Психопатологические триллеры и магический реализм — вот что интересует писательницу Викторию Платову, автора многочисленных остросюжетных и мистических романов. По многим из них были сняты остросюжетные и мистические сериалы (зрителям канала НТВ наверняка знакомые некоторые из них), но в последнее время — по крайней мере,
если судить по роману «8—9—8», писательница старается всё больше дистанцироваться от психопатологических триллеров и склоняется к магическому реализму.
Роман «8—9—8» начинается с того, что в книжную лавку главного героя, скромного и не очень счастливого книготорговца Габриэля, заходит мальчик в фисташковых носках — и этот цвет будит в памяти Габриэля столько всего, что мы тут же уносимся в дебри его воспоминаний. Его детство, где, стараясь сойти за своего среди уличной шпаны, он забил камнями котёнка; его семья, смерть его отца, его сестра-писательница,
всю жизнь называвшая его недоумком, его девушки, его загадки и тайны, его проступки и тайные помыслы — всё это закручивается в тугой и разноцветный клубок, в котором находится место и бурным романам с иностранками, и дикому вранью, и кровавым ужасам. Мальчик в фисташковых носках снова появится только странице к трёхсот девяностой.
Словосочетание «магический реализм» Платова упоминает в своих интервью не зря — текучесть и изменчивость её прозы, равно как её привычка вдруг углубляться в какие-то совершенно немыслимые детали того или иного события, рождает в голове правильные имена и ассоциации (Маркес, Кортасар, Сто лет одиночества) уже где-то на первом десятке страниц. Писательница не скупится на яркие характеры и запоминающиеся детали, легко
и виртуозно вскрывает и дебри застоявшихся внутрисемейных отношений, и мальчишеские тире юношеские комплексы, и неловкую страсть первых сексуальных опытов… В общем, производит полное впечатление автора, пишущего густо и в то же время легко, смотрящего очень глубоко, и умеющего превращать самые банальные и неинтересные вещи в умную и блестящую литературу. А уж когда она примерно к середине книги аккуратно и довольно неожиданно
выводит «8—9—8» из любовно-семейного романа взросления в полумистический триллер с интригующей загадкой, впору и вовсе начать аплодировать.
С аплодисментами, впрочем, торопиться не стоит, как выясняется ближе к финалу книги. При всей внешней и фабульной похожести романа «8—9—8» на настоящую Большую Литературу, полноценно отнести его к данной категории мешает масса мелочей. Скажем так — дело не в том, что книга притворяется Большой Литературой вместо того, чтобы ею просто быть. Скорее, она знает, как именно выглядит Большая Литература, и старательно делает
точно такое же выражение лица, однако в глубине души она всё же не уверена на все сто, что ей удаётся убедить в этом ещё кого-то. И на эту её крохотную неуверенность налетаешь примерно так же, как принцесса на горошину. Схожий холодок, бывает, накатывает при встрече с дипломными работами хороших студентов кинематографического факультета. Вроде бы всё есть — вот удивительный ракурс, вот визуальное решение, заслуживающее аплодисментов,
вот филигранно выписанный диалог, вот отлично проработанная система визуальных образов и метафор. Но всё вместе производит впечатление какой-то удручающей искусственности, чрезмерной старательности, заменившей недостающее интуитивное вдохновение. Примерно то же и с «8—9—8» — это как роман, написанный отличницей-зубрилой. У неё одни пятерки, Золотая Медаль и Красный диплом, но отбери у неё все учебники, и она
останется ни с чем.