ДАР СЛОВА 403 (482)

Проективный лексикон русского языка. 22 февраля 2021

21 февраля ежегодно отмечается Международный день родного языка.

Отсюда и тема этого выпуска.

                                Медитация о русском слове

               "Язык есть как бы внешнее проявление духа народов; язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудное представить себе что-либо более тождественное". 
   Вильгельм фон Гумбольдт.

               "Все должно творить в этой России и в этом русском языке". 
 А. С. Пушкин.

               "Языку нашему  надобно воли дать более - (разумеется, сообразно с духом его). И мне ваша свобода более по сердцу, чем чопорная наша правильность". 
 А. С. Пушкин. (Из письма М. П. Погодину).

                                           Разметливость русских корней

Mедитация над родным словом - еще не оцененный способ концентрации на коренных смыслах бытия. Иноязычные мантры, типа ОМ (АУМ), при настойчивом повторении позволяют уводить ум в пустоту безначальности-бесконечности,  готовят его к отрешенному вечному покою. Но и значимое слово содержит в себе выход в смысловую бесконечность, особенно на том своем  пределе, где оно начинает делиться,  ветвиться и перерастать в другие слова, обнаруживая на каждом корневом изгибе новый поворот смысла. "Про-из-вед-ен-и-е". "О-про-мет-чив-ый". "Со-верш-ен-ств-о". Позволить уму своему течь вслед за словом, переходя из слога в слог, из морфемы в морфему как через опыт постижения связи и многообразия идей,  - это, по-своему,  умное делание, Словославие,  Логофания, прохождение пути к Логосу, к тому корню, из которого ветвятся все слова. Это близко и даосскому пониманию подвижности смысла, который никогда нельзя полностью зачерпнуть-исчерпать. Растекаться мыслью по древу слова, как завещал былинный Баян, - это задача не только для песнетворца, но и для словотворца.

Русское слово сполна наделено даром ветвиться, колоситься, пускать новые отростки, сплетаться с другими словами. Можно только удивляться тому, что редко  раскрывался в речи этот дар, пожалуй, больше всего у Вл. Даля, Н. Лескова, А. Белого, В. Хлебникова,  В. Маяковского, А. Солженицына...

Как ни грустно признаться, мне потребовалось надолго покинуть среду русского языка, чтобы почувствовать таящиеся в нем возможности.  Возможно, наплыв английского языка позволил услышать эти области молчания в русском. Но сам английский настолько инoй, что русский соревноваться с ним не способен, как не должен и пренебрегать заимствованиями из него. Кто больше способен заимствовать, тот в конечном счете и становится богаче - здесь я расхожусь с Солженицыным и другими хранителями родниковой чистоты языка. Чем больше в него намешается, даже и намусорится, чем больше он переварит в себе и станет здоровее. В языке нет грязи, есть только бедность и теснота.

Русский не может соревноваться с английском в изобилии корней, в лексической рассыпчатости, мобильности значений, морфологической краткости и семантической емкости, в узорчатой игре синонимов и антонимов, метафорической переметчивости, готовности мгновенно переносить на новые явления коренные слова и ясно-терминологически закреплять их новый смысл. Но есть в русском языке то, что можно назвать даром терпения и прорастания, упругостью и упрямством корней, роющих почву далеко окрест и прорастающих порой на огромном расстоянии от места своего начального залегания.

Вот корень "мет" - от "метать": в какие же далекие смыслы-края угодили  его отпрыски, такие как "сметка", "сметана" и "опрометчивый"! Или корень "вет" - далеко разветвился в такие слова, как "ответ", "привет", "завет", "совет",  "беззаветный", "ответственность",  "советовать", "советский", "приветливый", "соответствие"...  А сам "вет", как отдельное слово или хотя бы ясный по значению корень,  исчез из языка, раздарив свой производящий смысл множеству производных. Так же и "ём - им - ять" (чередования одного корня) - далеко раскинулось в словах "объем, взять, выемка, взятка, приемник, преемник, неотъемлемый, подъем, заем, наем, емкий" - а само ушло из языка, не задержалось как самостоятельное слово.

