Дар слова. Еженедельный лексикон Михаила Эпштейна.

                                               Михаил Эпштейн
 

4. Любовные клички. Филонимы и криптонимы.

До сих пор говорилось только об "официальных" именах собственных,  включенных в церковные и гражданские именники. Но есть и множество имен полуофициальных и вовсе неофициальных - ласковых, любовных слов-обращений,  прозвищ и кличек, которые либо   распространены в речи, либо придумываются говорящим в меру той ласки, которую он способен в них вложить. Эти слова, созданные для обозначения любимых, называются филОнимами. ФилОним (греч. philia, любовь +  onyma, имя; ср. синоним, антоним, аноним, псевдоним) - ласковое имя, употребляемое при обращении к любимому.

Ниже мы приведем около 100 филонимов; на самом деле их гораздо больше, они то и дело заново создаются в речи.

Ангел мой, ангелочек,  белочка, бриллиант, волшебница, голубка, голубок, голубушка,   девочка, детка, дорогая,  дорогуша, дуся, душенька, душечка, душа моя, желанная, жизнь моя,  зайчик, зайка, зверек, зверечек, зверок, золото,  золотко, золотце, зорька, звездочка,  капелька, киса, киска, кисулька, кисуля, котя, котька, кошечка,  козочка,  колдунья, краля, кралечка, красавица, красотка,  кровиночка моя, крошка, крошечка, лапка, лапочка, лапушка, ласточка, лучик, любимая, любонька, любочка, любушка, лютик,  лягушечка,  малыш, малышка, милашка, милая, миленок,  милочка, мурзик, мурка, мышка, мышь, мышонок, ненаглядная, птичка, пупсик, пуся, радость моя, родная, роднулечка, роднусенька, родненькая, ромашка, рыбка, рыбонька, свет мой, светик, свет души моей, сладкий, солнышко, счастье мое, умничка, умница, фея,  чаровательница,  цветик, цветочек, цыпленочек, цыпонька, чертенок, чудо мое, шалунья,  ягодка.

Никакой список филонимов не может быть исчерпывающим, поскольку они постоянно выдумываются и забываются, входят в речь и выходят из речи. В принципе, любое слово может ситуативно превратиться в филоним. В письмах А. Чехова к О. Книппер как любовные обращения употребляются слова: "собачка, конопляночка,  таракашка, бабуля, балбесик мой, лошадка моя", и даже такое, казалось бы, малопригодное, как "крокодил". Тем не менее имеет смысл разграничить узуальные (устойчивые, повторяющиеся) и окказиональные (однократные, случайные) филонимы. Скажем, вряд ли стоит в словарь филонимов включать "крокодил", поскольку это  сугубо индивидуальное чеховское употребление. Впрочем, можно и включить - в разряде окказионализмов. Туда же могут войти и какая-нибудь "люлюнечка", и  "мусипусикусечка", и все, что в порыве нежности способен изречь язык.  Эти окказиональные обращения образуются стихийно, выдыхаются, как пар изо рта. Либо они приживаются  в любовном, семейном быту, либо забываются после минутного  употребления.  Но от каждого из этих прозвищ могут вырастать свои производные в разных частях речи.

Люлюнечка, ну сколько же можно люлЮнить? Ну одевайся скорей и пойдем, нас же ждут.

Чудо ты мое, что же ты так сегодня расчУдилось

Роднулечка, я виноват. Ну роднуленькая  моя, не сердись, пожалуйста!

Коша, смотри что я тебе принес. Хорошо, правда? Так хотелось тебя сегодня чем-нибудь окОшить

Пусенька, давай вечером никуда не пойдем, дома будем пУситься, поужинаем вдвоем, музыку послушаем...

Пушочек мой, спи пушево и спокойно пушевей во сне!

Ну что, зайка, идет тебе это платье? Ой, идет!  Ты у меня самая зАистая, другой такой заистой зайки на свете нет.
 

