Рассылка закрыта
При закрытии подписчики были переданы в рассылку "В мире идей" на которую и рекомендуем вам подписаться.
Вы можете найти рассылки сходной тематики в Каталоге рассылок.
Новое на сервере www.world-history.ru (45-й выпуск)
| Информационный Канал Subscribe.Ru |
Когда в 138 году родился его первый сын, Луцию Корнелию Сулле было от чего почувствовать себя удовлетворенным: сын по праву будет носить прозвище Сулла — пылающий цвет его шевелюры, молочного цвета кожа, усыпанная веснушками, вылитый "портрет своего отца", так же, как и его предков. И поэтому новорожденного, которого повивальная бабка положила на землю, он поднял ритуальным образом, означавшим, что он признает его своим и берет на себя заботу о его воспитании. И через девять дней после его рождения во время семейной церемонии, отмеченной жертвоприношением Юноне и божествам детства, ребенка три раза пронесли вокруг домашнего очага, прежде чем дать ему имя: Луций Корнелий. В этот момент на шею ребенка повесили цепочку с висящим на ней круглым украшением, которое было золотым, потому что новорожденный принадлежал к семье патрициев. Этот медальон одновременно отмечал социальную принадлежность (только рожденные свободными носили такой, и материал, из которого он был сделан, свидетельствовал о высоком происхождении) и являлся амулетом, предназначенным охранять от порчи; юноша снимет его только в день, когда Город примет его в ряды взрослых на церемонии, во время которой подростки сбросят пурпурные одежды, чтобы надеть мужскую тогу (в полных семнадцать лет).
В ожидании этого дня воспитанием маленького ребенка полностью занимается семья: развиваясь среди близких, он прежде всего учится уважать традиционные ценности аристократии, иллюстрируемые примерами его предков, которыми он насыщает свою память. Конечно, отец приобщает его ко всем религиозным и общественным ритуалам, где он может дать ему возможность участвовать; мать прививает ему элементарные понятия интеллектуальной культуры, а дядя по материнской линии поддерживает с ним непринужденно снисходительные отношения, полные нежности, часто являющие контраст с более жестоким отцовским отношением. К этому добавляются уроки, даваемые дома наставником, рабом или его отцом.
Тем не менее, как только мальчик узнал все, что могла дать ему семья, стало необходимым дать ему философское, юридическое, и особенно риторическое образование, чтобы предоставить возможность заниматься политической карьерой. Он посещал школу греческой риторики, которая тогда была в моде. По всей вероятности, обучение завершалось посещением Греции, куда отправлялись все молодые аристократы, чтобы повысить свою культуру, прежде чем полноправно войти в жизнь Города.
Греческая культура была так важна для римской знати, что, когда несколькими годами позднее Гай Марий, прообраз выскочки, будет хвастать перед собранием римского народа тем, что он деятельнее и честнее как полководец, чем аристократы, которые были до него во главе африканских армий, с его языка слетит высокомерное: "Я не учил греческих букв; меня нисколько не интересовало учение, которое не могло вызвать у самих учителей любви к доблести".
Вполне возможно, что изучение греческой литературы и философии не представляло собой школы доблести так же, как и их незнание. Как бы то ни было, свидетели единодушно представляют Суллу как личность, в высшей степени пропитанную и греческой и латинской культурами, способную соперничать с эрудитами. И духовная насыщенность, не говоря об обаянии, которое исходило от него, способствовали формированию из него оратора, тем более приятного, что у него, как говорят, был очень красивый голос и он прекрасно пел. Исключительная культура молодого человека парадоксальным образом послужила тем, кто в последующих поколениях стремился очернить его; в самом деле, недруги не преминули развернуть против него сильную полемику, касающуюся подчеркнутого пристрастия к театру: он, из старинной аристократической семьи, обесчестил себя в потасовках с гистрионами. Плутарх свидетельствует о силе этой привычки: "Будучи еще молодым и неизвестным, он жил с мимами и шутами, с которыми участвовал в потасовках, и когда стал хозяином мира, то каждый день собирал у себя самых бесстыдных людей театра и сцены, чтобы пить и состязаться с ними в насмешках..." Немного дальше биограф утверждает, что после своей последней женитьбы Сулла "продолжал жить с мимическими актрисами, исполнительницами на цитре и гистрионами, с утра выпивая с ними на ложе из листьев".
