Прежде всего, хотел бы поделиться со своими уважаемыми читателями своей мальчишеской радостью: наконец-то в Москву прибыл заказанный у дилера Бентли спортивный суперкар - Bentley Continental GT Speed.

Я рад приветствовать своих дорогих подписчиков в восемьдесят шестом выпуске крупнейшей общественно-политической рассылки в мире на русском языке - Национальная и государственная безопасность! Как всегда, для Вас пишет кандидат политических наук Игорь Игоревич Хохлов, научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений Российской академии наук (ИМЭМО РАН).Если у Вас есть какие-то комментарии, пожелания пишите мне igor.igorevich.khokhlov@gmail.com - я обязательно отвечу лично.

НОВЫЕ КАРИКАТУРЫ В РАЗДЕЛЕ ЮМОР!!!

Волшебное средство от Депрессии!

"Уходя, выключай печатный станок!"
(плакат в министерстве финансов США)

Для установления личности террориста-смертника требуются опытные собиратели пазлов.

Прошедший в Москве "Марш на всё согласных" оказался обычным гей-парадом.

Марш несогласных без ОМОНА - баксы на ветер!

Ветка в политологическом интернет-форуме: "Как править миром незаметно для санитаров?"

Представители Газпрома утверждают, что украинцы воруют газ.
При этом называют их "наши украинские коллеги".

Пятый год кризиса в России. Заходит Путин к Медведеву.
- Дима, займи миллиард рублей до получки.
- А чего так много?
- Обама приезжает, хочу икры кабачковой купить.

... А мы с вами перенесемся в столицу нашей Родины Москву,
где питерские пацаны Вован и Димон пытаются бороться с кризисом...

Новости. Цирк города Токио интересуется покупкой автомобиля ВАЗ.

Доказано: курица может прожить без головы несколько минут, а инженер АвтоВАЗа - до пенсии!

Nissan = SHIFT expectations (превосходя ожидания)
"Лада Калина" = CTRL-ALT-DEL expectations

в Зимбабве - кризис. В экономике не хватает денег, так как нет бумаги, чтобы их печатать.

Прошли консультации между Морозом и Витренко по созданию левого предвыборного блока.
Во время дискуссии Витренко обозвала Мороза иудой и оранжевым путчистом, Мороз ее - душевнобольной. Завтра переговоры будут продолжены.

Медведев радостно докладывает Путину:
- Я выслушал доклад патриарха Кирилла о его "пастырском визите" в Киев.
Он встретился с Ющенко и обломал ему все планы насчет Киевского патриархата!
Путин мрачнеет:
- Лучше бы он встретился с Тимошенко и обломал ей планы насчет Киевского матриархата!

Новость дня: Буква закона, которую так долго искали милиционеры, прокуроры и судьи, наконец-то найдена!
Ею почему-то оказался знак "$"!

Наступил кризис. Проститутка думает, "ну вот, теперь в продавщицы придется идти".
Продавщица думает, "ну вот, теперь на панель придется идти".
>>> ОСТАЛЬНЫЕ КАРИКАТУРЫ И АНЕКДОТЫ >>>

Читайте в сегодняшней рассылке:

1. Полный текст интервью The McClatchy Company Flood of Afghan Heroin Fuels Drug Plague in Russia

2. Рецензия Наднациональность Европейского союза: метастазы или метаморфозы

3. Аналитика: В августе 2008 года разразилась первая война между двумя постсоветскими государствами

В начале мая я дал интервью The McClatchy Company, ведущей газетной сети и оператору электронных СМИ в США, по вопросам транспортировки героина по территории России и других стран - бывших республик СССР. Сегодня я предлагаю это интервью Вашему вниманию. Анонс всех интервью российских экспертов есть в открытом доступе на сайте www.mcclatchydc.com/227/story/70851.html.

Flood of Afghan Heroin Fuels Drug Plague in Russia

Tom Lasseter: Dear Doctor Khokhlov, thank you for joining us tonight at Moscow bureau of McClatchy's.

Dr. Igor I. Khokhlov: Good night, my pleasure. Thank you for having me.

Tom Lasseter: I've seen several estimates of the annual amount of heroin and other opiates that cross into Russia. What's your estimate of the annual inflow of those drugs into Russia? And how much of that is coming up from Afghanistan?

Dr. Igor I. Khokhlov: There is no wonder you have seen a number of estimates with different figures. I will like to make it clear from the very beginning that as we are talking about a clandestine activity there is no accurate data available. You know, most researchers rely on DEA (Drug Enforcement Administration) and UNODC (United Nations Office on Drugs and Crime) statistics.

Although both DEA an UNODC have made considerable efforts over the last few years to improve the quality of the estimates they present but still all their figures should be interpreted more likely as trends than as precise data. UNODC for instance puts all the information it receives from various governmental organization into one pile and does its best in working out some kind of general statistics. But the problem is this data is always incomplete and irregular, so UNODC tries to compensate the lack of necessary data by reference to other sources of information which are not always reliable and fit into the trend pattern.

The other problem in working out some kind of realistic estimates is that different countries provide international community with information and data of different quality and often times this information is not sufficient to provide a comprehensive picture of the drug markets. In my opinion the data on EU countries, Mexico, most Latin American countries, Australia and Japan is quite relevant, one can rely on some of the data from the U.S, China, India and Kazakhstan, as these governments are not very cooperative. But almost no reliable data is available from Russia and other ex-USSR republics (with the exception of Kazakhstan and the Baltic states).

So, there is actually no one including the officials can tell you for sure how much heroin is being produced in Afghanistan and how much of that amount has crossed into Russia. Also Russia is a very specific country in terms of vast territory, low population density and, largely, low consumption power of the Russian people. All this makes this country attractive as a transit route to richer markets i.e. EU but not an attractive market itself with a few exceptions of large densely populated and rich cities such as Moscow, St.Petersburgh, Yekaterinburgh or so-called "oil- and gas-cities" for instance Surgut, Khanti-Mansiyink or Yamal, where well-paid oil and gas industry professionals create mass and profitable market.

As you see exact figures are always a problem when we're talking about clandestine activities, so I can give you any figure but its accuracy is going to be as high as of the figures you have found out yourself before.

But there is one question which has a definite answer, that is "how much of heroin is coming up from Afghanistan?" The answer is almost clear, it almost a hundred percent. What is the rationale? There is a number of factors: cheap local production in Afghanistan, easy transit into Tadjikistan and further into Kazaskhstan and Russia through the unguarded Russian-Kazakh border which spans for more than 4,000 miles which makes it the longest continuous bi-national border in the world.

Tom Lasseter: To what extent does official corruption in Russia and Central Asian governments make it possible for drugs to pass through those countries and into Russia? How are those drugs able to cross the Russian border? Is it due to problems with border security? Or is there also official corruption involved on the Russian side of the border that allows the drugs to cross?

Dr. Igor I. Khokhlov: Official corruption in Central Asian governments is a significant problem but its extent varies greately from country to country. For instance, in Tadjikistan, which is the poorest country of the region, devastated by the civil war in the nineties, drug trafficking is, in many cases, the only viable way to make money, both for the population, organized crime groups and local officials. In other countries such as Kazakhstan the economic situation is significantly better and there is much more order in the public sector so corruption exists at a very low scale and has never become a nation-wide problem in terms of illicit drugs trafficking.