 О разметчивости русского языка можно судить по количественному соотношению его слов и корней. Чем больше слов приходится на один корень, тем он раскидчивее, тем дальше разбегаются его побеги.  Наиболее полный "Словарь  морфем русского языка" охватывает "более 52000 слов, составленных приблизительно из 5000 морфов (из них более 4400 корней, 70 префиксов и около 500 суффиксов, среди которых немало "аномальных", встречающихся лишь в нескольких словах". [1] Это значит, что в среднем один русский корень ветвится в 12 словах. А есть среди корней и такие живучие и метучие, которые выкормили-вспоили  сотни слов, например "ста(й)" - 370, "да" - 280, "де(й)" - 250, "жи" - 200, "прав" - 190, "кат" - 180, "рез" - 180, "вод" ("водить", а не "вода") - 180...  [2]

 Вот это я и называю метливостью языка - способность выметывать корни в разные по смыслу слова, забывая их начальные значения.  Словарь Даля, где слова расположены не по алфавиту, а по гнездам-корням, показывает именно эту раскидчивость языка, который тем не менее связывает тугими корневыми волокнами свои дальние побеги.   Именно медлительность и некоторая неповоротливость русского слова может служить для мысли оплотом наблюдения за своим ростом, расслоением, развертыванием, умножением своих возможностей в изгибах и складках слова. "С-вид-ет-ель-ств-о",  "у-дост-о-вер-ять", "о-по-вещ-ени-е",    "пред-по-лаг-а-ть", "со-сред-о-точ-ени-е"...  Русский язык достоин любви мыслителей своей складчатостью, извивностью, о которой так много заботы в постмодерное время. В нем есть свойство корневища - ризомы - пускать мелкие отростки во всем стороны, стрелять стеблями и почками, мягко стелиться, курчавиться, не тянуться в одну высоту, как древесный ствол,  а расползаться во все стороны сразу, как стелются племена по равнине. Стебельности в нем больше, чем ствольности, травности больше, чем древесности, он более ветвист, чем кряжист. Он упрям в корнях и гибок в ветвях, но ствольная часть его, где все значения должны быть прибраны вместе, насажены на логический стержень, на единое прямое значение слова, - эта средняя его часть не особенно  высока и крепка. Русское слово перебирается от значения к значению скорее ползком и подкопом, чем прямым восхождением по ступеням смысла. 

                               Словность русского языка

Такая морфологическая гибкость и пластичность, способность ветвления. — это по преимуществу свойство синтетических языков, которые вмещают в лексическую единицу, слово,  множество морфологических единиц (морфем)  и грамматических значений и функций. Это меньше свойственно аналитическим языкам, как английскому, где слово тяготеет к морфологической простоте, краткости чистого корня, отдавая грамматические функции служебным словам,  и взамен обретает многозначность, метафорическую емкость и одновременно терминологическую четкость.  Английское слово хорошо в качестве наклейки к предмету, оно передвигается быстро со значения на значение,  не тянет за собой долгого морфемного последа и грамматических окончаний, которые удлиняют его и делают неповоротливым.

Русское слово вмещает и концентрирует в себе основные функции языка: не только назывательную, но и сообщительную; не только информативную, но и коммуникативную; не только лексическую, но и грамматическую. Русское слово морфологически перегружено, ему трудно плавается в информационном море. Но то, что делает его неповоротливым для быстрой смены значений, делает его глубоким предметом для медитации, поскольку оно в своем теле заключает весь ход рождения и изменения смысла, показывает его как процесс, а не как результат. В современном прагматическом обществе выше ценятся результаты, потому оно и переходит на английский язык. Но есть и другие ценности для ума: не только информация, но и медитация. Не схватывание новых фактов и предметов, а углубление в процесс зарождения и становления мысли, ее отелеснивания в слове, ступенчатой раскладки по морфемам. Русское слово не столь информативно, сколь медитативно, и что оно теряет в одном, оно выигрывает в другом.

 Русский язык можно назвать "словным", поскольку слово приобретает в нем непропорционально большой вес. Порядок слов свободный, синтаксис не обременителен (в отличие от английского), зато слово очень нагружено и перегружено. Вчитайтесь в такие слова, как "пре-им-ущ-еств-енн-о", "о-знам-ен-ова-ни-е", "со-верш-ен-ств-ова-ть", "про-из-нош-ени-е", "про-из-вед-ени-е" и пр. Трудно шагать с ними в 21-ый информационный век, они  отяжеляют и замедляют шаг. Но если останутся островки медитации в информативном веке, и тем более если за 21-ым придет когда-нибудь медитативный век, тогда заново раскроется и русское слово, понадобится именно в своей неспешности, многосоставности, упорном проползании через отроги мысли, постепенном накоплении смысла - от приставки к корню, от корня к суффиксам...

