В октябре Гоголь прибыл в Санкт-Петербург. Остановился он у Плетнева, который рассказал ему о том, что за последнее время повысилось внимание цензоров к рукописям. Писатель обратился за советом к своей знакомой Александре Осиповне Смирновой. Но она от ответов уклонялась, зато вываливала на его больную голову кучу сплетен. В итоге Гоголь ощутил огромное желание сбежать из Петербурга.
И как всегда – в Москву, на Девичье поле, в дом Погодина. Хотя на этот все было далеко не так радостно. Погодин не мог простить Гоголю отказа печататься в «Москвитянине», и в их отношениях чувствовалась напряженность.
Он прочел Погодину и Аксакову последние пять глав своей поэмы. Аксаков был в восторге, зато Погодин отнесся к новому творению более критично. Он отметил, что сюжет поэмы похож на длинный коридор, по которому перемещается главный герой и, отворяя двери направо и налево, встречает очередных уродов. Гоголь слушал критику со вниманием, но значительных изменений в текст не вносил. Его теперь занимали детали. Был нанят человек, чтобы переписать текст набело, ибо то,
что сделал в свое время Анненков, было испещрено замечаниями и пометками.
Тем временем Погодин продолжал настаивать на публикации в «Москвитянине» и Гоголь, чтобы от него отстали, дал свою неоконченную статью «Рим». Очень не хотелось ссориться с друзьями, которые его кормили.
Наконец, «Мертвые души» были переписаны, и Гоголь собственноручно вручил рукопись цензору И.М. Снегиреву, профессору Московского университета. Тот прочел поэму за два дня и объявил, что с его стороны нет никаких замечаний и можно уже печатать при условии нескольких поправок. Писатель порадовался. Но, как оказалось, рано. Внезапно Снегирева охватили сомнения, не пропустил ли он чего. Или просто не захотелось в случае чего быть крайним… Тем более, что история с «Ревизором»
к тому времени ещё не забылась. Он решил подстраховаться и передал рукопись в комитет.
Комитет собрался с самым решительным намерением критиковать. Первое, что возмущенно заявил председательствующий Голохвастов, что душа – бессмертна, а потому мертвой быть не может. С великим трудом ему объяснили, что речь здесь идет совсем о другом, что это умершие крепостные. Но и из этого были сделаны неправильные выводы: «Значит, против крепостного права!» Присутствовавший Снегирев стал уверять, что это рассказ о прохвосте Чичикове, который встречается с
самыми разными помещиками. Цензоры зашумели: но ведь это преступление! А если с него начнут брать пример?! Цензор Крылов с умным видом возмутился, что, дескать, цена за душу все-таки возмутительна. Снегирев понял, что с таким уровнем глупости комиссии ему не справиться и никакие доводы тут не помогут. Он опустил руки, а рукопись, естественно, была запрещена.
Гоголь впал в отчаяние. Чудовищные уроды, которых он создал на страницах поэмы, оказались реальными людьми, да ещё от них зависела судьба главной книги его жизни! Он решил попытать счастья в Петербурге.
Писатель разослал письма друзьям с просьбой объединиться и доставить рукопись государю.
В это время в Москве оказался проездом Белинский. Гоголь очень хорошо к нему относился, но друзья писателя откровенно недолюбливали молодого критика. Поэтому Николай Васильевич встретился с ним тайно и попросил отвезти рукопись в Петербург. Критик охотно согласился. Он уговаривал Гоголя сотрудничать с «Отечественными записками» и тот пообещал, что когда будет что-нибудь свеженькое... Белинский даже сделал вид, что поверил. Расстались они друзьями, что не помешало
ему вернуться потом в дом Погодина.
И началось мучительное ожидание. Из Петербурга не было никаких вестей. Гоголь знал, что все друзья и сочувствующие были подняты на ноги, но по слухам никто серьезно рукописью не занимался, и она переходила из рук в руки.