To my mind the scale of drugs-related corruption in Russia and Kazakhstan has always been exaggerated. First, I have never seen evidence on higher officials being involved into this kind of activity. Second, as Russia and Kazakhstan have got developed industry, such as mining and metallurgy, dating back to the Soviet industrialization, and it's much safer and easier for the official corruption to extend into that direction, as legal businesses offer higher profits together with lower risks. And third, drugs trafficking is a business and like any other business it's all about costs and cutting back, so extra officials involved make the costs higher and the delivery chain less profitable and competitive.

There are no major obstacles between heroin production facilities in Afghanistan and consumers in Russia; the border across the Pyandj river which separates Afghanistan and Tajikistan is populated with ethnic Tajiks, sometimes half of the family lives on one bank of the river, and the other - on the opposite one. Russian troops that used to guard the border and to collect torrents of opiates are now out. The border between Tajikistan and Kazakhstan as most of the borders between former Soviet republics is not a border in its common sense - neither country had sufficient resources to build all the necessary security facilities. And Russian-Kazakh border as I have told before is the longest bi-national border in the world with thousand of ground roads crossing it in all directions.

So, while one can easily drive a truck through the border why should one bribe the officials?

Tom Lasseter: Once the drugs are in Russia, roughly what percent stays for domestic consumption and what percent transits on to Europe? Do most Afghan drugs that come into Russia cross through Tajikistan and then Kazakhstan?

Dr. Igor I. Khokhlov: You know, first of all, that is important to remember that Russia has never been and possibly will never be a major destination point for Afghan opiates for a number of reasons I have mentioned before: poor consumption power, low population density and vast territory. Russia is one of the transit routes of opiates coming into Europe but definitely not the major one.

Traditionally there have been two major routes for both opium and heroin; the Western one (Jelalabad - Kandaghar - Gilmed province - Zadehan - Tehran - Tebriz - Istambul - Europe) and the South one (Peshavar - Karachi - to Europe by sea or by air - Middle East - Pacific region). The South route was and is popular due to the fact that a large Pustun community of two to three million lives in Pakistan and is closely linked to its relatives in Afghanistan. There has been another popular route across India with its logistics base in Pakistani Sukkur.

There is a number of other popular routes at the moment, for instance:

Afghan Badakhshan - Mountaneous Badakhshan, Tajikistan - Osh, Kirgizshan - Sumgait, Azerbaidjan - Bosnia, Croatia - Western Europe;

Afghan Badakhshan - Mountaneous Badakhshan, Tajikistan - Osh, Kirgizshan - Bishkek - Samara // Yekaterinbirgh // Nizhny Novgorod / Saransk - Moscow - Estonia - Sweden - USA

Afghan Badakhshan - Mountaneous Badakhshan, Tajikistan - Dushanbe - Bombory, Georgia - Kobuletti - Ajaria - Turkey;

Mazari-Shariff - Termez, Uzbekistan - Shali, Chechenya - Nakhichevan, Azerbaidjan - Turkey;

Mazari-Shariff - Termez - Samarkand - Gyandja - Dagestan - Cherkess Republic - Abkhazia - Romania

As you can see Russia is not the major transit point thought a significant amount of Afghan opiates comes through its territory.

Tom Lasseter: To what extent is official corruption in Russia involved with the drug trade? Is it mostly low-level police officers, or is there a sense that it reaches higher?

Dr. Igor I. Khokhlov: You know before we talk about corruption we have to look at how the distribution business works and what are the objective reasons for that corruption.

Drug trafficking business is alike multilevel marketing, so there are multiple levels of distribution at each of them certain profit is being generated.

So, as the drugs come into Russia, they usually go to major distribution centers which are mostly controlled by multinational gangs. Those gangs do exist in Samara, Yekaterinburgh and Nizhny Novgorod - those cities are perfect for these purposes: they are situated between the production regions and European Russia, they are large transportation hubs which makes it easy to conceal drugs, they have large Gipsy communities which have always played a major role in bootlegging business and have switched onto drug trade.

To my mind at these stage official corruption is limited to low- and medium-level officers collecting bail-outs for found drugs. There is no need for drug traffickers to develop business relationships with officials as it keeps the costs up and makes the business less profitable; as each link of the chain operates at relatively low profit of 100 to 200 percent, so large ransoms can easily take all the profit away.

The next level is wholesale sales when relatively large stockpiles measured in dozens of pounds are distributed through mostly Gipsy communities in Central Russia. One of the most popular of these is the Gipsy settlement called Hollywood in the small town of Savyolovo a hundred miles north of Moscow. This used to be a retail and wholesale trading post in late nineties but now has turned into one of the major trafficking hubs supplying Moscow and adjacent regions with wholesale stockpiles varying from a few ounces to a few pounds.

Some local town officials could possibly be involved into this business but it is quite unlikely for higher level authorities to take part in it as risks definitely overcome profits and they have safer and better ways to benefit from their high offices given the legal businesses operating in the region. /p>

Tom Lasseter: Thank you very much for your time, Dr. Khokhlov.

Dr. Igor I. Khokhlov: My pleasure. Good-bye.

Сегодня я публикую рецензию молодого талантливого политолога, кандидата политических наук, сотрудника ИМЭМО РАН, а также просто очень красивой девушки Елизаветы Громогласовой "Наднациональность Европейского союза: метастазы или метаморфозы" в которой она разбирает две книги: мою монографию "Наднациональность в политике Европейского союза" и работу моего коллеги, профессора Симона Хикса (Simon Hix) из Лондонской школы экономики (The London School of Economics).

Наднациональность Европейского союза: метастазы или метаморфозы

Хохлов И.И. Наднациональность в политике Европейского союза. – М.: Международные отношения, 2007. – 160 с.
Hix S. What’s Wrong with the European Union and How to Fix It. – Cambridge: Polity Press. 2008. 228 p.

Рецензируемые книги, несмотря на общность проблематики, очень разные по направленности и авторским целям. Работа И.И. Хохлова носит фундаментальный характер. Ее автор раскрывает природу наднациональности в европейском интеграционном объединении, уделяя первенствующее внимание особенностям права Европейского союза и европейской социальной культуре. И. Хохлов справедливо трактует их как основные предпосылки для оформления наднациональной политической системы Евросоюза. Книга С. Хикса совсем иная. Ее отличает скорее прикладной, нежели фундаментальный характер. Это чувствуется уже в самом ее названии. С. Хикс ставит перед собой две взаимосвязанные задачи. С одной стороны, он объясняет читателю причины "политического тупика", в котором, по его мнению, находится Европейский союз в настоящий момент. С другой – он предлагает и свой авторский "рецепт" выхода из сложившегося положения. Эти две работы пусть и с очень разных сторон разрабатывают одну и ту же проблематику. Они дают возможность внимательному читателю сложить свое собственное представление о политической интеграции в Европе, ее актуальном состоянии, проблемах и перспективах.

Книга "Наднациональность в политике Европейского союза", безусловно, явление, заслуживающее внимания и высокой оценки специалистов. Структура книги представляет собой четко сформулированное автором понимание наднациональности, ее природы, источников и проявлений. Точка зрения автора, выраженная в этой работе, заставляет по-новому взглянуть на, казалось бы, уже хорошо изученный предмет. Ведь до этой работы наднациональность как сущностная характеристика европейского интеграционного объединения оставалась на периферии исследовательского внимания. Анализ И.И. Хохлова чрезвычайно точно выделяет основной источник уникальности политического устройства Европейского союза. Автор последовательно доказывает, что интеграционная система отличается от всех других политических систем прежде всего в силу своей наднациональности. Таким образом, И. Хохлов идет дальше своих предшественников. В самом деле, единственный в своем роде, ни на что не похожий характер интеграционного объединения в Европе стал "общим местом" многих научных работ. Утверждение о том, что ЕС – это образование "sui generis", т.е. нечто большее, чем классическая международная организация, но, тем не менее, не самостоятельное государство, кочует из одного исследования в другое. Но это утверждение само по себе не снимает с повестки дня вопрос о том, а в чем же все-таки выражается уникальность Евросоюза. И. Хохлов в ответе на него справедливо выделяет наднациональность как первостепенное свойство политической системы ЕС.