Очевидно, не нужно воспринимать буквально то, что является всего лишь общим местом политической брани (на тех же основаниях, что и пьянство, в котором публично обвиняют противников, хотя и очень достойных). Более интересен факт (по-видимому, ускользнувший от внимания Плутарха и его комментаторов), что частые посещения людей театра и "попойки" могут говорить о чем-то другом, а не просто о пристрастии к дебошам, участии в союзе поклонников Бахуса. И в этих условиях нельзя слишком доверять утверждению, повторяемому его биографом, в соответствии с которым Сулла якобы жил в окружении людей театра: знаменитого комедианта Росция, руководителя труппы мимов Сорикса, и особенно мима Метробиоза, исполнителя женских ролей, который будто бы пребывал его возлюбленным, даже когда с возрастом потерялись прелести молодости.
Если ограничиться этими источниками, подозреваемыми в некоторой предвзятости, гомосексуальность Суллы, скорее всего, не была полной, вовсе нет, потому что его попрекали именно тем, что он составил себе состояние, когда был подростком, в качестве фаворита Никополи, богатой вольноотпущенницы, значительно старше его. "В результате их отношений и обаяния, исходившего от его юности, она полюбила его и сделала своим постоянным любовником; так что, умирая, она оставила ему свое состояние". И возраст, кажется, не ослабил гетеросексуальной пылкости, потому что он женился в четвертый раз на Валерии по любви с первого взгляда. Во время боя гладиаторов совсем еще молодая женщина (ей не было двадцати пяти, тогда как Сулле было пятьдесят восемь), проходя у него за спиной, опустила руку ему на плечо и выдернула нитку из его плаща. Сулла был удивлен. "Не сердись, император, — сказала она. — Просто я тоже хочу иметь частицу твоей удачи". Так началась идиллия, которую Плутарх строго осудил: "Сулла нашел этот разговор занятным и, быстро поняв, что в нем проснулся интерес, послал спросить имя женщины и осведомиться о ее семье и образе жизни. С этого момента они обмениваются взглядами, без конца оборачиваются, чтобы посмотреть друг на друга, улыбаясь при этом, и наконец договариваются заключить брак. Возможно, Валерия была безупречна; но даже если она была совершенно целомудренна и добродетельна, Сулла женился на ней не из благородного и честного побуждения; он позволил соблазнить себя, как мальчишка, красотой и кокетством, которые обладают естественным эффектом будить самые предосудительные и неблаговидные страсти". Однако чтобы составить себе представление по этим вопросам, прежде чем полагаться на россказни, распространяемые недобросовестной литературой, лучше обратиться к суждению одного из его открытых противников, Саллюстию: "Наслаждаясь сладострастием в моменты досуга, он не позволял сладострастию отвратить его от дел и тем более возможности выглядеть пристойно в семейной жизни". Таким образом, ясно, что Сулла не был выше всяческого порицания, но в то же время не давал повода к обвинениям, потому что никогда не позволял любви к удовольствиям отвратить себя от гражданских обязанностей.
Итак, следует опровергнуть все зарисовки, довольно предвзятые, как воспоминание о "Сулле-фаворите", ставшем, как известно, великолепным полководцем: оно извлечено из бутафорской кладовой со всеми хитросплетениями, предназначенными создать противоречивые портреты, чтобы вызывать одновременно восторг и пересуды. Например, портрет, набросанный Валерием Максимом: "Луций Сулла до периода, когда он стал квестором, обесчестил себя драками, пристрастием к вину и театру. Так, говорят, что Марий, консул, проявил сильное недовольство тем, что судьба ему дала квестора, такого изнеженного, когда ему нужно вести жестокую африканскую войну".
У Суллы, как, скорее всего, у большого числа людей его круга, была концепция брака, которая не предполагала обязательной нежности, и известно, что если муж был защищен от неверности своей супруги, то для противоположной стороны подобного закона не было. "Если муж уличал свою жену в супружеской измене, он мог убить ее безнаказанно, без осуждения; если, напротив, она уличала своего мужа, она не могла тронуть его пальцем, не имела права", — выдержка из римского юридического текста. Зато как часто подозревали вдов в том, что они сами явились орудием своего траура!
