Рассылка закрыта
При закрытии подписчики были переданы в рассылку "В мире идей" на которую и рекомендуем вам подписаться.
Вы можете найти рассылки сходной тематики в Каталоге рассылок.
Новое на сервере www.world-history.ru (55-й выпуск)
| Информационный Канал Subscribe.Ru |
Второго августа 1274 года крестоносец Эдуард Вестминстерский высадился в Дувре. Он не был в Англии более четырех лет и уже около половины этого срока был ее королем. У его ног лежало богатое, хорошо организованное государство, которым его родственники из анжуйской династии правили уже в течение ста двадцати лет, а его норманнские и английские предки — около четырех веков.
Как все сельские просторы Европы, английское королевство было усеяно замками, церквами и монастырями, а также маленькими городами, обнесенными стенами. Вместе они символизировали мощь трех классов, управлявших христианским миром. Два из них — древние и крепко упрочившиеся, третий — новый и неуверенный в своих силах. Графы, бароны и рыцари, епископы, аббаты и монахи были ведущими фигурами на шахматной доске власти, и далеко от них по положению, но отнюдь не по богатству, отстояли купцы-горожане торговых полугородов-полудеревень, выраставших в тени замков и аббатств. Из цитаделей королевские констебли и шерифы, а также более крупные феодальные лорды — главные держатели короны, следили за соблюдением мира и государственного закона, выполнение которого вменялось королевским судьям. Замки, с их насыпями и внутренними башнями, обширными зелеными дворами, обнесенными куртинами, рвами, опускными решетками и барбаканами, колодцами, амбарами и темницами, были основной силой, которую могла одолеть лишь армия с катапультами и стенобитными орудиями, способная долгое время продержаться на открытой местности. В залах, продуваемых всеми ветрами, с устланными камышом полами и крошечными каменными уборными, в грязи и великолепии жили франкоговорящие лорды. Их тренированные боевые кони, кованые доспехи и умение сражаться верхом, унаследованное от предков, позволили им на протяжении двух веков безраздельно править местным населением.
Однако в Англии такое господство могло осуществляться только в сообществе с короной, силой, с которой ни граф, ни барон не могли соперничать без опасных для себя последствий. Три гражданские войны велись отцом, дедом и прадедом Эдуарда, чтобы доказать это. В силу этого обстоятельства, а также из-за своего географического положения, Английское королевство не было похоже на континентальные государства. Со времен победы Эдуарда над де Монфором, произошедшей в день рождения его отца, большинство главных замков Англии удерживались короной или ее подчиненными. Когда новый король высадился на землю своего королевства, над ним возвышался Дувр, королевские ворота Англии, со стенами толщиной в двадцать футов, окруженный двумя линиями крепостных валов и с огромным прямоугольным донжоном, построенным первым Плантагенетом. В сорока милях к северо-востоку, по дороге к столице, расположился Рочестер, охранявший путь в Медуэй, где шестьдесят лет назад восставшие бароны после утверждения Великой Хартии вольностей преградили путь королю Иоанну. За Римской стеной Лондона высилась башня Вильгельма Завоевателя, доминировавшая над крытыми соломой и красной черепицей домами и бурной рекой.
Далее, в тридцати милях вверх по Темзе, охраняя еще один перекресток, на возвышении стоял укрепленный Виндзор, где родились дети Эдуарда, за ним простирались заливные луга Раннимеда. Там, где река вытекала из среднеанглийских лесов, лежали Уоллингфорд и Оксфорд. Далее, посреди овечьих пастбищ и меловых холмов запада, высились другие королевские башни — Ньюбери в Кеннетской долине, Мальборо и Олд Сарум на Плейне, крепости долины Северна и Динского леса. Вдоль берега Ла-Манша, защищая его якорные стоянки и устья рек, стояли Пивенси, Порчестер, Керисбрук и Корф, а на глухом кельтском юго-западе — Экзетер, Тремартон и Рестормель.
К северу от Лондона высились цитадели, охранявшие «королевский мир» в восточных и среднеанглийских графствах — в сердце сельскохозяйственного благополучия страны, на лесистых землях, где раньше находились старые англосаксонские поселения. Колчестер и Фрамлингем, Беркхемстед и Нортгемптон, Линкольн и Ньюарк играли и могли бы вновь сыграть решающую роль в защите государства от бунтов и вторжений. Контроль крепостей со стороны короны был условием, необходимым для осуществления правосудия. Никто не понимал этого лучше, чем король; он управлял посредством предписаний, направляемых замкам. Восемь лет назад бароны, сделав Кенильворт своей базой, сумели затянуть мятеж на много месяцев. С тех пор, хотя башни местных лордов возвышались во всех частях этих земель, штандарты, развевавшиеся над этими шедеврами военно-инженерного искусства, принадлежали королю и его родственникам.