Залогом успеха книги стало искусное сочетание новаторства и преемственности в подходе к анализу политической интеграции в Европе. Со знанием дела, обоснованно выбрать новый ракурс научного восприятия Европейского союза было чрезвычайно трудно. Уже одно то, что европейское интеграционное объединение изучалось практически с момента своего создания, делало задачу автора практически невыполнимой. Более того, в ходе разработки интеграционной проблематики советскими учеными в отечественной науке выкристаллизовалась позиция, отличная от западных точек зрения. Основоположниками европейских интеграционных исследований в России, среди которых необходимо назвать Ю.А. Борко, В.В. Журкина, М.М. Максимову, Д.Е. Мельникова, В.Г. Шемятенкова, Ю.В. Шишкова, Е.С. Хесина, Ю.И. Юданова, в первую очередь раскрывались объективные предпосылки возникновения европейской интеграции. Значительное внимание уделялось экономическим факторам, процессу интернационализации экономики как основной причине роста взаимозависимости между капиталистическими государствами и их втягивания в процессы международной кооперации. Знание трудов отечественных европеистов, их специфики необходимо для написания такой проблемной, постановочной работы, какой является монография "Наднациональность в политике Европейского союза". Но внести ощутимый вклад в современную дискуссию о будущем Евросоюза, разносторонне изучив ключевую характеристику этого объединения можно было только в результате непосредственного общения с представителями научного цеха, породившего целую плеяду исследователей-европеистов, и усвоения их круга идей и образа мыслей.

И. Хохлов в своем анализе феномена наднациональности безусловно опирается на фундаментальные труды представителей отечественной европеистики. Это видно в особенности потому, что в рассматриваемой работе различены наднациональность как своеобразный режим регулирования, "функция" европейского интеграционного объединения и наднациональность как неотъемлемое свойство политической системы Европейского союза. Именно в таком понимании выразилось органичное развитие подхода, заложенного представителями школы интеграционных исследований, сложившейся в стенах Института мировой экономики и международных отношений РАН.

Немаловажное значение в этом контексте имеют монографии В.Г. Барановского. Они раскрывают специфику политического механизма Европейского экономического сообщества (ЕЭС), в частности, выделяют два его компонента, один из которых формируется институтами и органами интеграционного объединения и представляет собой формальную политико-юридическую структуру, а другой образуется в результате политико-бюрократической деятельности.

Именно взаимодействие этих двух элементов способствовало образованию политической системы ЕС. Процесс утверждения наднациональности в европейском интеграционном объединении может быть разделен на два периода: 1) создание рынка; 2) развитие политического союза. Распространена точка зрения, согласно которой наднациональность – это свойство режима, образующегося в результате добровольного делегирования полномочий национальными государствами независимым от них институтам. Подобное делегирование неизбежно создает некоторые ограничения суверенитета или власти государств-членов, поскольку ими более не осуществляется полный контроль над результатами деятельности наднациональных институтов. Сущность наднационального регулирования состоит в том, что "государство может быть вынуждено выполнять решения, против которых оно возражало" , то есть "наднациональность предполагает существование политической власти над или помимо уровня национального государства, наличие некоторой степени ее автономии от национальных правительств". Такое понимание наднациональности не выделяет интеграционный опыт из совокупности форм и методов деятельности ряда международных организаций. В принципе коммунитарный режим регулирования мог бы быть сопоставлен с другими режимами с сильно развитыми наднациональными элементами, но созданными в рамках международных организаций.

Основой его развития являлась отмена препятствий для свободного передвижения товаров, рабочей силы, услуг и капиталов между странами-членами ЕЭС. Укреплению наднациональности в Сообществе способствовала и территориальная близость его государств-членов. Как справедливо отмечает И. Хохлов, уже начиная с 60-х гг. ХХ века, несмотря на то что они считаются периодом отката в европейской интеграционной политике, можно говорить о первых признаках складывающегося режима наднациональности. Необходимо сразу отметить этот крайне ценный для популяризации европейского интеграционного опыта вывод. В настоящее время не стихает волна публикаций о "кризисе" ЕС. Но если обратиться к истории и взять в качестве примера 60-70-е гг. прошлого века (так называемый период евросклероза), то станет очевидно, что трудные времена в развитии Евросоюза не означают заката наднациональной идеи и коллапса его системы. Они явились лишь их проверкой на прочность. После вступления в силу Единого европейского акта (ЕЕА) 1986 г. реалии евроинтеграции стали труднообъяснимы с позиций межгосударственного подхода, так как феномен наднациональности в работе институтов был налицо. Существование наднационального режима способствовало переходу европейской интеграции на новую стадию. С ратификацией Маастрихтского договора 1992 г. Европейское экономическое сообщество превратилось в одну из трех опор Европейского союза. Наднациональность перестала быть просто характеристикой коммунитарного управления и осуществлявших его интеграционных институтов. Этот феномен стал характерен для самой системы Европейского союза в целом. Вот к чему привел шаг в неизведанное, сделанный отцами-основателями Европейских сообществ, рискнувшими углубить те традиционные формы международного сотрудничества, какие были уже опробованы ранее. По мнению И.И. Хохлова, "наднациональность – это уникальное явление в мировой практике, связанное с трансформацией политических систем европейских государств вследствие их участия в процессе региональной интеграции". На протяжении книги автор последовательно подводит читателя именно к этому пониманию наднациональности.

Определение наднациональности как уникального явления, свойственного только ЕС, конечно, вводит читателя в круг специфической интеграционной проблематики. В данном определении уже очерчен инструментарий, с помощью которого в работе разъясняется содержание наднациональности. Вообще, необходимо отметить, что И. Хохлов провел комплексное исследование, рассмотрев сразу несколько "срезов" интересующего его явления. Причем для каждого из них он использовал свой инструментарий (исторический и системный подходы, методы сравнительной политологии, факторный анализ), что повышает ценность результатов работы. Очевидно, что автор ведет разговор не о функции интеграционной системы, но об ее качестве.

Раскрытие автором концептуальных аспектов наднациональности потребовало изложения предпосылок, стимулов и движущих сил европейской политической интеграции, а также ее основных теорий. На фоне этих "неблагодарных", хрестоматийных сюжетов И. Хохлову удается ярко, доказательно оформить тезис о наднациональности как об особой идее, которая если и не зародилась в послевоенной Европе, то безусловно именно там и именно тогда была взята на вооружение политиками в качестве своего рода "рабочей программы" реабилитации этой части света после двух мировых войн. К моменту зарождения европейской интеграции в Европе уже есть зачатки постиндустриального сознания, высоко ранжирующего такие ценности, как качество жизни индивида и ее безопасность. Совершенно верно подмечено автором, что Европа после Второй мировой войны находилась в ситуации "экзистенциального выбора", а для идеолога и активного участника процесса создания первого наднационального объединения, француза Ж. Монне, Европа была и "моральной идеей". Сделанный тогда европейцами выбор, приверженность ему очень важна для прошлых и современных деятелей евроинтеграции. Концептуальное сопровождение интеграционного строительства подкрепляло практиков. Оформлялась идея наднациональности. Европейское объединение угля и стали и тем более Европейское экономическое сообщество стали проектами, с помощью которых европейцы стремились свести на нет противостояние и соперничество национальных государств.

