Вместе с вестью о том, что лагерь Джелал эд Дина снимается и уходит, в грузинском стане распространился слух, что монголы подступили к Тавризу. Этот слух оправдывал поспешность, с которой уходили войска султана. Никто не знал, как распространился этот слух. На самом деле ложное известие о близости монголов распространили караванщики Хаджи Джихана, того самого купца, с которым Джелал эд Дин имел тайное свидание перед самым выступлением.
Вслед за слухами в гарнисский лагерь грузин неожиданно заявился и сам Хаджи Джихан. Он пожелал видеть главнокомандующего наедине, и его тотчас же проводили в шатер амирспасалара.
Мхаргрдзели был наслышан о Хаджи Джихане как о честном и богатом купце. После взаимных приветствий иранский купец открыл шкатулку и преподнес амирспасалару гигантскую жемчужину. Она была едва ли не с голубиное яйцо. Мхаргрдзели хорошо разбирался в драгоценных камнях. Знал он цену и жемчугу. Как только жемчужина перекатилась на его ладони, он сразу же понял, что у него в руках знаменитая на всем Востоке жемчужина, которую называют «безродной».
Но вообще то Мхаргрдзели не очень удивился жесту иранского купца. Приходилось и раньше, во время торговых сделок или государственных договоров, принимать драгоценные подарки от купцов или иноземных послов.
– Весть, которую я принес, дороже этой жемчужины, – заговорил иранец. – Приехавшие из Гандзы купцы уверяют, что монголы окружили Тавриз. Надо ждать с минуты на минуту, что султан Джелал эд Дин снимется с места и побежит.
– Пускай стоит сколько угодно его душе, – засмеялся грузин, самодовольно поглаживая белую выхоленную бороду.
В этот момент полотнище шатра приподнялось, и сразу две головы юного Шамше и великана сванского эристави просунулись в шатер.
– Выходи, дядя, хорезмийцы бегут! – крикнул юноша.
– Атабек! Враг оставляет лагерь и бежит, – подтвердил и эристави.
Командующий схватил меч и, не забыв сунуть за пазуху драгоценную жемчужину, выскочил из шатра. Все военачальники уже были в сборе. Все были радостны, говорили возбужденно, перебивая друг друга:
– Недолго простояли хорезмийцы.
– Собирают палатки.
– Уже погнали стада.
Вскочив на коней, предводители грузинского войска выехали на обзорную высоту. С удивлением смотрели они на раскинувшуюся внизу равнину. Пыль, поднятая оживленным движением во вражеском стане, растекалась желтоватым облаком. Обоз и стада растянулись так, что передовые скрылись за горизонтом, а хвост еще находился в лагере и не распрямился сообразно дороге. В самом лагере тушили костры и складывали палатки.
– Неужели и вправду уходят? – усомнился вслух амирспасалар.
– Скатертью дорога! Скорее бы домой да помыться в бане, а то зудит от грязи и там и тут, – вслух же помечтал Шамше.
Ивакэ бросил на племянника недовольный взгляд.
– Почему не трогаются войска?
– Боятся нашей погони.
– Войска снимутся ночью в темноте.
– Нужно решить – преследовать нам их или нет.
– А зачем? Богатства у них немного, ни с чем пришли, ни с чем и уходят восвояси.
– Уж очень многочисленны и хороши стада.
– Но войска еще многочисленнее, не нужно об этом забывать. А стад у тебя, эристави, и без того хватает. Береги их, вместо того чтобы ставить на карту жизнь.
– Верно, стоит ли из за баранов и лошадей затевать войну? Нужно радоваться, что они уходят без боя.
– Приглашаю всех в мой шатер, – возгласил командующий. – Выпьем еще раз за здоровье царицы и наследника. Один иранский купец преподнес мне большой бочонок вина, разопьем его вместе.
Братья Ахалцихели поговорили между собой, и старший обратился к командующему:
– Если разрешите, амирспасалар, мы останемся здесь. Нужно посмотреть, что будут делать вражеские войска.
– Следить за вражескими войсками есть кому, кроме вас. Но если вы не желаете пировать вместе со всеми, оставайтесь, неволить не собираюсь.
