[еКнига] Я - абориген. Д. Локвуд. глава 9
Всем привет!
Нашел девятую главу.
А книга действительно интересная.
(c) Д. Локвуд
перевод с англ. Р.М. Солодовник
изд-во "Наука", 1971
Примечание Зау: это глава из книги, описывающая систему поиска убийцы и
возмездия у австралийских аборигенов. В принципе, интересна вся книга,
возможно, я ее как-нибудь выложу целиком.
Я - абориген
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Я табу не только для моей тещи с реки Ропер, но и для всех моих тещ в
большинстве австралийских племен - у андиляугва на острове Грут-Айленд,
малак-малак на реке Дейли, варраманга в Теннантс-Крике, вайлбри и
пинтуби на западе, в пустыне Гибсона, аранда, питжантжар-ра и лоритжа в
районе Алис-Спрингса. Мне не положено смотреть на моих тещ и их сестер
или разговаривать с ними, если только я не нахожусь при исполнении
служебных обязанностей.
Как может мужчина иметь больше одной тещи?
Для этого ему надо родиться аборигеном и жить по законам племени.
У меня также множество отцов и матерей, а теток и дядьев, сестер и
братьев больше, чем у арабского шейха.
А все это потому, что наши племена разделены на сек-ции. Если я
путешествую по стране, то даже в чужих краях нахожу родственников.
Прихожу я, скажем, к реке Дейли. Человек из племени малак-малак
спрашивает меня:
- Ты из какой "кожи"?
- Бунгади.
- А,- говорит он.- Значит, ты мой дядя. И он показывает мне моих отца и
мать и прочих родственников, которые, пока я здесь, будут обо мне
заботиться.
Когда я был в Центральной Австралии, один человек поинтересовался, кто я
такой.
- Вон твоя семья,-сказал он, выслушав мой ответ, и показал на людей,
которых я раньше в глаза не видел.
Я подошел, представился: "Джагамара"- так в этой местности называют себя
Бунгади,- и меня тут же усадили в общий круг у костра.
После взаимных приветствий мне рассказали, на каких женщинах я имел бы
право жениться, а каких должен избегать, так как они относятся к роду
моей тещи. В чужой стране я попал в родную семью, хотя не понимал этих
людей. Мы объяснялись на ломаном английском и на языке знаков, общем для
всех племен.
Чтобы спросить: "Кто это? Что это? Где? Что случилось?", мне достаточно
поднять большой и указательный пальцы и повернуть наполовину в ту или
иную сторону кисть руки. Эти знаки понятны аборигенам всех племен. Я
могу, дотронувшись до рта, попросить есть, а надув одну щеку,- пить... Я
в состоянии изобразить руками почти всех животных и птиц Австралии.
К помощи пальцев прибегают и люди, имеющие общий язык. Это избавляет их
от необходимости разговаривать и к тому же лишает злых духов возможности
подслушать беседу.
Аборигены верят также в телепатию и в то, что судороги - одна из форм
общения между людьми.
Если у меня дергается правое плечо - значит, обо мне думает мой отец.
Если судорога не прекращается, я начинаю опасаться, не болен ли он.
Мое левое плечо представляет дядю Стэнли Марбунггу, потому что на этом
плече он носил меня, когда я был маленьким.
Моя правая грудь принадлежит матери, бедра-жене, икры - братьям и
сестрам, правое веко - зятьям, левое -двоюродным братьям.
При сокращении мышцы я стараюсь сильно растереть ее рукой. Иногда при
этом поскрипывает локтевой сустав - верный признак того, что я скоро
увижу человека, представляемого сократившейся мышцей, или получу
известие о нем. Со мной это происходило так часто, что не могло быть
случайным совпадением. У нас нет выражений типа: "Легок на помине", мы
не говорим: "Как странно, только я о тебе подумал, а ты тут как тут". Мы
выражаемся определеннее: "Я тебя ждал".
Когда я прихожу в чужое племя, старейшины прежде всего спрашивают,
проходил ли я инициацию. Я отвечаю, что да, проходил. Тогда они
рассказывают мне о своих законах и церемониях, объясняют, какие у них
действуют табу, показывают участки, где нельзя охотиться, деревья и
водоемы, считающиеся неприкосновенными. Так белые предупреждают своих
охотников, где находятся заповедники.