Анализ зарождения идеи наднациональности и первых шагов в ее практической реализации настолько ёмок, что приглашает читателя к диалогу с автором, своего рода "заметкам на полях". Здесь можно привести ряд соображений, сопутствующих основной интриге книги. Скажем, удается выделить несколько присущих идее наднациональности свойств: 1) антивоенная направленность; 2) отрицание позитивной роли государств в обеспечении стабильности мирового порядка; 3) утверждение нового типа международной стабильности через 4) добровольное делегирование национальными государствами своих полномочий новым независимым институтам и подчинение их решениям. При анализе этого примерного перечня сразу выявляется двойственность идеи наднациональности. С одной стороны, ставится под сомнение позитивный вклад национальных государств в обеспечение мира, с другой, сохранена их ключевая роль в создании новых институтов регулирования международных отношений. Идея наднациональности (если иметь в виду то, как ее поняли и развили в послевоенной Европе) государствоцентрична. Когда мы говорим о наднациональности, мы, как правило, подразумеваем под ней управление, делегированное национальным государством на уровень выше своего собственного. Кроме того, изначально идея наднациональности обладала "экспортным потенциалом". Если есть политические границы процесса расширения Евросоюза, то нет пределов для распространения идеи наднациональности. Скажем, через вовлечение в управленческие процессы с центром в Брюсселе. Практическая политика дает примеры причудливого сочетания "государствоцентричности" концепции наднациональности и ее направленности на сдерживание государств. Так, "наднациональная" политика ЕС в различных регионах мира воспринимается самими представителями интеграционных институтов как расширение пространства "постмодерна", где качество жизни (наличие материальных и нематериальных благ, свободы доступа к ним, высокого уровня охраны окружающей среды, безопасности), а не чувство принадлежности к государствообразующей общности играют главную роль. Другое дело, что средства продвижения наднациональной идеи лежат в укреплении безопасности государств-членов ЕС.

По мере раскрытия авторского видения наднациональности, в книге И. Хохлова всё настойчивее звучит тематика институтов ЕС. Наконец, автор говорит о том, что наднациональность как качество политической системы Евросоюза реализуется в деятельности его институтов . Автор рассматривает и объясняет процесс проникновения наднациональных элементов во вторую и третью опоры Союза, утверждая, что роль национальной власти, всегда стоявшей на страже суверенитета, в условиях интеграции меняется . Во второй главе блестяще раскрыта связь между коммунитарными правом и управлением. Названы четыре основных принципа права Сообщества, изложена роль Суда ЕС в стимулировании процесса интеграции, различены писаное и неписаное право Сообщества. Юрисдикция Суда ЕС вышла далеко за те рамки, которыми первоначально страны-участницы ограничивали его полномочия. В этом отношении Единый внутренний рынок представляет собой наиболее развитую форму правового регулирования в рамках Союза. Процесс перенесения наднациональных норм в национальное законодательство сложен. Для его поддержания развивается система единых и гармонизированных правил, которая позволяет избегать создания новых барьеров на пути свободного движения товаров. Европейской комиссией создаются подзаконные акты, не предполагающие замены национального законодательства. Между двумя уровнями власти в ЕС была развита комитетская система, для того чтобы "сбалансировать национальные претензии с требованиями унификации и эффективного применении правил Сообщества" . Автор говорит о всей сложности и многоаспектности отношений между наднациональным и национальным уровнями власти Евросоюза, а также между самими государствами-членами. Существует практика неформального обсуждения и совещаний, рассматривающих сразу ряд конкретных вопросов в их взаимосвязи (package meetings). Эта практика способствовала образованию неформальной структуры, отслеживающей жалобы в странах по поводу конкретных трудностей в отношениях с другими государствами-членами в различных предметных сферах Единого внутреннего рынка. В самом деле, отношения между уровнями власти внутри ЕС очень сложны.

Одна из точек зрения на то, как в действительности происходит взаимодействие наднациональных и национальных органов власти, и образуют ли они единую властную вертикаль, фокусирует внимание на цикличности процессов управления в ЕС. Так, специальные контрольные полномочия Комиссии могут быть поняты как иерархия между ней и национальными администрациями. Например, в сферах совместной компетенции Союза и государств-членов Комиссия планирует политику и контролирует ход ее исполнения, за ней закреплена посредническая функция в процессе выработки законов. Здесь Комиссия действует как наднациональная администрация, игнорирующая доминирующие национальные представления о секторальных режимах, которые сложились в течение десятилетий, и вследствие этого тормозят реформы. Когда общие меры согласованы, их исполнение возлагается на национальные министерские администрации и специализированные национальные агентства. Суд ЕС стоит на страже исполнения наднациональных решений. Налицо два уровня управления: определяющий политику – наднациональный, а исполняющий ее – национальный. Иерархичность такого "двухуровневого" управления проявляется даже в том, что привлечение групп интересов к процессу выработки законотворческих инициатив Комиссии до последнего времени оставалось избирательным. Однако отношения субординации существуют не только на стадии имплементации решений. Не менее важным является этап их принятия. Ведь Комиссия в большинстве случаев связана и уполномочена законом, созданным Европейским парламентом и Советом, который состоит из представителей национальной исполнительной власти. Национальные правительства, и коллегиально в Совете, и на национальном уровне, обладают ключевыми законодательными и исполнительными функциями в ЕС. Так, государственные служащие готовят национальные ответы на предложения Комиссии и позиции своих правительств в Совете, они же играют ведущую роль и в деле исполнения вторичного законодательства ЕС. В политической системе Евросоюза главный законодатель является и главным исполнителем. Только в роли законодателя министры национальных правительств выступают коллегиально и во многих сферах политики принимают решения большинством голосов, а в роли исполнителей законов ЕС – уже каждый по отдельности.

С учетом многоаспектности отношений уровней власти внутри Евросоюза, совершенно оправданно то особое внимание, какое И. Хохлов уделил принципу субсидиарности. Принцип субсидиарности "лежит в основе распределения полномочий и компетенций между акторами, находящимися на разных уровнях властной пирамиды" . На практике субсидиарность можно трактовать не только как осуществление управления на возможно более низком, но и на возможно более высоком уровне, когда это оправдано. Статья 5 Ниццкого договора дает простор для различных трактовок. В этой связи автор отмечает, что отсутствие в документах ЕС четкого определения понятия "субсидиарность" не позволяет рассматривать его как правовую норму. Это "политический принцип, использование которого зависит от конкретной интерпретации и ситуации, определяемой расстановкой политический сил в ЕС" . Таким образом, если это целесообразно, может действовать и Сообщество.