Только далеко на севере и на западе, на границе с Шотландией и Уэльсом, неприступные замки все еще были в руках феодальной знати. Там находились опорные пункты правителя — епископа Даремского и воинственных лордов Пеннинских долин, крупных марок Клана, Осуэстри, Брекона, Рэднора и Монтгомери, Гламоргана и пфальц-графства Пемброка. Клэры в Кардифе, Керфил-лы и Мортимеры в Вигморе и Ладлоу до сих пор могли бы выстоять против королевской армии за стенами своих замков. Однако опасность, грозящая со стороны валлийских племен, заставляла короля и знать сплотиться воедино, и поэтому от короны не требовалось никаких объединительных санкций. Англичанам приходилось или держаться вместе или же видеть свои владения разграбленными, а людей убитыми.
Однако власть в Англии держалась не только на башнях и копьях. Как и все государства романского Запада, королевство управлялась идеалом, символом которого был Крест, выражением — справедливость, а доверенным лицом — церковь. Эта международная организация, распоряжавшаяся по своему собственному усмотрению почти третьей частью богатств королевства, хранила верность не королю или феодальному лорду, но наместнику Христа, папе и епископу Римскому. Власть в королевстве Эдуарда, как и в любом западном государстве, была двойственной. Люди являлись подданными своего короля и вассалами или сервами своего феодального лорда, но также они все были паствой Святой Церкви и повиновались прелатам и священникам. Величественные каменные монастыри и соборы, прорезающие горизонт своими башнями и шпилями; приходские церкви, крыши и колокольни которых вырастали над деревнями и городами, были такой же неотъемлемой частью пейзажа, как города и замки короля и его приближенных. На пути домой перед царственным крестоносцем лежали раки святых и мучеников, которые он так часто посещал со своим отцом, и которым, как любой принц той эпохи, он с удовольствием дарил реликвии и сосуды из золота и серебра, жемчуг, статуи и распятия, превосходно вышитые изделия. Под сирийским небом Эдуард, должно быть, часто вспоминал серые камни и прохладные зеленые дворики, колокольный звон и песнопения, величественную монашескую жизнь, протекавшую в местах успокоения св. Томаса в Кентербери, короля Св. Эдмунда в Бери, и того английского короля в Вестминстере, в честь которого Эдуард получил свое имя.
В Англии существовало около семисот монастырей, кафедральных соборов и женских обителей, а также несчетное количество мелких соборов, монашеских братств, церковных общин и часовен. Некоторые из монастырей были так богаты, что их аббаты заседали вместе с графами и баронами в королевских советах и парламентах, так же, как и епископы, представители белого духовенства, чьи огромные кафедральные соборы соперничали с монастырскими соборами их собратьев — прелатов монастырей. Наконец, взору Эдуарда представали Кентербери, Вестминстер и Сент-Олбанс. Островные монастыри Или и Питерборо, Кройленда и Торни возвышались над бесконечными заболоченными пространствами. Со всех концов Британии толпы пилигримов стекались к крупным аббатствам восточной Англии: Нориджа, Колчестера и Бери, помеченным четырьмя крестами — знаком королевского иммунитета (туда не смели входить даже королевские судьи), на далекий песчаный край Норфолка, близ Северного моря, к месту поклонения Уолсингемской Богоматери, где находилась знаменитая копия дома святого семейства в Назарете (построенная после видения, коего удостоилась богатая саксонская вдова). На юго-западе лежали Рамси и Шербурн; женский монастырь рядом с Эйвоном в Эймсбери, где королева Элеанора, мать Эдуарда, приняла постриг; на вершине холма стояло аббатство Шефтсбери с мощами Эдуарда Мученика, прославившееся целым рядом аббатис, происходивших из благородных семей. Вдали, где листва Пенселвудского леса тонет в болотах Сомерсета, вырос великолепный новый собор Уэльса. Его красивый западный фасад блистал расписанными и позолоченными статуями английских королей и святых. В соседней долине Авалона, под часто посещаемой паломниками скалистой вершиной, находилось самое святое место Англии — Гластонбери. Здесь, как утверждала легенда, Иосиф Аримафейский посадил свой цветущий посох, давший первые ростки британского христианства. Рассказывали, что здесь собирались рыцари Круглого Стола короля Артура, и здесь же восемьдесят лет тому назад монахи нашли останки Артура и его жены Гвиневеры. Дальше на севере в Малмсбери и Глостере находились четыре епархии, а за ними — золотые аббатства долины Северна и Уэльская граница. И совсем далеко на севере, за Линкольном и Керкстедом, лесными аббатствами Раффорда и Ньюстеда, громоздились одинокие цистерцианские обители Йоркширских пустошей — Риво, Биланд, Фонтен, Жерво — монастырские церкви Йорка и Рипона и великая бенедектинская святыня — мощи Св. Кутберта в Дареме.
