Переговорщик

Подъехать к Центральному Дому Туриста Венедикту не удалось. Здание было оцеплено. Трудности с продвижением начались еще на Вернадского – пару раз его останавливали, но бордовые корочки решали проблему. Ладонь постового тянулась к виску, и звучал голос, с нотками удивления и легкого подобострастия: "Проезжайте".

Венедикт остановился на пересечении Ленинского проспекта и улицы Обручева. Дорогу преграждала линия оцепления – омоновцы в полной боевой амуниции. Они стояли неподвижно, чуть ли не вплотную – живой частокол из камуфлированных статуй.

Венедикт увидел десяток бронетранспортеров, четыре машины пожарной дружины и несколько скорых. На шоссе, за оцеплением, посреди разделяющего полосы газона было разбито несколько штабных палаток. У входа в здание, рядом с голыми флагштоками, замерли в тревожном ожидании два танка. Если ситуация такова, как описал Виктор Петрович, то они вряд ли помогут. Впрочем, как и все остальное.

Венедикт, вспомнил, как во время московской олимпиады на мачтах трепетали цветастые флаги зарубежных гостей, разместившихся в этой гостинице. Жарким летом восьмидесятого сотни людей боролись за право называться самыми быстрыми, самыми ловкими, самыми сильными. Теперь, спустя двадцать два года, пришла пора доказывать совсем иные вещи, к спорту не имеющие никакого отношения.

На улицах прилегающих районов не было машин, кроме военных и вспомогательных – гаишники постарались. Те, что хозяева не успели забрать – эвакуаторы отбуксировали на штраф-стоянки и пустыри.

Венедикт припарковался у ЗАГСа. Некстати вспомнилась дурацкая фраза: "Все браки совершаются на небесах". "Так оно и будет", – подумал Венедикт, – "скоро не только жениться – жить там будем. Все…" Он достал сотовый.

– Жаров говорит. Я на месте.

– Жди. Отбой.

Венедикт прикурил. Облачко дыма растянулось по салону. Давнее желание бросить теперь казалось смешным. БМВ седьмой модели, квартира в Крылатском, поездки в Тайланд и на острова, мечта побродить среди пирамид ацтеков – к чему теперь все это? Он опустил стекло и выбросил сигарету. Вдохнул влажный осенний воздух. Сколько еще осталось вдохов: тысяча, две? "Последний выдох господина ПЖ". Отличный фильм – "Кин-Дза-Дза". Выродившиеся остатки угасшей цивилизации. Путешествия меж звезд. Пепелац, гравицапа. Они говорят на языках продолжения, которых не знают, используют вещи, не ведая принципов работы устройств. Умные обезьяны, жмущие на клавиши суперкомпьютеров, дикари, наблюдающие ужимки соплеменников по спутниковому телевидению. Все бессмысленно. Все исчезнут. Останутся только последние выдохи. Среди них затеряется выдох господина ПЖ – выдох Переговорщика Жарова. Вдох. Выдох. Пока еще можно дышать.

– Ага. Дыхательная гимнастика никогда не повредит. – Хлопнув по крыше машины, сказал седой человек в черном плаще.

– Виктор Петрович, я и не заметил, как вы подошли.

– Никто не замечает, Веня. Раскис?

– Я в норме. Когда начинаем?

Виктор Петрович обошел машину и открыл переднюю дверь.

– Я присяду? Испортим здоровье на дорожку? – сказал он, доставая пачку сигарет.

Достаточно было взглянуть на его усталое лицо, чтобы понять: вся эта натужная ирония призвана скрыть отчаяние. Ответственный человек, который сделал все возможное, даже то, что не в человеческих силах и не сдвинулся в решении проблемы ни на шаг – имеет полное право умывать руки. Виктор Петрович хотел показать, что еще держится, но вздох, с которым он опустился в кресло, пляшущая в пальцах сигарета, сникшие плечи, говорили: он сдался.

– Его там нет и он там – в голове не укладывается. – Виктор Петрович затянулся. – Мы перевернули все здание. Каждый уголок проверили, в каждую щель залезли. Ноль. Пусто. Одни тараканы.

