Конкурс - загадка от Издательства "Эксмо" - "Новинки и их авторы"!

Дорогие друзья!

Няня.ру совместно с издательством «Эксмо» начинает новый конкурс-загадку!

«Эксмо» – универсальное российское издательство, основанное в 1991 году. Признанное одним из крупнейших в Европе, на российском рынке «Эксмо» занимает лидирующие позиции вот уже более 20 лет. Миссия издательства «Эксмо» - открывать людям новые возможности для развития и вдохновения, создавая яркое многообразие книг и обеспечивая их доступность. В издательстве издается современная проза, отечественная и зарубежная фантастика, остросюжетная, детская, деловая, научно-популярная и прикладная литература, а также обучающие пособия.

«Эксмо» - Издательство №1 в России.

Издательство «Эксмо» неизменно радует российских читателей интересными книжными новинками.

Прими участие в нашей конкурсе и выиграй интересные книги от издательства «Эксмо»!

Семь победителей получат по 2 книги от издательства «Эксмо»!

В этот раз отгадываем отрывки из новых книг наших любимых авторов!

 Прочитайте, отгадайте и получите подарок!

Отгадайте кто из авторов написал это произведение, отрывок которого мы опубликовали и название произведения. Желаем удачи!

Отрывки:

1. - Спойте, Петр Васильевич, - попросила Нора.

Это вырвалось у нее как-то внезапно, для самой себя неожиданно – она ведь никогда ни о чем его не просила. Но, наверное, холод и мрак над весенней рекою так тяжелы были сердцу, что невольно высказалась эта просьба.

- Что тебе спеть? – не удивившись, спросил он.

- Про ветер за занавесочкой.

Нора ни разу не могла уловить, когда он начинает петь. Его голос как будто был всегда, и просто она вдруг начинала его слышать, и не слышать даже, а чувствовать.

Он сгустился, как сумерки, его голос над рекой, и вместе с ним, вместе со словами, которые он откуда-то принес в эти суровые места, где судьба повелела ей жить, входило в Норину душу что-то такое, чего на белом свете нет и, видно, быть не может...

2. Конечно, она подумала. Между Сциллой и Харибдой, она металась между страхом остаться в одиночестве и вполне понятной жадностью, требующей отвоевать, что получится любой ценой. Весь апрель в этом году стал просто месяцем Дурака – она никак не могла собраться с мыслями и на что-то решиться. Может, ей не хватало каких-то витаминов? Какие-то все мы стали старые и больные.

– Я дома, – прокричала она, скидывая мокасины в прихожей.

Стало уже совсем тепло, снег таял как сумасшедший и стекал бурными реками в сточные решетки, бурлил и пел песни, сливаясь в тугие реки где-то там под землей.

– Ой, мам, как хорошо, что ты пришла! – высунулся из комнаты сынок. Почему-то не из своей, а из их спальни...

3. Впрочем, это все еще было в далеком будущем. В Серпухов мы переехали в середине апреля. Менять школу за полтора месяца до выпускных экзаменов было поздно, и я все это время таскалась на учебу на электричках и в метро. На дорогу уходило по два часа в один конец, и, понятное дело, оканчивала школу я в совершенно отупелом сомнамбулическом состоянии. В довершение ко всем проблемам выяснилось, что я из-за прошлогодней болезни и всего за ней последовавшего так и не оформила после своего шестнадцатилетия паспорт, а без него невозможно ни выписаться из старой квартиры, ни оформить серпуховскую прописку, ни подать документы в институт. В один из первых теплых весенних дней, сразу после уроков, я направилась в свое старое отделение милиции, где на втором этаже находился паспортный стол. Заполнив все, что требовалось, и сдав документы, на выходе из кабинета начальника я налетела на того доброжелательного лейтенантика, который брался узнать что-нибудь про моего Леню...

4. Поднимаюсь с земли, да чересчур поспешно: колени протестуют громким, прямо ружейным треском. А я — как одержимый, даже толком с Мэри не простился. Руки в карманы — и шагаю прочь. До скорого, говорю я ей, а глазами ищу на дереве знакомого бельчонка. Но тот как сквозь землю провалился, и мне ничего не остается, как припустить вниз с другой стороны холма. Возле автостоянки есть часовня; вхожу, можно сказать, по-хозяйски. Там как в пещере — прохладно, сумрачно. У меня в ботинках хлюпает, подошвы скрипят, каждый шаг отдается гулким эхом. Иду прямо, радуюсь, что кругом ни души,— и тут из темного угла появляется какой-то тип. Старый,

как филин, борода спутанная. Нос мясистый, на переносице сидят очочки в металлической оправе. Таращит на меня водянистые глазки — ну, думаю, бомж какой-то, дождик переждать решил, но только он заговорил, как до меня дошло: это его владения...