И в советскую эпоху русский язык оставался "словным", даже становился более словным, чем раньше, поскольку слово нагружалось идеологическими (или магическими) функциями, которые не зависели от контекста высказывания, а сами задавали этот контекст. Такие слова, как партия, народ, единство, труд, будущее, союз,  Ленин, коммунизм, советский, колхоз, интернациональный и пр., автоматически задавали положительный контекст своего употребления: у Ленина не могло быть приспешников, а только сподвижники, и они устраивали не сборища, а съезды и слеты. Слово выступало как готовая коммуникативная единица, которая содержала в себе прагматическую установку, оценку, а не только информацию о предмете или понятии. Слово работало за целое предложение, за текст, за совокупность текстов, поскольку все тексты советского производства были только расшифровками и тавтологиями того, что уже содержалось в идеологически отвердевшем значении  слов, таких как "Ленин, партия, народ, материя, диалектика", развертывалось из их самодостаточного предметно-оценочного смысла. "Интернационализм" или "космополитизм" были словами-суждениями.  Идеослово - предложение в миниатюре.  Идеоязык - это выпавшая в осадок словность русского языка, поскольку слово уже не только обозначает нечто, но и выражает его оценку, старается передать и навязать ее собеседнику. [4]

В советском языке господствовали слова с темными корнями, заимствованные из других языков, как "партия", "класс", "социализм",  "коммунизм", "интернационализм", "патриотизм", "идеология", либо имена собственные, лишенные этимологической прозрачности и часто псевдонимные или иностранные ("Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин"), либо условные сокращения, аббревиатуры, типа "колхоз", "наркомат", "ЧК", "СССР", "генсек". Этим они превращались в шифры, действующие с магической силой именно потому, что смысл их недоступен и даже вопроса о нем не возникает - слова, которые проскальзывают мимо сознания, как шаманские бормотания. Напротив, для медитации главный интерес представляют именно коренные слова, морфологически многосложные и вместе с тем прозрачные, открывающие смысл своего сложения из определенных значимых частей: "первозданный", "успокоение", "превосходство", "освидетельствовать",  "предположительный", "предвосхищать", и др.  Слова уже не используются как ярлыки, но представляют особый интерес для мышления, как глубинные смыслы, которые передаются нам через сотни лет самим языком и всеми теми, кто на нем когда-либо говорил.

                            Сколько слов в русском языке?

Русский язык далеко разметал свои корни - как и земля далеко разметалась в России. Но пространство между корнями, как и между селеньями, слабо заселено, сквозит пустотой.  "...Бедно, разбросанно и неприютно в тебе..." (Гоголь). Язык широко раскинулся - и не позаботился густо заселить охваченное смысловое пространство. Точнее, в 19 в. оно быстро наполнялось, словарь Даля лопается от обилия слов, правда, и тогда уже обращенных скорей в прошлое, чем в будущее, к старинным промыслам, ремеслам, вещам домотканного быта. И  все-таки на один корень -добро- или -люб- у Даля по 150-200 слов: густо разрослись, пышно, кажется, еще один век быстрого развития и уплотнится население этой равнины, и станет тесно и весело от разнообразия лиц, голосов, смыслов. Однако в 20 в. пошел язык на убыль, вдвое-втрое, если не больше, поредела его  крона, обломались ветви, и от многих корней остались черные пни, на которых еле держатся несколько веточек. 

Не только не происходит дальнейшего ветвления, а наоборот, ветви падают, происходит облысение словолеса. У Даля в корневом гнезде "-люб-" приводятся около 150 слов, от "любиться" до "любощедрый", от "любушка" до "любодейство" (сюда еще не входят приставочные образования). В четырехтомном Академическом словаре 1982 г. - 41 слово. Даже если учесть, что Академический словарь более нормативен по отбору слов, не может не настораживать, что  корень "люб" за сто лет вообще не дал прироста: ни одного нового ветвления на этом словесном древе, быстро теряющем свою пышную крону. Или вот корень "леп", от которого дошли до нас слова: лепить, лепиться, лепка, лепнина, лепной, лепка, лепешка. Других бесприставочных слов, начинающихся с этого корня, в современных словарях нет.  А у Даля их 26.