– С чего вы взяли, что он там?

– Он позвонил час назад и назвал это место. Звонок отследили, разумеется. Он мог уйти. Но пятнадцать минут назад он сообщил инструкции для переговорщика. Как думаешь, откуда он звонил?

– Вот так значит. Может он на крыше или в лифтовой шахте?

Виктор Петрович покачал головой.

– Ты понял, что вопрос дурацкий, да?

Венедикт скрестил руки на груди. Конечно, они проверили все. Иначе и быть не может. И не нашли его. В это трудно поверить. Но еще труднее поверить даже в малейшую возможность существования кого–то способного исполнить ультиматум.

– Хорошо. Он предоставил какие–нибудь доказательства?

– Да. Мы хотели сохранить переговоры в тайне. Думали очередной сумасшедший или террорист. Но то, что он сделал гораздо хуже шила в мешке. На всякий случай мы перекрыли телевидение. Если быстро разрулить ситуацию не получится, то кончится все очень и очень плачевно. Даже не хочу прогнозировать как.

– Что он сделал?

– Он попросил выбрать любой город и посмотреть, что с ним станет.

– И?

– Мы указали Чехов. Сработали хорошо. Бесконтрольно никто и чихнуть не мог. В результате пострадавших нет. Ни единого жителя. Ни одной собаки.

– Тогда в чем же дело?

– Чехова больше нет.

– То есть?

– Лес, поле, речка Лопасня и ни одного дома. Ни единого. Одна и та же фигня во всех рапортах – город исчез. Ни домов, ни дорог, ни пивных киосков. Ни–че–го.

– И вы в это поверили? Нельзя упускать возможность массовых галлюцинаций.

– Зачем верить. Я проверил – видел все собственными глазами. Люди не могут понять, что произошло. Кто–то шел в аптеку, кто–то за хлебом, кто–то смотрел телевизор и вдруг – бац! Все в лесу. Психологов не хватает. Служба спасения с ног валится. Горожане думают, что это сон. Там каждый второй пытается проснуться. И знаешь как? В петлю лезут, вены вскрывают!

Виктор Петрович опустил стекло, прикурил новую сигарету и выбросил окурок.

– Хочешь, не хочешь, а это происходит. Он существует. И он может сделать все.

– Понятно. Всемогущий сошел с ума. Смешно.

– Мне не смешно. Почему ты думаешь, что он тронулся? – заинтересовался Виктор Петрович.

– Ну, если он нас создал, то смысл нашего существования ему известен. Как известен плотнику смысл существования табуретки. Это не Бог. Кто угодно, только не он.

– Да. Звучит разумно.

– А, следовательно, плотнику не нужно спрашивать у табуретки разрешения, чтобы пустить ее на растопку. Этот, назовем его Посторонний, или не знаком с нашей цивилизацией, или действительно вселенский безумец.

– Да…

– Мы – существа с ограниченными возможностями и продолжительностью жизни. У нас нет другого глобального смысла, кроме выживания вида. Есть локальные, личные цели. Или цели групповые. Я сегодня думал, как ему обо всем лучше рассказать. Хотя, честно говоря, надеялся, что это окажется обычный псих. И вы его скрутите раньше, чем я приеду.

– Я тоже так думал. Думал…

Виктор Петрович покрутил сигарету в пальцах и выдохнул тонкую струйку дыма в потолок.

– А насчет, того, что ему говорить и как объяснять – не беспокойся. Мы текст уже составили. У тебя будет стандартное оборудование. Суфлер, жучки – все дела. Твоя задача, как всегда – тянуть время и реагировать по обстоятельствам.

– Ладно. За дело. – Сказал он и распахнул дверцу.

Венедикт медленно вошел в пустынное фойе гостиницы. Перевернутые кресла, комканая бумага, осколки. По полу разбросаны искусственные цветы, украшавшие стойку портье. Типичная обстановка после эвакуации. Только угроза не обычная. Скорее фантастическая, бредовая. Из области снов. Кому придет в голову уничтожить все человечество, если в течение суток не будут представлены убедительные доводы осмысленности существования прямоходящих приматов – гомо сапиенс?

