Инна Ходорковская: "Надеяться на оправдание наивно, а на время - нет"

Февраль 2011 г.

Накануне объявления приговора в Хамовническом суде Инна Ходорковская согласилась дать интервью. Она рассказала о том, как она выживает, почему, несмотря на просьбы мужа, не уезжает с детьми из страны, о том, что невозможно привыкнуть к вранью. О том, каково быть женой когда-то самого богатого человека в России, а ныне самого известного в мире заключенного.

- Инна, завтра Хамовнический суд должен вынести приговор вашему мужу. Вы верите в возможность оправдательного вердикта?

- Нет. Не верю. Муж будет сидеть до 2012 года однозначно, а после кто знает, что произойдет? Никто.

- В отличие от родителей Михаила Ходорковского вы не занимаете активную публичную позицию. Не встречаетесь с журналистами, почти никогда не даете интервью. Почему?

- Я выбрала эту позицию. Хотя это было не просто - от меня ждали другого.

- И ваш муж?

- Да, и он. Но все эти годы я решала совсем другую задачу. Чтобы помогать ему, я должна была выжить. Просто физически жить. Не утонуть, не захлебнуться в своем горе. Как я сейчас понимаю, три первых года у меня длился просто шок. Еще два года ушло на то, чтобы собрать себя по кускам, осознать и принять то, что человек осознавать и принимать отказывается. Это трудно было объяснить окружающим. Многим не нравилась моя пассивность, упрямство. В конце концов мне удалось доказать, что публичность - это не мое. Мне некомфортно отвечать на вопросы, говорить речи. Я другой человек.

- Вы обращались к психологам, врачам?

- Я девять месяцев сидела на транквилизаторах. Мне прописали разнообразные тормозящие вещества. Так как после ареста мужа я осталась в России, фактически один на один со всем этим кошмарным парадом, я была ограничена в выборе. Мне вообще не хотелось с кем-либо разговаривать. Я просто погружалась в черную яму.

- Сколько времени у вас ушло на то, чтобы преодолеть шок?

- Шок длился два года, шок конкретный. Ведь все рухнуло, не осталось ни одной точки опоры... Вы можете себе представить, в каких условиях я жила до ареста мужа? Я была как цветок под колпаком, роза. В "Маленьком принце", помните? Я познакомилась с Мишей в 18 лет, когда училась в институте.

- Вы выросли в Москве?

- Да. Я выросла в Медведкове. Сначала мы с мамой и сестрой жили в коммуналке на улице Зорге, а потом нас переселили в спальный район. Мама была рада до ужаса, что это отдельное жилье. Неважно, что все там было уродливое. Главное - свой угол. Я помню ее радость. А мне было совершенно по барабану. Детям вообще все равно, где они находятся. Самое главное в их жизни - родители. Детские мозги не настроены на ужасы жизни. Потом были школа, институт. Там мы встретились с Мишей в 1986 году. Он закончил, я только поступила на вечернее отделение в Менделеевский. Мы встретились на "нейтральной полосе" - в институтском комитете комсомола. Он был женат. Но, видимо, есть какая-то интуиция у людей - почему они сходятся или расходятся. Притянуло... Там уже вместе пошли по жизни. Он решил, это - мое.

- Он решил. А вы?

- Знаете, он четко принимает решения. А у меня творческий процесс в голове может идти кругами, в пять слоев. Так что я просто поверила ему. Как потом верила во всем и всегда.

- Вы сразу поженились?

- Мы поженились, когда у нас уже был ребенок. А стали жить вместе в 1990-м. Из института я ушла в 1989 году.

- Вы помните момент, когда осознали, что вы замужем за богатым человеком?

- Никакого специального момента не было. Мы когда стали жить вместе, сначала снимали квартиру на шоссе Энтузиастов, потом уехали на Павелецкую, там снимали, потом на 1-й Успенке дом. Мы до сих пор снимаем... Свой дом мы построили только в 2000 году.

- Вы говорите о доме в поселке "Яблоневый Сад" в Жуковке?

- Да.

- А сейчас вы живете не в нем?

- Нет. Его сдают. Как и большинство домов в этом поселке бывших "юкосовцев". Из наших там, по-моему, только жена Платона Лебедева осталась. Наш дом формально нам не принадлежит. Теперь, кажется, в нем живет какой-то олигарх. Мы построили его, когда родились мальчишки. Это нормальный, просторный дом, у каждого из нас была своя спальня.