Имя придумывается не сразу, оно зреет в тишине, под звук всем известного имени, иногда много лет. Надо прислушиваться к возлюбленной, чтобы услышать ее настоящее имя, скрытое в ней, как ее собственный звук, который она издает неслышно для других, даже неслышно для себя, его дано   расслышать только любящему.  По своему  мифическому происхождению, давно забытому, названия вещей, особенно живых существ, - это присущие им самим, издаваемые ими звуки, которые кодифицируются как слова.  Дети интуитивно восходят к истокам слов, называют животных не по их словарным именам, а по их собственному звучанию: собака - "ав-ав", корова - "му-му", коза - "ме-ме". Так и влюбленный ищет того имени, которого нет в святцах и календарях.   Нужно ждать, избегая всяких помех и пошлых ласковых кличек,  пока это тайное имя не прозвучит из нее самой, как единственный звук, на который она будет отзываться. Может быть, ее имя Алла или Светлана, но внутреннее ее существо звучит иначе. Люша? Уся? Луня? Шуня? Суля? Перебираешь звуки, прислушиваешься - и вдруг оно ясно произносится, это тайное имя, которым можно поделиться только с нею.  Даже ей не сразу доверишь его - а вдруг она себя в нем не узнает, отстранится, замкнется? Но если имя принято, оно становится паролем для двоих и хранится в секрете.

Любовь - это всегда заговор двоих. Не против всех, а втайне от всех. В этом смысл любви как заговора: обретение тайны, которую ни с кем нельзя разделить. Залогом этой сокрытости, символической избранности двоих является им одним лишь известное имя. Разумеется, многие загадки тем и хороши, что скрывают себя, лежа на поверхности. Криптоним можно  легко и безбоязненно произносить среди посторонних, для которых все слова сливаются в дневной шум. Но произнести его в присутствии третьего или третьих, знающих нас иными,  - совершить предательство. Чтобы психологически сломать заключенного,  было бы достаточно выпытать у него  тайное имя. Тогда все остальные пароли посыпались бы из него сами собой, потому что была бы взломана его личность, тот замок, на которой она замкнута,  печать, которой она запечатана, - имя возлюбленной.   Неприкосновенность  этого имени может быть такова, что  даже под пыткой он мог бы выдать его только последним - после всех военных паролей, партийных кличек и явок.

Бывает, что любовь проходит, у нее сменяются объекты и субъекты, любят других, и любят другие. Но от исчезнувшей любви, как знак ее бессмертия, остается это тайное имя. Его уже больше некому присвоить.  Язык не повернется назвать этим именем кого-то другого. И именуемый не сможет попросить своего нового именующего назвать себя прежним именем. Оно существует только в отношения   двоих, как знак их "соимия", языкового соития, столь же  таинственного, как всякое соитие.   По сути, криптоним - это не имя возлюбленной, а имя самого отношения, имя любви, и оно не годится ни для чего иного. Подобно отработанным паролям, образующим  кодовый архив истории, криптонимы образуют  архив любви.

Неисповедимыми путями приходит это сокровенное имя. В нем могут участвовать имя, отчество, фамилия, множество случайностей и обстоятельств. Допустим, ее зовут Алла Леонидовна Ефимова. В тысячный раз мысленно повторяя это имя и пытаясь что-то в нем еще выпытать для своей любви,  узнать предсказание,  поворот судьбы, предреченность,  он вдруг прочитывает его по инициалам - АЛЕФ. Первая буква еврейского алфавита, а по-гречески - альфа. "Ты моя альфа," - пишет он ей в очередном письме. А потом, подсказкою речи и сердца, добавляет: "...и омега". Ну конечно, первая и последняя, другой не надо, другой просто не может быть. В этом последнем имени "омега" что-то вдруг задевает его, как созвучное этой женщине. Несколько раз он обращается к ней "Омега", потом ласково "Омежка", "Омежечка", "Омеженька". Какой-то родной, нежный звук уже раздается в этом имени, и он пробует  прямым нажатием вызвать его наружу.  "Онежка", "Онежечка". Вроде хорошо, куда уж нежнее, но нет, не она!  Какая-то белоснежка звучит в этом имени, или что-то озерное, Онежье, и это бы хорошо, но она-то совсем другая, не озерная, не белоснежная. И вдруг, по какому-то наитию это имя,  резко сокращаясь, ударяет его в сердце: "Ома!" "Омочка!" Вот как эта женщина звучит и отдается в нем! Вот ее настоящее имя! А потом он уже расслышит в нем и "амок", который испытал в первые дни знакомства с ней, и "обмирание" долгих ожиданий и кратких встреч,  и "обморочное" чувство первой близости, и то "самое-самое",  чем она стала для него впоследствии, и священный индийский слог "ОМ", объемлющий полноту мироздания.  Тайное имя, как растение, начинает прорастать через всю историю любви и обнаруживать в ней причудливые звуковые узоры, переклички, отголоски.