Будущему королю пришлось сражаться за символ веры, который хранили столь дорогие ему места, охранять и выкупать землю «Outre mer» или Святую Землю. Туда четыре года назад Эдуард отправился в крестовый поход вслед за своим святым дядей, Людовиком Французским, и, командуя армией христианского мира, выиграл благодаря победе над сарацинами в Яффе десятилетнее перемирие и передышку для христианских крепостей в Сирии. Когда он вернулся, ему было тридцать пять лет. Будучи на голову выше своих собратьев, Эдуард представлял собой величественное зрелище — идеал средневекового короля. Его прозвали Длинноногим, за необычайно высокий рост, когда он стоял в стременах. Подвиги короля на рыцарских поединках, в борьбе, соколиной охоте и охоте на крупного зверя прославлялись во всем христианском мире, история его юношеской дуэли с атаманом разбойников, Адамом Гудронским, в лесистом ущелье Элтона, а также победа на великом турнире или «маленькой войне» в Шалоне, по дороге домой из крестового похода, стали национальными легендами. На своем коне «Фероне, черном как ворон» король мог, как говорили, преодолеть любое препятствие.
Под восточным солнцем волосы Эдуарда, в юности льняные, как у всех Плантагенетов, потемнели, а кожа стала бронзовой. Он отличался превосходным здоровьем, энергией и хорошим чувством юмора. «Никогда, — писал современник, — короля не видели печальным, кроме тех дней, когда смерть настигала людей, дорогих его сердцу». Круглое лицо, кудрявые волосы, большие выразительные глаза — кроткие, как у голубя, когда он доволен, и пылающие гневом, как у льва, когда зол, — маленький властный рот, превосходные зубы, не испортившиеся с возрастом, широкий лоб и крючковатый нос: весь его облик свидетельствовал о способности управлять обществом воинов. Прямой, широкоплечий, с гибкими, мускулистыми конечностями, Эдуард обладал всеми чертами, которыми восхищались его современники.
От отца он унаследовал прищуренный левый глаз и легкое заикание. Однако когда Эдуард приходил в возбуждение, заикание пропадало, и он говорил с такой силой, что мог растрогать людей до слез. Воин с младых ногтей, он прочел немного книг, но умел писать по-французски и, что более вероятно, на латыни, а также переписывался со своим кастильским шурином по-испански. Его мастерство разрешать споры было так же знаменито, как и отвага в бою, и он замечательно играл в шахматы — утонченную восточную игру, привезенную крестоносцами, что доказывает многогранность этого средневекового короля. Эдуард любил музыку и стихосложение, великолепные здания и скульптуру, живопись и иллюстрированные манускрипты. В его домашних счетах упоминаются английские трубачи, уэльские арфисты и немецкие скрипачи, которых он держал у себя на службе. Именно уэльский арфист находился при Эдуарде, когда на него напал убийца-ассасин в Акре, а во время своей последней кампании против Брюса умирающий король остановился на обочине, чтобы послушать шотландских женщин, поющих песни своей родины.
Несмотря на всю его деспотичность, в Эдуарде было что-то благородное и великодушное; «великим духом» («animus magnificus») он представлялся уроженцу Сомерсета, Николасу Тревету, состоявшему у него на службе. В молодости его укоряли за неистовый, невыносимый характер — наследие, которое, как говорили, анжуйский род получил от дьявола. Однако Эдуард быстро отходил и скоро прощал; «король, внушающий страх гордецам, но добрый с кроткими этой земли». «Извините,— воскликнул он однажды, — почему бы мне не сделать этого и для собаки, если она ищет моей милости!» Суровый опыт раннего участия в гражданской войне научил Эдуарда понимать точку зрения другого и быть терпеливым и склонным к компромиссу. Он знал, как работать с людьми различных взглядов и делать их своими друзьями, что было не доступно его отцу.
Этими благородными чертами, в противовес вспыльчивости Плантагенетов, Эдуард обязан идеальному браку. Элеонора Кастильская была правнучкой кастильского короля, который привел армии крестоносцев северной Испании к великой победе при Лас Навас де Толоса. Ее отец вернул в лоно церкви Кордову, Севилью и Кадис; сводный брат, Альфонсо Мудрый — покровитель мавританской и еврейской культуры — был одним из первых математиков и астрономов того времени. Дочь крестоносца, Элеонора, сопровождала своего мужа в Акре, где ее нежная забота спасла ему жизнь, когда ассасин ударил его отравленным кинжалом. Любовь Эдуарда к этой благородной, величественной женщине, с длинными темными волосами и спокойными готическими чертами лица (которые мы до сих пор можем лицезреть на ее скульптурном изображении в Вестминстерском аббатстве) стала путеводной звездой его жизни. Их обручили в Бургосе, когда ему исполнилось всего пятнадцать, а она была еще ребенком. Элеонора привила королю мирный нрав, которого Эдуарду так не хватало. Их двор был спокойным и благопристойным местом, свободным от зла и грубости.