Если английский язык в течение 20 в.  в несколько раз увеличил свой лексический запас (до 600-700 тыс. лексических единиц), то русский язык скорее потерпел убытки и в настоящее время насчитывает, по самым щедрым оценкам, не более 130-140 тыс. лексических единиц. При этом следует признать, что среди них  огромное число "дутых" единиц - суффиксальных образований скорее словоизменительного, чем словообразовательного порядка. Представление о лексическом богатстве русского языка во многом основано на уменьшительных суффиксах, которые утраивают, а часто даже и упятеряют количество существительных, официально числимых в словарях.

К примеру, слово "волос" считается пять раз: "волос", "волосик", "волосинка", "волосок", "волосочек".  "Сирота" считается пять раз: "сирота", "сиротка", "сиротина",  "сиротинка", "сиротинушка". А ведь есть еще увеличительные формы, которые тоже считаются как отдельные слова.  "Пень", "пенек", "пенечек",  "пнище".  "Сапог",  "сапожок", "сапожище". "Сапожник", "сапожничек", "сапожнище".  Одних только слов женского рода с суффиксом "очк" - 560:   "горжеточка, какардочка, куропаточка, присвисточка, флейточка..." [5]  271 слов женского рода с суффиксом "ушк":  "перинушка, племяннушка,  былинушка..."  Еще  316 слов  - существительные мужского рода на "ечек", "ичек" и "очек":  "опоечек, пеклеванничек,  подкрапивничек, подпечек, подпушек,  приступочек,  утиральничек, чирушек,  чирышек..."  Причем "писаречек", "туесочек" и "пятиалтынничек" считаются как самостоятельные слова, наряду с  "писарь" и "писарек",  "туес" и "туесок", "пятиалтынный" и "пятиалтынник".

Будем исходить из того, что существительные составляют 44,2% всех лексических единиц в русском языке. [6] Следовательно, примерно 54 тыс. существительных, представленных в семнадцатитомном Большом Академическом словаре (объемом 120480 слов) [7], нужно сократить по крайней мере втрое (если не вчетверо),  чтобы представить реальный лексический запас  этой важнейшей части речи. Остается всего примерно 18-20 тыс. существительных, если не включать в подсчет их суффиксальных уменьшительно-увеличительных вариаций, по сути не меняющих лексического значения слова.

В словарном учете глаголов действовала своя система приписок: один и тот же глагол проходил, как правило, четырежды, в совершенном и несовершенном виде и в возвратной и невозвратной форме. Например,  даются отдельными словарными статьями и считаются как отдельные слова: "напечатлеть", "напечатлеться", "напечатлевать" и "напечатлеваться". Значит, из примерно 33 тыс. глаголов, представленных в Большом Академическом словаре (глаголы образуют чуть более четверти лексического запаса русского языка, 27, 4 %), только одна четверть, примерно 8 тыс., представляют собой, действительно, отдельные слова, а остальные - это их видовые и возвратные формы.  Получается, что около 72% лексики русского языка (все глаголы и существительные) - это всего лишь порядка 25-30 тыс. слов, и значит, весь лексический запас, если считать его по словам, а не словоформам (по головам скота, а не по рогам и копытам), - около 50 тысяч слов.

Приходится заключить, что наряду с экономическими,  демографическими, статистическими и  прочими приписками, в России 20 в. сложилась и система лексикографических приписок. Пользуясь размытостью границы между словообразованием и словоизменением в русском языке, а точнее, целенаправленно размывая эту границу, "официальная" лексикография с самыми добрыми и патриотическими намерениями  систематически завышала  словарный фонд языка  путем  включения словоформ в число самостоятельных лексических единиц.  Отбросив эти  приписки, из 120 тысяч слов, числимых в Большом Академическом словаре, получаем всего около 50 тысяч.   Для языка многомиллионного народа, занимающего седьмую часть земной суши, живущего большой исторической жизнью и воздействующего на судьбы человечества, это удручающе мало.

 Заметим, что В. Даль, при всей своей неуемной собирательской жадности к русскому слову, не включал в свой Словарь уменьшительных и увеличительных форм как самостоятельных лексических единиц, иначе пришлось бы считать, что в его Словаре не 200 тыс., а более 600 тыс. слов. "Увеличительные и уменьшительные, которыми бесконечно обилен язык наш до того, что они есть не только у прилагательных и наречий, но даже у глаголов (не надо плаканьки; спатоньки, питочки хочешь?), также причастия страд., не ставлю я отдельно без особых причин..." [8]

С языком происходит примерно то же, что с населением.  Население России чуть ли не втрое меньше того, каким должно было быть по демографическим подсчетам начала 20 в. И дело не только в убыли населения, но и в недороде. 60 или 70 миллионов погибли в результате исторических экспериментов и катастроф, но вдвое больше из тех, что могли, демографически должны были родиться - не родились, не приняла их социальная среда из тех живых недр, откуда они рвались к рождению. Вот так и в русском языке:  мало того, что убыль, но еще и недород.