Что–то хрустнуло под каблуком. Венедикт нагнулся. Пластиковая ручка, синий корпус с золотыми буквами: "ЦДТ". Треснувшее доказательство реальности происходящего. Во сне не бывает мелочей, незначительных деталей.

Венедикт вызвал лифт. Номера этажей на табло поползли влево от пятнадцати к единице. Венедикт проверил пистолет. Пальто и пиджак расстегнуты – оружие выхватывается одним движением. Существует правило: "Если есть возможность убить террориста без риска для жизни заложников, то переговорщик обязан это сделать". Требования явиться без оружия никогда не выполняются. Найденный при обыске пистолет дает некоторое дополнительное время. Террористы встают в позы, кричат о том, что никому не удастся их обмануть. Обычно это первые нерациональные действия. Задача переговорщика: вынудить преступника совершить, как можно больше импульсивных поступков. Заставить его отклониться от избранной линии поведения. Переключить внимание на моральные аспекты ситуации. Как угодно вывести из равновесия. Иногда, достаточно сказать: "ты не мужик", и человек начинает вести себя неэффективно – идти на уступки, отпускать заложников. Поэтому, оружие не только раздражающий фактор, но и реальный шанс быстро разрешить ситуацию. Другое дело, никто не задумывался: можно ли убить бога?

Двери лифта раскрылись. Посторонний требовал, чтобы переговорщик поднялся на двадцать второй этаж. Венедикт коснулся нужной кнопки. Он был спокоен. Чтобы выжить переговорщик должен быть: во–первых, спокоен, во–вторых, абсолютно спокоен, в–третьих, сверхчеловечески, беспредельно спокоен. И только, в–четвертых, чертовски внимателен. Конечно же, страх возникал и мешал сосредоточенности, мешал сохранять необходимое спокойствие. Только дураки и безумцы ничего не боятся и, как правило, гибнут еще в детстве. Венедикт не был ни тем не другим. Избегать страха помогал контроль дыхания и концентрация внимания.

Однажды Венедикт смотрел в дуло автомата в десяти сантиметрах от лица. Оно прыгало вправо и влево, как атакующий шершень. Человек по ту сторону оружия, брызгал слюной и кричал, вцепившись в цевье до побелевших костяшек. В тот момент подступил страх. Близко. Вплотную. Даже контроль дыхания не помогал. Венедикт пробовал считать удары сердца на вдохе и выдохе, отводя, по пять биений каждому действию. Сердце не слушалось. Он посмотрел на ствол. Матовое кольцо входа в крошках сгоревшего пороха, а за ним – черная бездна, рассеченная спиралью нарезки. Он представил, как спираль уходит вглубь ствола, словно рельсы в шахту. Он вообразил, как по рельсам движется пуля, разгоняясь, закручивается по часовой стрелке, рвется из дула и ввинчивается в цель. Он вспомнил картинки из американского учебника по физике. Там на нескольких фотографиях показывалось, как пуля пробивает воздушный шар, как деформируются его стенки, как из отверстий выходит воздух. Венедикт так увлекся накатывающими ассоциациями, что позабыл об автомате. Он вспомнил цвет обложки учебника: зеленый. Красные буквы. Как заходящее солнце над бескрайним лугом. Внезапно крики смолкли. Человек с автоматом спросил: "Ты меня слышишь?". Тогда страх исчез.

На табло погасло число двадцать один, лифт дернулся и застыл. Встал между этажами. Не хватало еще накладок с техникой. Надо было подниматься по лестнице, не смотря на четкие инструкции Постороннего – воспользоваться правым лифтом.

– В чем дело? – прозвучал в ухе голос суфлера.

– Похоже, стоим. – Венедикт старался говорить как можно тише.

– Жди. Проверяем.

Венедикт опустил руку в карман. Вспомнил, что оставил сигареты в машине. Да и не время сейчас курить. Он сделал глубокий вдох, считая удары сердца.

– Так и будешь стоять в дверях?

