С Новым Годом!

В общем, я понимаю, что этот рассказ Марины Бровкиной( корреспондента из прошлой рассылки) читать сейчас некогда. Но когда хмель начнет выходить и появится время  - рекомендую. Рассказ меня поразил  тем, что описаны места, к в которых я часто бывал. И только после этого рассказа я понял, что  я люблю этот грязный и вонючий город  - Ростов-на-Дону, в котором и живу.

Отзывы можно мне. А если хотите связаться с автором, то пишите Марине snegka6$yandex.ru  ( вместо доллара собака) Штирлиц

Седьмое небо.

Согласно иерархии уровней в верхнем мире, седьмым по счёту просветлённым слоем является слой, где пребывают человеческие монады - неделимые и бессмертные духовные единицы, высшие Я людей, творимые Богом и только Богом. Этот уровень носит название Ирольн, но люди, живущие в Энрофе - в пространстве трёх измерений и времени, движущемся только вперёд, называют его Седьмым небом.
"Трансфизическая география" Д.Андреев.

(В действительности, такого произведения не существует, но оно вполне могло бы существовать).

…И только поздно вечером, когда все расходились по домам, становилось ясным, кто же, на самом деле, хозяин Седьмого неба. Затихало гудение лифта, уносящего вниз последних заработавшихся студентов, и огромное, гулкое помещение театрального чердака становилось пустым. Проходило немало времени, прежде чем из-за старых, пыльных декораций выползал странный человек. Сложно было сказать, сколько ему лет, может сорок, а может и шестьдесят. Он, наверное, и сам давно уже позабыл об этом. На ногах у него были ботфорты капитана Флинта из детского спектакля, а на плечах накидка, в которую куталась Раневская из "Вишнёвого сада". Всё остальное, как у всех. Джинсы, да рубашка. В темноте не видно, что джинсы невероятно грязные и мятые, а колени и зад в заплатках. 

Это был Митя-бомж, бесприютный человек. Когда-то нехорошие люди отобрали у Мити квартиру, и был Митя просто Митей, а стал Митей-бомжом.

Он чутко прислушивался к звукам из лифтовой шахты. Если вахтёрше, его заклятому врагу, придёт в голову проверить всё ли в порядке на Седьмом небе, Мите надо будет успеть спрятаться. Зарыться в декорации и не дышать. Иначе Митя пропадёт. Вахтёрша выгонит его на улицу, и придётся ему ночевать в парке. В пространстве парк расположен в нескольких шагах от театра, но невероятно далеко от него по другим параметрам. В парке холодно, а сейчас, когда метель, там можно было и дуба врезать. Да и подростки. Этим всё до фени, хоть землетрясение. Как призраки бродят среди деревьев, накурившись своей дури. В прошлом году Митя напоролся на такую компанию. Теперь у него не хватало переднего зуба, и побаливали почки.

Митя медленно прошёл в дальний угол чердака, присел на корточки и завозился с чем-то. Послышался тихий беззлобный мат, что-то там не получалось, но, наконец, его угол слабо осветился. Митя поставил перед собой керосиновую лампу. Теперь стало видно, что он так старательно обходил, когда пробирался к себе. На полу было расстелено огромное полотнище - готовый задник к спектаклю "Вниз с горы Морган", а рядом, тоже не малые, флаги для казачьего праздника. Над ними трудились днём студенты Грековского.

Митя достал булку хлеба и отщипнул от неё хороший кусок. На хлеб он заработал сам. Продал вчера свою картинку. Митя не был профессиональным художником, рисовать не умел. "Вот поставь передо мной ведро, я и его не нарисую", - так он говорил своим друзьям на уличном вернисаже у Ильича. Но краски красиво смешивать всё-таки мог, поэтому работал в абстрактном жанре. Вчера он принёс на вернисаж картиночку под названием "Это я, маленький, лежу в траве и смотрю на Солнце". Вся она была ярко-зелёная, с сиреневыми разводами, а вверху горело жёлтое пятно - Солнце. Краски Митя соскребал с валяющихся на полу палитр и только иногда выдавливал из тюбиков, но понемножку. Так казалось, что и греха поменьше.

Мите стало холодно, он подтащил к себе флаг с Георгием-победоносцем и завернулся в него с головой. Из крошечного окошка было видно, как завьюживает снег вокруг фонарных столбов, особо свирепо набрасываясь на редких, согнувшихся в три погибели, прохожих.

Перед тем, как заснуть он подумал, что завтра воскресенье, а по воскресеньям он ходит поболтать со знакомым Митрополитом. По такому холоду, конечно, неохота, тем более что увидятся они, как всегда, на площади перед собором - ветрище там, спаси и помоги. Но Митрополит будет ждать, поэтому идти всё-таки придётся.
А утром метель улеглась. День был морозный и ясный. Митя, не дожидаясь, когда чердак заполнят студенты, выбрался из театра и пошёл к собору. Идти было далеко, денег на автобус не было. Пока добрался до места, замёрз, как цуцик. Он подошёл к Митрополиту, который наблюдал за ним со своего неизменного места посреди площади. Вокруг сновали машины, бегали туда сюда люди, один только Митрополит сохранял полный покой и неподвижность среди этой суеты.

