захуярила, что хуй аж опизденел. А пизда уж совсем охуела. Заебла хуй в пизду. Хую остопиздело, но пизду не наебe:шь. Не пизди - не хуя тут, доябывай или уябывай. А то пиздюлей нахуярю! Хуй отпиздярил еe: охуевающе, но вскоре накрылся пиздой."
Далее ты говоришь, что был некий смысл в том, что эти слова стали бранными, мол, надо было - и вот бранные слова изобрелись.
Что ж, давай поговорим и про это. Слова изобретались поначалу для обозначения объекта или действия и лишь потом стали принимать эмоциональную окраску в зависимости от того, каково было ощущение от объекта или действия. Естественно, что эмоциональная окраска менялась вместе с изменяющимися ощущениями. Очевидно, что слова "хуй" и "пизда" образовались не из желания похулиганить, а из желания обозначить органы тела и их взаимодействие, которые, между прочим, дают человеку величайшее наслаждение. Я думаю, что не будет большой натяжки, если предположить, что изначальная эмоциональная окраска этих слов была весьма восторженной. В языческие времена люди относились к сексуальной жизни естественно, то есть радостно. К примеру, латинское слово "fascinate" обозначающее "хуй", имело смысл "волшебный дух".
Потом явилось христианство, и с собой оно принесло идею порочности половой жизни, греховности плоти. Образцом поведения стало считаться подавление сексуальных желаний. Вследствие этого, половые органы превратились в изгоев, и само их упоминание стало звучать оскорбительно. В языческих культурах, кстати, и по сей день отношение к сексу, как к таинственному празднику, а не как к неизбежному греху. Посему "хуй" и "пизда" звучат как брань лишь потому, что христианство исковеркало отношение человека к самому себе.
В России, которую всегда топтали правительства, народ в большей мере становился рабом, и двумя формами пассивного протеста были пьянство и ругань. Ругань и брань основаны на словесном преступлении закона, внедряемого ненавистным государством. Главный закон христианского государства - всячески ограничить и охаять половую жизнь.
Коммунистическая же мораль - это дитя христианской морали. Обе основаны на подавлении личности, одна - во имя Христа, а другая - во имя коммунистического будущего.
Так вот, продолжая о брани. В России слово "еврей" подобно мату. Оно по сей день звучит, как брань, поскольку еврей есть преступление как против христианства (не верит в божественность Христа), так и против коммунизма в том смысле, что еврей - индивидуалист, космополит - то бишь против коммунистического братства. Слово "Бог" до недавнего времени звучало в СССР тоже бранно, поскольку "бога нет".
Все слова, обозначающие женские гениталии, звучат оскорбительно, но в разной мере. Есть три основных "термина": пизда, влагалище, женские половые органы. Степень оскорбительности звучания этих слов соответствует оскорбительности слов: жид, еврей, иудей.
- А вы, извините, еврей?
или:
- Он такой же национальности, как и вы?
Степень оскорбительности очевидна: "пизда-жид" - звучат как пощe:чина, "влагалище-еврей" - звучат холодным омерзением, тогда как "женские половые органы-иудей" - научным эвфемизмом.
Но грубость зависит от намерений и отношения. Ведь когда-то слово "жид" не звучало бранно, и "пизда" звучала ласково.
Отношение к евреям напоминает отношение к гениталиям - они "греховны", они "грязны", их нужно прятать (помещать в гетто), их нужно уничтожать (высшая форма умерщвления плоти). Однако евреи и гениталии вездесущи в своe:м влиянии.
Периоды терпимости общества к евреям совпадают с периодами терпимости общества к сексу. Тогда евреи занимают ведущие позиции в обществе и одновременно растe:т сексуальная свобода. И наоборот, периоды притеснения евреев совпадают с ужесточением власти, которая обрушивается на сексуальные проявления.
Итого, следуя твоему совету, Серe:г, слово "еврей" надо полностью заменить на эвфемизм "лицо еврейской национальности" или что-нибудь "помягше". А может, отказаться заодно от слова "совет" из-за того что его обгадило слово "советский"? А также отказаться от индийской свастики, потому что нацисты извратили этот знак, обозначающий счастье?
Нет, моя задача - вернуть словам первоначальный смысл, то есть реабилитировать, используя популярный у вас термин. Если относиться к пизде с открытой любовью, то и само слово "пизда" очистится от приписываемой ему грязи и засверкает чудом. Если сегодня для многих "пизда" и "хуй" звучат как брань, то завтра они будут снова звучать, как гимн Богу - так ведь к ним относились в обществах с фаллическим культом.
Лет пятнадцать назад меня Набоков тоже восхищал своей изысканной хуйнe:й. Теперь он меня лишь раздражает. Всe: это этапы, и этап "плетения словес" я прошe:л.
А что до твоих опасений по поводу неприкосновенности бранных слов, то надо оскорблять бабу не "я тебя ебал", а чем-нибудь вроде "я тебя и с голоду ебать не стану". А то, как можно оскорблять, суля наслаждение?
Все слова - это эвфемизмы чувств. А мы делаем из слов невинных жертв наших чувств, ополчаясь на непристойность или оскорбительность тех или иных слов. Мы не терпим их лишь потому, что они напоминают нам о собственных чувствах, которые мы патологически стремимся переиначивать или вообще не замечать...
...Ты пишешь, что "пизда", "хуй", "ебля" стали значками, абстрактными обозначениями. В полупьяном разговоре - да, согласен. В поэзии - вовсе нет, они конкретны, как никогда. Конечно, когда то, что я делаю, подхватится остальными и приестся, нужно будет более конкретизировать, и за мной дело не станет. Но цель моя - поэтически возродить слова, которые обозначают самое прекрасное в земной жизни, но над которыми, с лe:гкой руки христианства, устроили судилище и побоище, засадив их в тюрьмы и лагеря цензуры.
Что касается меры употребления, то еe: буду устанавливать я. И, конечно, поначалу она будет коробить большинство. Но то, что вчера считалось непристойностью, сегодня - в порядке вещей. И буду ли я оглядываться на подлость сегодняшнего вкуса, который только и норовит измениться. Я познал Идею, неизменную во всю историю человечества, и изображение которой стоит вне вкуса, поскольку "вкус" это - орудие еe: притеснения...
До свиданий
Михаил Армалинский
M. I. P. COMPANY
Пишите разборчиво
GEr@mipco.com
|
http://www.citycat.ru/
E-mail: citycat@citycat.ru |
| В избранное | ||
