(начало)

На первом этапе югославская война свелась к классической игре «двое на двое», причём в каждой паре был «сильный» и «слабый» участник. С одной стороны — которую можно называть «югославской», хотя единого государства уже не существовало — это были Сербия и Черногория, желавшие остаться федерацией. С другой — Словения и Хорватия, жаждавшие «свободы».

Психологическое преимущество было на словено-хорватской стороне: «свобода» в ту пору была безумно популярным словом, а распад Советского Союза и последовавшая за этим эйфория республиканских элит, в одночасье поднявших свой статус до руководителей независимых стран показывал, что «всё возможно». Разумеется, Запад был всецело на стороне свободолюбивых народов, желающих избавиться от коммунно-сербского ига.

Поэтому следует несколько слов сказать ещё о Хорватии и её руководстве. Точнее, о её руководителе.

ПАВЕЛИЧ ВОЗВРАЩАЕТСЯ

Первый президент независимой Хорватии Франьо Туджман — национальный герой хорватского народа и символ независимой Хорватии как таковой. Странно, что он не объявлен святым — видимо, хорватское лобби в Риме недостаточно сильно. Но не стоит удивляться, если произойдёт и это. Зато житие Туджмана уже написано: некий хорватский писатель по имени Хвое Сосич (какая, однако, подходящая фамилия для биографа!) накатал о любимом вожде гигантский том в 3604 страницы и весом 12 килограммов. Это рекорд Гиннеса — ни один политик в мире не удостоился труда такого объёма. Характерно, что ни Ленин, ни Сталин, ни Пол Пот до такого не додумались: хорваты, похоже, открыли нечто новое в древнем искусстве возвеличивания великих.

Надеюсь, фундаментальный труд Сосича будет когда-нибудь переведён на русский. Мы же ограничимся куда более краткими сведениями об этом замечательном (по-своему) человеке.

Начнём с легенды о происхождении Туджмана.

В начале нашего повествования мы упоминали о кратком и неудачном браке маршала Тито с русской женщиной. Согласно легенде, брак не был бесплодным: от неё у него было то ли один, то ли два сына. Судьба одного из них, Жарко, известна: он родился в СССР, у него было тяжелейшее детство (он рос в лагере для детей «врагов народа»), потом воевал в Отечественную. Потом Сталин вспомнил о его существовании, когда надо было решать вопрос о помощи Югославии. Вождь народов поставил на Тито — и отправил Жарко в составе советской делегации к отцу. Тот встретил его на удивление ласково и приблизил к себе. В послевоенный период его назначали на разного рода партийные и хозяйственные посты, не требующие особого напряжения умственных способностей (есть такое латинское выражение — «синекура»). Сын, увы, пошёл не в отца: вёл беспорядочную жизнь, пил по-чёрному и в конце концов загнулся раньше папы. Что ж, бывает.

Что касается Туджмана, то он якобы был вторым — точнее, первым, старшим — сыном Иосипа Броза. Если это так, то он унаследовал от отца куда больше, чем Жарко…

Но оставим легенды. Согласно официальной версии, Франьо родился в хорватском Загоре 14 мая 1922. Во время Второй мировой войны вступил в компартию и в югославскую антифашистскую партизанскую армию. Впоследствии заведовал кадрами в Министерстве Обороны. Уволился из вооруженных сил в 1961 в чине генерала армии, стал директором загребского Института истории рабочего движения. Защитил докторскую диссертацию в Загребском университете в 1965. Тогда же он открыто перешёл на позиции хорватского национализма в его павеличевской версии.

Впрочем, надо отдать должное Франьо. В отличие от того же Милошевича, который стал настоящим сербским националистом, когда было уже поздно, будущий хорватский лидер был им, похоже, всегда. Его сдерживало разве что антифашистское прошлое — как-никак, настоящими хорватскими националистами были усташи, то есть не менее убеждённые нацисты. Но в конце концов выбор был сделан: Туджман решил, что, если хорватский национализм означает нацизм, значит, пусть будет нацизм. Впоследствии он сделал всё, чтобы восславить усташей и даже немцев, как исторических союзников хорватской свободы.