Конечно, в самом конце II века до н. э. чаще говорили о разводах, чем о скорой расправе (или отравлении), но установленный порядок свидетельствовал об определенной концепции брака и, несомненно, объяснял происходившие здесь или там эксцессы. В отношении Суллы известно мало подробностей о его браках и еще меньше, конечно, о характере его отношений со всеми очередными женами, известно только, что он был очень влюблен в последнюю и заслужил упрек в непристойности в результате нескольких публичных проявлений любви к ней. О первой нам почти ничего не известно: возможно, ее звали Илия, и она дала ему дочь (которую звали Корнелия, то есть языческое имя отца женского рода). В самом деле, так как имя этой молодой женщины сообщают нам только греческие манускрипты, имеющие досадную тенденцию коверкать римские имена, и неизвестен римский род, носящий это имя, мы попытались предположить, что речь может идти о некоей Юлии — например, сестре Гая Юлия Цезаря Страбона и Луция Юлия Цезаря, которые благодаря своим талантам и связям были первыми на политической сцене в первом десятилетии I века до н. э. Но прежде чем строить гипотезу на ошибке в переводе текста, стоит, вероятно, принять во внимание, что Плутарх ошибался, и речь идет об Элии, известной как вторая жена Суллы — значит, только одна женщина скрывается за двумя именами; по всей вероятности, Элия должна была принадлежать к плебейскому роду, более о ней ничего не известно, только имя.
Едва ли больше известно о второй жене: ее звали Клелия и она принадлежала к старому патрицианскому роду. Похоже, Сулла относился к ней с уважением: когда он развелся по причине ее бесплодия, то выказал ей глубокую признательность за добродетели. Тем не менее злые языки заметили, что это могло быть всего лишь недостойной комедией, позволившей ему заключить третий брак, намного более интересный в социальном и политическом плане. В самом деле, через несколько дней он женился на Цецилии Метелле и таким образом соединился с самым могущественным плебейским родом того времени, отпрыски которого в некоторой степени монополизировали власть и почести, по меньшей мере, в двух поколениях. Она была дочерью Луция Цецилия Метелла Далматиция, бывшего консула, который отпраздновал вершину своих успехов в Далмации (область в современной Югославии), прежде чем стать цензором и великим понтификом; ее дядя, Квинт Цецилий Метелл Нумидийский, тоже был консулом, удостоился триумфа (за Нумидию) и стал цензором вместе со своим двоюродным братом — Гаем Цецилием Метеллом Капрарием (бывшим консулом и триумфатором, конечно, как его отец и брат, которые каждый в свое время были цензорами). Кроме того, Цецилия Метелла была вдовой Марка Эмилия Скавра, консула, одержавшего победу над лигурами, и цензора; в 115 году он был назван "первым сенатором".
В общем, очень хорошая партия. Может быть, даже слишком хорошая для Суллы: хотя именно в этом году он и был консулом, но социальный уровень его семьи, ее состояние были далеко не равноценны общественному положению и состоянию супруги и ее близких. Его политические противники, впрочем, не нарушили традиций, опубликовав сатирические куплеты о "юном супруге", которые, если верить другим примерам, были не без непристойностей. Во всяком случае, не вся аристократия восприняла спокойно этот неравный союз, в частности, род Цецилии Метеллы: много лет спустя, после того как он положил конец кровопролитной гражданской войне и установил диктатуру, чтобы реорганизовать государство, в момент, когда он уже вошел в легенду, Сулла, не колеблясь, сказал, что считает дарованной небом удачей доброе взаимопонимание, которое у него было с его коллегой консулом Квинтом Цецилием Метеллом Пием, двоюродным братом его жены, в отношении которого он опасался, как бы тот не нанес ему публичных оскорблений.
Во всяком случае, кажется, что этот, по-видимому, брак по расчету был счастливым союзом: в течение семи лет их союза все, что о них говорили, свидетельствовало только о солидарности, которую они проявляли друг к другу: когда Рим оказался в руках его противников, жена с детьми отправилась к мужу на Восток, и даже говорят, что если он и обращался так жестоко с афинянами после взятия их города, то лишь потому, что они позволили себе особенно оскорбительные поношения его супруги. Сулла действительно проявлял к ней большое уважение, и, по всей вероятности, она могла влиять на его решения, потому что к ней обращались с просьбами ходатайствовать о противниках, которых он выслал в 88 году. И когда она умерла, Сулла нарушил изданный им самим закон, лимитирующий чрезмерные расходы аристократов, хоронивших своих близких. Конечно же, это нарушение закона против роскоши следует приписать глубокому страданию, а вовсе не тщеславному желанию еще более превознести род своей жены.