                                    5.  Имя желания. Райский язык

Особая таинственность присуща детским и отроческим именам любви. Не потому, что они искусно придумываются, а потому что в сознании ребенка или подростка еще нет  общего названия для того, к чему их влечет, что им грезится. Конечно, подростки уже знают взрослые слова, грубые или научные, но они совсем не подходят к их переживаниям. У отроческих желаний есть свои имена, производные от имен тех, к кому они обращены. С Аленой хочется алениться, с Ксаной - ксаниться, а с Зоей - зоиться...   Каждое желание называется именем его предмета. Мальчику 5-10 лет порой и в голову не  придет, что алениться, ксаниться и зоиться - это разные имена одного и того же. Абстракция "полового действия",  "муже-женского отношения" придет позже. Возможно, это самое глубокое забуждение и фальшь взрослого образа мыслей: представление, что на разные существа можно направить одно и то же действие, хотя бы оно и называлось таким высоким словом, как "любить". Конечно, если берется некая абстракция, "женщина вообще", то ее можно  любить, обожать, желать, совокупляться с ней. Но ведь в Ксане любишь не женщину вообще, а только ее, Ксану, а значит, и действие, ей предназначенное, должно называться ее именем.

Не оттого ли такая запинка и внутреннее недомогание, ощущение языкового насилия в этом неизбежном признании: "я тебя люблю"? "Люблю" - слово из словаря, застывшее в своем определении, захватанное миллионами губ  и миллиардами употреблений. [5] В пользовании им тоже возникает чувство штампа-абстракции, языкового промискуитета, от которого не спасает иронический ритуал закавычивания, предлагаемый Умбертом Эко для  постмодерного  этикета (""Я люблю тебя", как сказали бы Платон, Шекспир, Толстой, Сарра Бернар, Даниэла Стил и т.д."). Не точнее ли было бы произвести имя любви прямо от ее предмета?  "Ксана, я ксанюсь тобою и хочу ксанить тебя!"  И конечно же, ксаниться можно только с Ксаной, а Ксану можно только ксанить, все прочие  слова звучат чуждо и отвлеченно. Каждое желание ни на что не похоже, оно имеет лицо своего предмета, окрашивается его именем.

Иногда эти личные имена, переносясь на желания, чуть-чуть искажаются, приобретая некую меру отвлеченности, условности. С Ирой это может называться "ириситься", со сладкой добавкой знакомого вкуса. А с Раей - "раиться", куда привходит представление о рае. А с Никой вдруг оживает едва знакомое книжное слово - хочется "вникать" и "вникать".  Такие названия, чуть-чуть оторвавшись от  первичных имен, уже обладают силой обобщения - и одновременно сохраняют память о своем рождении, о чуде первого желания. Вырастая, мальчик может сохранить это  имя и для всех последующих желаний. Даже если его первую настоящую девушку зовут Таня или Настя, он все равно ирисится с нею, и самое романтическое, сладкое, мучительно-блаженное, что находит он в этом чувстве, называется у него не "любить", не "любиться", не "вступать в близость", а ириситься. Конечно, это не звучит на губах,  но это звучит в памяти тела, в подкорке, в гудящей раковине подсознания.  Такова власть имен, которые рождаются от первых желаний и навсегда сохраняют связь с их предметами.