Откровенная проповедь великохорватского шовинизма и фашизма не могла пройти совсем уж безнаказанной. Дважды Туджмана сажали в тюрьму — первый раз в 1972, второй раз в 1981. Его также лишили военных наград. Впрочем, последнее было обидно, но не смертельно, а в тюрьме он не задержался ни в первом, ни во втором случае. Легенда о папе-Тито, конечно, объясняет это тем, что отец выручал непутёвого сына. Но и без этого понятно, что националист-хорват вызывал у руководства страны совсем иные чувства, чем, скажем, националист-серб. Сербов, выражающих национальные чувства, в титовской Югославии просто уничтожали. А Туджман практически открыто контактировал с хорватской эмиграцией, состоящей в основном из старых убийц-усташей (тех самых, которым в своё время так помог Рим). Впрочем, учитывая поведение руководителей хорватской компартии, в этом не было ничего удивительного…

Тогда же Туджман впервые выдвинул — или кто-то ему подсказал, скорее всего всё те же эмигранты — идею того, что впоследствии назвали словом «pomirba», «национальное примирение хорватской нации». Смысл был в полной реабилитации усташского движения. Согласно этой идее, трагической ошибкой хорватов было то, что хорватские коммунисты и усташи оказались по разные стороны баррикад, тогда как им следовало бы вместе «бороться против сербского доминирования» (то есть резать сербов), осуществляя тем самым «hrvatstvo» («хорватство», аналог «свидомости» нынешних укров). Понятное дело, большая часть вины отходила коммунистам, которые вместо того, чтобы поддержать Гитлера и усташей в их терроре против сербов, заодно с последними партизанили в горах.

В дальнейшем идеология «национального примирения» стала основной политической программы Туджмана.

Нам это знакомо. Примерно так же действуют сейчас те же украинские власти, поощряющие культ бендеровцев. Но в случае с хорватами дело обстояло несколько круче. При всех нечеловеческих зверствах украинствующих бандитов они всё же недобирали количественно: им не удалось убить столько людей, сколько убили усташи. В реестре их «подвигов» не было, по крайней мере, того же Ясеноваца, где сербов резали в промышленных количествах.

Нетрудно догадаться, что Туджману эти напоминания не нравились. Он неоднократно выступал по поводу того, что хорватам пора бы «преодолеть комплекс Ясеноваца», который, дескать, мешает возрождению национального самосознания. Свои идеи на эту тему он изложил в книге «Bespuca» («Беспутье»), где, выступая уже в качестве историка, ревизовал — в сторону уменьшения, конечно, — статистику жертв Ясеноваца, а заодно и переложил большую часть вины за случившееся на сербскую сторону…

Тут следует ненадолго остановиться. Потому что проницательный читатель, наверное, уже вспомнил про Холокост.

Известно, что на Западе всякие попытки не то что усомниться, а хотя бы разобраться в обстоятельствах уничтожения евреев во Второй мировой войне наказываются быстро и страшно, «до тюрьмы», и никакая свобода слова тут не действует. Оправдывают это обычно особой чувствительностью евреев и европейцев вообще к теме войны и фашизма. Однако когда речь заходит о сербах и их мёртвых, тема «чувствительности» перестаёт быть важной. Перестаёт быть важной даже тема антисемитизма. Франьо, будучи последовательным фашистом, евреев терпеть не мог — не так, как сербов, конечно, но всё-таки. Ему принадлежит фраза «слава Богу, я не женат ни на сербке, ни на еврейке», сказанная публично. Любого европейского политика одни эти слова свели бы в политическое ничто, но Туджману простили и это…

Вернёмся к нашей истории. Режим Тито медленно умирал, хорватский национализм рос и креп. В июне 1989 года — то есть ещё при коммунистах — из Конституции Хорватии было выброшено положение о сербском языке как языке сербов в Хорватии. Это было особенно забавно, поскольку сербский и хорватский языки на тот момент были практически идентичны. Однако хорваты поднимали «языковой вопрос» ещё в 1967 году, когда группа хорватских писателей выступила с заявлением о том, что хорватский и сербский языки не суть одно и то же и потому не пристало говорить о сербско-хорватском языке. Тогда же, кстати, заговорили и о языке «боснийском», что в дальнейшем обернулось очень забавным эпизодом — но об этом потом.

Пока же Туджман при активной помощи всё тех же хорватских эмигрантов сплачивал свою партию — аналог недоброй памяти Хорватской партии права. Называлась она мягко — Хорватское демократическое содружество.