Мертвые слова вряд ли можно полностью воскресить, хотя солженицынская попытка в "Русском словаре языкового расширения" заслуживает большого  уважения. "Лучший способ обогащения языка — это восстановление преж­де накопленных, а потом утерянных богатств", — пишет Солженицын в предисловии. Конечно, полезно вспомнить такие слова, как "ошурки" — вытопки сала, вышкварки; или "натюрить" — накрошить, навалить, накласть в жидкость, от тюри, окрошки. Но мне представляется, что гораздо важнее воскрешать не материю уже скончавшихся слов, а саму энергию словообразования, если она еще сохранилась в языке, на что вся надежда.  Нужно народить новые слова, не на пустом месте, а произрастить их из живых корней в соответствии со смысловой потребностью и целеполаганием.

                                    Словообразование от кратких корней.

Ныне русский язык как никогда нуждается в краткости и скорости для выражения мыслей. Ему  тяжело от таких неподъемных, неповоротливых, хотя и красивых по сложению, по смысловой  цепкости и плавности морфемного прорастания слов, как  "неповоротливый", "опрометчивый", "затруднительный", "верховенствовать", "предосторожность", "освидетельствование",  "самостоятельность",  "достопримечательность", "усовершенствовать". Пока произнесешь слово  "осторожно!", может произойти уже нечто непоправимое.   В 21-ом веке мысль обгоняет русский язык, и либо он сумеет сбросить лишний вес, укоротить и ускорить способы выражения, либо отстанет и останется в медлительных ритмах 18-19 веков.

Конечно, первый искус - перенять краткие слова у языков более проворных и оборотистых.  Русский гонится за английским, пытается перенести в себя массу коротких, голо-мускулистых, корневых слов, "роение односложных эпитетов", которое В. Набоков ценил в своем языке-восприемнике. "...Тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов, все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям, - становится по-русски топорным многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма" (Постскриптум к русскому изданию "Лолиты"). Конечно, "юзер"  звучит энергичнее, чем  "пользователь",  "босс" энергичнее, чем "руководитель", "мэн" энергичнее, чем "мужчина".   Но чужие корни глухо стучат друг о друга. "Спикер, пейджер, импичмент..."

Между тем в русском есть свой запас кратких, односложных корней, которые спрятаны в бесконечных извивах и разветвлениях их производных. Извлечь эти корни из громоздких словообразований и превратить их в самостоятельные слова, придать морфемам, значимым частям слова, статус самостоятельных лексических единиц, - таков один из путей облегчения и ускорения языка, который нуждается в информативной беглости, вступая в союз и состязание с умными машинами 21-го века.

Вот некоторые корнеслова, морфолексемы  - корни, уже выступающие в русском языке как самостоятельные слова, морфемы как лексемы: ход, лёт, пуск, гон, вид, дом, род, рост, лад, быт, раз, лом, дух, рой, дар, бег, мир, миг, воз, год, ток, круг, пир, зов, вой, бор, мёт, вет, вед, куп, пуст, нуд, ём, люб, мог, леп, чит,  рат,  руб, треб, кром, крой, им, мысл, яр, лих, бед, древ, дых, рез, каз, дум, ест, креп, нов, став, сид, ул, молк, уч, вяз, вер, лет, стой, клон, кос, рав, стел, бир, мер, гос, пад, пром, ступ, крат, длин, выс...

Одна из целей нашего проекта "Дар слова" - оживить такие корни, ушедшие в подпочву лексической системы языка - вызвать их наружу, ословить и ословарить их, придать им значение самостоятельных лексических единиц. Как известно аналитизация языка, употребление отдельных морфем как самостоятельных слов,  всегда приводит к росту полисемии. В английском многие слова имеют десятки, если не сотни значений, и чем слово короче, тем многозначнее (ср. set, put, cut, run, sit, go, come, let). Так что можно ожидать и от русских морфолексем, корнеслов - такой же полисемийной вспышки, быстрого роста многозначности. Некоторые корни уже давно употребляются как отдельные слова - но ограниченно, порой в привязке только к конкретному предметному значению, тогда как их применимость можно расширить множеством понятийных и метафорических переносов.