Но и взрослый человек, под действием "сумасшедшей" любви, может "впадать в детство" и забывать все взрослые слова, которыми он научился называть "это". "Любить?" - да, это хорошо, но так общо и абстрактно, как если бы называть "мебелью" свою кровать или "человеком" своего близкого друга. И тогда криптоним становится корнем всех ветвящихся обозначений "этого" к "этой".  Омить, омиться - только этот глагол вызывает в любящем тот прилив сосредоченного желания, сосредоточенной нежности, которая вся направлена в эту золотистую, серебристую, светящуюся точку "Омы". Когда желание теряет свою нарицательность и приобретает собственное имя, оно и по существу меняется, делается более горячим, упругим, дерзким, неостановимым: выход его сужается - и оно пенится, хлещет, переливается через край, почти уже безумное  в своей избирательности.

Любовь соотносится с бесконечным классом объектов, от родины до мороженого, но даже если и ограничить ее подклассом любимых и желанных существ, у нее все еще чересчур разреженный  воздух. Многие люди больше, чем любимого, любят саму любовь, ее туманы, обмирания, головокружения, это состояние чистого наркоза, в котором  никакая реальная операция не производится, ничего не меняется ни в сердце, ни в руках или ногах: анастезия ради анастезии.   Очень часто "я люблю тебя" означает всего лишь "я люблю любить, а значит, я люблю любить тебя".

Но имя собственное, насколько это может имя, резко уплотняет воздух любви и "деклассирует" ее, сужает класс объектов до одного. И тогда все эти рефлексивные повторы любви, ее самоотражения: "любить любовь к самой любви...." вдруг переходят в совершенную иную структуру уплотнения  всех смыслов в  имени любимого. В языке это можно передать хлебниковской заумью,  морфологическим извивом и разлетом одного корня, как в "Заклятии смехом":  "О, засмейтесь усмеяльно! О рассмешищ надсмеяльных - смех усмейных смехачей!..." Так и собственное имя желания выпрыгивает из своего корня, точнее, пытается этим корнем, криптонимом, пронзить всю толщу языка, нанизать на себя все грамматические формы, чтобы прославить этот корень во всей сумме производных, вымахать из него крону величиной в мировое древо. Звучать это может по-детски, юродиво, потому что таков язык первичного блаженства, когда все слова всех языков кажутся производными от одного Сверхслова,  Первослова, которое само себя объясняет и не нуждается в переводе.  "Омичка, я омничаю, я омовеваю от тебя, я совсем уже заомовел и изомничался". Это трогательный лирический дискурс признания - о завороженности Омой, о счастливой тревоге и изнеможении влюбленного. А вот совсем другой дискурс, дерзкий в своей откровенности, хотя и в нем не звучит ничего, кроме того же корня "ом" во множестве морфологических обрамлений. Но сама грамматическая игра этого корня, упругий ритм  его повтора и усиления строят дискурс неотступного, ненасытного желания. "Омить Ому Омовну Омину, омовить омушку до омовни,  омовить в ней каждую омовку и омовинку, омочковать омочку, омочковать ее омно и в омове, омствовать в омовениии, омничать в омовье и на  измовье, омоветь и вымоветь в омовности, омовая до изомовения..."

При всей эротической насыщенности этого языка, он остается целомудренным, и желание в нем не перестает быть избирательным и любовным, потому что он - о единственной. Развратность  лингвистически выражается именно в лексической всеобщности "половых глаголов", многие из которых относимы и к неодушевленным вещам. "Трахать" можно не только любую, но и любое, было бы что и чем. Точно так же -  "кидать палку" или "ломать целку": кидать и ломать - глаголы общефизического действия.  Целомудрие  не есть состояние тела и даже не свойство личности;  это свойство отношений -  одного к одной; и их единственность друг для друга как раз и запечатлена языком личных имен.  Предельно индивидуализируя речь, личное имя вместе с тем демонстрирует в действии универсальную грамматику желания, которое хочет Всего от своего предмета и хочет сделать его Всем.  Здесь нет разделения слов на части речи, одно имя становится не только полиморфным, но и панморфным,  все действия называются именами их предметов.  Только любовь может творить такой язык, в котором даже  слово "любовь" звучит чересчур общо, сухо и бледно.