-Ну, здорово, Митрополит!

-Здравствуй, тёзка! Как жизнь?

-Всё бы ничего, да вот жрать всё время очень хочется.

Он обошёл Митрополита и удручённо покачал головой.

-Проклятые твари, мать их так, опять всего тебя обгадили. И когда успели…

Митя попытался стереть следы наглых птиц.

-Ты бы, Митя, не ругался по матери,- вздохнул Митрополит. - Не знают они, что творят.

Митя голубей любил. У него на Седьмом небе они вели себя прилично, садились к нему на руки, на голову, но никаких вольностей себе не позволяли. Похоже, что и Митрополита они тоже уважали, но как-то по-своему, по-птичьи.

Собственно, именно Митя приучил голубей толочься вокруг Митрополита. Каждый раз, когда он приходил его проведать, он сыпал около него крошки, оставшиеся от вечерней трапезы. А зимой им приходилось до того не сладко, что каждая крошка увеличивала шансы дотянуть до лета. 

-Слазь, Митя, опять будут неприятности, - предупредил Митрополит. Как-то раз неприятности уже были. Милиционер, не поняв благородных побуждений, повёл Митю в отделение, разбираться, за каким чёртом он пытался залезть на постамент.

-А пошли они все, - огрызнулся Митя, но послушался.

Он постоял немного, глядя на позолоченные церковные купола, зябко поёжился и сказал:

-Ну и ночка была, метель, холодрыга, думал, замёрзну совсем. Если бы не Георгий-победоносец…

-Хорошая у тебя компания!

-Не жалуюсь.

-Вот я всё один. А ночью бесы так и крутили. Машины в снегу еле пробираются, людей совсем не видно, зато бесов тьма тьмущая! Пока в часовне в колокола не ударили, думал, закрутят кого-нибудь.

-Да…Я бы сдох от страха.

Митя заботливо стряхнул снег с постамента. Появились буквы: "Святитель Димитрий. Митрополит Ростовский".

-А у тебя на Седьмом небе бесы бывают? - спросил Святитель.

-Бывают. Вот, например, вахтёрша…

-Вахтёрша - это кто?

-Да баба одна. Агент сатаны.

-Что, пошаливает?

-Случается.

-От женщин наше грехопадение пошло. Ты уж держись от неё подальше!

-Легко тебе говорить. А если она сама! Так и несётся ко мне на лифте... Прячусь я от неё.

-Видишь как, значит, и на Седьмое небо бесы заглядывают.

-Нечасто. Лень ей так высоко забираться. Ладно, пойду я, разомну конечности, а то холодно что-то. 

Митя молча стоял рядом и не уходил.

-Ну, а как на душе, не проходит твоя тоска? - осторожно спросил Святитель Димитрий.

-Не проходит, - Митя ковырнул ботинком постамент. - Один живу, я никому не нужен и мне никто. Вот смотрю я, и что людей на этом свете держит? 

Он оглядел серую, залепленную грязным мокрым снегом площадь.

-Одиноко здесь очень…

-Да, бывает , - вздохнул Митрополит.

-Вот ты говоришь, Бог за всех, а что же про меня-то, забыл он что ли? На душе у меня тоска, только и думаю, чего бы пожрать. Живу, как вор, вахтёршу какую-то боюсь до обморока. И вот гляди ещё! - Митя, повернувшись спиной, низко наклонился, чтобы Митрополиту лучше было видно. - Зад голый прикрыть нечем, заплатка на заплатке.

-Да ты не умён, как я посмотрю! 

-Нет, не понять тебе, - Митя безнадёжно махнул рукой. - Ладно, жди. Приду в воскресенье.

От площади до вернисажа у Ильича было совсем недалеко. Митя подгрёб к братьям-художникам. В такой денёк торговля обещала быть неплохой. Митя принёс новую работу и пристроил её между чьими-то морями. На большой фанерке выкрашенной чёрной краской, торчали консервные банки. Банки Митя насобирал на свалке, распилил их пополам, и приклеил половинки. Всего было четырнадцать банок. Причём, Митя старался не повторяться. Среди прочих здесь были: "Килька в томатном соусе", "Толстолобик с овощным гарниром", "Сайра натуральная", "Уха азовская", "Говяжий гуляш" и даже "Икра зернистая лососевая". Посередине Митя приклеил древесный гриб, который отодрал от старой берёзы в парке. Гриб обозначал желудок, скрученный от голода.

-У тебя всё про жратву, - сказал Духобор. - Что-то и высокое должно быть.

-Не всё у меня про жратву, - обиделся Митя.

-Но многое.

На продажу своей работы Митя не особенно надеялся. "Авангард, блин! Это тебе не "Три берёзки у ручья". Кому он тут нужен, в провинции-то?" Но кто-нибудь должен был продать и, возможно, Мите перепало бы на хлеб, а то и на пиво.
Продалось у Паучка. Но с Паучка взятки гладки, этот никогда не угощал. Человек он был семейный, положительный, всё тащил домой. 

-Дай хоть на дорогу, далеко мне плестись, - попробовал прошибить его Митя.

-Прилип, как жвачка к штанам! - возмутился тот, но на дорогу дал.

