Сегодня окончание
рассказа
«Вода, настоянная на чернике».
Первое молчание
воды нарушила черемуха. Белый, легкий цвет берегов упал в озеро и разбудил рыб.
В заливах и на отмелях тут же завозились щуки. Щуки уже успели отдохнуть после
нереста и, узнав по цвету черемухи свое время, бросились охотиться.
Черемуха отцвела,
и тут же исчезли щуки. Снова вернулось молчание воды, и я опять ждал – теперь
ждал, когда займется белым махровым огнем цветов рябина…
С рябиной снова
появились щуки, и озеро еще раз рассказало мне, что для ее обитателей белый цвет
был сигналом к пробуждению.
Рябина отгорела
не так быстро и широко, как черемуха. Кончился июнь, и я ждал теперь, когда
поднимутся над лудами первые блестящие листья белых лилий. Эти листья будут
долго тянуться к свету еще не развернувшимися трубочками, потом они узнают
легкий ветерок, голоса птиц, туман северной белой ночи, раскроются и останутся
на воде до самой осени. Вслед за листьями должны появиться из воды бутоны, а там
и цветы белых лилий. А за первыми белыми цветами к лудам могут подойти голубые
окуни…
Лодка
возвращалась домой немного усталой от дальней дороги. Скорей всего это была даже
не усталость, а хорошее спокойное чувство, которое всегда появляется у человека,
когда трудное ожидание оправдывает себя. В этом тихом спокойствии совсем не
хочется быстро работать веслами… Сегодня утром раскрылась первая лилия. Она
появилась не на луде, а в неглубоком ручейке, что незаметно приходил в озеро.
Это была простая лилия. Она почти не напоминала собой настоящие цветы таежных
озер – она была куда меньше и неприметней, но она была первой.
Эту лилию я увожу
с собой в лодке как подарок, что преподнесло мне озеро в знак расположения.
Подарок был дорог, как улыбка хорошего человека, которую он отдал тебе в награду
за долгую и трудную дорогу к нему. Я прошел эту дорогу и теперь точно знал, что
скоро встречусь с голубым окунем и тогда смело назову это озеро своим…
Вслед за первой
лилией, появившейся в ручье, разом и широко вспыхнули белые огни по лудам. Они
вспыхнули, как крылья белых птиц, взметнувшихся над водой. И тут же возле луд
появился долгожданный окунь. Он действительно был голубым. Холодная синева
горела по спинам и бокам этих рыб. И по этой прозрачной синеве можно было
угадывать глубокое ключевое дно озера.
С каждым днем
белый огонь на лудах расходился все шире и шире. Казалось, он без конца будет
разгораться все новыми и новыми лепестками. Но однажды белый огонь остановился,
и я осторожно поймал себя на мысли, что лодка теперь уже не так охотно идет к
лудам… Лодку хотелось повернуть в другую сторону, уплыть к ручью, где недавно
цвела самая первая лилия.
Наверное, теперь
там было уже много‑много таких цветов… Наверное, эти цветы были больше и ярче,
чем тот, первый, сорванный мной. И если бы мой небольшой цветок по‑прежнему
оставался там, то его, пожалуй, уже и не удалось бы отыскать.
Я повернул свою
лодку к ручью, но никаких лилий там не увидел. Вода в ручье как будто потемнела,
позеленела, и вместо белых, чистых цветов на темной болотной воде самодовольно
покачивались желтые кувшинки‑кубышки…
Желтый цветок
кубышки почти никогда не встретишь на лудах, среди волн и ветра, где в
прозрачной воде голубым цветом вспыхивают рыбы. Заваленные корягами берега,
заросшие гнилые заливы – там над вязким мелким дном и жили желтые цветы.
Теперь желтый
цвет преследовал меня повсюду. Он закрывал озеро, прятал от меня воду, и даже
голубые окуни стали казаться мне всего‑навсего зелеными ленивыми рыбами. Озеро
больше не было моим. Оно перестало держать меня около своей воды, и эта вода
снова становилась угрюмой и настороженной. Память обратной дороги становилась во
мне все глубже и острей. Все это было началом лесного одиночества. Одиночество
все ближе и ближе подходило к моему ночному огню и все чаще и чаще напоминало
историю о белой лилии и таежном ручье…
В этой истории не
было ничего хитрого. Речь шла о простом таежном ручье, по которому рыбак каждый
день ездил ловить рыбу. И однажды занятый лесной работой человек заметил лилию,
заметил сначала между прочим, как сигнал к тому, что скоро широко пойдут к лудам
стаи окуней. Рыбак встретил рыбу, но оставил лилию в памяти. Позже он стал
замечать за собой, что его все время тянет к ручью – лилия продолжала цвести на
том же самом месте. Но однажды лилии не стало – она погибла, отгорев положенный
срок. Рыбак загрустил и вернулся домой. Говорят, что он вернулся слишком поздно…
Вот, наверное, поэтому простая лесная история и заканчивается грустными словами:
«Берег ее, да не уберег… А красивая была…»
На лудах еще
горело много белых огней, еще вовсю цвели лилии и можно было ловить, ловить и
ловить рыбу… Но моя лилия уже отцвела. Она погибла в тот день, когда я сорвал
ее… Теперь у меня не было никакой лилии, и, может быть, именно поэтому раньше
обычного пришли ко мне и память обратной дороги, и та лесная история, в которой
рассказывается, как за временной разлукой человек потерял свою любовь…
Кто он был, этот
человек, для которого цвели здесь необыкновенные цветы и выходили к лудам
голубые окуни и которого до сих пор еще помнила глубокая загадочная вода?..
При тусклом свете
коптилки я разобрал на досках стола несколько рядов старых, темных от копоти
зарубок. Длинные ряды, видимо, означали ночи, проведенные у огня. Другие ряды,
покороче, должны были рассказать о тех днях, когда погода выпускала на озеро,
когда был промысел и была рыба…
Да, рыба. У
человека, который построил избушку, оставил мне печь, легкую лодочку и еще
крепкое весло, здесь, на озере, была та же цель, что и у меня, – рыба… А что
еще? Что держало его здесь, на берегу хмурого скрытного озера? О чем думал он у
ночного огня после долгого и не всегда ясного дня, среди волн и ветра? Что берег
в своей памяти? Чего хотел?.. Кто он, тот человек, который оставил для других
свою тропу, тески на еловых стволах и маленький берестяной черпачок у ручья,
настоянного на чернике?..