Нужно сказать, что условия, в которых он потерял Метеллу, были поистине трагическими: когда врачи объявили, что болезнь неизлечима, понтифики, великие жрецы, призванные выполнять различные ритуалы на всех церемониях, пришли предупредить, что он должен отречься от супруги, могущей осквернить его самого и дом (в то время как он совершал жертвоприношение Геркулесу). Впредь ему было запрещено приближаться к ней; он действительно никогда больше не увидел ее, после процедуры развода Метеллу перенесли в другой дом, где она умерла.
В различных браках у Суллы родилось несколько детей. Сначала Корнелия от Элии. Из одного текста узнаем, что она была не последней, кто извлек пользу из распродаж, после того как ее отец конфисковал в пользу государства ценности своих противников. Таким образом в декабре 82 года она приобрела за 75000 денариев виллу, расположенную на берегу Неаполитанского залива и принадлежавшую Марию. Владение было не слишком современным, но с исключительным расположением, и стоило более 500000 денариев. Превосходная сделка. Кроме вопросов, касающихся недвижимости, известно, что Корнелия вышла замуж за Квинта Помпея Руфина, сына бывшего коллеги Суллы по первому консулату в 88 году. Но союз не продлился долго: несчастный юноша погиб как раз в год консулата своих отца и тестя. Схваченный во время бунта врагами, он был убит посреди Форума. От него у Корнелии осталось двое детей: сын, тезка своего отца, известный среди прочего тем, что приказал отчеканить в 59 году монеты с изображением Суллы, своего деда, и малышка Помпея, ставшая впоследствии женой Цезаря, той, с которой он развелся, "потому что жена Цезаря должна быть вне всяких подозрений".
Второй ребенок Суллы, первый сын, тот, кто носил его имя, — первый плод союза с Метеллой — не достиг шести лет и умер зимой 82/81 года, когда его отец выиграл решающее сражение в гражданской войне и осуществлял очистительные операции.
Незадолго до смерти Метелла родила близнецов, мальчика и девочку. Рождение близнецов в Риме так же, как и во многих цивилизациях, считалось символом жизненной силы, плодовитости и изобилия. Мифология и история содержат достаточно прецедентов (Кастор и Поллукс, Ромул и Рем), чтобы на самом деле римляне могли видеть в этом благоприятный знак. И, вероятно, Сулла стремился дать понять, что именно так он интерпретирует это рождение: он перевернул ономастические религиозные обряды своего времени, чтобы дать детям неупотреблявшиеся в Риме имена, мужскую и женскую формы слова, означающего, что боги благоволят к тому или той, кого он назвал Фавст и Фавста.
Последний ребенок Суллы — девочка, рождена от союза с Валерией и названа Постумой, потому что появилась на свет после смерти своего отца.
Вторжение в его частную жизнь, каким бы кратким оно ни было, из-за скудности располагаемых нами сведений сообщает, по крайней мере, вот что: Сулла нисколько не отличался от своих современников. Стремление к брачным союзам, желание иметь сыновей, которые продолжат род, являлись движущими силами социальных обычаев аристократии. Что же касается его сексуальной и эмоциональной жизни, у нас нет оснований думать, что у него были отличия от людей своего круга; источники относительно сдержанны по этому вопросу.
Той областью, где, возможно, Сулла отличался, является сфера политической деятельности: политическую карьеру он начал немного позднее, чем другие (примерно на три года), потому что только в 108 году его избирают в квестуру на следующий год, год его тридцатилетия. Прошло тринадцать лет со дня, когда он надел мужскую тогу, до того, как он приступил к обязанностям первой магистратуры — скорее, административного характера, нежели собственно политического. В течение этого периода он должен был десять лет посвятить военной службе в коннице, необходимой для любой карьеры.