За царственной внешностью Эдуарда скрывались грубые манеры военного, которыми славился первый Плантагенет. Эдуард также предпочитал одеваться в простой солдатской манере, носить «робу» и отделанный мехом «collobium» (плащ), который носили плебеи, простые купцы и рыцари, «пренебрегая пурпурным или бледно-красным цветом». «Неужели я мог бы сделать больше в королевской мантии, нежели в этом простом кафтане?» — однажды спросил он. Он любил быть на короткой ноге со своими солдатами и простыми подчиненными, подшучивать над ними и смеяться над их грубыми шутками. Однажды он отдал своего коня прачке, при условии, что она выиграет на нем скачки.
Трудолюбивый и методичный, этот франкоговорящий король с английским именем приучил себя к аккуратному ведению дел. Он не любил расточительности и экстравагантности. При маленьком, стесненном в средствах дворе своего отца он терпел унижения, которые сопровождали принца, едва сводящего концы с концами, что убедило его избегать таких примеров. Кроме того, в крестовом походе Эдуард увеличил долги короны, обильно занимая деньги у итальянских банкиров, которые, обойдя запрет христианам заниматься ростовщичеством, сменили евреев-ростовщиков в христианском мире. Вернувшись в Англию, он направил всю силу своего расчетливого ума на усиление своих финансовых прав и максимальное увеличение любой ренты, дохода или службы, которые получала Корона. Ведь он знал, что только с помощью строгой экономии правитель XIII века мог получить, не жертвуя собственной свободой, все, что было необходимо для повышения своего престижа и удовлетворения чувства собственного достоинства: замки, коней и оружие, искусно вышитые вещи и гобелены, драгоценности и скульптуры, пиры и турниры, роскошные пожертвования святым местам, церквам и монастырям.
Первой заботой Эдуарда было стать хозяином в собственном доме. Не опасаясь феодальной знати, он, в отличие от отца и деда, не пытался противопоставить себя ей. Большинство из магнатов были его возраста или моложе, сражались под его командованием против валлийцев и де Монфора, или же принимали участие в сирийской кампании. В жилах четырех из одиннадцати графов текла королевская кровь: это его брат, Эдмунд «Горбун» граф Ланкастера, Дерби и Лестера; кузен Эдмунд граф Корнуолла — сын последнего короля Римлян — управлявший юго-западными землями от Экзетера до Ленде Энда; его зять Джон Бретонский граф Ричмонда; и дядя Вильгельм де Валенс граф Пемброка. Из семи других только Джон де Уоррен, граф Суррея и Суссекса, был старше Эдуарда. Несколькими годами ранее Уоррен фигурировал в драматическом эпизоде, когда его слуги напали и ранили противников своего господина в Вестминстер-холле. Эдуард преследовал Уоррена до замка в Рейгете, угрожал осадой и заставил его предстать перед судьями своего отца, которые взыскали с того огромную сумму в 10 000 марок (что сейчас составляет примерно четверть миллиона) за нанесение оскорбления королевскому общественному порядку. Однако несмотря на то, что Уоррен был яростным защитником своих феодальных прав и обладал вспыльчивым характером, он не питал злобы к своему новому сюзерену, на стороне которого сражался при Льюисе и Ившеме. Близкими друзьями Эдуарда также были Вильгельм Бошам, граф Уорика, Генрих де Ласи младший, граф Линкольна и Солсбери, Роберт де Вер, граф Оксфорда, чьи поместья, благодаря парадоксальной феодальной системе Англии, находились главным образом в Эссексе. Самым могущественным из всех был тридцатилетний маркграф, Гилберт де Клэр, граф Глостера, который поставлял на службу короне более 450 рыцарей, владелец двадцати двух английских графств и «хозяин земли Моргана» в южном Уэльсе, где у него было собственное казначейство, большая государственная печать, суды, канцлер и шерифы. Этот надменный, импульсивный, рыжий воин, правнук Вильгельма Маршала, дважды переходил из одного лагеря в другой во время гражданских войн. Но Эдуард знал, как обращаться с ним, и именно Гилберт де Клэр первым объявил о вступлении на престол нового короля и поздравил его с возвращением в свое королевство.