24-25 февраля 1990 года состоялось первое общее собрание ХДС, на котором Туджман сразу взял быка за рога, заявив, что существовавшая во времена Второй мировой войны поднемецкая «независимая Хорватия» была, оказывается, «не только квислинговским образованием и фашистским злодеянием, но и выражением исторических чаяний хорватского народа». Тогда же он призвал эмигрантов-усташей вернуться на родину, дабы участвовать в строительстве новой, свободной (от сербов, очевидно) Хорватии. Одновременно было заявлено, что Сербия эксплуатирует экономически более развитую Хорватию и живёт за её счёт. (Примерно то же самое говорили лидеры народных фронтов в советской ещё Прибалтике и на Украине).

Тогда же начали открыто переиздаваться труды Павелича, а по официальным (тогда ещё югославским, хотя бы формально) каналам полилась пропаганда.

В апреле того же года партия победила на внутриреспубликанских выборах. Одним из первых его шагов стало принятие в декабре 1990 года новой Конституции Хорватии, в которой ее сербское население объявлялось национальным меньшинством. Формулировка же прежней Конституции, согласно которой Хорватия являлась государством хорватского и сербского народов, была изменена. Теперь Хорватия стала государством только для хорватов. Над Загребом был поднят усташский флаг, а сербский мемориал в Ясеноваце уничтожен: Туджман запланировал воздвигнуть на этом месте комплекс в честь состоявшейся хорватской «помирбы».

Разумеется, не был забыт и языковой вопрос. Туджман, подобно Сталину, не чурался языкознания. С момента прихода к власти в 1990 году он неустанно твердил, что существует некий хорватский язык, который просто забит сербским. Итогом этого стала лингвистическая чистка, а по сути — целенаправленные усилия по созданию особого хорватского языка, как сказал бы Оруэлл, новояза.

Опять же забегая вперёд: ровно то же самое сделали и боснийцы. Лидер боснийских мусульман Алия Изетбегович, приехав в 1993 году в Женеву на одну из встреч с Милошевичем и Туджманом, потребовал синхронный перевод на боснийский язык. После того как была задействована переводчица, предусмотрительно привезенная из Сараево, Изетбегович с самым серьезным видом надел наушники и стал слушать перевод с сербского на сербский же. В Боснии, хоть не столь усердно, как в Хорватии, началась деятельность по возвращению архаизмов, в первую очередь турецких словечек. Кому что ближе…

Сейчас в той же Боснии дело дошло до абсурда: в считающейся многонациональной стране все надписи делаются на трёх «языках» (сербском, «хорватском» и «боснийском»). Поскольку же языки, несмотря на все усилия национально-свiдомых лингвистов, разошлись недостаточно сильно, приходится прибегать к таким приёмам, как перестановка слов в предложениях, чтобы было видно, что надписи всё-таки отличаются. То же самое приходится делать и переводчикам, чтобы хотя бы формально выполнить свою работу. Всё это выглядит, конечно, забавно, но не стоит забывать, что привело к этим забавностям и во что это обошлось.

ПЕРВЫЕ БОИ

Всё это, однако, ещё не было поводом для войны. Югославии больше не существовало, а сербы, при всей своей — совершенно законной и справедливой — ненависти к хорватам, были откровенно не готовы к войне. Всё, чего они хотели — это чтобы их наконец перестали притеснять в своей же собственной стране и дали жить спокойно. Милошевич обещал им это и намеревался, видимо, это обещание выполнить.

Второго июля было заключено перемирие между сторонами. Начались переговоры. Милошевич шёл на уступки. Он даже сказал — «Сербия не воюет» (на фоне воинственной риторики хорватского лидера). Это, конечно, не соответствовало действительности: Сербия не воевала, но воевали против неё.

20 августа 1991 года хорваты показали зубы: хорватские отряды территориальной обороны блокировали два небольших гарнизона югославской армии в городе Вуковар. В их действиях активное участие принимали военизированные группировки, формально не принадлежащие к хорватской армии и пополнявшиеся прибывающими из-за границы усташами. Сербия обратилась к международному сообществу. Оно промолчало. Хорваты поняли это как поощрение. 25 августа были блокированы гарнизоны и в Сплите, а 27 августа Белград обратился в Министерский Совет ЕС с просьбой повлиять на хорватские власти с тем, чтобы они прекратили террор против сербов. Просьба осталась без ответа.