Первая миссия, доверенная молодому человеку, состояла в том, чтобы собрать в Италии значительное войско вспомогательной конницы и привести его в Северную Африку, где Рим увяз в войне с переменным успехом, которая продолжалась уже четыре года. Нам известно, что Сулла прекрасно справился с этой задачей, предполагавшей, по существу, определенный круг обязанностей по вопросам экипировки, организации транспорта и снабжения, а также командования. И если он начал свою карьеру с некоторым запозданием, то очень быстро отличился в первых же испытаниях: потребовалось только несколько месяцев, чтобы показать себя самым компетентным, и особенно самым популярным офицером Африканской армии. "По отношению к солдатам он был сама любезность: удовлетворял или даже предупреждал просьбы; неохотно принимал услуги и стремился расплатиться за них быстрее, чем отдать долг, и сам никогда ничего ни от кого не требовал, наоборот, стремился иметь как можно больше должников, умел быть веселым или серьезным с самыми униженными, принимать участие в работах, маршах, бдениях; при этом никогда, как это делают часто с ложной амбицией, не затрагивая репутации консула или какого-либо значительного лица, стремясь лишь не унизиться ни советом, ни действием, а в остальном проявляя превосходство почти над всеми. Эти качества и поведение сделали его особенно ценным для Мария и солдат".
Даже если учесть, что этот набросанный Саллюстием портрет лишь позднейший отсвет исключительной карьеры, нужно признать также, что в основном это воспоминание соответствует уже известным сведениям об обаянии и таланте, которые сделают из него незаурядного посредника.
Впрочем, консул Гай Марий, чьим квестором он был, не ошибся, когда после бесспорных побед, одержанных над африканцами, один из них, царь Бокх, попросил вступить в переговоры; он отправил важного деятеля, некоего Авла Манилия, бывшего претора, и дал ему в помощники Суллу. После того как оба согласовали содержание своей миссии (дать царю Бокху все основания предпочесть достойный мир продолжению военных действий), произошло так, что Манилий, старший и титулованный, предоставил Сулле вести переговоры, отдавая должное его таланту.
Воздав молитвы богам, чтобы они внушили такому могущественному царю желание заключить мир, Сулла пустился во все тяжкие, обещая союз и дружбу римского народа, если он сам откажется от союза с мерзким Югуртой, царем Нумидии, которого серия поражений поставила на колени. Он даже позволил ему надеяться на территориальное увеличение его Мавританского царства (часть сегодняшних Марокко и Алжира) за счет Нумидии. Затем, чтобы не дать случаю исправить его ошибку, он закончил свое короткое посредничество такими выражениями: "Хорошенько проникнитесь идеей, что никто никогда не превосходил в великодушии римский народ; что же касается его военной силы, у вас есть все основания ее знать".
Тут речь шла не только о первом контакте и Сулла хорошо знал, что должен считаться также с влиянием Югурты, опасного союзника Бокха: последнему трудно было расторгнуть союз, так как Югурта был женат на одной из его дочерей, к тому же имел шпионов среди советников своего тестя. Этот Югурта был опасной личностью, которого никакие сомнения не могли остановить в его желании распространить свое могущество: он убил двух своих кузенов, законных наследников трона Нумидии. Затем, как только Рим объявил ему войну после организованной им резни всех италиков, находившихся в городе Цирта (Константина), он не поскупился на средства, добиваясь от римской дипломатической миссии представления выводов, предлагающих не вести трудную и дорогостоящую войну за морем. Но как раз коррупция членов делегации оказалась слишком очевидной, и Югурта был приглашен в Рим свидетельствовать в рамках следствия. Тут опять пригодились его деньги, потому что уже в момент, когда трибун плебса, председательствовавший на заседании, пригласил его предстать перед судом для свидетельских показаний, другой трибун, используя свое право заступничества, запретил ему брать слово. И не оказалось никакой возможности довести следствие до конца.
Югурта также сумел воспользоваться иммунитетом, который был ему предоставлен на время пребывания в Риме, и убил одного из своих самых ярых противников, нашедшего здесь укрытие. Рим не мог вынести терроризма в своем лоне, но и не мог также лишить Югурту его иммунитета; сенат принял решение о его изгнании. Югурта, покидая Город, повернувшись к нему, бросил знаменитую фразу: "Рим — продажный город, и ему конец, как только найдется покупатель!"
И все же в 106 году нумидийский царь убавил свое высокомерие: Рим нанес ему кровопролитное поражение, в котором сыграла решающую роль введенная в критический момент конница Суллы. Югурта хотел воспользоваться некоторым временем для восстановления сил, когда при отступлении был истреблен самый важный из его отрядов, а самому еле удалось спастись. Боясь быть преданным Бокхом, он удвоил бдительность и постарался быть в курсе деталей переговоров.