Куда бы я ни пошел, на территории любого племени, а особенно на моей
родной земле вдоль реки Ропер, есть священные деревья. Я не могу бросить
бумеранг в птицу, сидящую на ветвях такого дерева, лакомиться диким
медом из его дупла, пользоваться его корой или соком, иначе я нарушу
табу, моя тень потемнеет и в один пре-красный день меня найдут убитым.
Я рассказывал об этом белым, включая миссионеров. Они только смеялись
над нашими глупыми предрассудками. Но теперь, когда я знаю многие
христианские притчи, могу им ответить. Разве не сказал господь бог
Адаму: "Не ел ли ты от дерева, с которого я запретил тебе есть? Адам
сказал: жена, которую ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. И
сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей
обольстил меня, и я ела... И сказал Господь Бог жене: умножая, умножу
скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к
мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою. Адаму же
сказал: за то, что ты... ел от дерева... проклята земля за тебя; со
скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей".
Что ж глупого в том, что мы слепо чтим свои священные деревья? Или
только дураки не нарушают данных им заповедей?
Господь бог обратился к Адаму со своими словами около пяти тысяч лет
назад. А священные деревья существовали у аборигенов за десять
тысячелетий до рождества Христова!
Есть у нас и другие табу. После обрезания или в период беременности моей
жены я не должен есть жирных гуан, черепах, индюшек, эму и змей.
Убив гуану, я ощупываю ее спинку. Если под моими пальцами перекатываются
шарики жира, я отдаю добычу другу, который в это время не соблюдает табу
бука.
Когда я бука, мне нельзя, как обычно, разбить кость ноги кенгуру и
высосать из нее сладкий мозг. Я верю, что, если нарушу табу, у меня
родится ребенок с каким-нибудь физическим изъяном, искривленной ногой,
например, или с размягченными костями.
У меня шестеро детей, но мы с женой никогда не говорили о ее
беременности. Эту тему полагается обсуждать только с женщинами. Я
узнавал о ее состоянии, лишь когда оно становилось явным. Предстоящие
роды меня как бы не касались, это было делом женщин племени.
По нашим обычаям отец отрезает у новорожденного пуповину, покрывает ее
красной охрой и посылает отдаленным родственникам как неопровержимое
доказательство рождения ребенка.
Так поступил и я, когда родилась наша первая девочка - Филис
Мутукутпина, и мой дядя послал пуповину родственникам, жившим за триста
миль от нас, у Ньюкасл-Уотерс. Несколько недель спустя от них прибыли
подарки для новорожденной и матери: волосяные пояса, браслеты из меха
опоссума, головные повязки из перьев. Но цивилизация изменила этот
порядок: остальные пять моих дочерей - Рода Булука, Конни Нгамиримба,
Мэвис Ванджимари, Маргарет Габадабадана и Мириам Джардагара родились в
больнице под наблюдением врачей или опытных акушерок, которые без меня
перерезали пуповину.
Кроме определенных деревьев священными считаются некоторые места, где во
Времена сновидений проходили наши тотемные герои. Там запрещало
охотиться. Это большей частью невысокие холмы, которые легко узнать,
вернее, трудно не узнать. Осквернение такого места, предумышленное или
случайное, более серьезный проступок, чем святотатство у христиан. Это
одно из немногих преступлений, караемых мулунгувой - палачом племени. У
алава он выполняет ту же роль, что грозный кадайтжау питжантжарра.
Алава, осквернивший священное место, знает, что за это кто-нибудь
погибнет от руки мулунгувы - сейчас или через несколько поколений. Может
быть, сам нарушитель избегнет кары, но она настигнет его детей, детей
его детей или других родственников.
До конца дней своих терзается он муками, не зная, когда и где мулунгува
выполнит свои долг. Мулунгува может даровать ему жизнь и убить его
родственника, которого в момент нарушения табу даже не было еще на
свете. Господь бог руководствовался той же идеей, когда предупредил
Моисея, что грехи отцов падут на детей и на детей детей вплоть до
четвертого колена.