Принцип субсидиарности способствовал европейской интеграции, так как помог преодолеть негативное отношение Великобритании к наметившейся федералистской тенденции в развитии Союза. И. Хохлов приходит к следующему неочевидному и важному выводу: субсидиарность усиливает наднациональный вектор в политике ЕС . Автор доказывает этот тезис на примере региональной политики Евросоюза. Логика развития такова, что экономическое укрепление регионов, создавая своего рода "субстанцию", позволяет организовывать их пространство путем развития институциональной структуры. Возникающие на региональном уровне правовая система, права собственности, система образования и прочие институты так или иначе воспроизводят национальные, которые в свою очередь все больше втягиваются в наднациональную систему ЕС. В этой связи опять уместными выглядят некоторые соображения "на полях" рецензируемой работы. Ведь особый интерес представляет ответ на вопрос о том, каким образом наднациональный компонент проникает на региональный уровень. Так, если мы обратимся к ныне действующему Ниццкому договору, то окажется, что в нем упоминаются только два уровня принятия и исполнения решений: наднациональный и национальный . Напрашивается вывод, что политическая система Европейского союза имеет не многоуровневую, а двухуровневую структуру. В то же самое время интеграционная практика в целом ряде предметных сфер, где в процессы планирования и исполнения решений вовлечены субнациональные властные инстанции, (от региональной политики до экологической и транспортной) не вполне соответствует формальной двухуровневой политико-юридической структуре Евросоюза. Связи между "европейским" и региональным уровнями власти в ЕС учреждаются на основе вторичного законодательства. Если взять срез практической политики, то проявится процесс трансформации суверенитета государств в условиях европейской интеграции. "Многоуровневое" управление сопровождается постепенным образованием некой новой конфигурации национальных "вертикалей власти". Они как бы "размыкаются" в интеграционных условиях. И принцип субсидиарности, как показывает И. Хохлов, играет ключевую роль в развитии наднациональной политической системы ЕС. Органично дополняет анализ феномена наднациональности раздел о ее социальных основах. И. Хохлов рассматривает в нем динамику общественного мнения по отношению к европейской интеграции в государствах-членах Союза.

"Наднациональность в политике Европейского союза" – чрезвычайно лаконичная монография. Она производит впечатление безупречной, мастерски написанной книги. Но, к сожалению, именно по этой причине она выглядит несколько "замкнутым" исследованием, защищенным от критики, но в то же время не всегда дающим достаточно повода для научной дискуссии. Можно спорить о том, являются ли подобные жесткие рамки, которые избрал для себя автор, оправданными для такой весомой по своему качеству, проблемно-постановочной работы. Сама формулировка темы выглядит и амбициозно и многообещающе одновременно.

Тот факт, что Евросоюз обладает собственной политической системой наднационального характера, представляет интерес для теоретиков региональной интеграции и политологов вообще. Значит ли он, что Евросоюз хотя бы отчасти может быть сопоставлен с таким образованием, как Советский Союз, политическая система которого, на первый взгляд, также представляется если и не наднациональной, то по крайней мере сложно организованной, довлеющей над составлявшими СССР национальными общностями? И чем больше примеров наднациональных политических образований было бы приведено в сравнение с Евросоюзом, тем интереснее было бы уточнение уникального характера наднациональности у него. Вполне корректным было бы утверждение, что политическая система Евросоюза действительно существует "над" национальными государствами, но не заменяет их. Если же системы сосуществуют, то в отношении ЕС речь может идти и о наднациональной системе управления. Ведь Евросоюз как занимал, так и занимает промежуточное положение между государством и международной организацией. Европейский интеграционный опыт, наднациональность Евросоюза представляет интерес и для теории международных отношений, исследующей новые принципы регулирования международных отношений и создания мирового порядка. Даже в рамках самой европеистики нет однозначного определения наднациональности. Ведь трансформацию политических систем европейских государств вследствие их участия в процессе региональной интеграции удобно рассматривать и как процесс европеизации. Что и делают некоторые отечественные и зарубежные исследователи. Сама же европеизация может быть осмыслена как следствие наднационального управления. Потенциальный интерес представляет ответ на вопрос о том, как соотносятся понятия "наднациональность" и "интеграция", "наднациональность", "нация" и "государство". К сожалению, ряд интересных аспектов проблематики наднациональности вынесен за скобки работы. Хотя даже чисто умозрительное рассуждение о намеченном круге понятий, позволило бы читателю полнее ощутить сложность и своего рода "безбрежность" идеи и феномена наднациональности в мировой и европейской политике.

Другая книга, ставшая крупным научным событием и близкая по тематике исследованию, проведенному И.И. Хохловым, – монография английского политолога С. Хикса "Что не так с Европейским союзом, и как это можно исправить" (“What’s Wrong with the European Union and How to Fix It”). С. Хикс как раз рассматривает парадоксы наднациональной организации политической власти на примере теперешнего этапа развития Европейского союза. С. Хикс один из тех, кто формирует современную научную дискуссию о проблемах европейской интеграции. Он входит в число ведущих аналитиков Европейского союза своего поколения. Работы представителей этого поколения, к которому смело можно отнести и И. Хохлова, стоит охарактеризовать как "постмаастрихтскую волну" в интеграционных исследованиях. Именно Маастрихтский договор 1992 г. стал одним из веховых этапов не только в развитии европейской интеграции, но и в ее теоретическом осмыслении. Сам Договор и процесс его ратификации способствовали тому, что доминировавшие течения в объяснении причин развития интеграции (либеральный межправительственный подход и неофункционализм) несколько уступили свои позиции под натиском новых концепций. Эти новые концепции по отношению к основным теориям интеграции развивались как бы на "мезоуровне", оперируя методологическим инструментарием сравнительной политологии и не противопоставляя друг другу государства, с одной стороны, и группы интересов крупного бизнеса, с другой.

Книга С. Хикса претендует не только на объяснение реальности, но и на ее преобразование. Причем, именно в выработке практических рекомендаций действующим политикам сам автор видит свою основную задачу. Его монография адресована политическим лидерам, партийным функционерам, чиновникам всех уровней властной пирамиды объединенной Европы. Видимо, вследствие этого она написана очень простым и доходчивым языком, а сложные понятия объясняются С. Хиксом на доступных для восприятия примерах.

С. Хикс ведет обширную преподавательскую работу, что для многих маститых исследователей становится препятствием для полноценного занятия наукой. В этом плане его новая книга отрадное свидетельство того, что ее автора еще рано причислять к ветеранам. С. Хиксу всегда удается досконально рассмотреть "глобальные проблемы" европейской интеграции. За всеми его известными, "большими" работами стоит многолетний кропотливый труд, сбор и анализ источников по ряду "частных" вопросов.

Перед написанием рецензируемой книги ее автор участвовал в масштабном исследовательском проекте, нацеленном на изучение партийной структуры Европейского парламента, поведения его членов во время голосования, а также электорального процесса на европейском уровне. В рецензируемой работе он изложил свой оригинальный взгляд на то, почему политическая система ЕС работает не так эффективно, как хотелось бы лидерам объединенной Европы. Книгу можно читать, не отрываясь. Это публицистическая работа, живая, яркая, "неравнодушная". При ее чтении возникает ощущение, что у автора "болит душа" за будущее Европейского союза. Публицистичность выражается и в выборе подхода к изложению материала: С. Хикс сначала ставит "диагноз" Евросоюзу, а затем предлагает и свой авторский "курс лечения" болезни.

С. Хикс начинает с рассуждений о том, что базовое противоречие "масштаба" политико-экономической организации общества до сих пор однозначно решить не удалось. Это противоречие заключается в том, что "экономическая логика подразумевает, что больше лучше, чем меньше" . С политической же точки зрения небольшие и гомогенные общества лучше реализуют идею демократического управления. Насколько большой должна быть экономика для того, чтобы создать достаточно благосостояния для граждан? Насколько малой должна быть политическая система, для того чтобы правительство было стабильным и подотчетным? Эти вопросы возникают постоянно после создания индустриального общества и распространения демократического управления. В качестве одного из удачных исключений из тревожной закономерности авторитарного управления крупными (в соответствии с требованиями экономической целесообразности) политическими образованиями, С. Хикс приводит Европейский союз. В глобальной экономике способность осуществлять независимую микро- и макроэкономическую политику ограничена. Европейский союз с его Единым внутренним рынком стал в подобных условиях способом сохранения суверенитета его государств-членов. Более того, Единый внутренний рынок позволил Европейскому союзу выдвинуться на лидирующие позиции в сфере международного регулирования. Один частный пример. На территорию ЕС могут быть импортированы только те химические вещества и содержащие их материалы, которые зарегистрированы Европейским химическим агентством в соответствии с регламентом 2006/1907/ЕЭС о регистрации, оценке, разрешении и ограничении химических веществ (REACH).