- Когда этот дом появился, вас не осенила мысль: "Вот эта вся красота у меня, девчонки из Медведкова! Дом на Рублевке и муж - олигарх!"

- Реально нет. Может быть, до меня до сих пор это не дошло? Может, я все еще расту? Я принимала жизнь как она есть. У меня никогда не было звезданутости. Жизнь просто шла и шла. Возможно, если бы мне тогда было лет 30, у меня были бы какие-то ощущения. Но все это произошло с 17 до 20. Не было времени пройти, мысленно протащиться через нашу жизнь. В 17 лет я только начинала жить, работать, свои деньги зарабатывать. Но появился Миша, и я стала жить как цветок, как розочка в колпачке прозрачном - моим миром был он, а не квартиры или дома.

- И когда это закончилось?

- Что закончилось?

- Жизнь в качестве розочки. Когда колпак сняли?

- Да, колпак сняли...

- Вы помните день ареста? Как все происходило?

- А надо это вспоминать? (После долгой паузы.) Он для меня не только мужем был. Он для меня отцом был. Я отца никогда не знала. Кроме мамы у меня была только старшая сестра. В 1988 году она трагически погибла. Он для меня стал еще и сестрой - у нас разница в возрасте шесть лет, как и с ней. Он пришел ко мне, когда она погибла. И у меня в сознании полная замена произошла. Стеклянный колпак, про который я говорю, - это не благополучие и не деньги. Когда Мишу арестовали, я сразу лишилась всего - и отца, и брата, и мужа... Он был всем для меня в одном лице. Вот вы спрашиваете, как вы почувствовали, что стали богаты? Для меня не это важно, для меня важно, что я, настрадавшись из-за отсутствия близких людей, вдруг чудесным образом обрела их всех в лице моего мужа.

- Вы когда-нибудь говорили ему об этом?

- Нет, конечно. Зачем? Я и сама с трудом осознавала, что нашла нишу, где мне комфортно, спокойно, что мои страхи ушли. Я не могу сказать, что у нас были невероятно гармоничные отношения. Конечно, мы ссорились, ругались, выясняли отношения, смеялись, шутили. Как обычно во всех семьях. То, о чем я вам рассказала, мы никогда не обсуждали. Я пытаюсь рассказать, что чувствовала тогда и во что превратился этот опыт сейчас.

- Вы сказали, что переживали шок два года?

- С 2003-го. Это был шок и в мозгах, и в теле. Когда что-то нехорошее происходит у вас в мозгу, это все отражается на теле. Я сбежала от врачей, потому что не могла на транквилизаторах сидеть. Врачи хотели помочь. Они молодцы. Я пришла к ним тогда и сказала: "Ребята, сделайте что-нибудь, у меня ничего не усваивается, вся еда вылетает, я худею на килограмм в день". Вес дошел до такой степени, что казалось, скоро начнут растворяться органы. Есть не могла, спать не могла. Врачи меня просто дубасили транками девять месяцев. Потом я встала на ноги и пошла сама. Я чувствовала себя как конченый алкоголик, который принял решение завязать, потому что понял, что хочет не умереть, а жить.

- У вас не было мысли о самоубийстве?

- Это не мое, наверное, я всегда стараюсь выплыть, куда-то выгрести. У меня так мозг устроен: я всегда ищу варианты, и жизнь мне помогает. Самоубийство - наверное, самый легкий выход. Не то чтобы я ищу сложности. И даже если бы я стала думать о смерти, меня бы остановил страх, что дети останутся одни. Это ощущение матери ни с чем не сравнимо. Только я всерьез подумала, что их куда-то заберут, как сразу встала и пошла. Материнский инстинкт хорошо работает.

- Вы виделись тогда с мужем? У него был шок?

- Шок? Еще какой! Он даже закурил в тюрьме. У человека выбили землю из-под ног.

- Опытные зеки говорят, что три года тюрьмы полностью меняют психику обычного человека. То есть они говорят жестче: после трех лет ты уже не человек, тюрьма полностью меняет реакции, психологию, мышление на уровне матрицы. Как вы считаете, произошло ли подобное с вашим мужем?