Возмездие племени начинается с того, что пострадавший род обращается к
мулунгуве с обычной в таких случаях жалобой:
- В день нашего отца Гамаранг срубил дерево на священном холме Валинжи и
забрал дикий мед. Он должен быть наказан.
И мулунгуве вручают священный жезл гулингу и волосяной пояс, что
равносильно передаче палачу приказа о приведении в исполнение смертного
приговора. Отказаться мулунгува не может под страхом смерти.
Я помню, как после одного особенно вопиющего нарушения табу было решено,
что должны умереть двое родственников виновного. Одной из жертв была
выбрана женщина. Мулунгува нырнул в билабонг, где она выкапывала корни
лилий, утащил ее под воду и там переломил шею. А брата несчастной "отпели".
Два года я наблюдал, как этот человек становился идиотом (мне это
чувство пришлось испытать лишь в течение нескольких часов): лицо его,
искаженное страхом, теряло свой облик, он произносил нечленораздельные
звуки, изо рта у него шла пена. Однажды утром он вскрикнул и повалился
замертво, заплатив жизнью за проступок, которого ни он, ни сестра не
совершали.
В цивилизованном обществе убийца, находящийся на службе закона,- палач,
который надевает на шею осужденному петлю и выбивает из-под его ног
опору, включает рубильник электрического стула, бросает в стакан
крупинку цианистого калия или опускает нож гильотины, - получает
жалованье от правительства. Мулунгуву же вознаграждает оскорбленный род
после того, как он возвратит гулингу и докажет, что выполнил свою миссию.
Это первое звено в цепи возмездия, действующего по принципу "долг
платежом красен", или "как аукнется, так и откликнется". Родственники
убитого начинают грозить:
- Все равно докопаемся, кто убил сестру или брата, тогда головы полетят.
И пока корробори кунапипи, ябудурава или банбурра не снимет все обиды,
они будут стараться выяснить, кто выступал в роли мулунгувы и какой род
направлял его руку.
Это нелегко. Ни один человек из племени не знает, кто мулунгува, кроме
старейшин, которые его назначают и никогда не выдадут. Но аборигены
коварны и изобретательны. Даже когда "отпетый" проходит все стадии от
психического расстройства до безумия, его непрерывно расспрашивают,
чтобы установить по ответам имя мучителя. Задача усложняется тем, что
даже упоминание имени этого человека может привести в ужас обреченного,
и он не осмеливается произнести его.
Тем не менее родные ни днем ни ночью не отходят от "отпетого",
внимательно прислушиваются к каждому произносимому им звуку, уговаривают
его, что бояться нечего, и без конца задают наводящие вопросы:
- Почему ты хочешь умереть?
- Кто желает твоей погибели?
Человек может еще долгие месяцы жить, но рассудок он теряет быстро,
поэтому ответы надо получить как можно скорее, сразу же после того, как
тот попадет во власть злых чар.
Если прямые вопросы не дают желаемых результатов, прибегают к косвенным:
- Какая страна тебе нравится?
- Какой тотем у того, кто "отпел" тебя?
- Из какого билабонга ты хочешь испить воды?
Вопрос о воде может дать ключ к разгадке, если несчастный еще в
состоянии говорить членораздельно.
- Явурвада!
Ага! Он хочет воды из Явурвады! Явурвада находится в стране валинжи, а
валинжи принадлежат к... Да, но нужно удостовериться, что это
действительно так.
Родственники говорят:
- Явурвада слишком далеко. Чтобы принести оттуда воды, надо пройти
долгий путь.
- Явурвада! Явурвада!- Произнеся один раз это слово, "отпетый" упорно
твердит его.
- Нет! Вот тебе вода из водоема миссии.
- Явурвада! Явурвада!
Хорошо... Один из родственников делает вид, будто идет на Явурваду, а на
самом деле приносит воду из водоема миссии.
- Вот тебе вода из Явурвады,- говорит он.- Пей!