При этом Европейский союз как уникальный по своему характеру способ разрешения противоречия масштаба политико-экономической организации общества нуждается в постоянном мониторинге и корректировке более, нежели традиционные политические союзы. В политической системе Евросоюза С. Хикс обнаружил не отлаженные механизмы, нуждающиеся в доводке. Провальные референдумы по вопросу ратификации Договора, учреждающего Конституцию для Европы, во Франции и Нидерландах в 2005 г., а также отрицательный исход референдума в Ирландии в 2008 г., на котором гражданам этой страны предлагалось одобрить новый компромиссный Лиссабонский договор 2007 г., делают очевидной для всех ту простую истину, что процесс интеграции "забуксовал". Многие аналитики связали эти неудачи со слишком поспешным, на их взгляд, процессом расширения Евросоюза. Но С. Хикс не входит в их число. Он ищет причины "политического тупика" в другом. И отправным пунктом его поисков является признание того, что европейская интеграция и как ее результат Европейский союз являются значительными и беспрецедентными достижениями современной послевоенной истории . Те блага, которые граждане ЕС воспринимают как само собой разумеющуюся данность: занятость, образование, потребление, инвестиции, свободу передвижения, – плоды европейской интеграции. Евросоюз безусловно нужен его гражданам, а трудности с которым столкнулось интеграционное строительство в настоящий момент, преодолимы. С чем же, по мнению С. Хикса, не справляется Евросоюз в настоящий момент, и какие вызовы перед ним стоят?

Дело в том, что после более или менее полного создания Единого внутреннего рынка повестка дня европейской интеграции изменилась. На первый план вышли вопросы, связанные с необходимостью корректировки сложившихся социально-экономических моделей государств-членов. Речь идет о возможности проведения пенсионной реформы, реформы системы социального обеспечения и рынков труда. Здесь требуются меры на национальном уровне, но скоординированные между всеми государствами-членами Союза. Им необходимо совместными усилиями приблизиться к новой интегральной социально-экономической модели, не копирующей слепо англосаксонскую или континентально-европейскую. Параметры этой модели требуют ответа на вопрос о степени либерализации/регулирования национальных рынков труда в объединенном ЕС и уровне национальных расходов на социальное обеспечение.

В сущности, конкретизация этих параметров – своего рода "пуповина", связывающая государство как совокупность определяющих политику властных институтов с гражданами. Эта область – один из последних "бастионов" суверенитета национального государства в условиях экономической глобализации. Меры по поддержанию занятости и благосостояния занимают не последние строки в повестке дня любого правительства. В тематическом спектре общественных требований, предъявляемых институтам власти, совокупность подобных мер составляет если и не львиную долю, то очень весомую часть. Партийные лидеры в ходе национальных выборов уделяют им особое внимание, а средства массовой информации подробно освещают малейшие реформы в сферах здравоохранения, пенсионного обеспечения и образования, ввиду их первостепенного значения для социальной стабильности. Современное государство – это государство всеобщего благосостояния, одна из основных функций которого – обеспечение высокого уровня жизни его граждан. И разумеется, выстраивание собственной социально-экономической модели – ключевая сфера государственных полномочий, напрямую связанная с суверенитетом государства. Поэтому интеграция социальных сфер политики затруднена не менее чем интеграция в области внешней политики и политики безопасности, которые традиционно относят к наиболее значимым выражениям национального суверенитета. Единый внутренний рынок с его четырьмя свободами заставляет национальные государства искать новый формат реализации полномочий в сфере обеспечения благосостояния общества. При этом речь идет не о передаче компетенций на наднациональный уровень, а о сближении параметров национальных социально-экономических моделей в рамках ЕС. С. Хикс обращает внимание в этой связи на относительную однородность основных социальных и политических ценностей граждан государств-членов Евросоюза.

На повестке дня есть и другие вопросы, в решении которых уже основная доля ответственности лежит на наднациональных институтах Союза. К этим вопросам относится прежде всего дальнейшая либерализация и интеграция энергетического и сервисного секторов, совершенствование политики по борьбе с изменением климата, усиление сплоченности внешний действий Евросоюза в энергетической сфере.

Многие практики и аналитики европейской интеграции придерживаются мнения, что громоздкость институциональной структуры ЕС затрудняет процесс реформ. Но это мнение С. Хикс как раз и оспаривает. Он убедительно доказывает, что трудности в реализации повестки дня связаны не с институциональной структурой, а именно с изменением самой повестки. Новая повестка дня означает, что выигрыш одних акторов и проигрыш других станет более очевидным для общественности.

С. Хикс видит основной недостаток теперешней организации политического процесса в ЕС в том, что если в национальной демократической политической системе граждане несут убытки в результате проведения какого-либо политического курса, то они не упрекают в этом политическую систему в целом, а скорее правительство, в настоящий момент находящееся у власти. В Европейском же союзе, напротив, те, кто несет потери от экономической интеграции либо от политических реформ, сразу упрекают в этом политическую систему ЕС в целом. Просто граждане не осознают наличия какой-либо правящей коалиции на коммунитарном уровне, которую они могли бы заменить.

Политическое управление в Евросоюзе до недавнего времени следовало принципу консенсуса. Решение не принималось, если его проект не находил чрезвычайно широкой поддержки у транснациональных групп интересов, политических партий, национальных правительств, функционеров коммунитарного уровня. Но в настоящий момент режим в ЕС меняет характер от консенсусного к консенсусно-мажоритарному. В Европейском парламенте на первый план вышли не национальные, а идеологические разделительные линии, то есть на наднациональном уровне постепенно складывается подлинная партийная система. Растет идеологическая составляющая дискуссий в Совете. Соответственно, коалиция правительств в Совете и политических партий в Европейском парламенте имеет все возможности для назначения правого либо левого председателя Европейской комиссии.

Но в то же самое время сохраняется крайне слабая координация позиций между тремя основными институтами ЕС. С другой же, практически нет связи между возникающей политической борьбой внутри институтов ЕС и отношением к ним граждан. Поэтому основный вид демократического дефицита в ЕС связан не с особенностями институциональной структуры, а с отсутствием конкуренции за осуществление властных полномочий на наднациональном уровне, а также за контроль над интеграционной повесткой дня. С. Хикс полагает, что демократизация политических отношений в ЕС должна быть последовательной. Ведь к введению мажоритарного демократического режима граждане и элиты Евросоюза не готовы. Как "рецепт" Хикс предлагает "ограниченную демократизацию" политических отношений в Евросоюзе. Он подробно описывает, что он под ней понимает.

В самых общих чертах "ограниченная демократизация" подразумевает стимулирование конкурентной борьбы между партиями за контроль над интеграционной повесткой дня, но с сохранением существующей системы "сдержек и противовесов". Она возникла благодаря межправительственному сотрудничеству. Межправительственный элемент политического взаимодействия в Евросоюзе будет сохраняться. И это оправданно тем фактом, что Евросоюз не является государством и не станет им в долгосрочной перспективе. В то же время существуют уже все предпосылки для "ограниченной демократизации", которая, по мысли С. Хикса, не требует реформы Договора.