Рассмотрим один из самых разметчивых русских корней - "мет". Хотя этот корень великодушно раздал себя столь многим словам, произвел бурную поросль, сам он остается почти неза-мет-ен. Слово "мёт"   практически не употребляется в языке, не определяется ни в одном из словарей.  Кажется, само значение корня напророчило ему эту судьбу: ведь метать - значит раздать себя, изойти в другое. Не пора ли восстановить этот стертый от обильного употребления корень в его полносмыслии? Корень "мет" выметал из себя множество побегов и ответвлений, разметался широко в языке, и наша задача -  воздать ему дань, выделить в качестве значащего и значимого корнеслова.

Если соотнести все эти однокоренные слова: предмет, заметить, замечание, примечание, сметка, примета, разметка, метать, метаться, меч, сметана, отметка, меченый, меткий, метка, отметина, наметка, намечать, - то мир предстанет как "метовИще"  - совокупность метаний, трассирующих тел, метаемых руками, умом, взглядом, сердцем... От "сметы" до "сметаны", от финансов до гастрономии, от умозрения до быта - все основано на "мёте". Это "мётность" и составляет важнейшее свойство мира, как в бытийном плане предметности, так и в познавательном плане заметности. Мир пред-метен и за-метен. Этой "метностью" и образуется, "сметается" связь бытия и знания - через жест метания, которое в модусе бытия полагает перед собой предмет а в модусе "знания" -заходит за него, осваивает, охватывает, замыкает в себе,  заметывает, замечает.

                                               МЁТ как понятие

 О философской важности понятия "мёт" свидетельствует тот факт, что термины "объект" (objectum)  и "субъект" (subjectus)  включают  латинский корень ject со значением "мет" (от jacio, jacere - мечу, метать; бросаю, бросать). Слово "предмет" в русском возникло только в 18 в. как калька латинского "objectum". От этого же корня и в русском, и в других европейских языках образованы и слова "проект" (англ. project) , "траектория" (trajectory), "инъекция" (injection),  "междометие" (interjection).  Мысль есть совокупность замет и наметок, т.е. дескриптивных и проективных меток мироздания.  Мысль есть метание, и потому сметливость и предмет, метание и метаемое,  всегда нераздельны.

Слово "мёт" обозначает физический акт выбрасывания, эманации, порождения, саморазделения, извлечения и исхождения из себя и  щедрого, изобильного полагания вне себя.  Метать - это не просто бросать, но это разбрасывать силой в разные стороны, а также порождать, производить потомство. Земля мечет траву, облако мечет дождь, глаза мечут искры, книга мечет слова и мысли, рыба мечет игру, игрок мечет карты, боги мечут судьбы...  Пользуясь устоявшимся философскими терминами, мёт можно было бы определить как эманацию, выход некоей сущности за свой собственный предел в акте саморазделения и самораздавания, самоисхождения и самопреодоления.  Эманация - это исхождение низших областей бытия из высших, самопроявление Субъекта (Метателя) во множестве объектов (предметов), которые он извлекает из себя и разметывает, размещает вовне. Бог мечет громы, молнии, стихии, силы мироздания - и метит знаками и призванием человека, как своего избранника или противника. Одно из имен Бога -  Метатель, Метчик  (громометатель, мыслеметатель, судьбометатель).

Но термин "эманация" не способен охватить так ясно и живо всего разнообразия того мёта, который случается постоянно в природе, в действиях и взаимоотношениях людей, во всех этих метаниях, заметах, сметах,  предметах, наметках.... Термин "эманация" гораздо беднее и абстрактнее смыслом, чем "мёт", который влился в мириады русских слов, как живая и действенная сила эманации, понятная и внятная всякому рядовому носителю языка, а не только профессионалам-философам. Можно ничего не знать об эманации, никогда не слышать этого слова - и тем не менее хорошо понимать этот процесс, непрерывно происходящий в повседневной действительности, когда рыба мечет икру,  воин  мечет копье,  портниха мечет петли,  повариха мечет пироги на стол,  стрелок метится в цель,  писатель пишет заметки,  учитель ставит отметки,  ученик проявляет сметку,  директор составляет смету,  влюбленные намечают встречу...    Даже словечко "помёт" хорошо изображает этот процесс эманации на физиологическом уровне, как в значении "выделений",   испражнений, так и в значении единовременного приплода некоторых животных ("щенки весеннего помёта").