Обреченный жадно пьет, что равносильно обвинительному заключению против
тех, кому принадлежит земля у Явурвады. Родственники удовлетворены: они
выследили род, замысливший убийство, и помог им сам "отпетый", попросив
воды. Теперь он может умереть спокойно. Они знают, в какую группу людей
следует целить свои копья, чтобы отомстить за убийство. Но один важный
вопрос еще остался без ответа: кто мулунгува?
Пусть копья пронзят его дух и тело покроется ужасными ранами!
И это пожелание сбывается.
Я тому не раз бывал свидетелем.
Когда тело покойника готовят к погребению, кто-нибудь из его близких -
дядя, внук или ближайший друг - вдувают дым ему в ноздри и глаза, а в
уши вставляют затычки из чайного дерева.
Дым вызовет в глазах слезы и помешает духу умершего подсматривать за
родственниками, не даст ему вынюхивать их, а затычки в ушах - подслушивать.
Все аборигены боятся, что тени умерших вернутся и будут их преследовать.
Они горячо умоляют покойника:
- Итак, прощай старик. Только не возвращайся!
- Ты покидаешь нас. Не возвращайся!
- Со временем мы все там будем. Не возвращайся, старик!
- Жди нас терпеливо. "Другое место" - хороший лагерь, старик. Смотри не
возвращайся! Делай что хочешь, но не возвращайся!
Волосы покойника отрезают и прячут. Впоследствии ими воспользуются для
розысков мулунгувы. Труп заворачивают в полоски коры чайного дерева и
эвкалипта, чтобы вороны и ястребы не расклевали его в гулле-гулле. Здесь
он будет находиться два года. За это время мясо сгниет и останутся
только белые кости.
Их собирают, покрывают красной охрой, кладут в полое бревно и несут в
пещеру или на берег билабонга в стране умершего.
Родичи, которые несут бревно с костями, снова умоляют тень умершего:
- Теперь ты лежишь на красивой поляне среди чай-ных деревьев. Я
до-о-о-лго нес тебя обратно в родную страну, так сделай же что-нибудь и
для меня. Наполни билабонг лилиями, перенеси дикий мед поближе к лагерю,
сделай валлаби жирными, кенгуру ручными, а воду в реках прозрачной,
чтобы мы видели баррамунди. И пошли нам, старик, хороший урожай.
Переноска костей и сопровождающее ее корробори называются лорркун. Он
служит сигналом для исступленных траурных воплей, не похожих на звуки,
производимые людьми: все женщины семейства умершего, не переставая,
истерически воют.
Хотя покойник скончался два года назад, они теперь наносят себе удары
ножами и камнями, полосуют тело ко-лючей проволокой.
Ранения должны заставить женщин кричать искренне, и, безусловно, они
достигают своей цели. Если она распалилась недостаточно, то, чтобы
усилить скорбь, ударяет себя по голове бумерангом. Некоторые
предпочитают пользоваться лезвием топора или бьются головой об землю.
- Ва-а-а-ах! Ва-а-а-ах!
- Э-э-э-э-эх! Он был моим братом!
- А-а-а-а-ах!
- 0-о-о-о-а-а-ах! Почему они убили его, а не другого? Он был моим
братом, а-а-а-а-а-а-э-эх!
Но плакальщицы могут замолкать и возобновлять свои стенания, как если бы
они регулировали их при по-мощи выключателя. Как-то раз одна женщина
прервала завывания на самой пронзительной ноте и попросила у меня сигарету.
- Э-э-э-э! Дай мне сигарету!
Я закурил и передал ей сигарету, плакальщица сделала несколько затяжек и
возвратила ее мне.
- Э-э-эх! Спасибо. А-а-а-а-ах! Ва-а-а-э-эх!
Все люди племени обходят далеко кругом гуллу-гуллу с телом мертвеца. Они
боятся тени покойного, ожидая от нее любых козней. Наши духи - джумджум
- не менее активны, чем те, которые посещают спиритические сеансы
европейцев.
Но после того как мулунгува убьет человека, дядья и двоюродные братья
убитого должны на несколько часов победить свой врожденный страх и
установить имя убийцы.
На следующий день после похорон они разрисовывают свои тела белой и
желтой глиной и привязывают к ногам, бедрам и туловищу зеленые кусты,
так что те, возвышаясь над головами, придают им сходство с движущимися
деревьями.