Необходимо создать стимулы для министров внутри Совета, партийных фракций внутри Европарламента, а также председателя Комиссии и его кабинета вести открытую политическую борьбу за контроль над повесткой дня ЕС. Требуется изменение формальных и неформальных процедурных правил, определяющих работу наднациональных институтов.

С. Хикс полагает, что одной из основных причин того, что выборы в Европарламенте до сих пор остаются "второразрядными национальными", является распределение полномочий по выработке политики внутри Европарламента . Если сделать систему распределения постов в ЕП менее пропорциональной (что не требует внесения изменений в Договор), то партия, выигравшая выборы, станет более влиятельной. Таким же самым образом стимулирование конкурентной борьбы в Совете достижимо посредством повышения транспарентности законодательной деятельности Совета. Наконец, избрание председателя Комиссии будет оставаться не вполне демократичным до тех пор, пока не будет ясно, за что выступает каждый из потенциальных претендентов на этот пост, и какие правительства, а также партийные лидеры его поддерживают .

Тем не менее, не вполне понятно, в какой мере осуществим этот подход к решению описанной проблемы "политического тупика". Важно иметь в виду, что правительственные министры и лидеры национальных партий не расположены к признанию своего проигрыша в борьбе на наднациональном уровне. Процесс сближения моделей социально-экономического развития будет неизбежно болезненным для отдельных групп населения. Национальным государствам возможно выгоднее позиционировать его как сугубо национальный политический процесс, на который граждане легко могут повлиять, а не как коммунитарный процесс, вынуждающий отдельные правительства идти на уступки требованиям межправительственного большинства в Совете. И государствам-членам в этом плане не выгодно повышать степень транспарентности законодательного процесса в Совете.

Монографии И. Хохлова и С. Хикса уникальны в том отношении, что представляют интерес для самых различных категорий читателей. Их с жадностью может читать и специалист в области европейской интеграционной проблематики, и человек по роду своей деятельности далекий от нее, но интересующейся или нуждающейся в качественном добротном анализе современного этапа политического развития Европейского союза. Оба автора в своих работах убедительно доказывают, что феномен наднациональной организации власти сложен и многогранен, и в силу этого вектор наднационального развития ЕС не всегда бывает прямолинейным.
>>> ДАЛEE >>>

В августе 2008 года разразилась первая война между двумя постсоветскими государствами

Годовщина российско-грузинской войны естественным образом порождает желание тщательно разобраться в истоках вооруженного противоборства между двумя бывшими союзными республиками, подвести некоторые его итоги, определить последствия. "НВО" попросило сделать это Александра Храмчихина, заведующего аналитическим отделом Института политического и военного анализа.

Непризнанные де-юре, независимые де-факто.

Основной причиной войны стала хорошо известная проблема "непризнанных государств", порождаемая несовместимостью принципа права наций на самоопределение и принципа нерушимости государственных границ. Распад СССР и Югославии в начале 1990-х перевел это противоречие из плоскости в основном теоретической в плоскость в высшей степени практическую.

И Советский Союз, и СФРЮ были "асимметричными федерациями", т.е. некоторые народы в них были "более равны", чем другие. До сих пор никто не может внятно ответить на вопрос, почему союзная республика имела право выйти из состава СССР (СФРЮ), а автономная республика или область не обладала правом на выход из состава союзной республики, внезапно ставшей независимым государством. В частности, почему Грузия могла покинуть Советский Союз, а Абхазия и Южная Осетия от независимой Грузии отделиться не могли.

Применительно к Южной Осетии проблема дополнительно осложнялась тем обстоятельством, что осетины фактически оказались в СССР искусственно разделенным народом (подобно немцам после Второй мировой войны). Северная Осетия была включена в состав РСФСР, а Южная – сперва в Закавказскую СФСР, после чего – в Грузинскую ССР. Более того, если Северная Осетия имела статус АССР (образование "второго сорта" после союзной республики), то Южная Осетия стала всего лишь автономной областью, т.е. образованием "третьего сорта" по существовавшей тогда иерархии.

Стремление осетин к воссоединению имело место на протяжении всего периода существования СССР, при этом подразумевалось только объединение под эгидой Северной Осетии, имевшей более значительный экономический и демографический потенциал, более высокий политический статус. Однако в рамках существовавшей в Советском Союзе тоталитарной системы о реализации этих устремлений не могло быть и речи.

Процессы политической либерализации, начавшиеся в СССР в конце 1980-х годов, привели к тому, что практически все автономии начали бороться за повышение своего статуса. Отчасти этому подыгрывал Кремль, стремившийся приобрести рычаг давления на власти союзных республик (особенно – России).

Однако, как известно, руководство СССР очень быстро утратило контроль над процессами, происходящими в стране. В итоге решающую роль стала играть политика именно властей союзных республик, превратившихся в конце 1991 года в независимые государства.

В этих условиях наиболее эффективной оказалась многократно проклятая нынешним кремлевским агитпропом политика Ельцина – "берите суверенитета столько, сколько хотите". Она, и только она, спасла Россию от распада, казавшегося в начале 1990-х практически неизбежным. Уже в 1994 году, с подписанием Татарстаном Федеративного договора, угроза распада страны была полностью снята. Это подтвердили события в Чечне. Мятежная республика не получила никакой поддержки от российских автономий, даже на Северном Кавказе, и в конечном счете потерпела полное поражение. Аналогично Украина, повысив статус Крыма с области до республики, сняла здесь проблему сепаратизма.

С другой стороны, жесткая политика Тбилиси в период президентства Звиада Гамсахурдии, направленная на ликвидацию автономий, естественным образом привела к распаду Грузии (кстати, аналогичная ситуация имела место в Югославии). Провозгласив "Грузию для грузин", Гамсахурдия вполне логично лишился тех частей республики, где жили не только грузины. Юридическое упразднение автономий при одновременных попытках силой удержать их от ухода привели к тому, что в начале 1990-х и Абхазия, и Южная Осетия обрели фактическую независимость. Они добились этого через войну. Кровь, причем пролитая на почве этнического конфликта, делала добровольное возвращение экс-автономий в состав Грузии практически невозможным (по крайней мере мировая история не знает подобных прецедентов). Кроме того, абхазы и осетины видели, насколько национальная политика в Российской Федерации в ту пору была либеральнее, чем в Грузии.

В России все бывшие автономные республики получили статус республик в составе РФ с весьма высоким уровнем реальных полномочий. Более того, из пяти автономных областей четыре АО (Адыгея, Карачаево-Черкесия, Хакасия, Горный Алтай) также подняли свой статус до уровня республик в составе Федерации, и никаких препятствий Москва им в этом не чинила. Политика же Тбилиси носила откровенно имперский характер. А если учесть еще и несопоставимый экономический потенциал и уровень жизни в России и Грузии, было вполне понятно, к кому тяготеют Сухум и Цхинвал. Отсюда и возник феномен массового получения жителями Абхазии и Южной Осетии российского гражданства (тем более что только с российским паспортом они получали возможность выехать за рубеж).

Раздача своего гражданства жителям непризнанных республик, которые в тот момент и сам Кремль официально считал частью Грузии, была со стороны Москвы, безусловно, "игрой на грани фола" с правовой точки зрения. Но нельзя не признавать того факта, что абхазы и осетины получали российское гражданство добровольно и с удовольствием.

Хотя распад СССР и Югославии породил не менее семи непризнанных государств (не считая двух или трех частей Боснии и Герцеговины), никакого единого принципа решения данной проблемы международное сообщество так и не выработало. Поэтому в большинстве случаев ситуация "зависла". Исключение составили лишь Сербская Краина и Чечня, чью де-факто независимость Хорватия и Россия сумели ликвидировать силой.