- Совершенно не произошло. Шок от тюрьмы он преодолел за три месяца. Муж вообще очень стабильный человек. Знаете, я смотрю на него сейчас и искренне наслаждаюсь тем, как он себя ведет, как говорит, как держится в любой, даже самой трудной ситуации. И я мысленно говорю себе и вообще всем: "Эй, выше нос! Равнение на середину!" А тогда, представьте, 2004 год. Он, бедняга, сидит. Меня по всей катушке катает, мне дико страшно, меня заклинило. Я хожу к нему на свидания, он сидит в тюрьме, не я, а он! И через 15-20 минут общения c ним я успокаиваюсь, у меня все проходит. Это та же самая психосоматика, но в другую сторону. Как только я видела его, все симптомы уходили.

- Он вас за руку держал?

- Нет, за руку не мог держать, там стеклышко. Без стекла можно было только в колонии. Там на трое суток свидания дают.

- Расскажите немного про ваши свидания в Краснокаменске. Где вы виделись?

- Это был такой специальный барак. Длинный коридор и комнатушки, общая кухня, туалет, ванная. У нас было четыре свидания в год. По три дня. Я летела сначала в Читу. Потом ехала 15 часов на поезде. Через три дня его забирал назад в зону специальный человек, а я ехала обратно.

- Как вы сейчас общаетесь с мужем?

- Я привожу в тюрьму детей. Это не обсуждается даже. У нас проблема в том, что, например, мальчики с четырех лет, впитывая эту обстановку, создали совершенно мифический образ отца. Он для них - какой-то благородный всадник на белом коне, который где-то ходит, но до нас никак не доходит. Как бы я его ни материализовала, ничего не получается, потому что с четырех лет папа у нас где-то. Дети задают вопрос: а почему, зачем? У всех есть папы, у них - только образ и подобие. Никто, конечно, их не попрекает. Я периодически говорю: если бы сейчас был папа, он бы с вами разобрался, но они как-то не осознают. Они его почти не помнят, тем более приходил-уходил, командировки бесконечные. И за час, который нам дают, они только начинают отходить, понимать, что это папа, живой, смеется, что-то говорит им. Я помню, мы ездили в Читу на свидание, там три часа дали. Только после двух часов дети расслабились, папа расслабился, и начался нормальный диалог. Это очень маленький промежуток. Его то и дело клинило, потому что ему было тяжело.

- А вам никогда не было обидно, что муж поставил вас и детей в такое положение? Что, играя в свою, жесткую мужскую игру, он поставил на карту жизни вашу и ваших детей. Поступи он иначе, более разумно, осмотрительно, вы могли бы продолжать жить счастливой жизнью, дети росли бы с отцом. Тем не менее он предпочел принести ваше счастье в жертву собственным амбициям. Вы никогда не злились на него за это?

- Нет, я никогда на него не злилась. Единственное, о чем я очень сожалею, это о том, что он не успел реализовать себя в воспитании детей. Я бы хотела, чтобы он это осуществил. Все остальное - его жизнь, предпочтения. Мне кажется, что работа должна занимать очень существенную часть жизненного пространства нормального мужчины. Если у мужчины нет этой ниши, то он какой-то кособокий. У него обязательно должна быть работа - высокая, низкая, перпендикулярная! Так мужчины устроены. Этот сегмент должен быть заполнен. Пусть оно будет, я туда не лезу, это его игры, воды, где он хорошо плавает, но он должен оставлять достаточно времени для детей. Я в этом категорична. На каждом свидании я делаю на это упор. Я говорю: вот сидят трое лапсиков, и ты за них отвечаешь. Я справляюсь, но им не хватает второй стороны, мужского начала - что девочке, что двум мальчикам. Я не то что в обиде, мне просто очень жалко времени, которое он им не посвятил. Я вижу, что мы прихрамываем. Я не могу быть папой, я буду всегда мамой. Сначала я взяла на себя роль мамы и папы.

- Это как?

- Это была ошибка. В моей голове было забито много его установок, и мне очень легко было быть папой. Бедные дети смотрели на меня и не могли понять. У них начиналась шизофрения: то она такая, то такая. Потом я поняла, что я мучаю их, себя. Я все из головы повыбрасывала и твердо сказала ему: "Пап, все, что я повыбрасывала, ты уж давай как-то осуществи сам". Пока не осуществляется. Пока у нас царит чистое бабство. Я никогда не смогу заполнить это пространство. Быть отцом - не моя роль. Моя роль: мама - строгая, мягкая, добрая, ласковая, но мама. Так что мы ждем. Миша, имей в виду, мы подождем.