5. Воскресенье для миллиардера Забродина обычно ничем не отличалось от будних дней, кроме одного:  он завтракал вместе с женой Анной, которая много и активно работала, вставала и уезжала в Москву с утра пораньше и только в выходные дни могла себе позволить выходить к завтраку одновременно с мужем. Вот и сегодня она сидит напротив Забродина за длинным столом с мраморной столешницей, спортивная, подтянутая, в шортах и легком топике, и посматривает на него то настороженно, то излишне внимательно, словно чем-то обеспокоена и хочет о чем-то спросить, но не решается. Однако все-таки решилась.

- Такая отвратительная погода, и никакого облегчения в ближайшее время синоптики не обещают. Почему ты никуда не едешь? Ты же всегда в июле стараешься уехать туда, где поприятнее климат, а в этом году ты и на Новогодние каникулы не уезжал, и теперь в Москве сидишь. У тебя что, сложная ситуация в холдинге?..

6. Так проходит остаток зимы и весна, а в мае папа снимает в Загорянке дачу. И как только заканчиваются занятия в школе, на большом крытом грузовике все переезжают туда. Папа приезжает на дачу в пятницу вечером, и мама с коляской и Шурой идут встречать его на станцию.

Это самое счастливое время для Шуры. Она скучает по папе, но знает, что он обязательно привезет ей новую книжку или куклу. И обязательно пирожные к чаю. И скорее всего, черешню в бумажном кульке, которую она так любит. Мама будет его ругать за то, что дорогие ягоды, как всегда, помялись. И еще папа обязательно купит Шуре вафельный стаканчик пломбира с желтой розочкой – самое вкусное на свете. Дома Шура торжественно вытащит из холодильника граненый стакан с земляникой, собранный ею собственноручно в лесу, на поляне, специально для папы. Почти полный стакан – ну, не хватает чуть-чуть, самую малость, Шура не удержалась и съела несколько ягод. Спать все лягут очень поздно, потому что будут пить на террасе чай и вести долгие семейные разговоры. У Шуры начнут слипаться глаза, и мама станет ее гнать в кровать, а папа разрешит посидеть еще немного. А в субботу они, скорее всего, пойдут на озеро, а вечером будут печь в золе картошку и, может быть, даже жарить шашлыки, если папа привезет подходящее мясо...

7. Первый раз это произошло, когда ей было восемь лет и она с подружками возвращалась домой из школы. Их было четверо или пятеро: маленьких, бледных московских девочек, а над переулком царила весна. Повсюду бежали потоки, звон трамвая смешивался с голосами птиц, и почки уже источали свой запах: еще не листвы, но чего-то такого, что много острее, свежее, душистей, чем листья и даже цветы. Она помнила, как весело и беззаботно было у нее на душе и как ее вдруг затошнило от страха, когда она почувствовала, что одну из этих девочек больше никогда не увидит...

8. — Я не знала, что с мамой что-то не так. Не знала, что она больна. Я была маленькой девочкой, понимаешь? Я не отрываю глаз от горизонта, от этой непрерывающейся линии, прямой, как натянутый канат. Вода уходит от нас, и, как когда"то в детстве, я воображаю, что она уже больше никогда не вернется, что океан исчезнет навсегда за краем земли, как губы в оскале обнажают зубы, и останется только твердое холодное дно.

— Если бы я знала, может быть, я бы смогла...

В последнюю секунду голос мне изменяет, я не в силах закончить предложение.

«Может быть, я бы смогла остановить это»...

9. В марте 43-го года Зойкин сансостав расформировали, и она попала в подвижной госпиталь, начальником которого и был подполковник Соколин. Поначалу он Зойке не показался – строгий, крикливый, в работе въедливый. От него и сестрам, и раненым доставалось так, что душа в пятки уходила. Но время шло, и Зойка к нему привыкла и поняла, что не строгий он вовсе, а требовательный, и ругался за дело. Любил Викентий Иванович, чтоб все в его госпитале было в идеальном порядке, все аккуратно, по полочкам, стояло, блестело, инструментарий, биксы, шприцы... и ни с чем недостачи не было... ни с медикаментами, ни с перевязочным материалом, ни с шовным. А какую Соколин стерилизационную организовал, просто загляденье! Из других госпиталей приезжали опыт перенимать. Сколько лет потом Зоя его добрым словом поминала. Это ведь Викентий Иванович тогда настоял, чтоб она в операционной ему помогала:

– Вы, Зоя, смышленая – посмотрите, понаблюдаете, быстро научитесь, – он не только к ней, ко всем на «вы» обращался. – Руки у вас проворные, легкие. Они для тяжелого ранения самое важное лекарство...

10. В широком белом пальто старушка выглядела до смешного крохотной. Лучи холодного зимнего солнца, казалось, просвечивают ее насквозь. Эдакий ангелок с морщинистым личиком. Она вроде бы не шла, а скользила над землей, полы белого пальто, раздуваемые ветром, вполне могли сойти за крылья, и деревянная трость в ее руках, точно якорь, нужна была для того, чтоб удержаться на асфальте, не то старушка непременно взмыла бы в небеса, вгоняя в трепет бродячих собак и редких прохожих. В общем, божий одуванчик, что двигал по аллее парка, казался существом не от мира сего: легким и полупрозрачным.