-А цены-то у нас бросовые, - начал давно уже заезженную, но всеми любимую тему Араик. - Так и, правда, ноги протянем.

-Да ведь продают же в Питере, можно подумать наши работы хуже, - заявил Духобор. - А цены там какие! Эх, живут же люди!

-А ты видел питерские работы? - невинно спросил Митя.

Духобор промолчал.

-При чём тут работы? Мои, например, не уступят. Но там иностранцы, сравнил тоже, - обиделся Араик. Он писал под Сальвадора Дали, и когда был пьян, ценил свои работы так высоко, что бедному Сальвадору оставалось только сопли подтирать.

-Нечего жаловаться, - сказал Митя. - Жить, по-любому, всем паршиво. Вон Моцарт, величина, блин, куда уж нам-то, получит бабки за симфонию, закажет хороший костюм, чтобы было в чём явиться ко двору и всё. Опять бегает злой и голодный.

-Выходит, тоже работал на то, чтобы задницу прикрыть, - констатировали художники грустный факт.
Всем давно хотелось в "Надежду", погреться и выпить кофе, но денег на это не было. Митя уже похлопывал себя по бокам, танцевал чечётку и дрался с Паучком на кулаках, но согреться всё равно не удавалось. И вдруг появился настоящий покупатель. У обочины остановилась иномарка, и оттуда вышел изящный, как Марлон Брандо, мужчина в чёрной кожаной куртке со вставками из змеиной кожи и в белом шарфе. Он обошёл весь вернисаж и заговорил с Паучком. Выяснилось, что он выбирал подарок жене на день рождения. "Ну и везёт же жлобам", - пробормотал Митя. Взгляд Брандо упал на Митину работу.

-О, а это что за безобразие такое? - спросил он.

Митя объяснил, как мог. Упомянул между прочим, что его произведение называется "Голод на Седьмом небе".

-Довольно странный выбор для подарка женщине, - сказал уязвлённый Паучок. - Может, цветы посмотрите, вот сирень хорошая.

-Зачем цветы? Нет, мне эта нравится. Подарок будет со смыслом. Пусть знает, что она будет кушать, если не уймётся, - он довольно хмыкнул и приказал шофёру забрать работу.

Митя получил на руки пятьсот рублей и обалдел.

-Братушки, мать вашу! - заорал он, потрясая пятисоткой. -Гребём все в "Надежду", а то выстроились, понимаешь, как проститутки на панели! Митька угощать будет!

Все гурьбой повалили в "Надежду" - маленькое и довольно таки затрапезное кафе прямо напротив вернисажа. Для местных художников оно было чем-то вроде парижского "Клозери де Лила". Только парижское кафе стояло недалеко от статуи маршала Нея, а ростовская "Надежда" около Ленина. Но в подпитии эта разница стиралась.
В кафе потрясающе пахло жареным мясом. Митя, не скупясь, заказал всем шашлык и кофе. Потом по сто грамм, потом ещё по сто…

На этом хорошая жизнь кончилась, и началась весёлая. Дальше Митя помнил кусками. Он вроде клялся, что произведёт революцию на рынке, воспитает вкусы народа, отучит покупать "зелёнку" и "дрова".

-Вот увидите, мазилки, взлетит настоящее искусство! А вы со своими куцыми пейзажиками будете сидеть по уши в говнище.

-Заткнись, дурак несчастный, - говорил кто-то, кажется, Паучок. - Не оскорбляй во мне чувство прекрасного!

Митя встал, воздел руку к обшарпанному потолку и громогласно произнёс:

-Внимайте мне, подмалёвки! Предрекаю, что в скором времени меня пригласит Дрезденская галерея, а вы от зависти копыта отбросите!

Правда, Митю никто уже не слушал. Духобор монотонно раскачивался на стуле, сжав зубы и изо всех сил сдерживал свою страсть к пению, ибо знал, что поёт нехорошо - неблагозвучно как-то, хотя и старается. Он всё же не стерпел и, виновато посмотрев на товарищей, гнусаво затянул:"Америка подарила России теплоход, у которого ужасно тихий ход!".

Паучок мрачно разглядывал из своего угла крашеную под блондинку пышнотелую буфетчицу.

-Какое воплощение! Блин, какие формы…- бормотал он. - Но я должен быть пейзажистом!

Он подошёл к стойке и продекламировал: 

Когда бы Клеопатра сама

Моей возлюбленной была,

Навряд ли столько огненного жару

Я получал из рук её,

Сколь ты небрежным взмахом мне даёшь…

А продавщица в ответ бутылку обтёрла и перед ним поставила, но ничего не сказала, может, не поняла или плохо расслышала.

( "Максиммоногатари" Автор, возможно, Шинкарёв, но может быть, и нет.)

-Уйди, Паучара, осерчает женщина, и будешь ты снова под ёлками скакать, - предупредил Араик, и Паучок, опомнившись, засеменил в свой угол. Бутылку "Зверобоя", однако ж, не забыл.

После "Зверобоя" Митя сделал каждому ценное указание: Араику посоветовал писать ослиным хвостом, Паучку вступить в Союз художников-кичманистов, а Духобору медитировать на определённую часть своего организма. "До тех пор, пока не провалишься в Дао по…ну, по пояс", - закончил Митя свою пламенную речь. 