Командующий круто повернул коня и поскакал к своему шатру. Военачальники, все еще радостные и возбужденные, поскакали за ним. Высоту не оставили только братья Ахалцихели, сомневающиеся в истинном намерении врага снять осаду.
Стемнело.
Темная душноватая ночь разлилась вокруг. Братья Ахалцихели до боли в глазах вглядывались в безлунную черноту, стараясь хоть что нибудь разглядеть или угадать во мраке. Но темнота была плотной и непроглядной. Не скрывала ночь только шума. По ржанью коней, по гулкому топоту бесчисленных копыт было похоже, что лагерь не убывает, а пополняется. Более того, шум приближался как будто из глубины долины, ближе к высотам, к передовой линии расположения войск. Шалва приказал потушить все огни, проверил караулы. В тишине
и темноте тихо переговаривались братья:
– Не верю я, что Джелал эд Дин собрался уходить.
– Да, он ушел бы тихо. А если бы и был какой нибудь шум, он удалялся бы, а не приближался к нам.
– Может быть, все это лишь военная хитрость?
– От султана всего можно ждать.
– Если наши догадки верны, на рассвете пойдут на штурм. Ну да ладно. Утро вечера мудренее. Нужно хоть выспаться до утра. Если бы командующий доверил, я завтра сам напал бы на них и разметал бы их по степи. Но Мхаргрдзели опять начнет говорить, что все это ради моего Двина. Да разве в Двине все дело. Своим бездействием мы воодушевляем хорезмийцев. Они убеждены, что мы боимся их, и, вот посмотришь, утром пойдут на штурм.
– Караулы не спят?
– Усталых я подменил.
– Командующий обиделся, может быть, сходить нам к нему в шатер?
– Не беда. Утро вечера мудренее. Нужно выспаться. Спокойной ночи, Шалва.
– Доброй ночи, брат Иванэ.
И братья заснули.
Джелал эд Дин расстанавливал войска, а сам прислушивался, прислушивался к чужому лагерю. Сначала в главной ставке грузин горели огни. Отблески костров трепетали высоко в небе. Вместе с ними возносились кверху многоголосые песни, хлопанье в ладоши, заздравные кличи и все остальные звуки и шумы, говорящие о беззаботном и разгульном веселье.
Должно быть, действует его верный Хаджи Джихан, лукавый иранский купец. Должно быть, грузины поверили, что хорезмийцы уходят, не попытав боевого счастья. Должно быть, крепким оказалось вино в бочонке Хаджи Джихана.
Итак, мы бежим, а грузины торжествуют по этому поводу. Хорошо. Подождем до завтра, увидим, кто побежит, а кто будет праздновать победу.
Постепенно затих грузинский стан, погасли костры, замолкли песни. К этому времени султан закончил все приготовления к бою. Он приказал эмирам идти отдыхать, помолился и уснул сам.
Спал он недолго. Поднялся, едва начался рассвет. Эмиры тоже все на ногах. Ждут у входа в шатер. Джелал эд Дин вышел и произнес боевую речь.
"Враг не хочет войны, потому что боится нас. Промедление выгодно для грузин, потому что они у себя дома. А у нас много еще дел впереди, кроме этих неверных гурджи. Мы не может стоять без дела.
Мы используем самый удобный час. Они думают, что мы ушли, и спят, напившись, в своих шатрах. Воспользовавшись их беззаботностью, обрушимся на них как гром, засыплем дождем железных стрел.
Помните слова Магомета: двадцать сильных мужей одолеют двести неверных. Сто обратят в бегство тысячу, ибо аллах дал нам неверных, чтобы было кого сокрушать. Так вперед же, на них, аллах все видит, он с нами, мы победим".
Небо стало сизым, как перья голубя, потянуло холодным ветром. Хорезмийцы пошли.
Торели проснулся, потому что стало зябко. Он потянулся так сладко, что чуть не захрустела поясница. И тут же услышал грохот обваливающихся камней и лязг металла. В следующее мгновение шум барабанов заглушил все остальные звуки. Около своей палатки Иванэ Ахалцихели садился на коня, отдавая какие то распоряжения. Его брат Шалва скакал, размахивая саблей, и что то громко кричал. Не прошло и минуты, как авангард грузинской армии, предводительствуемый братьями Ахалцихели, был на ногах.