Сзади прозвучал голос, удивительный, одновременно и чужой и знакомый. Не выдыхая, Венедикт медленно обернулся. Там, где должна была находиться зеркальная стена кабины, был короткий коридор в два шага длинной. А за ним стоял человек в расстегнутом бежевом пальто и темном костюме. Он держал руки в карманах. По его лицу невозможно было определить эмоции – непроницаемая маска, полностью подавленная мимика. Даже глаза смотрели прямо, не мигая. В первую секунду Венедикт подумал, что, заходя в лифт, неверно оценил размеры кабины. Ему показалось, что он смотрит в зеркало, неожиданно отступившее на метр. Вот только отражение в отличие от оригинала держало в карманах обе руки.

– Мы будем говорить здесь?

– Да. Проходи.

– Почему ты выбрал Дом Туриста? – спросил Венедикт, ступая в коридор.

– Ты же знаешь, я люблю путешествовать. Тайланд, острова. Вот и пирамиды ацтеков тоже. – Посторонний сделал приглашающий жест.

Венедикт стоял на каменистой земле, под бледно–синим небом. Вокруг были постройки: остатки стен, ступеней. Впереди возвышалась гигантская лестница пирамиды, заслонившая солнце.

– Твою мать! – прохрипел суфлер. – Это еще что?!

Техника работала, значит, пейзаж всего лишь галлюцинация. Никакого перемещения в пространстве. Но что тогда увидели сопровождающие?

– Если слышишь меня, повернись чуть налево. – Прошептал суфлер.

Венедикт аккуратно, стараясь сделать поворот незаметным, отклонился влево.

– Прядок! Связь есть.

На лице Постороннего появилась тень улыбки. Венедикт понял, что прокололся. И наверняка оппонент в курсе всех электронных хитростей, которыми буквально начинено пальто. Словно читая мысли, Посторонний, потянул за вторую пуговицу. Наружу показался черный тонкий, как нить провод. Рывок. И пуговица упала на землю.

– Не двигайся. – Прошептал он.

– Изображение пропало! Мы теряем контакт! Начинай переговоры!

Посторонний заправил прядь волос за ухо.

– Мы, жители планеты Земля, никому не желаем зла. Мы ценим свободу и независимость… – начитывал голос в наушнике.

Мизинцем Посторонний выковырял из уха маленький динамик суфлера, похожий на половину розовой горошины. Подбросил на ладони и убрал руку. Наверное, голос продолжал вещать о стремлении человека к звездам, о поэзии, науке и любви. Рассказывал о десяти заповедях, о самопожертвовании, о прогрессе и вере в будущее. Динамик падал и выкрикивал самые важные слова о мире во всей вселенной. Каблук Постороннего прервал длинный перечень смыслов существования.

Откинув полу пальто, двойник достал пистолет, извлек обойму и бросил оружие на землю.

– Теперь я готов. – Сказал он.

– Понимаю. Можно соврать кому угодно… – начал Венедикт.

– Обмануть себя не удастся никому. – Закончил мысль Посторонний. – И перестань называть меня "посторонний". Я это ты.

– Раз так – ты можешь чувствовать то же что и я.

– И получить ответ на вопрос: "в чем смысл", из первых рук? Да. Но мне не нужен ответ. Я не задаю вопросы. Я утверждаю – существование бессмысленно. Докажи обратное.

Доказать обратное… Венедикт понял, что Посторонний готов общаться, а не только требовать. Это облегчает задачу. Что ж, осталось найти слабые места.

– Как в институте, прямо. Доказательство от противного тебя устроит?

– Ты можешь не искать подход ко мне. Его нет.

– Я все же попробую. Ты готов стереть с лица земли несколько миллиардов живых душ. Почему?

– Мы говорим не о моих мотивах, а о твоем смысле существования.

– Я–то знаю мой смысл. А в чем твой?

– У тебя минута, чтобы собраться с мыслями и перейти к сути. Время пошло.

Вот так. Не беда, Венедикт готов был сыграть по чужим правилам. Нужно всего лишь подобрать точные слова. Минуты может не хватить. Он почувствовал, что ритм сердца ускоряется. Необходимо отвлечься от цели. Сосредоточится на пути к ней. Только так можно ее достичь. Только так. Он сделал пару глубоких вдохов.