Следуя парадоксальной и неизменной логике всех подобных коллоквиумов, закончилось тем, что Митя получил стаканом по голове, но никак не мог вспомнить от кого и, собственно, за что. Прохиндейка-буфетчица, видя такое дело, с позором выгнала всю компанию на улицу, сказав Паучку напоследок, что про Клеопатру не надо, русской женщине это обидно. 

Ещё Митя помнил, как вернулся на вернисаж и, с трудом преодолевая проклятую гравитацию, а так же влияние ядовитых паров С2 Н5 ОН, забрался по ступенькам на памятник Ильичу. Видно была у Мити нездоровая страсть к памятникам, но это к Фрейду… Митя ласково обнял Ильича за талию и, стыд и срам, хрипло орал оттуда, пугая прохожих:

Новый год, новый год!
Крепко спит сторож дядя Вася,
И собака его тоже спит - скотина.
Лёгкий морозец щёки румянит,
Ветер в штаны забрался.
С товарищем выпил водки
И еле домой добрался.
В подъезде стоит раскладушка,
У двери чужие галоши.
Жена всё настроение обломала, падла,
Но она от меня получит по морде!
А хахаль у неё здоровый, да дурной…

( Автором является реальный существующий прообраз Мити ростовский художник-бомж..)
 

Хорошо хоть милиция снова не отлюбила Митю, иначе одной шишкой на голове не обошлось бы.
Наутро у Мити было ощущение, будто он не только пил, но и курил анашу, и принимал участие в диких оргиях с неграми. Митя огляделся. Слава создателю, он был у себя на Седьмом небе. Утро только занималось, на полу лежало пятно света, пробивающегося из маленького окошка. Митя сидел за старыми декорациями и тихо стонал. Но как ему не было плохо, он всё же отметил, что утренний свет был какого-то необыкновенного, неземного жемчужно-розового цвета. 

-Ох, башка моя, башка! - Митя нашупал шишку на голове размером с куриное яйцо и расстроился. - Чёрт, ну, где логика? Почему всегда я? Неблагодарные твари!

Из желудка поднималась отвратительная муть, страшно хотелось опохмелиться. Благо, никто из студентов ещё не пришел, и Митя без опасений выполз на четвереньках из своего убежища. Он проверил карманы, в них, естественно, не было ни копейки, исчезла даже та мелочь, которую пожертвовал Паучок.

-Господи, ну хоть бы глоточек самого отвратительного пойла, а то ведь сдохну я сейчас! - взмолился Митя.

И тут он увидел, что на столе, среди красок и аккуратно составленных в банку, вымытых кисточек, стоит бутылка вермута. Наверное, студенты отмечали вчера какую-то свою белиберду и вот, оставили. Не веря глазам, он проковылял к столу. На газете лежали объедки колбасы, варёное яйцо и целая булка хлеба. А в бутылке плескалось оно, родимое.
-Где-то на полстакана наберётся! - ликовал Митя.

Он бережно взял бутылку и тут заметил, что она стояла на листке бумаги. На листке аккуратным, почти детским почерком было написано: "Призрак театра, крадущий краски и зажигающий по ночам таинственный свет, если ты есть, поставь тут крестик". Митя расхохотался. Место, где надо было поставить крестик, было обведено карандашом. Он тщательно нарисовал там кукиш, это он делал с блеском, и полюбовался на дело своих рук. Потом благоговейно приложился к бутылке, перевёл дыхание и вознёс горячую благодарственную молитву. Он собрал колбасу, яйцо и хлеб в кулёчек и отправился к себе за декорации. И до самого вечера он тихо сидел в своём углу и слушал восторженные студенческие бредни. Они обсуждали его мастерский рисунок, смеялись над упрямой фанаткой театрального привидения, а Митя благодарил, благодарил Бога за его милосердие.

Следующий день был днём спектакля. На сцене шёл "Аэропорт" Артура Хейли. Митя, как рабочий сцены, обычно помогал менять декорации, таскал тяжеленный театральный реквизит. Одним словом, надрывался, как Моська. Но только не сегодня! Сегодня был Митин день. В этом спектакле Мите дали роль. И очень важную, как объяснил ему режиссёр. Митя играл самолёт - "Боинг - 747". Тот самый, который, имея шестьдесят душ на борту, никак не мог сесть на посадочную полосу.

Митя готовился к вечернему выходу спозаранку. Он тщательно побрился, глядя в зеркальце маленькой пудреницы, которую забыла растяпа-студентка, почистил брюки и рубашку. Художники, которые боролись с задником к спектаклю "Вниз с горы Морган" предложили ему пообедать с ними, но Митя отказался. Сегодня он не мог есть, ничего в рот не лезло. Он сидел у окошка и ждал, когда к парадному подъезду театра начнёт съезжаться публика. Наконец, часам к семи, когда уже зажглись фонари, у театра показались первые машины. Из них выходили дамы в роскошных шубах и их холёные спутники. Люди попроще вываливались весёлой гурьбой из автобусов и взбегали по ступенькам. Митя спустился с Седьмого неба в фойе. Он встретил тех, кто пришёл по контрамаркам. Контрамарки Митя выпрашивал у режиссёра, а потом распространял их на вернисаже у Ильича по десятке за штуку. Но на этот спектакль он не продавал их никогда, только дарил. Те, кто пришли по контрамаркам угощали Митю в буфете. Обходилось это дёшево, ибо в этот день он был аскетичен, как монах, и Митя соглашался на пару бутербродов, не больше.. Наконец, он рассадил своих контрамарочников и ушёл за кулисы.