Но близко уж со всех сторон неслись истерические крики: «Аллах! Ил аллах!» С боевыми криками хорезмийцы карабкались на скалы. Они хватались за кусты, за камни, умудряясь угрожающе размахивать саблями. Пока их заметили, они проделали большую часть пути.
– Аллах! Ил аллах!
Хорезмийцы карабкались под прикрытием града стрел, извергаемых отрядами лучников, которые тоже успели в темноте и тишине подойти почти к самым вершинам.
– Аллах! Ил аллах!
Словно отары овец, плотной однородной массой заполнили атакующие все склоны гор. Левое крыло хорезмийцев, под предводительством брата султана Киас эд Дина и Орхана, ожесточенно напирало на только что проснувшихся, как следует не опомнившихся грузин. Правое крыло осыпало грузин таким дождем стрел, что не оставалось в воздухе ни одной непронзенной точки.
Грузины тоже отстреливались, но дождь их стрел был пореже, тогда как стрелы атакующих создавали непроходимое пространство, благодаря чему беспрепятственно продвигались вперед пешие отряды Киас эд Дина и Орхана.
На этот опасный фланг прежде всего поспешили братья Ахалцихели. Увидев вождей, грузины вдохновились и бросились на атакующего врага. Завязалась рукопашная схватка. Войска хорезмийцев скатились к подножию горы. То, что враг дрогнул, не укрылось от опытного глаза Шалвы Ахалцихели.
– Бей их, громи, гони! – воскликнул Шалва и сам обрушился на стену врагов. Стена дрогнула и прогнулась. Но в то время как один фланг хорезмийцев постепенно сползал со склона к подножию, другой фланг достиг высот и начал разворачиваться на них. Фактически атакующие зашли в тыл отрядам Ахалцихели. Тогда старший брат перекинулся на высоты, и там закипела такая сеча, такая резня, что сначала ничего нельзя было разобрать. Все же у грузин было некоторое преимущество в позиции, хотя их было гораздо меньше.
Вероятно, им удалось бы в конце концов отбить высоты, если бы в это время Джелал эд Дин не двинул свои центральные, свои основные войска. Железная конница султана с оглушительным шумом и дикими воплями двинулась на грузин.
Шалва, увидев надвигающуюся железную лавину, еще раз оглянулся в сторону главного грузинского стана: ведет ли наконец командующий главную армию грузин на помощь истекающему кровью авангарду? Но было тихо в стороне главной ставки, на помощь никто не шел. Уж восемь гонцов отправил Шалва к Мхаргрдзели с просьбой немедленно слать подкрепления. Ни один гонец не возвратился назад, как будто вся армия грузин или перебита, или ушла.
Нельзя было допустить, чтобы конница ворвалась на высоты. Это была бы полная и окончательная гибель авангарда. Лучших воинов из тех, что оставались в живых, Шалва расположил в центре неудержимой конной атаки. Рушили скалы, засыпали конницу тучами стрел и добились того, что центр отхлынул. Но фланги конницы продвигались вперед. Там некому было с ними биться, и Шалва понял, что нужно отходить, пока еще не замкнулось сзади намертво стальное кольцо.
Появился откуда то с фланга разъяренный Иванэ.
– Где же наши? Что они собираются с нами сделать?! Шесть гонцов я послал к амирспасалару, а от него ни слова.
– Я тоже посылаю гонца за гонцом.
– Значит, нас обрекли на смерть?
– Не жалко наших голов, но если враг укрепится на высотах – проиграна вся война, проиграна Грузия!
– Я сам поскачу к Мхаргрдзели и либо зарублю его, либо пусть он ведет войска в атаку!
Иванэ повернул коня и ускакал в сторону главного стана.
Высоты между тем затопляла понемногу кипящая масса рукопашного боя. Горстка грузин тонула, захлебывалась в этой вязкой ужасной массе. Шалва Ахалцихели пока еще не падал духом. Опоздание грузин он считал военной хитростью Мхаргрдзели. Вероятно, амирспасалар хочет как можно больше хорезмийцев заманить на высоты, а потом ударить на них, сшибить с высот, чтобы они покатились, как камни. Разве не так же поступили грузины при царице Тамар в знаменитом Шамхорском бою? Тогда враги почти совсем уничтожили грузинский
авангард. Судьба сражения висела на волоске, но тут навалилась основная армия и повернула дело.