На закате солнца, в тот самый миг, когда светило исчезает из виду, они
бесшумно, осторожно, двигая вперед кусты, крадутся к гулле-гулле.
- Берегись этой тени,- шепчут родственники убитого.- Смотри, нет ли там
мулунгувы. Тихо, ребята! Ступайте аккуратнее. Эй, парень, убей муху,
скорей! Или ты хочешь, чтобы до тени дошел твой запах? Следите за
мухами, иначе нас обнаружат.
В жизни племени нет больше подвига, чем преодолеть страх и пойти с
товарищами к гулле-гулле. Эти люди боятся духов и все же специально идут
на поиски одного из них.
И ищут они дух не умершего, хотя он тоже скорее всего бродит поблизости,
а мулунгувы. Убитый им человек взял его тень с собой в гуллу-гуллу. Это,
естественно, только усиливает их страх.
Все смельчаки приближаются к погребальной платформе. Не скрипят
несмазанные петли, не шумит в соснах ветер, не захлопывается с грохотом
окно, невидимая рука не открывает двери, но можно ожидать все эти трюки
детективного фильма и к тому же в натуральном виде. Кругом бродят духи и
привидения!
-Что это там?-шепчет один из пришедших.
- Дух!
Как хочется убежать! Это желание одолевает всех, но никто не решается
быть первым, зная, что станет посмешищем для племени. Его именем назовут
дерево, стоящее на людной тропе, и после этого даже само название
местности, где оно находится, будет звучать насмешкой. И все остаются на
своих местах.
Дух появляется снова. Легкая невесомая дымка оседает на гулле-гулле.
- Мулунгува! Мулунгува?
Услышав произнесенное шепотом восклицание, человек с вумерой прижимает к
ее острию древко своего копья и готовится метнуть его в тот самый миг,
когда кажется, что дух вот-вот исчезнет.
- Стреляй! Стреляй! Скорее!
У-ши!
Вумера подается вперед, толкает, подобно рычагу, конец древка, и копье
вылетает, прежде чем дух успевает скрыться из виду. Оно пронзает
невидимую бескровную плоть, слышится треск костей, удивленный и гневный
стон. Мы не сомневаемся в том, что бесплотный дух можно ранить и убить.
- Попал! Попал! Попал в мулунгуву! В убийцу, который "отпел" нашего
сородича и переломал шею его сестре! Куда попало копье?
- Под правую грудь,- отвечает стрелявший.
- А где вышло?
- Около левой почки.
- Ну что ж, посмотрим... Тот, у кого под правой грудью и на левой почке
раны,-мулунгува. Его дух ранен, и сам он должен умереть.
В эту ночь в лагере достают волосы и над ними произносят заклинание:
- Мы пронзили дух мулунгувы. Ты, его джумджум, сделай так, чтобы у
человека появились раны. До лорккуна надо сравнять счет.
Прихрамывающая тень мулунгувы движется к лагерю. Дядья и двоюродные
братья покойного выходят из засады и осыпают тень копьями. Снова слышно,
как сталь ударяется о плоть и с хрустом пронзает кости. Снова раздается
стон духа, прежде чем он исчезает. Волосы покойного сделали свое дело -
выманили дух мулунгувы отправиться на их поиски. Теперь родственники
покойного внимательно присматриваются к людям из рода, который живет в
том же лагере: а нет ли у них ранок на груди и около почек? Они знают,
что возмездие не заставит себя ждать.
Два дня спустя на Месте муравьев мужчина из племени алава отбивал
топором подкову, найденную им в загоне, где жеребят приучают к поводьям.
Ударяя по куску железа, лежавшему на другом топоре, он склонялся над
своей работой, так что на блестевшем от пота теле четко вырисовывались
все мускулы... Мужественную красоту его нарушал только маленький шрам
около левой почки.
- Что это у тебя?-спросили его.
- Напоролся в загоне на колючую проволоку,- ответил он.
В этот момент он с размаху опустил топор на железо, но удар пришелся на
край подковы, и она, отскочив, ударила его под правую грудь. Мужчина,
едва взглянув на кровоточащий порез, продолжал работать.