Только два молодых графа, Роджер Биго, граф Норфолка, наследный маршал, и Хамфри де Боэн, граф Херефорда, констебль, держались в стороне от королевского окружения. Они одни хранили древние баронские традиции независимости и, от случая к случаю, вставали в оппозицию короне. Остальные графские роды либо пресеклись, либо находились в состоянии неопределенности. Самый великий из них, Честер, был в руках короля после смерти последнего представителя династии Гуго Авраншского в 1237 году.
Эдуард чувствовал себя как дома в этой компании баронов. Их вместе почитали, они вместе росли, соперничали, боролись. Несмотря на свой деловой склад ума, он прежде всего был продуктом рыцарского, аристократического общества. Более всего король был счастлив на рыцарском турнире, на охоте в лесах или с соколом в долинах рек, пируя в замке или в охотничьем домике, слушая менестрелей и арфистов, певших романтические баллады о сражениях, куртуазной любви, которые с возвращением цивилизации стали основной «пищей» грубых воинов-феодалов, завоевавших старые римские или легендарные земли западной Европы. Эдуард любил легенды о короле Артуре и его рыцарях, которые аристократия Англии и Франции переняла у кельтских бардов Бретани, Уэльса и Корнуолла. Сам он считал, что происходит от Брута Троянского и других легендарных паладинов древности. Вместе с Гилбертом Глостерским Эдуард учредил Круглые Столы по образцу артуровых, за которыми, по особым случаям, лорды королевства, красные и помятые после турниров, сидели на пирах, подражая обычаям Камелота.
Хотя Эдуард был на равной ноге со своими графами, гостил в их замках и вместе с ними участвовал в турнирах, охотах и пирах, у него не было среди них фаворитов. Его близкими друзьями были люди знатного происхождения, но не обладавшие большой властью. Именно им Эдуард научился доверять еще в дни своей опасной юности. Они происходили из разных мест, от Рейна до Ирландского пролива: это, например, бургундец Отто де Грансон, Жоффруа де Женевиль из Вокулера в Шампани, Роберт Тибтот или Типтофт, который удержал во время гражданской войны Бристоль для Эдуарда и был свидетелем при составлении его завещания в Акре; Томас де Клэр — брат графа Глостера, — который вместе с ним спасался бегством из Херефорда перед битвой при Ившеме. Король назначал их сенешалями и констеблями в своих английских, французских, уэльских и ирландских владениях, в судебные комиссии и в посольства при иностранных дворах. И в Совете и на поле битвы один или несколько из его друзей всегда были рядом с королем.
Еще более важную роль в управлении королевством играли крупные клерки или клирики государственных учреждений, родом из королевской семьи или придворной знати. К канцелярии и казначейству, уже существовавших во времена англосаксов и нормандцев, анжуйские короли прибавили «Гардероб», или управление королевским имуществом, который в течение века развился из королевской гардеробной в важный финансовый и административный орган. Хотя некоторые из чиновников, особенно старого казначейства, были назначены на наследственные должности, функции которых они исполняли в качестве заместителей, ответственность перед обществом, традиции и полуколлегиальное устройство учреждений обусловили их личную преданность короне. Как и раньше, большинство из них были церковнослужителями, но некоторые принадлежали к приобретающему вес энергичному классу рыцарей графств. В своих комнатах в Вестминстере или в повозках, следующих за вечно находящимся в разъездах двором, заваленных чернилами и зеленым воском, бирками, свитками и казначейскими сундуками, эти люди являлись профессиональными гражданскими чиновниками, готовыми исполнять свои обязанности даже в отсутствие короля или во время гражданских войн. Опыт и государственное мышление сделали их силой, приносящей стабильность Английскому государству, а также неизменными хранителями его административных традиций — более сильных в то время в Британии, нежели в других западных странах.
Эдуард использовал этих бюрократов в полную силу. Благодаря проницательности и смелости, которых так недоставало его отцу, король не боялся доверять им, и его было трудно ввести в заблуждение. Во главе бюрократического аппарата стоял канцлер Роберт Бернелл, который со времен Ившема был секретарем Эдуарда. Этот гениальный администратор и законовед, младший сын шропширского рыцаря, не чуждался земных благ и, волею своего господина, стал крупным землевладельцем. Но его преданность интересам короны никогда не ставилась под сомнение. Его хитрость и не всегда щепетильные методы ведения дел полностью отвечали требованиям главы рыцарства, хорошо усвоившего, что прежде всего королю необходимо тщательно контролировать доходы. По возвращении в свое королевство Эдуард назначил Роберта канцлером вместо старого советника своего отца Уолтера де Мертона. Он также даровал канцлеру епископство Батское и Уэлское, и, в пику папе Римскому, намеревался сделать его архиепископом.