Может быть, на это рассчитывает и Мхаргрдзели, но слишком долго уж он раскачивается.
Хорезмийцы окончательно затопили высоты. Бьются до последнего вздоха и падают отборные рыцари Грузинского царства. Копьем в пах пронзили коня под Шалвой, конь едва не придавил хозяина, когда упал на скользкую кровавую землю. Шалва и пеший не оставил меча. Он, правда, не видел уж, кого поражает меч. Как пьяный, махал он направо и налево, и там, куда поворачивался Шалва, редели ряды врагов, образовывалась брешь, потому что падало сразу несколько человек. Но стена пружинила, возвращалась на старое место, когда
Шалва поворачивался в другую сторону. Руки делали одно, а голова думала о другом.
Неужели командующий принес нас в жертву, неужели из за зависти к братьям Ахалцихели он губит и армию и страну? А другие грузинские полководцы? Двоюродный брат Шалвы Варам Гагели, старый боевой соратник, неужели и он оставил друга в беде? Где Бакурцихели, верный рыцарь двора, где благородный доблестный Цотнэ Дадиани? Где… В глазах у Шалвы зарябило. Верно, дотянулся до его шлема саблей какой нибудь жалкий хорезмиец. Но не так то просто сокрушить богатыря Шалву.
– Шалва! – услышал он сквозь шум в ушах голос придворного поэта Торели. – Лети в ставку. Или заруби атабека, или заставь поднять войска.
Но и в главную ставку нельзя ускакать Шалве. Догонит стрела, вонзится в спину, и скажут, что Шалва бежал с поля боя. Никогда еще Шалва не показывал врагам спины.
– Шалва, спасайся, беги! – в каком то отчаянии крикнул Турман Торели, отбиваясь от четверых сразу.
После этого обреченного крика оставшаяся горстка грузин вдруг повернулась к врагам спиной, чтобы прорваться из окружения. Враги увидели, что знамя Грузии дрогнуло и двинулось к тылу. С новым ожесточением они бросились вдогонку за знаменем. Знамя закачалось, на мгновение высоко взметнулось над сечей и рухнуло в кровавую кашу.
Шалва схватился за правое плечо. Сквозь пальцы брызгала кровь. Окровавленной рукой он начал мазать лицо, и лоб, и щеки. Солоно сделалось на губах. Торели, обернувшись, увидел кровавую маску вместо лица Шалвы.
– Мажь и ты, мажь кровью лицо, примут за мертвеца!
Шалва упал и сразу затерялся среди бесчисленных трупов. Торели окунул руку в лужу чьей то чужой (может быть, хорезмийской) крови и, разукрасив себе лицо, тоже упал на сраженных врагов и братьев.
Бегут над Шалвой и Торели пешие хорезмийцы, с улюлюканьем мчится конница. Некогда разбирать, кто жив, кто мертв. Вот перепрыгнули через Торели, вот поднялось копыто, брызнула чья то кровь, полетели клочья мяса. Мчатся над поверженными грузинами враги, зов к аллаху не смолкает ни на секунду:
– Аллах! Ил аллах!
Мчатся… Мчатся… Мчатся… Свистят сабли, храпят кони, вопят люди, стучат копыта, звенит оружие. Мчатся, мчатся, мчатся. Господи, будет ли им конец. Их передовые должны были уж достигнуть главного лагеря грузин. Отчего же не слышно оттуда шума боя!
Шалва знает, как шумит рукопашная схватка и как шумит ничем не сдерживаемая погоня врага. Где же наши войска? Почему не вступают в бой? Что произошло там, в главном стане? Какое непоправимое несчастье, какая неслыханная беда!
Случилось что то такое, за что Грузия расплатится не только тремя тысячами воинов авангарда, но что явится началом небывалого страшного бедствия.
Солнце поднялось высоко, на самую середину неба. Печет, калит августовское солнце Грузии. Хочется открыть глаза, разжать веки, склеенные чужой запекшейся кровью. Шум утих в отдалении. Остались только хрипенье и стоны раненых.