Митя нервно расхаживал туда-сюда, путаясь у всех под ногами, пока старый и знаменитый в городе актёр не обложил его трёхэтажным матом. 

-Угомонись ты, вошь клеймёная! - рыкнул он на Митю великолепным басом. - От тебя уже дым столбом идёт!
Они встретились взглядами, и Митя увидел в его глазах полное понимание и сочувствие. В следующую минуту голова актёра тяжело упала на руки, и он снова погрузился в своё медитативное состояние перед спектаклем. Пожилой мэтр вызывал у Мити неизменное восхищение. Это был человек невиданной теперь закалки. Благородная, львиная голова и лицо - природа давно не лепит таких лиц! А манеры - изящные, утончённые, как у дворянина серебряного века. Но пил, как лошадь. В день спектакля он напивался до полусмерти и оба акта лежал на диване неподвижно, как бревно. Поначалу это обстоятельство необыкновенно нервировало молодого режиссёра, но потом и он разобрался, что к чему. Когда наступал момент его выхода, старика не приходилось расталкивать и тащить на сцену. Это мгновение он каким-то образом безошибочно угадывал сам. Он поднимался, лёгким движением поправлял седые волосы, чётким, красивым шагом шёл на сцену и с непередаваемым блеском исполнял свою роль. Публика впадала в экстаз, понимая, что присутствует при акте настоящего творчества. За кулисами он снова падал на диван и безбожно храпел до следующего выхода.

Митин звёздный час наступил во втором акте. Задником служило огромное чёрное полотнище, которое изображало ночное небо. В небе летел, терпящий бедствие "Боинг". Пилоты "Боинга" отравились какой-то паршивой едой чуть не до смерти, и самолёт должен был посадить некто Спенсер. Во время войны он громил фашистов на самолёте так, что мало не казалось, но теперь помнил разве что где расположена гашетка, да, может, с какого бока у самолёта выхлопная труба.

Митя взял в руки длинный шест с прикреплённой на конце электрической лампочкой, которая и должна была изображать самолёт. Кто-то толкнул его в спину и сказал: "Пошёл!".

Митя оказался на сцене. Из зрительного зала его не было видно, он стоял за чёрным занавесом. Только светилась лампочка - это сверкал в ночном небе "Боинг-747". Медленными шагами Митя прошёл вдоль занавеса, сделал круг и прошёл ещё раз.

"Боинг" кружил над аэропортом, Спенсер никак не мог посадить машину.
-Говорит рейс 714! Мы летим, выдерживая дифферент и горизонт, - голос стюардессы дрожал.
-Радар! Вы их видите?
-Нет, ещё нет, - на земле начиналась паника.
-Хелло, 714!Спенсер, вы в пятнадцати милях от аэропорта. Вы всё ещё в облаках?
"Да, я ещё в облаках!", - чуть не крикнул Митя. Он пошатнулся, не удержал шест, и "Боинг" резко нырнул вниз. В зале ахнули.
-Проклятье, воздушные ямы, - не растерялись в "башне" аэропорта. "Боинг" выровнялся.
-Радар, вы что-нибудь видите?
-Да, я вижу его. Он уклонился на десять миль к югу от трассы.
Митя уклонился.
-Выпусти закрылки на 15 градусов!
Митя мысленно выпустил закрылки.
-Высота…110…120…125…130…Заканчивай разворот! Скорректируй курс! Выровняйся по полосе! Проверь скорость!
Митя носился по сцене со своим шестом, высунув язык.
-Выравнивайся! Выравнивайся! - цедил сквозь стиснутые зубы Спенсер. - У-у, старая неповоротливая телега! Она не слушается! Она совсем не слушается руля!
-120…115…110…
-Не спеши! У тебя большая вертикальная скорость! Поднимись!
Митя ещё выше задрал шест.
-Сбрось газ! 
Митя опустился на колени.
-Учти боковой ветер, держи машину! А сейчас сажай её! Сажай!
-Боже, помоги нам!

Спенсер посадил самолёт. Несколько секунд стояла полная тишина. Потом зал взорвался аплодисментами.
Митю вдруг что-то стукнуло по лбу. Он пошарил руками по полу и подобрал маленький, колючий предмет. Это оказался бутон шиповника. "И как он сюда попал? Наверное, залетел из-за занавеса", - понял Митя. - Хотя я никогда не видел, чтобы актрисам дарили букеты из шиповника".

За кулисами Митя сунул свой шест кому-то в руки и упал на диван рядом со спящим стариком. От лихорадочного возбуждения он весь вспотел, руки и ноги дёргались, как у припадочного. Старик приподнял веко, на Митю глянул абсолютно трезвый, насмешливый глаз:

-Ну как, служитель Мельпомены, не обмочился со страху?

