Наливное яблочко (быль)

-Мама, пойдём, погуляем!
Первоклассник Миша Калинин с надеждой смотрел на ухоженную блондинку, сосредоточенно изучающую что-то в детской поликлинической карточке.
-Ну, пожалуйста, смотри, какая погода хорошая, фонтанчик во дворе опять заработал! Витя из десятой палаты с бабушкой гуляет!
-Мишенька, нельзя, - уставшим голосом сказала женщина. – Сейчас анастезиолог должен прийти, про наркоз рассказать. Ведь у тебя завтра опе… инициация.

Лена с мужем договорились, что не будут пугать ребёнка и назовут исправление ошибки природы не «оперативно-плановым вмешательством», как было написано в направлении, выданным в районной поликлинике, а загадочным словом «инициация», посвящением так сказать, в мужчины.
Поскольку природа ошиблась двусторонне, обряд инициации нужно было пройти дважды.

Незадолго до операции Миша с папой пошли в сауну.
-Это след от инициации? – с замиранием в сердце спросил мальчик, увидев у отца огромный некрасивый шов в том самом месте, которое скульпторы, чтобы не волновать целомудренную публику, закрывают фиговым листом.
-Да,- чуть помедлив, ответил папа.
-И у меня так будет? – от ужаса Миша буквально вжался в обжигающую деревянную стенку.
-Нет, сынок, не бойся, тебя просто сделают две дырочки, и всё.
Миша с недоверием посмотрел на отца.

Но, придя домой, папа показал ему на компьютере чудной прибор, называющийся лапароскопом. Когда папа учился в школе, такой прибор ещё не применяли в медицине, поэтому его инициация хоть и проводилась один раз, была полостная, а вот Мише уже повезло – сделают два прокола, и домой на следующий день отпустят. Не то, что папа, когда двадцать лет назад лежал в больнице, целую «четверть» в школе пропустил.

Мишиному папе, Кириллу Калинину было уже почти четырнадцать, когда на очередном школьном медосмотре молоденькая докторица, ещё не ставшая окончательно равнодушной к чужим болячкам, заметила, что у мальчика что-то не так по мужской части.
Обеспокоенная мама Кирилла Любовь Ивановна, потащила упирающегося подростка к андрологу в ведомственную поликлинику. Неприятный диагноз подтвердился.
Половое созревание уже вовсю набирало обороты, а созревать собственно было нечему. Ко всему прочему, нахождение органов в неположенном месте грозило возможными осложнениями, в том числе и онкологией.
Требовалась операция, но даже в Москве сделать её мог далеко не каждый хирург.

Проклиная себя, а заодно и всех неумех-врачей, не видевших до этого очевидного, Любовь Ивановна поплакалась в обед начальнику. Узнав о проблеме, он заверил, что её сына прооперируют по высшему разряду в детской больнице, где лечили чад сотрудников, как работающих, так и отошедших уже от дел, ведь в её организации, как и в дружественном им Комитете, бывших не бывает.

В назначенное время Любовь Ивановна проводила сына в приёмный покой, на отделении, пройдя на пост, вручила старшей медсестре конверт с шуршащими бумажками.

Та, оцепенев от одного вида женщины в форме грозного ведомства, долго не хотела брать деньги, но потом убрала конверт в карман халата, заверив, что самолично будет выносить после операции судно, и вообще ухаживать за сыном Любовь Ивановны, как за своим.
Любовь Ивановна удовлетворённо кивнула. У мужа на предприятии план, нерадивые рабочие, вечно недовольный главным инженером директор. Дай бог, в выходные к сыну выберется. Сама же Любовь Ивановна отбыла на следующий день в командировку в одну из прибалтийских республик. Чтобы не сойти с ума от вечной слежки за иностранными шпионами, мама Кирилла, также как и остальные сотрудники разведки, снимала стресс чашкой кофе с корицей или походами по местным магазинам янтаря.

Через месяц довольный результатами выполненной опасной миссии начальник, вызвал Любовь Ивановну обратно в Москву, где за личные заслуги ей было досрочно присвоено звание майора.

Любовь Ивановна была счастлива. Операция у сына прошла успешно, его уже собирались выписывать, и забирать его из больницы она пришла самолично.