Осыпанный королевскими милостями, Бернелл был только одним из многочисленных клерков короны. Как и его прадед, Эдуард учредил целый институт чиновников, полностью зависящих от его расположения и покорных его воле. Они занимали посты хранителей и ревизоров, казначеев и секретарей, судей, податных чиновников и комиссаров, временных советников в условиях постоянно расширяющихся дел государства, чьими северными пределами были горы Чевиот Хилс, а южными — Пиренеи. Имена более чем сотни чиновников занесены в официальные списки: это такие люди, как Джон Керкби, архидьякон Ковентри, важный судебный чиновник и барон казначейства, которого Эдуард назначил своим казначеем; Уильям Лаутский, личный казначей, а потом и хранитель «гардероба», который заслужил доверие короля еще в юности, когда тот в качестве заместителя своего отца управлял Гасконью; Энтони Бек, его секретарь; Джон Ленгтон, который сменил Бернелла на посту канцлера, и еще более важный его тезка, Уолтер Ленгтон, скромный клерк управления королевских имуществ, ставший казначеем и главным советником Эдуарда в последние годы жизни короля. Несколько из таких придворных чиновников начали свою карьеру, закончив Оксфорд и Кембридж; многие изучали гражданское и каноническое право; почти все они были священниками. Однако их интересы в большей мере были светскими, чем религиозными, и они стали предтечами нового класса и новой профессии. В спорах между Церковью и Кесарем они выбирали сторону Кесаря, потому что именно он платил им и обеспечивал повышение по службе. Несколько человек получили епископский сан, включая Бернелла, Керкби, обоих Ленгтонов и двух братьев из знатного рода Беков Ирсбийских, один из которых, Томас, получил диоцез Св. Давида, а второй, Энтони, крупное Даремское епископство. Энтони, известный воин и охотник, построил Элтемский дворец и восстановил зал Даремского замка, где, хоть сам и слыл аскетом, жил в роскоши, разительно отличавшейся от скромности основателя епископата, св. Кутберта.
Из той же среды — клириков и мирян — происходили юристы, служившие королю в качестве судей или тяжбщиков, в качестве адвокатов или барристеров. С усложнением правовой процедуры королевские судьи перестали быть просто временными представителями, уполномоченными от баронского или епископского суда расследовать частные дела во дворце своего сюзерена. Теперь они стали постоянными королевскими чиновниками. Они до сих пор выполняли множество функций — слушали судебные разбирательства, занимались чисткой тюрем графства на выездных сессиях суда, выступали в качестве присяжных заседателей, надзирали за сбором субсидий и заседали в королевском совете. Некоторые выполняли священнические обязанности, как, например, Джон ле Бретон или Бриттон, епископ Херефордский, который, как считают, написал сокращенное изложение трактата Брактона об английских законах; или же столь незаменимый для Эдуарда Мартин Литлбернский и Ральф де Хенгем, уроженец Норфолка, каноник собора Св. Павла и архидьякон Вустерский, который начал свою официальную карьеру в должности клерка одного из судей Генриха III, а затем стал главным судьей в Суде Общих тяжб и Суде Королевской Скамьи, оставив после себя два важных трактата о процедуре и судебных прениях. Другие были мирянами, рыцарями, местной знатью, или знатоками законов, которые практиковали в качестве юристов в судах, прежде чем сами стали судьями. Из пятнадцати членов Суда королевской скамьи, назначенных во время царствования Эдуарда, семеро были церковнослужителями, а восемь — мирянами, в том числе оба главных судьи, выполнявших свои обязанности в последние годы жизни короля.
Затем следовали атторнеи, которые представляли своих клиентов, выполняя данные им приказы и ведя дела по доверенности, а также искусные ораторы, поверенные в делах и барристеры высшего ранга — наследники профессиональных защитников Божьего суда — которые составляли, читали и вели дела, таким образом избавляя просителей от промахов, которые так легко могли допустить несведущие в судебных делах. Ибо правила подачи судебного иска королевским судьям были жестко регламентированы; а юридический язык, разновидность ломаного французского, перемешанного с латинским, предназначенный обеспечивать предельную ясность закона, был фактически недоступен мирянам для понимания. В то время, когда Эдуард вступил на престол, общее право — право королевских судов, общее для всей страны, — разрабатывалось уже более века. Опираясь в теории на древний корпус неписаного обычного местного права, на которое оно наложилось, постепенно вытеснив его, это право было детищем первого Плантагенета и сведущих юристов, которым он, его сыновья и внук вверили свои судейские полномочия. Их целью было привести в порядок жизнь государства после анархии гражданской войны и подчинить юрисдикции центрального королевского суда все серьезные преступления: насилие и лишение фригольда, являвшегося формой достатка, от которого зависела политическая организация феодального государства. Профессиональные юристы осуществляли это на практике, возлагая на представителей каждого графства, округа и прихода ответственность за доставку подозреваемых преступников на выездные сессии суда к королевским судьям, а также предлагая лишенным собственности возмещение ущерба более надежное, справедливое и быстрое, чем то, которое они могли бы получить в местных судах графства или же под частной юрисдикцией феодального общества. Вытесняя старые методы Божьего суда, испытания огнем и водой и компургации (снятия с себя обвинения путем принесения клятвы), более разумным и гуманным способом — допросом соседей, проводимым под надзором профессиональных юристов, новые законы позволили по-новому открывать истину. Вся законодательная практика была коренным образом изменена посредством власти короля, отдавшего приказ своим шерифам собирать присяжных заседателей из числа местных фригольдеров, чтобы они отвечали в соответствии со своей корпоративной правоспособностью на вопросы права или факта, предложенные им в суде королевскими судьями.