Здесь опять стоит вспомнить, что Сербия и Черногория в тот момент играли роль чего-то вроде правопреемников покойной Югославии. Соответственно, военные действия вели вооружённые силы бывшей Югославии, то есть соединения ЮНА. Югославская армия была изрядно «охорвачена» изнутри — так что не удивительно, что в войне с Хорватией она проявила себя не лучшим образом. В дальнейшем, когда этой войной занялись специалисты, они были поражены, какое количество путаных, противоречивых, а то и преступных (не в гаагском, а в буквальном смысле) приказов приходилось выполнять рядовым бойцам.

Некоторые действия югославской армии поражают своей бессмысленностью. Например, обстрел Дубровника — курортного местечка, охраняемого ЮНЕСКО, где любили отдыхать немецкие туристы. Понятное дело, западная общественность расценила это как дикость и варварство. Впрочем, по некоторым данным, с этими обстрелами не всё ясно.

Это проявилось, в частности, во время знаменитой операции по взятию города Вуковар.

24 сентября войска ЮНА под командованием генерала Панича двинулись на город и взяли его в кольцо. После 45-дневной осады город (до войны — так себе городок с 60-тысячным населением, находящийся на граница Хорватии и Сербии и не имеющий никакого стратегического значения для Хорватии) был взят, — в лоб, с большими человеческими потерями, как будто кто-то специально планировал провести эту операцию наихудшим способом из всех возможных.

Так или иначе, Вуковар пал. 20 ноября югославские войска вошли в город.

Тогда появилась тема «вуковарской больницы», в которой были то ли расстреляны, то ли отданы на растерзание сербским ополченцам то ли двести, то ли триста хорватов из числа гражданских. Трудно сказать, было нечто подобное или нет. Вполне возможно, что и было: на фоне хорватских зверств трудно ожидать от сербов скрупулёзного соблюдения Женевских конвенций. Но то, что хорватам прощалось (а то и поощрялось), сербам всегда ставилось лыком в строку.

В дальнейшем абсолютно любая информация на тему «ужасов, творимых сербскими нелюдями», сколь бы неправдоподобной она не была, обязательно тиражировалась западными СМИ. «Бойня в Вуковаре» стала классикой пропаганды.

Впоследствии, когда официальная Сербия стала торговать национальными героями, Гаагский трибунал потребовал, помимо всего прочего, ещё и выдачи офицеров, объявленных виновными в «вуковарской резне» — так называмой «вуковарской тройки». Это было условием получения кредита, который тогда казался официальным сербским властям какой-то панацеей и решением всех проблем. Офицеры были выданы, несмотря на то, что во время ареста одного из них, полковника Веселина Сливанчанина, произошло настоящее побоище: толпа встала на защиту полковника, так что полиции пришлось применять резиновые пули и слезоточку… Но, опять-таки, это было потом.

Тогда же, под Вуковаром, родилась легенда, на этот раз сербская — легенда о «сербских добровольцах» и их лидере Аркане.

ВРЕМЕНА НЕГОДЯЕВ

Стоит сказать несколько слов и об этом человеке. В отличие от респектабельного президента Туджмана, хладнокровно планировавшего сербоцид, этот был, что называется, природным разбойником. Стоит, пожалуй, посмотреть на этого колоритного типа в перспективе.

Желько Ражнатович (так на самом деле звали Аркана) родился 17 апреля 1952 года в семье словенских сербов. Отец его, Велько Ражнатович, был полковником ЮНА. Карьера у него не заладилась, из армии ему пришлось уйти, и он срывал злость на семье. Сын отца ненавидел. В девять лет он убегает из дома, в 16 — становится профессиональным карманником, в 17 — получает первый срок (пару лет) за попытку ограбить ювелирный магазин. Сидел на малолетке, где завоевал авторитет. Выйдя, довольно скоро снова попадает под суд, потом уезжает из Югославии в Европу, благо границы Тито держал открытыми. В Европе он тоже не цветами торговал: 19-летие он отметил ограблением банка в Милане, идентифицирован итальянской полицией по отпечаткам пальцев, но успел уехать на время в Югославию (договора о выдаче преступников между Италией и Югославией не было). Через год он проделывает то же самое и в том же Милане. Вообще, у него была привычка демонстративно возвращаться на место преступления: третье его преступление в Италии — убийство владельца миланского ресторана, задолжавшего мафии. Через час после убийства он пришёл в ресторан и заказал кофе…

К тому моменту у него сложились прекрасные отношения с итальянскими мафиози. Одного из них он даже освободил из зала суда, устроив настоящий налёт.