– Минута истекает.

Венедикт почувствовал себя голым, полностью открытым, тогда как Посторонний оставался непроницаем, как базальтовая глыба. За десять лет работы Венедикт научился свободно читать по лицам все. Даже то, что человек пытается скрыть гримасой напускной ярости или лицемерной улыбкой. Но теперь он оказался бессилен, точная копия его собственного лица безмолвствовала.

– Десять секунд.

Эти слова разрушили зыбкое спокойствие. Венедикт понял, что близок к потере контроля над собой и ситуацией.

– Я готов к разговору. Давай отойдем в тень. Солнце припекает.

– Пять.

Венедикт почувствовал напряжение окружающего пространства, словно кто–то готовился отпустить дверь на жесткой пружине. Еще мгновение и она с грохотом захлопнется. Венедикт испугался. Наверное, впервые в жизни ощутил настоящий, чистый страх. Вместе с последними секундами истекало время Мира. И понимание этого, как сирена пожарной тревоги, заглушило внутреннего контролера, наблюдающего за ситуацией, ищущего способы нарушить равновесие Постороннего. Венедикт запаниковал. Он пытался найти верные слова. Красиво сказать о главном смысле существования.

Но мысли летели вокруг центрального образа, самого важного, самого правильного, единственно ценного, и не желали вербализоваться. Как же это мучительно – знать о смысле, чувствовать его и не иметь возможности облечь знание в слова. Что же ему сказать? Что?!

– Правду. – Сказал Посторонний.

– Что?

– Я хочу слышать правду. Время истекло.

Нужные слова так и не пришли. Тогда Венедикт сделал стандартный ход, как в шахматах: е2–е4. Он сказал:

– Любовь. Жизнь ради любви.

– Ложь. Любовь лишь временная привязанность, обусловленная физиологией. Постепенно она становится привычкой.

– Государство, социальные задачи общества. Каждый работает на цивилизацию.

– Ложь. Любой договор условен, жизнь ради общества, ради коллектива – работа. Работа оплачивается. Государство покупает твою жизнь.

– Дети. Забота о потомстве. Жизнь ради новой жизни!

– Ложь. Продолжение рода – инстинкт. Выживание это биологическая задача вида, а не смысл существования особи.

Венедикт почувствовал, как рубашка прилипла к спине. Здесь жарко, совсем не как в Москве. Главное успокоиться, собрать мысли в кулак. Он – это я, так, кажется? Разговор с зеркалом. Что можно сказать своему отражению? "Я все знаю, дяденька, только забыл текст". Нет, так не пойдет. "Держись, мужик, и не таких уламывали".

Посторонний улыбнулся.

– Я жду.

Венедикт тыльной стороной ладони вытер пот со лба.

– Надо выпить. У нас, такие разговоры ведутся только после первой бутылки.

– Фарс. Смысл жизни, понимаемый только мутным рассудком это иллюзия. Всего лишь временное успокоение разума. Извини. Пьяных разговоров на кухне не будет.

– Творчество! Мы делаем искусство, мы рисуем красоту, мы чувствуем музыку, мы пишем стихи.

– Ложь. Желание найти новые формы, звуки, слова – это жажда славы, стремление к доминантности. Верхний уровень работы основных инстинктов.

Венедикт снял пальто и бросил на землю.

– Что ты хочешь услышать? Зачем тебе доказательство? Кто ты вообще такой?! Кецалькоатль, вернувшийся, чтобы провозгласить новую эру? Напоить застывшее солнце человеческой кровью?!

Посторонний покачал головой.

– Ацтеки не при чем. Это место выбрал ты. Я жду доказательств.

Венедикт сел на пальто. Можно сказать что угодно, но слова без смысла сотрясают воздух. Можно попытаться договориться об отсрочке, назначить новую встречу. А сейчас просто уйти. Он оглянулся. Главная площадь Теотиуакана. Остатки домов. Пирамиды. Никакого намека на лифт, на коридор в два шага длиной, ведущий в осеннюю Москву. Венедикт снял пиджак. Сжал голову руками, зажмурился. Жарко, как тогда, летом восьмидесятого.