                                                      Новые слова с корнем -мёт–

Теперь перейдем к собственно языковому значению слова "мёт" (примеры возможного употребления далее выделены курсивом).

мЁт (парадигма словоизменения и произношения как лёт) - деятельность метания, метки, стремительное, "раскидистое" движение вперед и  в разные стороны, как при метании;  последовательность бросков по разным направлениям. Мёт может означать творческую самореализацию, карьеру, любовные усилия, всякое действие, сопряженное с метанием - мыслей, слов, дел, копья, листвы, искр, икры, семени... Значение слова "мёт" не сводится к одному из производных, где этот корень употребляется, но обнимает собой общий корневой смысл таких глаголов, как метать, метаться, метить, метиться.

 В словарях советской эпохи, даже в Большом Академическом (17 тт.), слово "мёт" отсутствует. У Вл. Даля дается слово "меть", но только в узком, диалектном смысле: "курцгалоп, конская побежка, короткая скачь". "Метанье, метнутие, мётка и мёт" приводятся без объяснений и примеров, с общим указанием "действие по значению глагола". Эта непределенность дает нам основание дальше работать над значением слова "мёт".

Его мёт был стремителен и неудержим: в столице он завел себе несколько любовниц, играл в карты в лучших клубах, а его статьи и фельетоны появлялись в самых читаемых журналах. "Пошел на нерест, - говорили о нем недоброжелатели. - Вон сколько икры наметал, да все  мелкой, паюсной!"

В революции было два типа людей: метатели и мечтатели. В конце концов первые истребили вторых,  но какой же мёт  без мечты? Только и сумели дометнуть до "реального социализма", царства посредственности.

Судьба, как вихрь, людей метет... Этот вихрь донес его до маленького городка на юге России, после чего всякий мёт в его жизни прекратился. Вот так, метил в столицу, а попал в дыру. Для дальнего мёта в Москву сил у него уже не осталось.

Наш  приятель сейчас вступил в пору мёта, когда и духовные его способности, и физические потребности  переливаются через край. Отсюда и  яркие искры, и мутные брызги, которые он разбрасывает вокруг. Мёт - опасная пора, из которой человек может выйти вконец разбитым и опустошенным.

"Все что в печи, на стол мечи," - засмеялся Бобров, обнимая раскрасневшуюся хозяйку. - "Да тут мёта большого не будет, - мягко выворачивалась она. - Нежданно нагрянул, я и не приготовилась".

"Мёт" может иметь значение любовной игры, половых отношений.

"Хватит икру метать, - отчитывал его отец за очередную ночь, проведенную у Нинки. - Ты своим мётом невзначай подкидышей наплодишь".

"Ну что, карты будем метать или сметаем чего получше? - предложил Крутояров. - Для  большого мёту  времени хватит, впереди целая ночь".

"Мёт" может значить и политическое преследование, чистку, повальные аресты и обыски, когда "метут" и  "заметают" всех без разбору.

В учреждении у нас не просто чистка, а повальный мёт. Заметают всех, кто хоть раз имел дело  с Синицыным.

на метУ (наречие, ср. "на лету", "на ходу", "на бегу") - во время, в миг метания, бросания.

Не останавливай на мету руку сеющего и жнущего.

Только он замахнулся, да вдруг  на мету увидел  такое, что рука упала, как надломленная, так и не бросив гранаты.

На лету да на мету он ухитрялся многое сделать; правда, потом все оказывалось шитым на живую нитку, расползалось по швам.

метлИвый - склонный к метанию, тот, кто много мечется, успевает быть и там и здесь, делает все споро, но неосновательно, быстро меняет позиции, убеждения.

Метливый политик - тот, кто часто меняет свои позиции, переходит из партии в партию.

"Быстрый да метливый, - говорили о нем старики. - Осанки бы ему, осадки".

Пушкин сметлив, да метлив, неизвестно, будет ли от него прок государю.

размЁт - существительное от глагола "разметать" (ср. разброс, разрыв).

Ты прости, после этого несчастья у меня мысли в полном размете, никак не соберу.

вразмЁт, вразмЁтку (наречие,  ср. вразлет, вразброс,  вразброску) - признак  действия в значении: "разметываясь, разбрасывая(сь) по сторонам".