Инна Ходорковская (жена), Настя Ходорковская (дочь), Марина Филипповна Ходорковская (мать)

- Какая у вас атмосфера дома? Вы одна живете с детьми?

- Да, мы живем одни. По хозяйству помогает домработница. У нас хорошая атмосфера: веселая, дружелюбная, все нормально. Живем в доме, папу ждем.

- Телевизор включаете?

- Иногда новости смотрим.

- И как вам новости?

- Никак. До 2006 года мне было очень тяжело видеть телевидение, где все перевернуто вверх ногами. У меня вся физиология этому вранью так сильно сопротивлялась, что больно делалось, хотелось кричать. То, что я чувствовала, было даже не ненависть. Я не понимала: зачем эти потоки лжи? Главное, что ты не можешь ничего сделать. Это надо было принять. У меня не злость была, а жуткий протест, гнев. Со мной творилось что-то жуткое. Например, я помню любительскую съемку, которую в Краснодарском крае сделали коллеги моего мужа. Они однажды отправились туда "на покатушки" - ездили по пересеченной местности на машинах, такое мужское развлечение. Я тогда еще просилась, возьмите меня. А они сказали: мы только мужским составом едем, никаких женщин. Я говорю: я не буду женщиной, не буду мешать, никуда лезть не буду. Все равно не взяли. Они всей компанией поехали ездить по грязи. На пленке они на этих джипах, в грязи, все перепачканные, веселые. Они отрывались. Потом пленку, видимо, у кого-то изъяли. И показали по телевизору с сопровождением: вот, тренируются боевики ЮКОСа. Стреляют, готовятся убивать. Я стояла как громом пораженная. Я до того была по жизни наивна, что не могла в голове уложить, как телевизор может врать, да еще так тупо, откровенно! Но он врал, и мой мир продолжал куда-то за грань катиться, хотя вроде уж некуда было. Это жутко. Я не знаю, как другие люди реагировали, но у меня реакция была из ряда вон. Я задыхалась от того, что творилось вокруг. В конце концов я перестала кого-либо слушать, кроме своего организма - а организм уже орал: вали, уходи от всего этого! Хотя от телевидения, конечно, не уйдешь.

- Сейчас вы более спокойно относитесь к тому, что показывают в новостях?

- Сейчас в новостях нас не показывают.

- А вообще?

- Тяжело. Такое ощущение, что мы подходим к какой-то черте взрыва. Средства массовой информации насыщают эфир в основном негативом или какими-нибудь глупыми сериалами. Народ постепенно проникается ощущением страха, паники, конца света. Я в Швейцарии была, спрашиваю врача своего: ну как у вас? У нас в 2012 году ожидается конец света. Врач улыбается: "А у нас нет. Может, вы на каком-то другом свете живете?" Действительно, здесь все это бесконечно муссируется, в головы вкладывается. По-моему, целенаправленно. Так что я редко смотрю телевизор. Чтобы не погружаться в негатив, я просто ухожу. Мне надо голову в порядке держать ради моих детей. И сохранять хладнокровие. Я всегда говорю: если я буду в порядке, все вокруг меня будут в порядке. Это как в самолете - обеспечь маской сначала себя, потом ребенка. Некоторые принимают это за эгоизм. Зря.

- Инна, почему, когда все случилось, вы не переехали жить за границу? Вероятно, это было бы намного комфортнее.

- Да, Миша настаивал на нашем переезде в Швейцарию. Но я была против. Для меня важно находиться здесь. И детей растить здесь.

- Зачем?

- Знаете, мы с мужем такие люди. Мы заточены под то, чтобы разбирать хаос. Внутри и вовне. Он на своем уровне, а я на своем. Мне кажется, что здесь для таких, как мы, самое подходящее место. Недавно я смотрела на мавзолей Ленина. У меня такое ощущение, что пока его не уберут, у нас так и будет гадость кругом. Мы не вылезаем из сложившейся ситуации, потому что в центре города Москвы, мегаполиса, стоит гроб. Гроб надо убрать. На собственном опыте я пришла к выводу: чтобы измениться, можно начать с любой точки. Главное - начать это делать. Надо принять, пережить и забыть прошлое, которое давит. Если мы это не прорабатываем, мы не идем дальше. Я убедилась в этом, что называется, на собственной шкуре.

- Ваш муж обсуждал с вами, хочет ли он в дальнейшем заняться политикой?