– Зачем мы спаслись, Шалва? Нужна ли нам теперь жизнь?
– О нет, теперь мне хочется выжить, как не хотелось никогда в жизни. Можно ли умереть, не узнав, кем и почему мы принесены в жертву, ради чего нас всех погубили? Господи, спаси меня от смерти и плена! И тогда… Пусть тогда изменник прячется, где захочет. Если он залезет в середину земли, я и там найду его, растерзаю собственными зубами. Кто б он ни был, Мхаргрдзели или кто другой…
Ахалцихели заскрипел зубами и вздохнул так тяжко, словно с этим вздохом избавлялся от тяжелой, давившей его и душившей злости.
Прорубившись сквозь передние отряды, хорезмийцы атаковали главный лагерь грузин. У атакующих был уже неудержимый разгон. Сопротивление передней линии послужило как бы тетивой, пружиной, задержавшей на время движение Джелалэддиновой тяжелой стрелы. Но тем легче и стремительнее рванулись они вперед. Грузинские войска дрогнули, смешались и скоро повернулись к врагу спиной. Военачальники напрасно старались остановить и организовать бегущих.
Бежали в панике, как наперегонки, падая в трещины, расселины, пропасти. Конники султана настигали бегущих, рубили их на скаку, сталкивали в овраги, захватывали в плен. Джелал эд Дин приказал преследовать бегущих до тех пор, пока не останется ни одного живого либо не плененного.
Четыре тысячи грузин легло на поле боя. Зарубленным во время погони не было счета. Не меньше того оказалось в плену. Джелал эд Дин объехал побоище, оглядел укрепления грузин и покачал головой.
– Такую победу могло даровать лишь провидение. Сокрушить такую крепость, развеять столь многочисленных и могучих врагов казалось выше человеческих сил. Слава аллаху, даровавшему нам победу!
Султан приказал поставить большой шатер на самой высокой горе и приготовился к приему добычи и пленных.
Солнце перевалило за полдень, но, кажется, стало еще горячее. Торели слышит, как мухи облепили его лицо. Они ползают, щекочут, кусают. Вот они ползут по усам, заползают на губы, на глаза. Что стоит шевельнуть рукой и прогнать их? Но шевелиться нельзя, по всему побоищу рыщут мародеры. Они шарят по карманам павших, снимают с них оружие, а тех, кто еще жив, утаскивают в плен. Стоит пошевелиться, как тут же налетят мародеры. И сам погибнешь, и погубишь Шалву.
Ахалцихели страдал не меньше Торели. И его облепили мухи, словно он весь намазан медом. Страшная пытка, но Шалва терпеливо переносит муки, не шевелится, не подает признаков жизни. Точно срубленный дуб среди молодых деревьев, лежит богатырь среди мертвых бойцов. Сам вытянулся, как мертвец, и даже дышит затаившись, чтобы ничем не выдать себя.
Мародеры прошли мимо, потом вернулись, с кого то сняли кинжал, кого то раздели и разули. Еще секунда, и они ушли бы, но тут один из них споткнулся и упал как раз на Шалву. Его щека лишь на мгновение прикоснулась к необъятной груди Ахалцихели, но и того мгновения было достаточно, чтобы упавший услышал гулкое и частое сердцебиение живого воина.
Мародер был молодой безусый парнишка. Торели видел, как он жадно приложил ухо к груди Ахадцихели и как замахал руками своим друзьям, чтобы те скорее подошли.
– Зачем звал?
– Что, попался живой? Матерый зверь. Наверно, грузинский вельможа.
– Жив, – подтвердил безусый, а сам все пристальнее вглядывался в лицо Шалвы. – Где то я встречал этого человека и шрам на левой щеке тоже помню. – Полой одежды начал вытирать кровь с лица Ахалцихели. Разглядел, вскочил, как ужаленный змей. – Да это же Шалва Ахалцихели, о великий аллах! Это он, это он, величайший полководец Грузии, правая рука их царя.
– Не ошибаешься ли ты, парень?
– Как я могу ошибиться, если он на моих глазах надвое рассек моего отца. Это было в Нахичеване, когда грузины брали Нахичеванскую крепость.
– Ты разве там был?