Это райский язык, на котором, по преданию, говорил еще Адам и который время от времени пытаются реконструировать самые дерзкие из лингвистов, - язык до грехопадения, до столпотворения, до смешения языков при строительстве Вавилонской башни. [6] Собственно, единственное, что мы можем знать об этом райском языке, - то, что в нем были только имена, и все они были собственные. "Господь Бог образовал из землю всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел [их] к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей". (Бытие, 2:19). [7]  Если наречение имен относится ко "всякой душе живой", значит, это  имена собственные, а не  имена нарицательные, обозначающие разные классы и роды существ, - про них в библейской истории творения вообще  не упомянуто. Разумеется, не исключено, что каждая живая душа в раю индивидуально представляла целый род живых существ, как впоследствии в Ноевом Ковчеге,  этом "микро-Эдеме", было собрано  "каждой твари по паре". В этом случае можно предположить, что между собственными и нарицательными именами просто не было никакой разницы; например, имя "Рогунок", указывая  на "рогатый" род живых существ, одновременно употреблялось как личное, т.е. относилось к райскому представителю данного рода.

Отсюда следует, что все  отношения в  райском языке могли обозначаться только именами собственными и их производными: глаголами собственными, прилагательными собственными, наречиями собственными. Это был язык единичностей, в котором не было абстракций, а значит, не было и семантического насилия, принуждения единичного и особенного к чему-то общему.   Бог не существовал и не разделял это свойство с другими существами и предметами, а божествовал. Адам - адамствовал, а какой-нибудь бычок по имени Рогун - рогунел.  Если же ему мила была коровушка по имени Молка, то он молочился ею и рогунел ее. И не было никого на земле, кроме Рогуна, кто мог бы рогунеть, и никого, кроме Молки, с кем можно было молочиться. Поэтому не возникало ревности, зависти и соперничества к тому, кто "тоже желает", или "тоже имеет", или "больше любит". Не было самих этих абстрактных понятий, смысла которых не могут поделить люди, поскольку они равно относятся ко всем, но каждый хочет быть равнее других. Можно иметь больше, чем есть у Адама, но нельзя адамствовать больше, чем Адам.

Вряд ли возможно реконструировать этот язык Эдема чисто лингвистическими методами: это не приведет ни к чему,  кроме конструирования общих понятий, потому что нельзя восстановить имена собственные, уходящие вместе с их обладателями, столь же единственные, как они.  Обычно проект воссоздания совершенного праязыка как раз и сводится  к описанию набора семантических универсалий, которыми Бог якобы наградил Адама: "высокое/низкое, да/нет, мыслить/говорить, слово/дело" и т.д.  Но  ведь в Книге Бытия ясно сказано, что Адам был призван давать имена  "всякой душе живой", а не принципам и идеям, не родам и классам.  Поэтому праязык вернее всего представить как язык имен собственных, причем все отношения, предикатность, атрибутность и т.д. были инкорпорированы в эти имена, как их грамматические формы, и неотделимы от этих имен в виде самостоятельных сущностей, универсалий. Можно адамствовать или евствовать, но нельзя "действовать" вообще. Адам может евиться с Евой, а Ева адамиться с Адамом, но нельзя вообще "вступать в соитие", "иметь половую связь".

Райский язык, конечно, давно утерян, но именно благодаря чуду своей "именовательности" он заново возникает внутри каждого "поствавилонского" языка - в особой его разновидности, в любовной речи.  Райскость - это не особая субстанция языка, а способ обращения с тем, что в нем уже есть. Это превратимость всего в собственное имя, точнее, превратимость собственного имени во все остальное.   Любовная речь, по сути, состоит из личных имен во всех их грамматических изменениях, в полной развернутости всех их морфологических складок.  И если есть где-то рай для языка, то именно тут, в  непредсказуемых и всякий раз заново сказуемых именах, а не в совершенном наборе раз и навсегда установленных универсалий.  Если Эдем как царство Бога-Любви еще не совсем исчез из мира, то место ему - в человеческой любви, язык которой и есть  райский язык личных имен и единичных отношений.