- Нет, не обсуждал.

- Как вы отреагируете, если он все же примет такое решение?

- Я поддержу любое решение мужа при условии, что он найдет достаточно времени для того, чтобы растить и воспитывать детей.

- Вы верите в положительные намерения президента Медведева в отношении вашего мужа?

- Мне кажется, он более лоялен, более мягок, не крут. В отличие от премьер-министра он не был лично вовлечен в конфликт.

- Вы считаете, нынешнее положение вашего мужа - результат личного конфликта?

- Я думаю, да, но это мое ощущение. Там, кроме Путина, были и другие игроки, в которых злобы намного больше. Мне кажется, Путина тогда просто заразили злобой, а заражать его очень легко, растрепать до злобы. Все мы люди. Никто не автомат. Даже неуязвимый человек уязвим. Я думаю, там так было: один поддел, другой подцепил и пошло по цепной реакции. А дальше заработала система. А как работает наша судебная система? Ты можешь митинговать, кровью харкать, умирать, а она работает себе. Работают люди.

- Представим себе ситуацию, что вы вновь оказались в 2003 году и от вас зависит, что произойдет с вашим мужем: он поссорится с Путиным и попадет в тюрьму, а вы пройдете тот путь, который прошли. Или он прогнется, договорится с ВВ, заплатит, куда и сколько надо, и будет жить так, как сейчас живет Абрамович или там Фридман. Если бы выбор зависел от вас, что бы вы выбрали?

- Я давно не видела Абрамовича. Но Дерипаску по телевизору помню. Случайно тогда включили. Сюжет был про Пикалево, кажется. Когда Путин Дерипаске говорит: "Ручку верни!" И тот как будто на глазах потеет, и у него становится очень глупое лицо...

- Но Дерипаска может спокойно воспитывать детей, и его жене не надо ездить в колонию на свидание.

- Ксения, самый хороший путь тот, который уже пройден. Другого не надо. Мы много пропахали - муж у себя, я у себя. Миша не смог бы передать эту ручку. Просто не смог бы и все! Это непредставимо, нереально. Поэтому тогда, в 2003-м не было вариантов, вернее, был только один вариант. Это был его путь, он попал на него. Все шло к этому.

- Путин постоянно повторяет, что у Ходорковского на руках кровь.

- Какая кровь?! Я умоляю вас. Я не знаю, что он имеет в виду. К нему нельзя подойти, спросить. Я бы подошла.

- Он говорил, например, о том, что с санкции вашего мужа был убит мэр Нефтеюганска Петухов.

- Я очень хорошо помню день 26 июня 1998 года, когда убили мэра Петухова. Это был день рождения моего мужа. Я встала очень рано, готовилась, у меня был для него подарок. Потом позвонил телефон - домашний. Мобильные тогда еще были большой редкостью. Ему сообщили про это убийство. Он весь побледнел. Я не поняла, что произошло, что могло такого уравновешенного человека так вывести. Он сразу же полетел туда. Какой убийца?! Убийцы так себя не ведут.

- Премьер имеет в виду не то, что ваш муж собственноручно убивал. Возможно, он отдавал приказы или просто такие дела делались с его ведома. Многие, и среди них ныне действующие олигархи, рассказывают о том, что ваш муж наиболее жестко из них всех разбирался с конкурентами и врагами.

- Нереально. Он не мог такие приказы отдавать. Я не берусь говорить, что конкретно у них там в бизнесе происходило, я этого не знала. Но я знаю его всего изнутри. Это не тот человек. Он не мог переступать через трупы. Для меня жить с таким человеком было бы неприемлемо. Меня бы не могло быть рядом с ним!

- А если бы вы точно знали, что да, он отдавал такие приказы, вы по-прежнему поддерживали бы его?

- Я не знаю. Это надо прочувствовать, побыть в этом состоянии, понять и принять решение. Думаю, изначально я не смогла бы жить с таким человеком. Все-таки человек, способный хладнокровно убивать, обладает определенными чертами характера, и эти черты были бы для меня невозможны. Полагаю, что, если бы мой муж легко убирал конкурентов путем убийства, он бы вряд ли находился там, где сейчас находится. Убийцам несвойственна такая принципиальность. Расчетливый убийца конкурентов быстро бы просчитал ситуацию и сбежал - благо такая возможность у него была.

- Может, стоило воспользоваться этой возможностью?