Зачем они все прыгали, бегали, плавали? Он вспомнил, как стартовал второй заплыв третьего дня соревнований. Сухой выстрел. Оттолкнувшись от тумбы, взлетаешь, вытягиваешься стрелой и втыкаешься в воду. Тело как–то само делает пару волновых движений, ты даже не управляешь им, просто следуешь желаниям мышц. Сокращение, расслабление, сокращение, расслабление. И первый гребок. Обе руки вниз. Выпрыгиваешь над водой, проносишь руки вперед. Шлейф брызг в воздухе, как крылья бабочки. Ныряешь, дельфином. Трудный стиль баттерфляй, но и самый красивый. На дорожке не думаешь – плывешь. Даже не думаешь о цели. Ты двигаешься и все. Двигаешься, следуешь желаниям мышц. Выпрыгиваешь и ныряешь. Отталкиваешься от бортика и новые пятьдесят метров. Нет. Ты не думаешь: "остался полтинник". Ты плывешь. Без мыслей, без чувств. Снова и снова становишься бабочкой–дельфином. Касаешься бортика первым. Касаешься и только тогда понимаешь, что произошло. Ты победил.

Посторонний молчал.

– Я не знаю… В чем смысл жизни? Я вообще запретил бы это словосочетание. Я знаю, что я люблю. Я люблю стоять под холодным душем в жару и под горячим в стужу. Я люблю проспать до полудня по выходным. Я люблю кофе со сливками и без сахара. Я люблю не курить часов пять, а потом насладиться сигаретой, по настоящему ее прочувствовать. Я люблю гулять в осеннем лесу и разбрасывать ногами опавшие листья. Я люблю читать до рассвета какой–нибудь дурацкий детектив. Я люблю уехать за город с полной кастрюлей маринованного мяса. Я люблю вечером выпить пива, я люблю путешествовать. Я люблю голландцев за толерантность и немцев за аккуратность, я люблю японцев за фильмы и китайцев за чай. Я люблю заниматься сексом утром, я люблю, стоя на светофоре, подмигнуть ребенку, глядящему на меня из машины впереди…

Венедикт медленно открывал глаза и поднимался.

– Я не знаю в чем смысл!!! Ты понимаешь?! Не…

Он осекся. Венедикта некому было слушать. Он стоял один посреди заброшенного города ацтеков, превращенного в музей под открытым небом. Он дышал знойным воздухом Мексики.

Венедикт захохотал. Он не мог остановиться. Смеялся до боли в животе, до слез. Как просто, как дьявольски просто. Все. Переговоры закончены. Конец света отменяется. Венедикт не верил, бил себя по щекам и смеялся.

На мгновение он подумал, что все произошедшее лишь игра угасающего сознания. Но нет. На площадь высыпала пестрая толпа туристов. Толстопузые янки всех цветов кожи. Они громко выкрикивали "вау" и "оу ее". Дикари, честное слово.

Венедикт подобрал одежду. Жаль, сигареты в машине оставил. А машину в Москве. Он улыбнулся. И пошел к туристам. Те, увидев мужчину с теплым пальто, хихикали и показывали пальцами.

– А что вы хотели? У нас осень. Закурить есть?

Янки пожимали плечами и крутили пальцами у виска.

– Ах. Да. Гив ми э сигарет, плиз.

Вперед выступила негритянка в растянутой желтой футболке и зеленой юбке в красных подсолнухах. За юбку цеплялся курчавый пацан лет четырех. Женщина вытащила из сумки на поясе пачку "кэмел" и зажигалку. Венедикт прикурил, улыбнулся мальчишке.

– Все окей! Бай, уважаемые! Сэнк ю!

Закинув пальто с пиджаком на плечо, он махнул рукой. С наслаждением втянул в легкие сладкий дым. Венедикту пришла отличная идея: побродить среди развалин, осмотреть пирамиды. А то, когда еще такой случай представится?