 
                    6. Электронные имена. Анаграммы

Не всегда благозвучные, благозначные,  электронные имена могут так же чаровать, как и живые. Какая-нибудь Ира Фишкина или Ирма Фишер обзаводятся электронным именем:  irf - в домашней почте и irfish - в служебной. Если эта Ира или Ирма становится для кого-то  значимой, то и имя "irf" может стать для него сверхзнаковым и ложиться на сердце с такой же нежной, теплой тяжестью, как и "Ирочка", "Ирусик", "Ирмочка".  А вот и мой ирфик ко мне пожаловал. Ирфочка моя ко мне принеслась. Что там в ней? хорошее, плохое? нежность, досада? потепление, охлаждение? и сердце бьется, выкликая это блаженное, бессмысленное имя и связывая с ним все содержание предстоящего письма.  Для кого-то в электронном имени irf  звучит маленькая арфочка. Или вдруг его озаряет видение ИРФЫ. Ирфа - это сплетение ивы и арфы, это арфа, повешенная на ивовый куст, и вместе они издают под порывами ветра-судьбы один певучий, нежный, чуть жалобный звук.

Кто-то запишет в своем дневнике:  "В моем компьютере поселилось странное существо "ирфиш". Оно сиреневого, фиолетового цвета. Немножко похоже на дервиша, но не кружится, а только кружит (сердце, голову).   Всякий раз как оно выпрыгивает ко мне на экран, екает сердце. Когда оно долго не появляется,  сердце тоже начинает ныть. Время от времени надо его кормить буквами, и тогда оно теплеет и становится ласковым. Его приятно гладить, оно на ощупь такое "ирфишевое" - вроде как плюшевое, но теплее, цветнее, глубже, таинственнее на цвет и на ощупь,  мягко щекочет пальцы. На экране оно всегда первым схватывает взгляд и в него подолгу вглядываешься, читаешь, перечитываешь эти пять букв, не решаясь ткнуть в них мышкой, проткнуть стрелкой... Кошку кличут кис-кис. А меня нужно кликать и подзывать ирф-ирф. Тревогой и пеньем на звук тот отвечу, и  брошусь с волненьем ему я навстречу".

Так начинается боление именем, волшба и алчба имени, его анимация и персонификация. Имя может восприниматься как самостоятельно существо, живущее своенравной, непредсказуемой жизнью. В мире много существ, состоящих из знаков:  литературные персонажи, игрушки, куклы, телеобразы, фигуры  рекламы, герои компьютерных игр...  Среди этих бесконечно множимых существ есть и мельчайшие по материальному воплощению, звуковые, буквенные и даже однобуквенные - имена.   Они могут мучить своей неуловимостью, не появляться там, где ты их ждешь, - и появляться в самых неожиданных местах. Часами смотришь на экран, в набегающие строки электронной почты - а его все нет и нет. От скуки и досады открываешь первую попавшуюся книгу - и вот оно, набегает на тебя отовсюду. Если мою избранницу зовут Ира или Ирма, одной буквы "и" уже бывает достаточно, чтобы меня растревожить. Я читаю его в каждом соединительном союзе. Им полнится язык: и... и... и... Все связывается и сочетается Ею.  Читаю, например, О. Мандельштама:

            И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,
           И Гете, свищущий на вьющейся тропе,
           И Гамлет, мысливший пугливыми шагами...

И при этом слышу, вижу, воспринимаю прежде всего вот это "и", другим читателям незаметное. Оно-то и есть главная поэзия, а Шуберт, Моцарт, Гете -  лишь формы проявления этого вездесущего и победного И, чтобы ему было, что соединять.