В Англии, единственной среди феодальных королевств Европы, стало установленным законом то, что ни один человек не должен отвечать перед своим фригольдером без королевского на то предписания, и ни один процесс, затрагивающий проблемы свободного владения землей, соответственно тоже не мог бы быть начат без него. Любой лишенный своего имущества или не допускавшийся к своей земле фригольдер мог купить у клерков канцелярии приказ, адресованный шерифу его графства, побуждавший того призвать человека, лишившего истца наследства, дабы тот предстал перед лицом закона. Число таких приказов — novel disseisin, топ d’ancestor, darrein presentment — постоянно увеличивалось, чтобы надлежащим образом охватить все мыслимые вопросы, связанные с распоряжением свободной землей. Формы подачи исков и процедуры искомых индивидуальных средств судебной защиты должны были, вплоть до мельчайших деталей формулировки, подвергнуться тщательному контролю со стороны как истца, так и ответчика. Насколько это было важно, можно увидеть из защиты, построенной от имени епископа Личфилдского по предписанию darrein presentment, затрагивающего право «представления на приход» Чеширской церкви. Из-за пропущенных слов «который мертв», иск не мог быть удовлетворен, если бы не «некий Джон Уэттенхольский, который находился среди судей. Он заявил, что граф Ранульф предоставил им реестр настоящих предписаний. В этом списке не было и нет таких слов, они до сих пор не использовались в Чеширском суде. Потому как если слова были вставлены в предписание, то, согласно обычаям, из-за дополнения все предписание должно быть аннулировано».
Казначейство усиливало фискальные права короля, Суд королевской скамьи разбирал дела короны и заслушивал апелляции других судов, Суд общих тяжб постоянно заседал в Вестминстер-холле, разбирая, с помощью местных судей из графств, споры между владельцами свободных земель. За ними, подчиняясь королевским приказам, следовали местные суды, образованные по старому образцу и осуществлявшие обычное право в графстве. Самым главным из них был суд графства, который собирался под председательством шерифа раз в месяц на юге и каждые шесть недель на диком севере. Он проходил в некоем священном месте в соответствии с давним обычаем, уходящим корнями в те дни, когда графство было почти независимой провинцией. Его посещали не только истцы и ответчики, но, лично или через посредника, все те, кто держал землю на праве фригольда в графстве, так как они были обязаны присутствовать на нем. Ибо именно на основе англосаксонских и датских законов, давно усвоенных в Англии франкоговорящими королями и лордами, всем свободным людям надлежало «по свидетельству графства» разделить ответственность за отправление правосудия в том графстве, где находились их земли.
При этом огромном стечении соседей, состоятельных людей, собиравшихся под открытым небом или, гораздо чаще, в красивых новых залах разбирательств (такой, например, построил в своем герцогстве в Лостуитиле один из кузенов Эдуарда, Эдмунд Корнуоллский), где зачитывались королевские ордонансы и статуты, чиновники и бейлифы приводились к присяге, проводились дознания об оспариваемых правах, и выездные судьи делали заявления, касавшиеся дел короны, переданных в суд. По ходатайству придворных в судьи выбирались те, кто в соответствии с королевскими требованиями должен был «вести судопроизводство графства» в судах в Вестминстере или в парламенте, а коронеры должны были независимо от шерифа сохранить записи обо всех преступлениях и инцидентах, затрагивающих права короны, а также вести следствие по внезапным смертям, кораблекрушениям и присвоении найденных богатств. Приговор об объявлении вне закона также выносился в суде графства; это касалось тех, кто четырежды уклонился от явки в суд по уголовному обвинению. Хотя работа суда графства постепенно вытеснялась королевскими судами, он до сих пор был компетентен в делах, когда обвиняемый предпочитал подвергнуться старому методу компургации. Иногда также, если ни одна, ни другая сторона не хотела довериться суду присяжных, земельная тяжба могла оставаться в суде графства, и тогда ее разрешали два профессиональных защитника, боровшихся маленькими, рогатыми киркомотыгами до тех пор, пока один или другой не сдастся как «трус».