В действительности царь Бокх, по совету Суллы, отправивший делегацию в Рим, чтобы добиться дружбы римского народа, и получивший ответ, что он должен заслужить ее актом, подтверждающим искренность его намерений, еще не выбрал того, что бы показалось ему более выгодным: сдать римских послов, и особенно Суллу, который представлялся самым важным лицом, Югурте, как требовался от него последний, или, наоборот, сдать римлянам Югурту, что, вероятно, было бы более надежно, хотя и существовала опасность реакции своих подданных на такое семейное предательство, совершенное в пользу врага, чьи жестокость и жадность вошли в поговорку.
Очевидно, нерешительность сопровождала Бокха до последнего момента, и Сулле потребовалось проявить твердую волю, чтобы форсировать решение: покинув римский лагерь с маленьким отрядом легко вооруженных солдат, чтобы оставаться маневренными, он отправился в Мавританское царство вновь встретиться с царем Бокхом. После пяти дней марша римляне столкнулись со значительным отрядом африканской конницы под командованием Волукса, сына Бокха. Обеспокоенные в первое мгновение, они начали готовиться к бою, но во время переговоров выяснилось, что, по утверждению Волукса, он прибыл встретить римскую делегацию, чтобы обеспечить безопасность ее передвижения. Но через два дня марша, когда к вечеру Сулла приказал разбить лагерь, разведчики сообщили о присутствии поблизости солидной нумидийской армии под командованием самого Югурты. Тогда Волукс разыскал Суллу и предложил ему спастись вместе с ним ночью, подчеркнув, что шансов на успех будет тем больше, чем меньше их будет при попытке бегства.
Почувствовал ли Сулла западню, что будет сдан Югурте без боя? Неизвестно. Он просто ответил молодому принцу, что не подобает магистрату римского народа бросать своих солдат, и, если даже его гибель неизбежна, он предпочитает остаться, чем платить бесчестьем за презренную жизнь, которую может отнять у него случайная болезнь через несколько дней; в любом случае он не боялся врага, над которым столько раз одерживал победы. Сказав это, он полагал поднять лагерь как можно более незаметно, среди ночи, не вызывая подозрений у противника. Чтобы осуществить задуманное, Сулла приказал своим солдатам быстро подкрепиться и зажечь большие костры для создания иллюзии, будто они должны провести здесь всю ночь. И при наступлении сумерек в полной тишине покинули лагерь.
После ночи марша, когда Сулла приказал найти место для лагеря, чтобы предоставить усталым солдатам небольшой отдых, мавританские конники сообщили, что Югурта находится опять перед ними, примерно в двух милях (три километра). Никто не мог поверить, что Волукс неповинен в этом, и Сулле потребовался весь его авторитет, чтобы предотвратить панику среди солдат и помешать им убить мавританского принца. Он обратился к воинам с речью, как если бы они немедленно должны были вступить в бой, призывая их стойко держаться: чем меньше они будут щадить себя, тем больше у них будет шансов обеспечить себе победу. Затем, воззвав к Юпитеру, он приказал Волуксу покинуть лагерь, потому что тот повел себя как враг. Но молодой человек умолял выслушать его: он был совершенно не виновен в маневрах Югурты, у которого, без сомнения, есть своя служба осведомителей. Впрочем, нумидийский царь, будучи ослабленным и в ожидании помощи от Бокха, определенно не предпримет ничего против сына своего союзника и лучше бы римляне прошли мимо лагеря Югурты под охраной его войск.
Это было рискованное мероприятие, но Сулла тотчас же решился попробовать: отказаться от предложений Волукса — значит отправить его на сторону Югурты и, следовательно, быть вынужденным противостоять и его коннице в добавление к нумидийской армии. Стало быть, лучше сделать вид, что помощь мавританцев принимается, разместив их таким образом, чтобы в случае измены они оказались как можно менее маневренными. И не колеблясь Сулла отдает приказ выступать. Югурта поражен такой решимостью; его собственные войска вымотаны и сильно деморализованы предыдущими поражениями. Мгновение он колебался, но позволил римлянам пройти, ничего не предпринимая.