– Вся наша семья была там. Грузины напали внезапно, и нас не успели вывезти. Я своими глазами видел, как мой отец замахнулся саблей, но эта грузинская собака опередила, и мой отец упал, перерубленный на две половины.
– Кушак дорогой, а ножны пустые, – по хозяйски оглядывал хорезмиец свою находку. – Наверное, это его меч валяется рядом, переломленный у рукоятки. Рассказывают, что во время битвы он ломал по нескольку сабель и мечей.
Нахичеванец долго совещался со своими друзьями. Друзья убеждали парня убить воина и снять с него дорогую одежду. Нахичеванец доказывал, что если привести к султану живого Ахалцихели, то награда превысит стоимость одежды, как бы хороша она ни была.
Ахалцихели начали связывать. Когда веревка коснулась рук, у него появилось желание вскочить и раскидать мародеров, как щенков, и он мог бы это сделать, но благоразумие взяло верх. Все равно никуда не уйдешь с этого поля боя, с этих роковых Гарнисских высот. От бессильной ярости застонал и заскрежетал зубами Торели.
– Э, да тут еще один. Поведем к султану и этого.
Вскоре и придворного поэта грузинской царицы, и ее лучшего военачальника и советчика со связанными руками повели по тропинке к шатру Джелал эд Дина.
День клонился к вечеру, а пленники все шли и шли мимо султанова шатра. С пленными вельможами султан заговаривал, спрашивал, кто они, откуда, каковы их заслуги перед Грузией. Вельможи отходили направо, их ждала темница.
Простых воинов, без роду без племени, отводили налево. Ими будут торговать на базарах Адарбадагана, дабы пополнилась отощавшая казна хорезмийского предводителя.
К султану сзади подошел его брат Киас эд Дин, он наклонился к нему через плечо и тихо сказал:
– Сын моей кормилицы взял в плен величайшего вельможу Грузии, правую руку царицы…
– Кто таков?
– Шалва Ахалцихели, визирь, крупнейший полководец.
Как ни тихо говорил Киас эд Дин, в свите султана услышали имя Шалвы. Эмиры воздели руки к небесам и дружно заголосили:
– Слава аллаху!
– Велик аллах!
– О, торжествующая справедливость!
– Вот судьба всех неверных!
Один эмир, из бывших приближенных атабека Узбега, не удовольствовался восклицаниями, он упал перед султаном на колени и протянул к нему руки.
– Государь, покарай Ахалцихели. Среди всех неверных он был самым жестоким притеснителем мусульман.
– Что то слишком вы обрадовались его позору. Должно быть, это был не последний воин?
– Это был первый воин, – подтвердил коленопреклоненный бывший визирь. – Но он был опасен и жесток не только на поле брани. Однажды Узбег послал меня послом к грузинам. К царю меня не пустили, а принял меня царский визирь Шалва. Узбег просил грузинского царя прекратить набеги на Адарбадаган. Тот, о котором мы теперь говорим, не дал мне докончить мою смиренную речь, он схватил меня за бороду и зарычал, как свирепый зверь: «Знай, что, если бы сам Али попался мне в руки, я и ему выдрал
бы бороду, как тебе!»
Джелал эд Дин нахмурился. Рассказ бывшего визиря рассердил его.
– Ведут!
– Ведут! – закричали в толпе.
Султан все еще исподлобья, все еще с гримасой на лице взглянул в сторону криков. Морщины его вдруг разгладились, и что то похожее на улыбку пробежало по тонким губам. Безусый щупленький паренек вел на веревке великана. Приотстав от них, другой хорезмиец тащил за собой связанного Торели. Хорезмиец так вцепился в плечо поэта, будто это был не живой человек, а тяжелый кошель с деньгами, тот самый кошель, который можно за этого человека получить. Ахалцихели остановился перед лицом султана.
– Ну где твоя непобедимость, о которой ходит столько легенд и которой ты сам кичился? Где твоя сабля, которая высекает огонь, где твой меч, разрушающий скалы?
Улыбка снова промелькнула по лицу султана. Он был достаточно умен, чтобы не глумиться над побежденным героем. Он смотрел глубже. Он видел тщету человеческих усилий и человеческой славы. Величие? Пустой звук. Ведь и сам Джелал эд Дин не раз уже мог оказаться в таком же положении. Сколько раз он бывал на волосок от плена, унижения или даже смерти.