В 1974 году Аркан, наконец, попадается — его берут в Бельгии при попытке сбыть награбленное в Голландии. Получает червонец, но через несколько месяцев бежит из тюрьмы. В 1979 году его арестовали как раз в Голландии: его опознал случайный свидетель. Получает срок, в 1981 году бежит (из тюрьмы города Веймербайес вместе с мафиозо Серджио Сеттимо). Летом того же года он снова арестован и снова бежит из тюрьмы: выпрыгнул из окна четвёртого этажа, а потом перелез через шестиметровый забор…Его разыскивает полиция 12 европейских стран, он входит в десятку самых разыскиваемых Интерполом преступников. Это не помешало ему найти время для личной жизни: он женился на шведке и заимел от неё сына. Впоследствии этого сына вроде бы видели на войне вместе с отцом…

Ходят, правда, слухи, что не всё так просто. Во-первых, блатной фарт парня слишком уж непомерен. Во-вторых, его обвиняют в убийствах югославских диссидентов и шпионаже в пользу Югославии. Поговаривают, что он каким-то образом связан с органами безопасности («безбедности» по-сербски), которые оказывают ему ненавязчивую поддержку. Возможно, что и так; сам он всегда это отрицал. Впрочем, не исключено, что некие «завязки в органах» у него имелись…

В Югославию ему пришлось вернуться, когда в Европе стало совсем жарко. Награбленного хватало на роскошную жизнь. Он женился на Наталье Мартинович, выпускнице Филологического факультета Белградского университета, после чего молодые отбыли в свадебное путешествие на курорт Акапулько. Вернувшись, Аркан занялся вполне безобидными делами — открыл в сербской столице кондитерскую, несколько бильярдных залов, дискотеку и детективное агентство. Но авторитета и связи с криминальным миром он не утратил.

В войну Аркана втянул футбол.

С детства он был болельщиком команды «Црвена Звезда» («Красная Звезда»). Вернувшись в страну, он возглавил местное фанатское движение. В 1990 году он съездил с друзьями в Загреб, где «Звезда» играла с местным «Динамо». Всё закончилось массовой дракой, в которой парни приняли горячее участие. А что ещё оставалось делать, когда толпа хорватов кричала «Сербии на верби!» («Сербов — на вербы!») Аркановцы в ответ достали арматурные прутья — и понеслось…

На обратном пути их задержал хорватский патруль. В машине нашли оружие (с которым Аркан вообще не любил расставаться) и посадили в тюрьму за подготовку вооружённого восстания. Просидели они почти двести дней.

Почему их выпустили, непонятно до сих пор. По самой романтической легенде, друзья арестованных похитили Невенку Кошутич, дочку Туджмана, жившую тогда в Белграде, и в красках расписали папаше, что они с ней сделают, если он не отпустит Аркана. По другой версии, менее романтической, Аркана выкупил лично Милошевич, отдав за него миллион дойчмарок. (Эта версия использовалась в качестве доказательства «связей» между Милошевичем и Арканом).

Туджману Аркан отомстил, угнав прямо из внутреннего двора президентской резиденции его роскошный «БМВ».

Эта цыганская выходка была последней. В 1991 он отправился на фронт с горсткой добровольцев из числа футбольных фанатов.

Как это ни покажется странным, но незаконопослушность и искренний патриотизм Аркана каким-то образом сочетались друг с другом. Во всяком случае, ни в том, ни в другом сомневаться не приходилось. При этом югославский и сербский патриотизм в его бедовой голове уживались самым простым способом: он считал всю территорию Югославии сербской. «Задар, Шибеник, Дубровник, Сплит — это сербские города, в которые силой вселились католики. Наконец пришло время их оттуда выгнать. Мы боремся за полное возвращение границ бывшей Югославии, так как это сербские границы. Словения снова будет Сербская Словения, Хорватия — Сербская Хорватия, Босния — Сербская Босния, Македония — Сербская Македония. Словения должна стать сербской, потому что я там родился, и потому что словенцы обьединились с нашими врагами усташами, поэтому мы должны нанести им военное поражение, а победитель имеет право по своему желанию проводить границы и давать завоёванным территориям имена, какие хочет», — говорил он в одном из ранних интервью.