Однако Сулла хорошо понимал, что, ускользнув от Югурты на поле брани, преодолел трудности в отношении переговоров. Удары тут были менее громкие, и его противник, без сомнения, находился в лучшем положении, чем он, наводнив своими шпионами совет царя Бакха. Последний, чтобы помешать подслушиваниям обременительного союзника, организовал двойную систему переговоров. Первые, официальные, на которых присутствовал Аспар, шпион Югурты, и где определялось, что Бокх ответит на мирные предложения римлян по прошествии десяти дней (что должно было ему позволить посоветоваться со своим зятем); вторые, ночные и очень тайные, давали возможность более скрупулезной дискуссии. Царь рассыпался в комплиментах личным достоинствам Суллы, прежде чем просто признать, что он взял в руки оружие только для защиты своих подвергшихся нападению территорий, и можно не сомневаться в искренности его намерений. Сулла поблагодарил царя за добрые слова и добавил, что обещаний совершенно недостаточно, так как его победили в войне, и если он хочет доказать свою добрую волю, то должен сдать Югурту римлянам. Это была бы для него прекрасная возможность вызвать расположение Рима, подкрепленное союзническим договором, в котором были бы гарантированы сформулированные им территориальные притязания на часть Нумидийского царства. Дискуссия была резкой, потому что Бокх опасался враждебности своих, но после многих часов переговоров он, кажется, согласился с доводами Суллы.
Со своей стороны, Югурта, которому дали знать о возможной мирной конференции с римлянами, объявил своему тестю, что тот волен создавать видимость переговоров обо всем, что он хочет, но важно, чтобы эта комедия послужила причиной поимки Суллы лично. По тому, что известно (благодаря Саллюстию), Бокх еще долго колебался, раздумывая, чью сторону принять. Накануне дня, назначенного для генеральной встречи, он еще не знал, какой шаг предпримет. И уже ночью послал за Суллой, дабы объявить, что он сдаст ему Югурту, и разработать план западни. Он расставил вооруженных людей вокруг маленькой возвышенности, на которую прибыл раньше Югурты. Последний, сопровождаемый небольшим эскортом, в свою очередь достиг этой высоты, но по сигналу, данному Бокхом, эскорт уничтожили солдаты, находившиеся в засаде. Югурта был схвачен и сдан Сулле.
С пленением царя Нумидии закончилась Африканская война: почести за эту победу достанутся Марию. Но политические распри, которыми было отмечено назначение различных руководителей этой африканской экспедиции, тем не менее не стихли, вовсе нет. В Риме многие полагали, что Марий только и делает, что присваивает урожай, собранный другими. На волне скандалов, разразившихся в связи с коррупцией, использовавшейся Югуртой, Марий заставил доверить командование ему. Он представлялся как "новый человек", обладающий компетенцией и честностью и обещающий римлянам привести их к победе теперь, когда они освободились от "жадности, невежества и спеси" (представителей знати). Но ситуация в Африке по его прибытии складывалась неплохо, и он был слишком хорошо осведомлен, чтобы этого не знать: консул 109 года Квинт Цецилий Метелл, у которого он был легатом, взял ситуацию в свои руки, реорганизовав армию, заняв основные стратегические пункты, принуждая Югурту укрыться на границах с пустыней. Новый факт, перед которым оказался Марий, был союз, который нумидиец заключил с Бокхом. Но в Риме, в сенатских кругах, считали, что дело уже практически урегулировано: сенат дал согласие Квинту Цецилию Метеллу отпраздновать триумф; по этому случаю последний взял второе прозвище — Numidicus (Нумидийский). которое, в соответствии с традицией, ставшей обычной во II веке до н. э. и систематической в его роду, ясно демонстрировало, что он берет на себя честь в сдерживании решающих побед.
Римская знать, не приветствовавшая демагогической кампании Мария, не простившая ему командования Африканской армией, которое принадлежало Метеллу, заявляла, что настоящим победителем Югурты был не Марий — хороший, но несколько ограниченный солдат, а Сулла — тот, кто смог раскрыть до конца интриги варваров и кто, чтобы преуспеть в этом, не колеблясь, отправился во вражеский стан с риском быть убитым; тот, чьи компетенция и смелость командующего конницей обеспечили победы римских армий; наконец, тот, кто хорошо понимал, что мир никогда не был бы обеспечен, если бы не мешали нумидийскому принцу поднимать туземные народы, и кто, таким образом, предоставил средства схватить его. Конечно, сам Сулла сумел извлечь пользу из этой полемики: он приказал выгравировать печатку на перстне, которая представляла Бокха, сдающим Югурту. Монета, выпущенная в 56 году его сыном Фавстом, воспроизводит эту сцену (рис. 4): на обратной стороне (несколько на заднем плане) — Сулла в одежде магистрата, сидящий в профиль (влево) на эстраде. С одной и другой стороны немного ниже (на переднем плане) две коленопреклоненные личности. Слева протягивает Сулле оливковую ветвь царь Бокх, справа, напротив Бокха, с руками, связанными за спиной, — Югурта.