За судом шерифа следовал сотенный суд, собиравшийся раз в три недели бейлифом, которому шериф или владелец юрисдикции сотни передавал на откуп доходы с него. Однако бейлиф, будучи королевским чиновником, нес ответственность перед шерифом или, в особых случаях, непосредственно перед Короной. Суд обычно собирался под открытым небом, истцы — держатели фригольда — сидели на скамьях вокруг стола во главе с бейлифом и его клерком. Суд занимался незначительными делами: исками, касающимися повинностей, связанных с держанием земли, арестами движимого имущества и небольшими долгами, жалобами на увечье скота, личными оскорблениями и ссорами, не доходившими до уровня уголовных. Более серьезные преступления, такие, как воровство или убийство, автоматически передавались шерифом или коронером в королевские суды. Наиболее распространенным преступлением было посягательство — преступление, в котором часто было легче уличить соседа в суде сотни, чем затевать его при жестких ограничениях канцелярского приказа. Сомнительно, например, мог ли Роберт Кайт получить компенсацию в Вестминстере от Стефена Винтера, против которого он возбудил дело в суде округа Мильтон за то, что тот пришел в его сад, сломал ограду и украл его розы «вопреки миру»; или Джон Малкин, который, уверенный в своей правоте, выдвинул обвинение против Мод атте Хайд и ее сына за то, что они колотили его свинью и науськивали на нее своих собак до тех пор, пока те не откусили свинье хвост. Были и другие прошения, касающиеся устных договоров и клеветы, которые королевские суды не могли удовлетворить, но по которым сельские жители могли возбуждать дела в окружных судах.
Дважды в год, на Пасху и Михайлов день, шериф посещал каждую сотню графства — в некоторых крупных графствах, таких, как Норфолк или Йоркшир, было до двенадцати таких округов — чтобы «держать смотр» или уголовный суд. Каждый владелец земли в округе должен был посещать такие суды, в противном случае он подвергался штрафу (исключение после выхода Мальборосского Статута составляли магнаты, как миряне, так и церковники). При объезде или «законном собрании» крестьяне-вилланы, так же, как и свободные люди, играли существенную роль. По англосаксонскому закону, каждый мирянин, не имеющий земли (а она могла быть конфискована за уголовное преступление), должен был принадлежать к десятку — группе соседей, объединенных круговой порукой. Перед ежегодным «смотром» круговой поруки шерифом, как это называлось, бейлиф проверял списки десятков каждой деревни своего округа, вычеркивая имена умерших с прошлой ревизии и приводя к присяге каждого мальчика, достигшего двенадцатилетнего возраста и, таким образом, ставшего в глазах закона дееспособным гражданином. Положив руку на Библию, мальчик должен был обещать соблюдать порядок, избегать воровства и не помогать ворам. «Я буду соблюдать закон, — клялся он, — хранить верность нашему господину королю и его наследникам, подчиняться главе моего десятка, да поможет мне Бог и святые». Затем каждый гражданин платил свою «десятковую деньгу», которая шла на различные судебные взносы и ассизные ренты, а также в судебные доходы сотни. В южных и западных графствах она чаще всего принадлежала какому-либо частному лицу, чьему предку или предшественнику это по титулу было гарантировано короной.
При объезде шерифа каждый населенный пункт был представлен главным магистратом и еще четырьмя людьми, которые отвечали перед шерифом за каждую оплошность, допущенную ими в общественных обязанностях, например, если не удалось поднять тревогу, когда произошло преступление, или требовалось арестовать подозрительных людей, которые «ходят по ночам и спят днем», а также за такие преступления, как порча главной королевской дороги или казнь вора, пойманного с поличным, без ведома бейлифа или коронера. Также они отвечали за уплату любых штрафов, наложенных на город за нарушения королевских положений о выпечке хлеба и, варке эля. Еще им приходилось сообщать двенадцати фригольдерам обо всех преступлениях, совершенных в деревне. Деревня отвечала за незначительные нарушения общественного порядка, как, например, стирка белья в колодцах и загрязнение питьевой воды. Более серьезные происшествия жюри представляло на рассмотрение королевским судьям в следующий приезд. Когда это случалось, простые представители деревни под присягой отвечали на вопросы, заданные им главными должностными лицами короля. Таким образом, в XIII веке цепь закона протянулась от монарха к крестьянину.
Источник: Брайант Артур, Эпоха рыцарства в истории Англии; СПб.: Издательская группа "Евразия", 2001
Новые статьи на www.world-history.ru
Эдуард I Английский. Законодательная деятельность
Северная война. Война 1702-1707 годов в Польше и Прибалтике
| http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru |
Отписаться
Убрать рекламу |
| В избранное | ||