"Он был молодой, холостой, бравый,  сильный,  плечистый,  с  огромнейшими черными усами "вразмет" и с бойкими,  но  неприятными  манерами дурного тона..." (Н. С. Лесков, "Юдоль")

Все дела у него к тому времени пошли вразмет, ничего не удавалось склеить, спаять.

В качестве второй основы этот корень употребляется в основном в военной лексике, обозначающей разные виды оружия: пулемёт, миномёт, огнемёт, камнемёт, бомбомёт, газомёт, гранатомёт, пескомёт...   Мечут то, что убивает и разрушает. Но в этом же корне заложена и энергия "мирного", созидательного смысла, которая еще не нашла выхода в лексическую систему языка, кроме  редких слов  "икромёт" (метание икры, нерест), "водомёт" (фонтан) и метафорического "искромётный" (ум, талант). Уже из этих  слов очевидно, что "мёт" может указывать на  обилие раздачи, щедрость метания не только грозных смертоносных снарядов, но и жизнетворных сил духа и стихий природы: искр, брызг, семян. Как рыба мечет икру, а огонь - искры, так  "словомётными" и "мыслемётными"  могут быть и творческие  проявления человека.

 Вот несколько словосочетаний с новообразованиями от этого корня: Любомётный взгляд. Травомётная почва, участок, луг. Цветомётная земля, грядка. Снегомётная и градомётная туча.

Он растерялся в этой цветомётной толпе, забрасывающей розами и гвоздиками своего любимца.

Прошуршала своим длинным, до  пят, пылемётным бархатом пожилая певица.

числомёт - программа, выбрасывающая ряды чисел по определенным правилам (алгоритмам), включая случайные числа (рандомизатор, "случайностник").

Нам не нужен сумасшедший числомёт - ведь во всяком безумии есть своя  логика.

Нам нужен равнодушный числомёт, который  выбрасывал бы ряды совершенно случайных чисел.  Человеческий ум  не  может дойти до такой степени равнодушия и случайности.

Не лучше ли родное "числомёт", чем длинное "генератор случайных чисел" или невнятное по корню "рандомизатор"?

Примечания

1. А. И. Кузнецова, Т. Ф. Ефремова. Словарь  морфем русского языка, М., "Русский язык",  1986, с.16.

2. Tам же, с.1122.

3. Слово как произведение. О жанре однословия, в кн.  М. Эпштейн. Знак пробела: О будущем гуманитарных наук. М., изд. НЛО, 2004, сс. 309-319.

4. Подробнее об идеологемах как словах-предложениях и структуре идеоязыка см. М. Эпштейн. Идеология и язык. Построение модели и осмысление дискурса.  "Вопросы языкознания", 1991, #6 (ноябрь-декабрь), с. 19-33.

5. Эти и нижеследующие данные приводятся по изд. Обратный словарь русского языка. М. Советская энциклопедия, 1974, в котором отражен состав основных словарей советского времени, включая Большой Академический.

6. Частотный словарь русского языка под ред. Л. Н. Засориной. М., Русский язык, 1977, с. 933, табл. 7.

7. Словарь современного русского литературного языка, в 17 тт., М., 1948-1965.

8. Вл. Даль. О русском словаре. Толковый словарь живого великорусского языка, М., Олма-Пресс, 2002, т.1,  с. 31.

-----------------------------------------------------------------------------------

Книги последнего года — электронные версии, доступные для загрузки:

Философский проективный словарь. Новые термины и понятия, под редакцией Г. Л. Тульчинского и М. Н. Эпштейна. Второй выпуск. СПб.: Алетейя, 2020, 544 с.

Постмодернизм в России. СПб:Азбука, 2019.

Будущее гуманитарных наук. 12 лекций. М.: РИПОЛ-классик, 2019.

Детские вопросы: диалоги. М.:Arsis, 2020.

Отцовство. Опыт, чувство, тайна. М.: Никея, 2020.

Homo Scriptor (Человек пишущий). Сборник статей и материалов в честь 70-летия М. Эпштейна. Под редакцией М. Липовецкого. М., НЛО, 2020, 688 сс.

---------------------------------------------------------------------------------

Группы Слово года и Неологизм года на Фейсбуке.

Книги на Озоне

Книги для загрузки на Литрес

Блог в Фейсбуке.

Блог в "Снобе".

Статьи в Журнальном Зале.

Подписка на "Дар слова" и последние выпуски: http://subscribe.ru/catalog/linguistics.lexicon