Сулла не упускал случая использовать этот личный знак, отстаивая, таким образом, не только частицу своей славы, но также свою, в некотором роде, политическую принадлежность, что делало из него приверженца очень могущественных Цецилиев Метеллов.
С очевидностью проявилось также то, что этот подвиг значительно послужил пропаганде Суллы: царь Бокх, став верным другом Рима и, в частности, Суллы, через несколько лет побудил установить на Капитолии монументальный ансамбль, представляющий Победы, несущие трофеи, и группу позолоченных статуй, воспроизводящих сцену пленения Югурты. Еще раз Марий и его приверженцы расценили этот жест как направленный лично против него, — что, возможно, и не было неправдой, — и постарались, чтобы монумент исчез. В лоне Рима уже усиливалось напряжение между соперничающими фракциями, и обстановка обострилась бы еще больше, если бы не разразилась гражданская война, которая отвлекала сознание от этих внутриполитических свар. Однако когда в 87 году Сулла отправился сражаться с Митридатом, Гай Марий по возвращении в Рим на этот раз получил возможность разрушить явное свидетельство славы своего врага. Но он не смог уничтожить памяти, и весьма знаменательно, что подтверждение этому находят на монете, отчеканенной более чем через пятьдесят лет после событий.
Наконец, этот эпизод африканской войны имел успех потому, что нашел отклик в народных слоях Рима: в конечном итоге история пленения Югурты представляется меньше всего как акт предательства, скорее как финальный эпизод беспощадной дуэли между двумя исключительными лидерами. Простое сражение, которое противопоставляет лидеров, является у римлян так же, как и у многих других народов, традицией, даже если источники, которыми мы располагаем, имеют тенденцию преуменьшать этот военный аспект, настаивая на факте, что единение обеспечивало превосходство римских армий. На самом деле, бесспорно, римляне покорили мир, потому что они применяли нормы сражения, которые основывались на согласованности сражающихся. Но не нужно упускать из виду то, что в любой армии индивидуальная доблесть прославляется и оценивается, и первое качество полководца — это умение сражаться. Со времен сражения Горациев и Куриев римская военная история подпитывается индивидуальными подвигами, расцвечивая военную мифологию, которую всегда использовали полководцы, чтобы укрепить моральный дух и преданность своих войск.
Конечно, в случае борьбы между Югуртой и Суллой условия несколько отличаются, потому что в действительности речь идет не о сражении па открытом поле с равным оружием. Но схема почти такая же: речь идет о настоящей стратегической дуэли, во время которой Сулла сам должен был парировать удары, которые могли быть смертельными. Что касается результата, он такой же, как и в простом сражении, с той разницей, что Сулла захватил больше, чем жизнь — своего противника, он его пленил сам. И легко понять, каким образом противники Мария могли использовать этот эпизод. Проведя закованного Югурту во время церемонии триумфа и в конце дня казнив его, Марий в некотором роде присвоил себе добычу, которая не должна была ему принадлежать.
Благодаря этому подвигу, а также политической эксплуатации его в Риме, Сулла за короткое время приобрел исключительный статус.
Источник: Инар Франсуа, Сулла; Ростов-на-Дону: "Феникс", 1997
Новые статьи на www.world-history.ru
Возникновение Ассирийского царства
Ассирия в начале I тысячелетия до н.э.
Падение Ассирийского царства. Внутреннее устройство Ассирии
Старовавилонское общество
Вавилон при касситской династии
Нововавилонское царство. История и общество
Нововавилонское царство. Хозяйственная жизнь
Смутное время в России. Начало правления Лжедмитрия I
Смутное время в России. Правление Лжедмитрия I
Смутное время в России. Конец Лжедмитрия I
Норвегия. Объединение страны
Норвегия в XI - XII веках
Реформация в Германии от Вормсского эдикта до начала крестьянской войны
Крестьянская война в Германии
Сулла. Война с кимврами и тевтонами. Союзническая война. Консулат
Сулла. Начало войны с Митридатом
Сулла. Окончание войны с Митридатом
Сулла. Гражданская война
Сулла. Проскрипция
| http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru |
Отписаться
Убрать рекламу |
| В избранное | ||