Но так случилось, что у хирурга Филатова, оперировавшего Кирилла, накануне произошла большая неприятность – от него ушла жена. Выяснилось, что она уже давно спит с его лучшим другом. А теперь решила окончательно, разорвать отношения, подала на развод, естественно со всеми вытекающими последствиями раздела имущества. От одной мысли, что ему придётся разменять уютную родительскую квартиру, и. возможно, оказаться в уже немолодом возрасте в коммуналке, Нилу Фёдоровичу стало, мягко говоря, нехорошо.

-Нил Фёдорович! К Вам мама Калинина, забирать сына пришла! – напомнила старшая медсестра.
Дежурно постучав, Любовь Ивановна впорхнула в ординаторскую, оставляя за собой шлейф почти заграничных духов «Dzintars». Сегодня, как и когда она отправляла сына на операцию, женщина была в служебной форме.

«Ишь ты какая! – краем глаза заметив новую звёздочку, подумал Нил Фёдорович. – Уже майор! Как это за месяц в таком ведомстве из капитана превратиться в майора? Наверняка, переспала с кем-то из руководства!»

Нил Фёдорович вспомнил свою красавицу-жену, чем-то похожую на Калинину – такая же пышная грудь, такие же густые длинные волосы до пят, и в горле словно встал ком.
Накопленное раздражение требовало выхода.
Окончательно вывело его из себя то, что женщина закурила, не спросив разрешения.
«Вот сучка! Думает, что ей всё позволено! Ничего, тварь, я сейчас тебе настроение-то подпорчу!»

-Ну, как там, Нил Фёдорович, мой Кирилл? Жить будет? – спросила Любовь Ивановна, сделав глубокую затяжку.
-Будет, будет Любовь Ивановна, - стараясь как можно естественнее улыбаться, ответил доктор, - и риск онкологии значительно уменьшился.
Скорее всего, обойдётся без рака, не волнуйтесь. Но только отцом он вряд ли станет, у Кирилла никогда не будет детей.
-Как, не будет детей? – Любовь Ивановна выронила сигарету, не замечая, что пепел запачкал форменную юбку.
-Ну, а как же иначе? Я Вам говорил, операцию нужно было раньше делать, в младенческом возрасте.
-Но я же не знала, никто не знал! – в тоне женщины уже слышалось отчаяние.
-Голубушка, зачем же Вы так расстраиваетесь? Это для женщины бесплодие – трагедия, а для мужчины – приятная возможность удовлетворять свои естественные потребности, не предохраняясь. Давайте посмотрим позитивно – лет через пять ваш Кирилл начнёт встречаться с девушками, а среди них, сами знаете, разные могут попасться. В том числе, и ради прописки с квартирой кто-нибудь может к немуподвязаться. Прибежит такая девица в слезах: «Я беременна, срочно нужно жениться!» А ваш Кирилл ей раз – справочку! «Извини, подвинься подруга, если ты и беременна, то от кого-то другого, а не от меня!» И сын ваш всегда удовлетворён, и квартира от охотниц за московской пропиской защищена!
Любовь Ивановна вынула из сумочки платок, судорожно всхлипывая.
-Выписка на посту будет, - Нил Фёдорович демонстративно встал, давая понять, что аудиенция окончена.
Любовь Ивановна, шатаясь, вышла из кабинета, забыв вручить доктору пакет с ликёром «Vana Tallinn».

Всего этого, Миша Калинин не знал. Не знал он и зачем бабушка, приехавшая из столицы вскоре после его рождения, ездила с ним и папой в больницу куда-то загород, где тётенька в белом халате совала им в рот длинные палочки. С озадаченным лицом бабушка читала несколькими днями позже какой-то документ, напряжённо вглядываясь в черты внука.

Оказавшись первый раз в больнице, по странному совпадению носящую имя известного педиатра, полной тёзкой которого был хирург, лечивший папу, Миша стойко перенёс «обряд инициации». Швы зажили быстро, нитки рассосались сами по себе. Самое неприятное впечатление оставил о себе наркоз. Мальчика долго тошнило, пришлось даже поставить капельницу, так как он не мог ни есть ни пить.
И вот теперь должна пройти вторая ступень «инициации».