Дела Аркана обычно не расходились со словами. Отправившись на фронт, он собирался там именно воевать. Причём самолично: вступать в ряды регулярной армии он не собирался, да и не на это был заточен. Он создаёт собственное вооружённое формирование, официально нменуемое «Српска Доброволска Гарда», но получившее известность под неофициальным самоназванием «Арканови Тигрови», «Тигры Аркана». Кстати, тигры — не метафора: Аркан возит с собой двух живых тигрят (украденных или добытых в Белградском зоопарке) в качестве талисмана. Сфотографироваться со зверем на руках — своего рода награда для бойца.

Но дело было не только в тигрятах. Аркан навёл в отряде жесточайшую дисциплину, добиваясь беспрекословного выполнения команд. Он не боевой офицер, но у него в подчинении есть настоящие профессионалы, чей опыт он активно перенимает. Группа проходит боевое крещение под славонским городом Тень, сражаясь с хорватами. К середине девяносто первого года под командованием «полевого командира» уже около шестисот человек. Открыта военная школа, через которую прошло более десяти тысяч. И главное — несмотря на ежедневные бои, с августа 1991 по март 1992 года «тигры» потеряли убитыми всего 9 человек.

Но первая известность «тигров» — и известность не лучшего свойства — пришла именно в Вуковаре. «Тигров» обвиняли и обвиняют в том, что при потворстве офицеров ЮНА (которые якобы отдали город «тиграм» для окончательной зачистки) они убили укрывшихся в больнице гражданских лиц.

В дальнейшем на совести Аркана останутся приказы на уничтожение сотен людей в Бийелине, Брчко, Зворнике и Братунаце. Аркан на это неизменно отвечал — «да, я уничтожал людей, но так было надо». Он имел право так говорить: он видел, что творили хорваты и бошняки.

К фигуре Аркана мы ещё вернёмся.

ПЕРВЫЕ БОИ: ПРОДОЛЖЕНИЕ

Как уже было сказано, Вуковар пал 20 ноября. Это было воспринято как разгром хорватов, в том числе и на официальном уровне: части ЮНА прошли под специально сооруженной в честь этого события триумфальной аркой, многие получили награды и повышения.

И тут произошло нечто странное. Югославское — то есть сербское — руководство во главе с Милошевичем согласились на прекращение военных действий и вывод войск ЮНА из Хорватии.

Речь идёт о так называемом «плане Вэнса», названного по имени Сайруса Вэнса, уполномоченного представителя ООН, который с самого начала занимал прохорватскую позицию. План предполагал не только отвод войск, но и создание «мультиэтнической полиции», а главное — разоружение краинских сербов (что автоматически делало их беззащитными перед хорватами).

Это были, конечно, абсолютно неприемлемые условия. Милошевич, однако, согласился на главное — на отвод войск.

Сербы, живущие в Хорватии и уже успевшие испытать на себе политику Туджмана, почувствовали себя преданными. И хотя поставки оружия из Сербии в Краину через Боснию продолжались, в целом ситуация стала выглядеть как поражение. Во всяком случае, так её восприняли хорваты. Не выиграв ни одного сражения, они вдруг оказались победителями.

Примерно так же шла война и дальше. Сербы побеждали в боях и сдавали свои позиции в процессе переговоров.

МАКЕДОНСКИЙ ЭПИЗОД

Теперь стоит немного отвлечься и рассмотреть роль других югославских республик, становящихся государствами.

Интересную роль сыграла в конфликте Македония. Когда-то самая бедная и неразвитая из югославских республик, она умудрилась оказаться наименее пострадавшей.

Как уже было сказано выше, на выборах 11 ноября в республике победила так называемая «Националистическая внутренняя революционная организация». 8 сентября 1991 г. Македония, «как все», провела референдум, а 21 ноября 1991 года провозгласила независимость.