– Война похожа на игру в нарды, государь, – спокойно, с достоинством ответил Шалва. – То выиграл, то проиграл. Вчера еще на небосклоне сияла моя звезда. Сегодня она померкла в лучах твоей победы.
Султану понравились слова Ахалцихели, понравилось и то, что в роковую для себя минуту Шалва не потерял самообладания и спокойствия, что не написано у него на лице лихорадочного желания поправить то, что поправить уже невозможно.
Тот же самый твердый характер помогал и Джелал эд Дину. Когда он чудом выскользнул из рук врага у Инда, разве не могло показаться, что все потеряно, и разве так казалось один только раз? Но он снова перепоясывался мечом, снова обретал силу, и вот еще одна победа на его, аллахом предначертанном, жизненном пути.
Султан задумался. Это ведь только первый бой с грузинами. Конечно, он основательно их потрепал, и дерево глубоко надрублено. Однако до столицы Грузинского царства Тбилиси – длинный путь. Грузия могущественна и богата. Соберется новое войско, снова придется сходиться с ним в каком нибудь узком ущелье в горах. Война же, как правильно сказал этот грузин, похожа на игру в нарды: нынче выиграл, завтра проиграл. Нужны не только острота и крепость сабли, не только меч, осененный благословением аллаха, но и
хитрость дьявола. Вот если бы привлечь этого первейшего человека в Грузии на свою службу…
– Развяжите ему руки.
Сразу же несколько человек бросились исполнять приказ султана. Шалва размял онемевшие кисти рук.
– Ответь, князь, приходилось ли воевать с монголами?
– Дважды я участвовал в сече с ними. И был даже ранен в кровопролитном бою.
– Ну и что? Каковы монголы? Можно ли их победить?
– Победить можно любого врага, если бог дарует победу, государь.
– Правильно, князь, побеждаем не мы, но бог. В руках аллаха и победа и поражение. Отныне будешь эмиром хорезмийского султана. Земель и рабов у тебя будет больше, чем было в Грузии. А будешь верно служить, и впредь не оставим нашей милостью. Тогда ты сам убедишься, что велик аллах, велика и милость его для тех, кто сворачивает с неверного пути на путь истины.
Ахалцихели опустился на колени и поклонился султану.
– Отведите его в шатер, как достойного эмира, приставьте рабов и слуг в соответствии с его благородством.
Султан приблизился и сам поднял Шалву с колен.
Шалва ступил три шага по дороге к шатру и вдруг резко обернулся, как будто его толкнули в спину. Перед султаном стоял Торели. Шалва второй раз опустился на колени, во второй раз поклонился султану:
– Государь, будь милостив, подари жизнь и этому человеку. Он мой двоюродный брат, он никогда не вмешивался в государственные дела, никогда не делал плохого мусульманам, он всего лишь придворный поэт Торели.
У султана по лицу пробежала жестокая судорога. Шалва понял свою неудачу и покорно опустил голову, потом медленно поднялся и побрел к шатру, едва переставляя ноги.
Джелал эд Дин между тем поднял глаза на пленника. Перед ним стоял красавец с широкими плечами и узкой талией. Несмотря на ширину плеч, он казался изнеженным и слабым.
– Развяжите руки.
Пленник долго сжимал и разжимал пальцы, так они затекли и онемели от веревки. Султан загляделся на его руки. Такие пальцы и такие руки бывают только у людей, имеющих дело с книгой и пером. Руки воинов, ремесленников и крестьян черны от солнца и грубы от работы. Плохи дела у грузинской царицы, если она посылает в бой придворных поэтов.
– Снимите с него пояс и кинжал, – велел султан, усмехнувшись, – для него это лишняя ноша.
Когда с поэта снимали боевые доспехи, из за пазухи у него выпала небольшая книга. Сидевший позади султана худой седобородый человек привстал, чтобы разглядеть, что написано на обложке. Вышел вперед, поклонился султану и попросил разрешения поднять книгу. Он начал ее листать, и постепенно на лице его появлялось выражение удивления и даже восторга.
– Что там написано, Мохаммед?
– Это сборник арабских и персидских поэтов. Стихи отобраны с великим знанием и вкусом.