- Я уже говорила, что это против его принципов, против самого его существа. Он бы себя там сожрал, и я бы себя сожрала.

- Вы имеете в виду, что ваш муж подверг себя такому испытанию сознательно?

- Скорее интуитивно, но да. Хотел сам себя на вшивость проверить.

- Проверил?

- Это не одним днем доказывается. Он пошел дальше, перестал ломаться вообще. Теперь он не отступит ни при каких условиях, я вам точно говорю.

- А вы зафиксировали момент, когда он перестал ломаться?

- Когда "отморозился", надеяться перестал. Мне зеки рассказывали. У них такая фигня: когда сидишь, лучше выбрать пожизненное в своем сознании, чем рассчитывать на освобождение. Тогда проще существовать. Представить себе бесконечность этих дней, переварить, смириться. Это, конечно, безумно огромная работа, но мой муж - сильный человек. Они все так делают, чтобы жить. Он мне это объяснял. Он все решил для себя и не рассчитывает сейчас ни на что. Он просто говорит: готовь вещи. Я шью для него эти робы, одежду для зоны. Мы готовимся конкретно. Приходит адвокат, говорит: да ладно вам, все еще может быть по-другому, все хорошо может быть. А я говорю: уйдите-ка отсюда, мы тут сами пара санитаров и делаем свое дело. Мы так решили. А эмоции... Мой муж меня многому научил своим поведением. Держaться достойно - это намного лучше, чем дать себя размазать по пространству. Варианты какие-то искать, ходить, юлить, выгадывать. Зачем? Мы все продумали, все сделали, закрыли тылы, мы готовы. Может случиться, что на приговор никого не пустят в зал суда. Проведут в режиме телеконференции - и все. Мы готовы. Могут увести его по этапу сразу после приговора. И такое может быть. Это нас тоже не удивит.

- Я слышала, ваш муж в тюрьме крестился.

- Я тоже слышала, но мне не хотелось бы сейчас обсуждать эту тему.

- Но вы заметили какие-то перемены после этого? Муж говорил с вами о религии?

- Никакой внешней религиозности я в нем не заметила. Миша всегда очень внимательно относился к религии как важному элементу в человеческой жизни. Но я не думаю, что, подобно многим людям в его положении, он ищет в религии спасения.

- Вы сами ходите в церковь?

- Нет, не хожу.

- Но может быть, вы что-то хотели бы попросить у Бога?

- Я не думаю, что надо чего-то просить. Надо скорее работать с собственной головой. Если справишься с собой, остальное придет. Знаете, как говорят в тюрьме: "не верь, не бойся, не проси. Даже у Бога".

- Жестко.

- Но так и есть! Мы просим у Бога, просим у врачей, спасите-помогите, а все плохое, что происходит с нами - это результат наших мыслей, поступков. Тебе ясно говорят, не туда идешь, развернись. Самому тяжело приводить себя в порядок. Но когда человек ищет, ему удается найти разгадку. Главное - этого хотеть. И тогда все получится. Я научилась этому самостоятельно, теперь учу свою дочь и мальчишек. Не надо куда-то бежать или просить что-то. Виноват, осознай свои ошибки и иди дальше. Ты человек, и это твой опыт, шикарный опыт! Классно, что ты правильно пошел.

- В интервью четыре года назад я спросила вас, что бы вы хотели сказать Владимиру Путину? Вы тогда ответили: "Просьб и жалоб у меня нет". Что бы вы сказали ему сейчас?

- О, сейчас бы я с ним поговорила! Я бы спросила его: "Владимир Путин, ты зачем это сделал?" Без ненависти, доброжелательно бы спросила. Потому что мне действительно интересно, какая у этого человека травма в душе, что с ним не так, что заставляет его так поступать. И какой страшный путь он внутри себя проходит. Я знаю, какой путь прошли и проходим мы. Могу только догадываться, что происходит с ним. Думаю, его внутренние обстоятельства страшнее того, что благодаря ему происходит с нашей семьей во внешнем мире. Я желаю ему стойкости. Хотя бы миллионной доли той стойкости и благородства, которые демонстрирует мой муж. И я желаю ему любви. Надо, чтобы хоть кто-нибудь его по-настоящему любил. Пусть попросит у Бога - говорят, он всех любит.

Автор - КСЕНИЯ СОКОЛОВА, ЖУРНАЛ "СНОБ", февраль 2011 г.