Тут, правда, случилась неожиданная неприятность: возбухла Греция, которая считает себя держательницей копирайта на название «Македония»: известно ведь, что так называется греческая область, родом из которой был известный завоеватель по имени Александр… Югославской же Македонии предложили (в ультимативной форме) называться «республикой Скопле». Македонское руководство менять название отказалось и продолжало жить так, как будто независимость уже в кармане. В частности, 27 января 1991 года на всеобщих выборах был избран президент независимой Македонии.

Им стал некий Киро Глигоров.

Глигоров родился 3 мая 1917 года в македонском городе Штип. Окончил юридический факультет Белградского университета. Во время и после Второй мировой войны участвовал в так называемом Антифашистском собрании народного освобождения Македонии (АСНОМ) — первом македонском национальном правительстве (где отвечал за финансы). В послевоенные годы перспективный номенклатурщик занимал ответственные должности в руководстве СФРЮ, а потом плавно перешёл в македонские националисты. Типичная, в общем-то, для балканского политика карьера.

Забегая вперёд, скажем, что Глигоров вообще был типичным представителем этого поколения политиков: он был жовиальным, острым на язык, хорошо играл роль «национального папы» (если уж не «отца нации»), и так далее. Зато, в отличие от Милошевича и Туджмана, история выдала ему билет в исторический пантеон, не оплаченный ничьей кровью, кроме его собственной. Такое бывает редко.

Первой задачей Глигорова было добиться немедленного международного признания страны: греки (при поддержке болгар, которые вообще-то считают Македонию западной частью исторической Болгарии, македонский язык — вариантом болгарского и т.п.) заблокировали процесс международного признания нового государства.

Он эту задачу не выполнил (точнее, выполнил очень поздно) — но за счёт этого умудрился сделать куда большее. А именно: затеяв вялотекущую дипломатическую войну с мировым сообществом за признание (причём войну заведомо выигрышную: речь шла именно о названии страны), маленькая республика получила шанс избежать участия в югославской войне, поскольку обе стороны конфликта считали её получужой, но и полусвоей: вроде бы и отделились от Югославии, а вроде бы и нет. Глигоров даже пытался воспользоваться этим своим статусом, чтобы совершить невозможное — помирить сербов и хорватов (хотя сам был, скорее, на стороне последних). Он был соавтором так называемого «плана Изетбеговича-Глигорова», предполагавшего сохранение Югославии в виде крайне рыхлой конфедерации. Когда план оказался ненужен обоим сторонам, Глигоров сосредоточил своим усилия на одном: не допустить втягивания его республики в войну. Это ему удалось. В частности, он очень вовремя задействовал войска ООН: в 1993 в Македонии разместились «голубые каски».

Правда, сам президент не избежал участия в войне, причём не в качестве полководца и вершителя судеб, а скорее наоборот: в октябре 1995 он стал жертвой покушения, выжил, но долго лечился и вернулся к исполнению обязанностей только через год.

Тем не менее, общая политика неучастия в балканских войнах принесла плоды: Македония осталась мирной. Это впоследствии дало Глигорову возможность брезгливо отмежёвываться от былых соседей: «Мы не участвовали ни в каких балканских войнах. Мы не должны быть вместе с Албанией, Черногорией, Боснией и Герцеговиной», — говорил экс-президент в первом интервью, данном им после оставления президентского поста.

Однако свою порцию неприятностей Македония всё же получила. В августе 2001 года север и запад страны охватило албанское восстание. Албанская Армия Национального Освобождения (с лидером Али Ахмети) начала военно-партизанские действия против регулярной армии Македонии. Противостоянию положило конец лишь вмешательство НАТО, в результате чего албанцам была предоставлена ограниченная юридическая и культурная автономия (официальный статус албанского языка, амнистия повстанцев, албанская полиция в албанских районах). К тому времени албанцы уже имели международно признанный статус священных коров, которым можно вообще всё, так что в дальнейшем вся история Македонии связана с албанской проблемой… Стоит ещё добавить, что албанцы появились на территории Македонии в основном как беженцы из Косово. Македония их приютила, за что и поплатилась. Впрочем, албанцы всегда стараются выселить из дома тех, кто их приютил: таковы, видимо, их национальные представления о гостеприимстве…

Иначе было в Боснии и Герцеговине. Именно эта республика стала полем боя нового этапа войны.

Михаил Харитонов

(Продолжение следует)