Розовый бутон Митя аккуратно поставил в банку с водой у себя на чердаке. И всё удивлялся, откуда в разгар зимы взялся этот цветок?

Следующее утро Митя встретил, как всегда, на Седьмом небе. Жрать снова было нечего, и он поплёлся на вернисаж у Ильича. Но художники были сегодня какие-то злые, упрямые и подоить их никак не удавалось. Митя часа три, не меньше околачивался под ёлками у Ильича за спиной, но всё без толку - ни один бисерный кошелёчек так и не раскрылся. В результате Митя разве что ёлочных иголок пожевал.

От Ильича до театра было пять остановок. Митю никто не ждал, и он неторопливо шагал по Невскому, рассматривая закутанных в шубы до самого носа прохожих. В животе подвывало, но по дороге ему встретилась добрая самаритянка - чья-то жена, чья он так и не вспомнил, и дала ему пакетик необыкновенно вкусного печенья. Всё предстало перед Митей в другом свете, даже температура воздуха подскочила сразу на несколько градусов. Ему удалось проскользнуть незамеченным мимо самой вредной вахтёрши. Казалось бы, всё складывалось более или менее удачно, но неожиданно Митю кольнуло нехорошее предчувствие. "Да с чего бы это? - удивился он. - Но не будем гневить судьбу, сегодня никаких шатаний по чердаку. На боковую и спать". Митя не стал зажигать свою керосиновую лампу, тихо в темноте дожевал печенье, завернулся в казачьи флаги и заснул. Ему снилось, как в древнем послереволюционном спектакле бешеные кони несут по сцене тачанку, и пулемётчик строчит по залу. А красный командир ставит к стенке таких, как он - бесспорных кандидатов в последний вагон на Магадан. На расстреле Митя вёл себя отнюдь не геройски, всех выдавал, ползал на коленях и униженно что-то выпрашивал. 

Проснулся Митя оттого, что кто-то грубо толкал его в бок. Поначалу он обрадовался, что расстрел - это всего лишь спектакль. Потом проснулся совсем и обрадовался ещё больше, потому что это был даже не спектакль, а вообще сон. Он блаженно улыбнулся и посмотрел вверх. Над ним грозно нависала вахтёрша. 

-Если Родина тебя не просила, зачем ты сюда залезла? - спросил с перепугу Митя. 
Вахтёрша остолбенела от такой наглости.

-Устроился как на курорте! Ведь спалишь театр, ирод! - заорала она, как боевой рог. - Всё, шабаш, выметайся отсюда! 
Митя по опыту знал, что никакие разумные доводы не доходят до этой злой дебилки. Он молча поднялся, выпутался из флагов и пошёл к выходу.

На улице стоял такой жуткий холод, что невозможно было набрать в лёгкие кислород. Казалось, что воздух выпал в белый кристаллический осадок, оставив вместо себя обжигающий вакуум. Идти было некуда, и Митя побрёл в парк имени...

Было что-то около часа ночи, парк выглядел так, будто на Земле не меньше ста лет царила ядерная зима. Митя бегал по дорожкам мимо обледенелых деревьев, прыгал в длину и в высоту и даже станцевал канкан. Теплее не стало, он только устал. Наконец, он добрался до "ракушки" - маленькой сцены, где летом выступали со своими номерами самодеятельные артисты. Здесь, по крайней мере, не было ветра, а в глубине стояла небольшая лавочка. Митя хотел сесть на лавочку, и тут заметил, что над ней висит распятие с Иисусом Христом, но почему-то вниз головой. Он попытался поправить распятие, но оно оказалось накрепко прибитым к стене. Он опустил голову и заметил, что стоит на каком-то чертеже. Чертёж был процарапан ножом на деревянных досках. Митя долго вглядывался, пока не понял, что это пентаграмма с неизвестными символами и знаками. "Что бы это значило? - он в недоумении смотрел то на распятие, то на пентаграмму. И вдруг кто-то резко ударил его по плечу. Он обернулся. На него смотрел парень лет двадцати семи, тридцати, одетый в длинное, до пят чёрное пальто. Мите стало страшно. Он никогда не видел таких глаз. Митю сверлили жёлтые вертикальные зрачки. Он не выдержал этого взгляда и снова уткнулся в пентаграмму. Позади парня стояло ещё человек восемь, помладше, чем он.

-Ночная прогулка, Митя? - спросил парень.
-А что, мы знакомы? - Митин голос сильно дрожал.
-Забыл, забыл. Старых знакомых забыл! Не хорошо.
-Не хорошо-о-о-о-о! - завыли, как волки, остальные.
-Открой-ка рот, дорогой.
Митя почему-то не посмел не подчиниться, и открыл рот.
-А ведь зуба-то нету!
-Не-е-е-е-ету! - послышалось тоскливое завывание.
-Куда зуб подевал?
И тут Митя вспомнил. Действительно, он уже встречал этих людей. Это по их вине у него не хватало теперь переднего зуба и барахлили почки.
-А помнишь, я говорил тебе, что мы ещё встретимся?
-Да, что-то такое было.
-И ты пообещал мне кое-что, помнишь?
-Не обещал я ничего.
-Обещал, обещал, дорогой!
-Обеща-а-а-а-ал! - раздалось из-за спины обладателя странных глаз.
-В прошлую встречу мы с тобой не сошлись по вопросу, существует ли на свете любовь. И ты обещал рассказать нам, что такое любовь! Теперь мы хотим послушать. Сделали круг! - он говорил очень спокойно, даже тихо, но ослушаться его было невозможно.