Но через три недели он умер.
Я слышал, как медсестра миссии передавала в Клонкарри радиограмму
Летающему Доктору:
- Поступил больной с симптомами столбняка: конвульсии, челюсти сведены,
сильные боли. Поранился о кусок ржавого железа, лежавший в конском навозе.
Санитарный самолет не успел помочь мулунгуве. Он скончался в страшных
муках: тело его извивалось в судорогах, лицо стало неузнаваемым, глаза
вылезали из орбит от невыразимого ужаса.
Теперь, получив медицинское образование, я могу с полным знанием дела
сказать, что история болезни подтверждает диагноз, поставленный сестрой.
Меня не удивляет, что, по ее мнению, он получил инфекцию от куска
железа, которым поранился, и умер от столбняка. Да и откуда белая
женщина могла знать, что он был мулунгува и что смельчаки из племени
алава пронзили его дух копьем? Откуда могла она знать, что точное
расположение двух гноящихся ранок ее пациента еще до их появления было
предсказано людьми из рода Гамаранг, которому он причинил зло! А если бы
даже она узнала, то разве не сказала бы, что это всего-навсего
предрассудки дикарей?
Иногда опечаленные родственники не могут найти дух мулунгувы.
Тогда на помощь призывают племенных детективов. Они не ищут самый дух, а
по каким-то неуловимым признакам стараются установить его имя.
Если убитый похоронен не на гулле-гулле, а в земле, что бывает реже,
они, едва забрезжит рассвет, маскируясь кустиками и соблюдая всяческие
предосторожности, подкрадываются к могиле и тщательно ее осматривают в
поисках сведений, которые подскажут, какие "сновидения", то есть какой
тотем, у мулунгувы и как его зовут.
Алава верят, что на могиле каждого убитого непременно есть какие-то
приметы, выдающие убийцу или его тотем.
Если бы я был мулунгува - слава Земле-матери, этого никогда не
случалось! - детективы обнаружили бы что-нибудь, имеющее отношение к
моему тотему,- след кенгуру или клочок его шерсти. Но кенгуру -
"сновидение" многих алава, значит, чтобы обвинить меня в преступлении,
требуются дополнительные сведения, например след на вершине холма,
подобно указателю, направленный в сторону моей племенной территории, или
символ одного из моих второстепенных "сновидений"- может быть,
зигзагообразный отпечаток молнии. Тогда людям, владеющим методом
дедуктивного мышления и умеющим ориентироваться по данным, которые
заменяют им отпечатки пальцев, пятна крови, человеческие волосы и
мик-роскопы, нетрудно сделать необходимые выводы.
Они выносят приговор:
- Знаки указывают на тотемы - кенгуру и молнию, а также страну
Ларбарянджи. Имя мулунгувы Вайпул-данья.
Затем они уничтожат следы, которые помогали им в поисках, а потом и
меня. Принятое раз решение никогда не меняют: детективы не ошибаются.
Как появились знаки? Каким образом нашим детективам удается каждый раз
найти виновного?
Ответ крайне прост. Ночью дух убитого встает из могилы и оставляет знаки
для детективов. Он знает, кто убийца, и хочет известить своих родных.
Вам кажется странным, что мы руководствуемся такими приметами? Ну, а как
же около двух тысяч лет назад мудрецы Востока по звезде нашли скромный
хлев в Вифлееме?
Почему странно, что мы руководствуемся знаком, изображающим молнию, если
сам Христос велел своим последователям следить за молнией, которая
сверкнет на востоке и предскажет его второе пришествие?
Мы, поклоняющиеся Земле-матери, верим в то, что нам тоже даны знания.
Можете говорить, что мы язычники.
Можете говорить, что мы темные люди.
Но не забудьте добавить, что мы верим в слово, которое никогда не было
написано, в слово, которое со Времени сновидений, за века до Христа,
передается без пера и без чернил из уст в уста поколениями людей в
сотнях тысяч церемониальных песен, в языческих притчах; в слово, которое
помогает нашим судьям отыскать среди нас иродов.