-Ну сколько можно уже ждать этого анастезиолога? Витя водяной пистолет достал!
-Мишенька, давай почитаем, - предложила мама.
-А что читать-то? – с тоской спросил мальчик.
-«Белоснежку» братьев Гримм, например. Или Пушкина. «Сказку о мёртвой царевне и семи богатырях».
-Мама, ты же знаешь, это всё сказки, ты сама всё время говоришь: «Время волшебников прошло».
-Да, сынок, к сожалению, - вздохнула мама. –Но ты же любишь фантазировать, на ночь всё время рассказываешь мне небылицы!
-Эх, мама, ну ты и сравнила, я научную фантастику сочиняю, а не сказки! И вообще…

Последнюю фразу Миша не успел закончить, потому что как раз в этот момент и пришёл долгожданный анастезиолог.
Уставший после операций врач, присев на краешек стула в палате, дежурно зачитал соблюдение правил перед наркозом. Выходя через несколько минут из палаты, стоя уже в дверях, он ещё раз повторил: «И запомните, если хоть одна крошка окажется в желудке у ребёнка после двенадцати ночи, исход операции может быть летальным!»
«Ровно в полночь карета превратится в тыкву, кучер в крысу, а лошади в мышей!». Господи, мама, ну что за чушь! Пойдём лучше гулять, - Миша захлопнул очередную предложенную мамой книжку.

На следующий день утром Миша печально слонялся по опустевшему отделению. Витю и всех остальных маленьких пациентов выписали. Новенькие ещё не поступили. Мама уехала на занятия со студентами, строго-настрого наказав ничего ни есть ни пить, не выходить из палаты и ждать папиного приезда. Но сидеть в палате было тошно, и мальчик, не смотря на мамин запрет, вышел в коридор.

Бродя по закоулкам больничного лабиринта, он услышал, как кто-то окликнул его по имени.
В конце коридора стояла… бабушка, его баба Люба. Одета она была более, чем странно – ни в красивое платье, в котором изредка приезжала навестить внука в Петербург и ни в строгую форму серого оттенка, как на официальных фотографиях в день чекиста, а совсем как старуха, сошедшая с иллюстраций сказочных книг. Длинная чёрная юбка волочилась по земле, на голове был надет платок.

-Бабушка? – недоумённо спросил Миша. –А что ты тут делаешь?
-Здравствуй, внучок! Я пришла тебя проведать. У тебя же сегодня последняя «инициация».
Миша согласно кивнул.

-Небось ни ел ничего с утра. – продолжила бабушка, улыбаясь. – Мама на работу убежала, к своим студентам-лоботрясам. Папа на строительном объекте задерживается, там лоботрясов тоже хватает. Одна бабушка о тебе и позаботится. Вот я тебе яблочко принесла. Наливное. Смотри, какое красивое. Держи, кушай на здоровье!



-Мне нельзя ничего есть, - рассудительно заметил Миша. – Перед наркозом не едят.
-Ну что это за еда - яблочко? Так, перекусить немножко.
«А и вправду, разве это еда? Проскочит, и не заметишь! А есть уже так хочется!» - Миша взглянул на соблазнительное яблочко, и потянулся к бабушкиной руке…

«И запомните, если хоть одна крошка окажется в желудке у ребёнка после двенадцати ночи, исход операции может быть летальным!»
Лена словно наяву увидела вновь говорящего эти слова анастезиолога и перестала читать лекцию. Где-то вдалеке её сын, кусая яблоко, грустно махал ей рукой: «Прощай, мама!»
-Не ешь! - закричала со всей мочи Лена, не обращая внимания на изумлённые взгляды студентов, и из последних сил, падая в обморок, дунула на воображаемое яблоко.

Мальчик удивлённо оглянулся по сторонам. Бабушка исчезла, как исчезло и яблоко, которое ему не удалось даже надкусить.

По лестнице поднимался запыхавщийся папа.
-Миша! – недовольно воскликнул он. – Почему ты вышел из палаты?
-Бабушка приходила, - пояснил мальчик.
-Бабушка? Баба Люба? – отец недоверчиво смотрел на сына.
-Ну, да. Яблоко предлагала съесть.
-И ты его съел? – с ужасом в глазах спросил папа.
-Не успел, подул сильный ветер, и всё исчезло.
-Очень хорошо, пойдём, нас зовёт врач. Какой же ты, всё-таки, Миша фантазёр. Баба Люба уже второй месяц в командировке на другом континенте.