Митю обступили со всех сторон. Он стоял в центре круга, радиусом в пять шагов. Ему стало нечем дышать.
-Мы слушаем тебя!
Митю толкнули в спину.

-Любовь, - торопливо сказал Митя. - Это стремление двух тел занять в пространстве одну точку.

-Пошлость, верно для животных - сказал вожак стаи. - Не обрадовался бы твой великий учитель этим словам, он ведь был восхвалителем евнухов, не так ли? 

Митю снова толкнули, на этот раз гораздо сильнее, и он упал кому-то под ноги.

-Другая версия! - в вертикальных зрачках появилось хищное выражение.

-Любовь - это способность видеть другого человека в нереальном, неестественном свете. Но этот свет и есть свет истины! - выпалил Митя.

-Какой там ещё свет, дурак!- он укоризнено покачал головой. - Да, слишком долго руке мертвеца дозволено было стерелизовать человеческую мысль.

Митю пихнули так, что он покатился кубарем. Из разбитой губы потекла кровь.
Существо с жёлтыми глазами склонилось над ним и прошипело:

-Может ли изорванная и окровавленная жертва любить омытые кровью челюсти, что разрывают её на части?

(Здесь и далее "Сатанинская библия")

 Отвечай!

-О, Господи, хоть и это было сном! - застонал Митя. 

-А ты попроси помощи у своего сумасшедшего спасителя! Где он? Эй, где ты, Христос? Помоги своему агнцу! - он оглядывался вокруг, будто искал кого-то.

-Где ты, Христос? - выла вся стая.

-Да вот же он! Я его нашёл, - он захохотал. - Взгляни на распятие Митя! Вот он висит вниз головой - мертвенно-бледная немочь на куске дерева. Ты думаешь, Митя, что за смиренную жизнь он наградит тебя там, на небесах? Это приманка для идиотов. Нет ни небес в сиянии славном, ни ада, где каются грешники. Жизнь есть здесь и сейчас. Выбирай этот день, ибо спасителя нет!

-Дай ему ещё одну попытку, - попросил голос из толпы.

-Ещё одну попытку?! - вожак стаи оглянулся и чётко выследил просящего. - Что ж ладно, последняя попытка, Митя.

-Любовь - это…, - Митин голос дрожал, он уже понимал, что проиграл, -Ну, я не знаю…может, это то, что держит нас на этой земле. Не даёт отчаяться и уйти.

-А в своей жизни, Митя, ты видел много любви?

"Я больше видел предательства", - подумал Митя, но вслух сказал:

-Достаточно увидеть хотя бы однажды. 

-И тебе это удалось? Хоть однажды?

Митя лихорадочно вспоминал. Если бы у него было больше времени, он, может, и припомнил бы что-нибудь существенное. А так ему приходил на ум только пакетик с печеньем, который подарила ему незнакомая женщина, когда он брёл по Садовой и ни у кого ничего не просил. Но упоминать этот случай он не стал.

-Хотелось бы мне знать, где рациональное основание, на котором покоится ваш стих любви? - жёлтые глаза сузились в узкие вертикальные щелки. - Разве не являемся мы инстинктивно хищными зверьми? И если мы перестанем охотиться друг на друга, где смысл нашего существования?

-Не знаю, я ни на кого не охочусь, - сказал Митя.
-Правильно, друг мой, ты не охотник. Поэтому Я охочусь на тебя, - он обернулся к своей стае и крикнул 
-Вот видите, братья, Митя не знает, что такое любовь. Он обманул нас!
-Обману-у-у-ул! - завизжали вокруг.
- Прокляты слабые, ибо наследство им - ярмо!
-Прокляты! - громыхнул слаженный хор.
-Прокляты агнцы господни, ибо будут обескровлены белее снега!
-Обескровлены!
-Прокляты скромные и покорные, и да растоптаны будут раздвоенными копытами!
-Растоптаны! 

Обмирал от страха, Митя вдруг подумал, что стая переигрывает немного. Хорошие актеры не легкие напрягали бы, а внесли больше эмоциональности. Да и вообще полмонолога надо вычеркнуть для естественности. Бездари!
И пока Митя размышлял, как улучшить эту сцену, желтоглазый протянул к нему руку с опущенным вниз большим пальцем, и вся свора накинулась на него с радостным воплем.

Они толкали и пинали его до тех пор, пока он не прекратил попытки подняться.