      Здесь возникает еще одна важнейшая тема: всеобъемлющая анаграммность любимого имени, его скрытое присутствие в других словах, которые воображением любящего перелагаются в это имя, становятся его отголосками.  Имя Ирины слышится ему в мечтах о ее будущем "матиринстве",  а в каждой ссоре тепло окрашивает надежду на примирение.  Имя Розы видится или слышится не только в названиях цветка или цвета  ("розовый"), но даже и в корне -раз- и в приставке -раз-, которые всякий раз чуть-чуть разнеживают его, настраивают на любовную волну.   Он может прочитать в учебнике: "фонд всемирного развития" - и вдруг забыться, замечтаться; или сердце его опять забьется знакомой тоской  - метнется к Ире и откатится к Розе.  И уж конечно, любой образ изобразит и выразит ему ее, Розу.

Известно, что писатели часто вписывают в свои тексты любимые имена (впрочем, чаще  - свое собственное), прокладывают ими свои строки и страницы. Но даже если влюбленный - не писатель, он все равно становится сверхчитателем, он всюду вычитывает дорогое имя, и любая страница начинает пестреть перед ним слогами "роз", "ир", "вер", "маш", а разговор отдается  чуть усиленными, удлиненными  раскатами тех же слогов.  Это анаграммирование любого текста, перекодировка его в одно бесконечно  множимое имя,  совершается почти машинально в сознании влюбленного, и он не понимает, почему так замедляется весь процесс его общения с миром знаков. Этот мир размывается ореолом и эхом далеко разносимого имени, реальность текста тает в его дымке, окутанная розовым, или сиреневым, или зеленым, или алым ("аллым"), или синим ("инным") туманом, и любой семиозис удлиняется частыми  отключениями любящего, впадающего в сон об имени

-------------------------------
5. Интернет - не самое подходящее место для признаний в любви, но в англоязычном интернете выражение "I love you" встречается 13,5 миллионов раз, а в рунете "я люблю тебя", "я тебя люблю"  - порядка 2 миллионов раз.

6. На эту тему см. две книги Умберто Эко: Search for a Perfect Language. Oxford, Blackwell, 1995; Serendipities: Language and Lunacy. San Diego, New York, London. Harcourt Brace &Co., 1999.

7. Вульгата,  латинский перевод Библии (4 - 5 вв.), источник всех европейских интерпретаций этого стиха, указывает, что Адам назвал  животных nominibus suis, "их собственными именами".

_________________________________________________________________
Сетевой проект Михаила Эпштейна "Дар слова" выходит с 17 апреля 2000.  Каждую  неделю  подписчикам  высылается несколько новых слов, с определениями  и примерами  употребления. Этих слов нет ни в одном  словаре, а между тем они обозначают существенные явления и понятия, для которых  в языке и общественном сознании еще не нашлось места. "Дар"  проводит также дискуссии о русском языке, обсуждает письма и предложения читателей.  "Дар" может служить пособием по словотворчеству, введением в  мир языковых фантазий и мыслительных технологий. "Слово управляет мозгом, мозг -  руками, руки - царствами"  (Велимир Хлебников).

Подписывайте на "Дар" ваших друзей и знакомых
Форма для подписки - там же, где все предыдущие выпуски

PreDictionary  - собрание английских неологизмов М. Эпштейна.

Ассоциация Искателей Слов и Терминов (АИСТ) - лингвистическое сообщество в Живом Журнале.
 

© Михаил Эпштейн
russmne@emory.edu

---

Не хотите ли подписаться на рассылки?

ДАР СЛОВА. Еженедельный лексикон Михаила Эпштейна.
Новости компьютерной литбиблиотеки Б.Бердичевского
Кто-то ищет тебя... (Розыск людей)

(не забудьте вписать свой E-майл)
Text HTML Plain KOI8-R ALT LAT WIN

Вниманию авторов рассылок на ГорКоте! Если Вы хотите обменяться со мной формами подписки на Вашу рассылку, просто пришлите мне Ваши код и название. Я вставлю их в этот список и буду рассчитывать, что и Вы сделаете то же самое у себя!

---

Subscribe.Ru Поддержка подписчиков Другие рассылки этой тематики Другие рассылки этого автора

Подписан адрес: Код этой рассылки: linguistics.lexicon Архив рассылки

Отписаться Вебом Почтой Вспомнить пароль

---

В избранное