Будь я в ином расположении духа, вряд ли обратила на нее внимание. Обычно старушек в парке хватало, встречались среди них весьма колоритные, но сегодня я хандрила и готова была глазеть на что угодно без любопытства, но с удвоенным вниманием, лишь бы унестись резвым галопом от собственных дум и избавиться от созерцания своего богатого внутреннего мира...

11. Человек бежал по бульвару под проливным дождем, не замечая ни луж, ни ручьев воды, стекающих с плаща, волос и бороды, ни редких прохожих, провожающих его сочувственными взглядами: «Неужели у бедолаги не нашлось нескольких секунд и пары долларов, чтобы притормозить у любого киоска и купить простенький зонтик?» – казалось, спрашивали они. Человеку не было никакого дела до мыслей тех, кто оказался в этот час неистового разгула стихии на улицах Монреаля. Он очень спешил. Звонок застал его в музее. Телефон вибрировал в кармане, и он, покосившись на служителя, дремавшего на своем стульчике, взглянул на номер, обрадовался, быстро и тихо ответил. То, что она сказала, заставило его, забыв о приличиях, громко вскрикнуть и медленно осесть на круглую скамью для посетителей. Должно быть, у него был такой вид, что работник музея лишь приоткрыл один глаз, скользнул по посетителю взглядом и снова провалился в сон. Мудрое решение. Даже если бы сейчас к Человеку бросились служители всех двадцати пяти залов с криками: «Сэр, немедленно отключите телефон», он бы попросту ничего не услышал. Он воспринимал только те слова, что произносил в его ухо глухой, потухший голос в телефонной трубке. А она все говорила и говорила, кажется, плакала, и он уже тоже плакал вместе с ней...

12. Этой ночью мне снится, что мама учит меня ездить верхом. Я пристроилась перед ней, как будто мы — одно существо, ее руки обнимают меня. Пальцы у нее такие же короткие, как у меня, и их легко сравнивать,— мои вцепились в гриву пони, а ее — легко держат поводья. Погода невнятная: ни солнца, ни дождя, просто серое небо, как частенько бывает на Тисби. Ладони у меня влажные от пота.

— Не надо нервничать,— говорит мне мама.

Ветер бросает ее волосы мне в лицо, а мои волосы — в лицо ей. Они одного цвета, как рыжеватая осенняя трава на утесах, что склоняется к земле и снова выпрямляется.

— Пони острова Тисби норовисты. Но легче оторвать намертво приросшую ракушку от скалы, чем женщину из семьи Кеоун — от лошади.

13. Мы с  Фатимкой сидели, ели за обедом пирог и думали, чем сначала заняться – пойти натаскать воды для стирки, отмыть обувь от грязи, перебрать рис или поиграть в дочки-матери. Смысл игры был в том, что та, которой выпадала роль «мамы» заставляла «дочку» делать все домашние дела по-настоящему. На столе лежал свежий номер районной газеты, главным редактором которой была моя бабушка. Там, в рубрике «юмор» она писала о том, что в некоторых зарубежных странах есть добрая традиция отмечать 1 апреля «день дурака» - говорить людям, что у них вся спина белая, давать смешные распоряжения подчиненным и потом весело смеяться.

- Давай мы тоже отметим, - предложила я Фатимке.

- Давай, а как?

- Как тут написано, - сказала я и постучала по газете, - ты пока носи воду и мой обувь, а я буду распоряжение писать.

Бабушкиной машинкой я пользоваться умела давно. Быстро вставила два листа с копиркой, проверила ленту, перевела каретку  и напечатала: «По случаю праздника зарубежных стран объявляется праздничный концерт с участием гостей из района и областного центра и лимонадом. Учеников, участвующих в концерте, освободить от уроков для репетиции»...

14. Весна, начало мая. Ночью температура опустилась до минуса, подморозило лужи, асфальт стал скользким. Но Дмитрий торопился, боясь попасть в пробки. Он дорожил своей работой, своими клиентами, своей репутацией. Молодой, тридцатилетний мужчина жал на газ, думая только о том, что он должен соответствовать. Он (чего скрывать!) продолжал мечтать о славе и больших деньгах. Он мечтал о них и в то утро, сидя за рулем своего авто.

На большой скорости машину Гагарина занесло, она вылетела на встречную полосу, а там – грузовик. Лобовое столкновение...

Водитель грузовика почти не пострадал, а вот Дмитрий несколько дней находился между жизнью и смертью. Но он все-таки очнулся, вышел из комы.

Открыл глаза и увидел, что находится в палате. К нему подошла медсестра, молодая женщина, принялась поправлять капельницу, прикоснулась к его руке. Нина – вдруг неизвестно откуда пришло имя...

Призы Вы сможете увидеть на сайте!