Митя очнулся, когда в парке стало светать. Солнце - этот вечный эмигрант, наверное, ещё не совсем решилось покинуть Америку, болталось где-то над Японией, а вовсе не там, где оно было нужнее всего - над парком имени Вити Черевичкина. Митя кое-как добрался до театра, и одним ему известным способом проник к себе на Седьмое небо. В субботу здесь не было ни студентов, ни художников, и он спокойно улёгся в своём углу. Дуракам везёт, повезло и Мите. Он нигде не обморозился, правда, тело было всё в синяках, а так ничего, жить можно. Вот только напрочь замёрзло что-то внутри…

К вечеру Митя встал и прошёлся по чердаку. На столе он обнаружил непочатую бутылку пива "Волжанин", кулёчек со ржавой килькой и совершенно целое пирожное. Но Митя не нашёл в себе сил обрадоваться, подумал только: "Ну вот, ещё один день, такой же, как и предыдущие. И на фига мне это надо?"
На всякий случай он приподнял бутылку. И точно, под ней белела записка. Всё тем же почти детским почерком было написано: "Призрак театра, все говорят, что тебя нет, но я в тебя верю. Поставь, пожалуйста, крестик в обозначенном месте".

"Упрямая пеструшка!", - подумал Митя, ему вдруг стало легко и светло на душе. Он едва не разревелся, когда старательно выводил такой желанный для кого-то крестик. Точно в обозначенном месте.
Поздней ночью Митя зажёг керосиновую лампу и сел ждать возле окна. Иногда по субботам его навещал друг. Он уже почти заснул, когда услышал, как в стекло, будто ветки деревьев в ненастную погоду, что-то тихо стучится. Он поспешно открыл окно. Дохнуло холодным воздухом, и вместе с метелью, пыхтя и отдуваясь, на чердак пролезло большое крылатое существо. Оно стряхнуло с белых крыльев налипший снег. На пол упали несколько перьев.
-Линяешь что ли? - спросил Митя.

-Какое там, авитаминоз у меня, - буркнул Ангел.
-А, знакомое дело. У меня от этого ногти ломаются.
Они обнялись. Митя почувствовал, как смыкаются у него за спиной два огромных крыла.
-А запах от тебя какой отвратительный, - сморщился Ангел.
-Извини, это пиво, - смущённо объяснил Митя. - Выпьешь глоток, а несёт как от помойки.
-Ладно, я ведь так, не в обиду. Да и привык уже.
От Ангела тоже попахивало курицей, но так самую малость, и Митя об этом не сказал.
-Чего не прилетал так долго? Я ждал.
-Дела, понимаешь? Служба.
-Это я понимаю. У меня ведь тоже служба. Спектакль мой видел? Помнишь, я тебя приглашал?
-А как же, видел. Я в ложу пробрался, там как раз не было никого, и посмотрел.
-Рискуешь, садовая твоя голова! Ещё наткнётся на тебя кто-нибудь, перепугается до смерти. Да и влетит тебе там, наверху.
-Это да, попадёт, если заметят. Но ведь не заметили! И спектакль посмотрел. Здорово ты играешь всё-таки! Самолёт у тебя прямо, как живой, когда забываешь, что это лампочка. 
-Правда? - Митя покраснел.
-Конечно, правда. Знаешь, сколько я их навидался, этих самолётов? И "Боингов" и всяких. Вот как ты воробьёв. И могу тебе сказать, очень ты характер хорошо передаёшь.
-Ну, спасибо тебе, - Митя был необыкновенно польщён, и поэтому добавил, - Хотя вообще-то я и сам догадывался, что неплохо справляюсь.
-Факт, - подтвердил Ангел. - Я тебе ещё цветок бросил. Прямо в лоб попал, помнишь?
-Так это ты? - Митя вспомнил, как получил по лбу колючим шиповником. - А я-то думал случайно!
-Как же, случайно…Случайно только блохи прыгают. Ты же носился, как укушенный, я весь спектакль целился.
Они посидели молча, грея руки над лампой. 
-Чего это ты фиолетовый какой-то? - спросил Ангел, заметив митины синяки.
-Придурки в парке…Пристали, объясни им про любовь…
-А, эти…Мы знакомые давние.
-Ты что, всё видел? Чего же не помог?
-Почему, не помог? Ты ведь живой остался.
Руки Ангела сквозь свет керосиновой лампы казались совсем прозрачными.
-Люди не любят ближнего своего, он помолчал немного, - Слушай, может, хватит тебе мучиться? Давай улетим вместе! На небесах и тебе места хватит.
Митя долго не отвечал. Молчал, смотрел, как бьётся в окно снег.
-Знаешь, я повременю пока. Спектакль скоро, кто же вместо меня будет? Это ж, блин, не просто так тебе…замену найти и всё такое… Да и потом, завтра воскресенье, меня на площади товарищ ждать будет. Заодно и голубям хлеба принесу, чтоб не передохли.
-Ну что ж, как хочешь, а то смотри, вместе всё веселей.
У Мити уже слипались глаза.
- И на записки отвечать надо, верит в меня тут одна…
Митя заснул. За всё время он ни разу не взглянул Ангелу в лицо, да это и невозможно было сделать. Лик его сверкал ярче, чем Солнце.
Ангел укрыл Митю мягким крылом и сидел, не двигаясь, глядел на огонёк керосиновой лампы, и думал о чём-то своём.

Питер, зима 1995 год. Холодно очень в общаге "Репки" 

С любовью, 
Штирлиц

P.S. Прошлые выпуски можно посмотреть в архиве .  Подписаться можно прямо на этой странице. Не забывайте в письмах( в теле письма) указывать свой эл.ящик и город.  Если нет однозначного запрета на публикацию письма или его фрагмента, публикую по своему усмотрению.