Мохаммед эн Несеви – начальник придворного дивана – передал султану книгу. Султан небрежно полистал ее, заглянул в конец, в середину и возвратил ее. Видно было, что пленник интересует его больше, чем арабские и персидские поэты, хотя бы отобранные с любовью и тщанием.
– Персидский язык знаешь?
– Знаю, государь.
– Арабский?
– Читаю и понимаю, что говорят.
– Но если ты знаешь по арабски, почему не читал Корана?
– Читал, и не один раз, государь.
– Странно, почему же ты, читавший Коран, не принял веры пророка Магомета? И как же ты, читавший Коран, поднял руку на правоверных?
Торели вздохнул и замолчал. Несеви, как был на коленях, приблизился к султану и что то начал шептать.
– Турецкий знаешь?
– Нет, турецкого не знаю совсем.
– На каком же языке ты пишешь стихи, на персидском или на арабском?
– Я грузин и пишу только по грузински.
– Как? Разве можно писать стихи на других языках?! Кто же их будет читать?
– Мои стихи читают грузины.
– О аллах! Сколько же вас, грузин, жалкая горсточка, капля в море. Стоит ли тратить силы и писать стихи для маленькой кучки людей. Море – это Восток. И если бы ты был умнее, ты писал бы стихи по персидски или по арабски, и тогда весь Восток читал бы и знал тебя.
– Пусть по персидски пишут персы, а по арабски – арабы. Я грузин и люблю свой родной язык.
– Ну ладно, хватит! Счастье твое, что Мохаммед Несеви, для которого нет ничего дороже стихов, но верную службу которого мы очень ценим, заступился за тебя. Мы оставляем тебя в живых.
Несеви поцеловал подол Джелалэддинова халата, еще раз поклонился до земли, потом отвел Торели в сторону и позвал слугу. Он приказал отвести поэта в свой шатер.
С рождением наследника престола у златокузнеца Мамуки появилось много хлопот. Вельможи, богатеи, рыцари осаждали его мастерскую. Каждый хотел обзавестись подарком, достойным царицы Русудан.
Мастер работал не разгибая спины, не выходя за порог своего дома. Что делалось в городе, он не знал.
А в городе продолжались торжества. Царица благополучно разрешилась от бремени и подарила народу наследника. Радость радостей наполнила сердца грузин. Перед дворцом все время толклись люди. Они приходили справиться о здоровье царицы. На улицах и площадях было шумно и весело. Мастерские и торговые ряды, базары и лавки – все было закрыто. В столице прекратилась на время всякая деловая жизнь, о ней, казалось, забыли. Только в духанах и церквах кипело все, как в котле. День и ночь звонили колокола, совершались
молебны во здравие царицы и ее сына. По всей Грузии шел великий пир.
Празднества кончились бы не скоро, если бы однажды под вечер в Тбилиси не влетел всадник, изнуренный, грязный, на запаленном коне, первый беглец с Гарнисского поля боя, доскакавший до столицы. Он подъехал ко дворцу, и больше его не видели, но по городу со зловещим приглушенным шипением как бы поползла огромная черная змея. Сами собой исчезли улыбки с лиц пирующих, прекратились песни, замолчали колокола. Город, кипевший тысячами разнообразных звуков, затихал, будто застывала, останавливалась постепенно кровь
в жилах, как у человека, который умирает.
Все больше и больше черных всадников подъезжало ко дворцу. Из дворца во все стороны скакали гонцы, и вскоре весть о гарнисской беде наполнила всю страну.
Ни амирспасалар Мхаргрдзели, ни кто либо другой из военачальников еще не доскакали до Тбилиси. Царица и ее приближенные не знали еще полностью, что за несчастье обрушилось на страну. Никто не знал, сколько погибло людей, в каком состоянии уцелевшее войско (и уцелело ли оно), кто из военачальников убит или в плену, кто остался в живых и на свободе.
Царице, только что разрешившейся от бремени, нездоровилось. Трогать ее с места и увозить куда бы то ни было запрещали врачи. Нужно было спешно собирать новое войско, укреплять столицу и обороняться до подхода главных сил, то есть тех войск, которые, предполагалось, уцелели после Гарниси.
-----