Так называемая Чеченская Республика Ичкерия в период ее фактической независимости была дополнительным фактором, осложняющим отношения между Москвой и Тбилиси, поскольку именно Грузия стала для сепаратистов "окном в мир", кроме того, их основные тыловые базы развернулись не где-нибудь, а именно на грузинской территории. Грузинское руководство получило возможность сыграть на том, что Россия оказалась, в общем, в том же положении, что и сама Грузии, получив у себя непризнанное государство. Кроме того, в 1990-е – начале 2000-х Тбилиси объективно не вполне контролировал собственную территорию, поэтому "воины Ичкерии" могли действовать здесь почти свободно и без санкции Эдуарда Шеварднадзе, свергнувшего Гамсахурдию. Впрочем, к середине "нулевых" эта проблема утратила остроту из-за разгрома чеченских сепаратистов российскими войсками.

Августовская авантюра

Придя к власти в ноябре 2003 года, Михаил Саакашвили всерьез взялся за восстановление территориальной целостности страны. И достаточно быстро установил контроль над территорией "собственно Грузии", включая Аджарию. В начале своего президентства его политика никакой антироссийской направленности не имела. Более того, Саакашвили явно надеялся, что Москва поможет ему вернуть Абхазию и Южную Осетию, поэтому весьма активно с ней заигрывал. Москва, однако, помогать не стала, после чего грузинский президент уверенно двинулся на Запад.

Последний изначально способствовал приходу Саакашвили к власти, поскольку был измучен полной недееспособностью и безграничной коррупцией режима Шеварднадзе. Дееспособная власть в Грузии стала особенно необходима Вашингтону и Брюсселю в связи со строительством через республику транзитного нефтепровода из Азербайджана. И Саакашвили, как уже было сказано, дееспособность действительно продемонстрировал, занявшись перестройкой всех силовых структур (которые до этого больше напоминали бандформирования) и борьбой с коррупцией. Это в совокупности с заверениями в приверженности демократическим идеалам открыло Тбилиси доступ к финансовой и военной помощи со стороны США и их союзников. Что, впрочем, никак напрямую не было связано с проблемой возвращения Абхазии и Южной Осетии в состав Грузии. В этом плане Запад вполне устраивал статус-кво. Тем более он устраивал Россию.

В связи с этим достаточно сложно понять, зачем Саакашвили пошел на августовскую авантюру. Возможно, он всерьез поверил, что создал "лучшую армию в СНГ", способную вести современную высокотехнологичную войну (подобного мнения придерживался ряд российских экспертов). Хотя, в общем, несложно догадаться, что осуществлять боевые операции на уровне XXI века, мягко говоря, затруднительно, имея вооруженные силы, оснащенные на 95% советским оружием и военной техникой 1970–1980-х годов, да еще и практически без авиации. Впрочем, грузинский президент, будучи человеком, во-первых, гражданским, во-вторых, впечатлительным и увлекающимся, мог этого не понимать. И решил, что его армия способна на успешный блицкриг, после которого Россия не успеет или не рискнет вмешаться. Ну а уж если вмешается, то, разумеется, Грузия немедленно получит помощь от Великого и Могучего НАТО.

Американцы, будучи людьми гораздо более прагматичными, не могли не понимать, что в случае войны грузинские войска обречены на разгром. Поэтому, скорее всего, Саакашвили начал войну без санкции Вашингтона. Если только не предположить, что за океаном желали именно такого исхода, ибо он навсегда превращал Грузию в смертельного врага России. Автор данной статьи склоняется все-таки к первому варианту.

Шаги Москвы

Дать корректную юридическую трактовку поведению Тбилиси и Москвы в первые часы войны сложно до сих пор. В ночь с 7 на 8 августа 2008 года, когда грузинская армия начала атаку на Южную Осетию, весь мир, включая Россию, считал и Абхазию, и Южную Осетию частями Грузии. Соответственно, получается, что к действиям Тбилиси нельзя применить термин "агрессия" (тогда ведь можно сказать, что Россия дважды совершала агрессию против "независимой Ичкерии"). Напротив, этим термином можно охарактеризовать шаги Москвы.

Тем не менее нельзя не признать, что у российского руководства не осталось других вариантов поведения, кроме ввода частей Вооруженных сил РФ на территорию Южной Осетии. Для принятия такого решения были три основные причины.

Во-первых, грузинские войска совершили нападение на российских миротворцев, нахождение которых на территории Южной Осетии носило, безусловно, легитимный характер. Подобная акция расценивается международным правом как агрессия против страны в целом. Вот почему фактически имела место агрессия со стороны Грузии против РФ (а не против Южной Осетии).

Во-вторых, объектом атаки грузинских войск стали мирные жители Южной Осетии, подавляющее большинство которых, как было сказано выше, являются гражданами РФ. Москва была обязана их защитить. А рассуждения о том, насколько легитимным было получение южными осетинами нашего гражданства, в такой ситуации заведомо отходят на второй план.

В-третьих, отказ Москвы от помощи Южной Осетии был бы однозначно воспринят народом Северной Осетии как предательство, что резко обострило бы обстановку в кавказских республиках России.

При этом действия Тбилиси, даже если не называть их агрессией, легитимными не были. Они нарушали Дагомысские соглашения о прекращении боевых действий в Южной Осетии, подписанные президентами России и Грузии 14 июня 1992 года. Не говоря уж о факте стрельбы из реактивных систем залпового огня по городу (по своему городу, если встать на точку зрения Грузии).

А затем у Москвы, видимо, не оставалось выхода, кроме признания независимости Абхазии и Южной Осетии. Ведь дальнейшее пребывание российских войск в этих республиках в прежнем статусе миротворцев становилось невозможным из-за отказа Грузии продлить их мандат. При этом у РФ не было никаких гарантий того, что грузинская атака не повторится, т.е. не будут воспроизведены все те причины, которые заставили Россию ввести свои войска в Южную Осетию 8 августа 2008 года. Обеспечить безопасность Абхазии и Южной Осетии Россия теперь может, только если станет рассматривать их в качестве независимых государств.

Кроме того, важнейшим фактором, толкнувшим Москву на подобный шаг, безусловно, явилось признание большинством стран Запада независимости Косово. Ведь с формально-юридической точки зрения между Косово, Абхазией и Южной Осетий нет ни малейшей разницы. А с точки зрения институциональной у бывших грузинских автономий прав на признание было, пожалуй, даже больше, чем у Косово, которое так и осталось бандитским анклавом.

Вместе с тем нет особых сомнений по поводу того, что в лице Южной Осетии и, в несколько меньшей степени, Абхазии (у этой республики больше экономических возможностей и выше уровень развития политических институтов) Россия приобрела "хвост, виляющий собакой" и большую экономическую обузу. Прошедший год это вполне подтвердил. Причем, как только Москва хочет понять, куда деваются ее деньги, которые так яростно выбивало руководство Южной Осетии на восстановление республики, в Цхинвале вдруг вспоминают, что они – не субъект РФ, а независимое государство.

Развеянные мифы

О чисто военных итогах конфликта уже много писалось. Применительно к Вооруженным силам России следует еще раз специально указать на сильнейшее отставание в области систем управления, средств связи, разведки и РЭБ, а также на катастрофическое состояние ВВС и ПВО.

Что касается грузинской армии, то, как уже многократно говорилось, она оказалась никакой не "лучшей" и не "высокотехнологичной". Это была маленькая советская армия, которая вполне логично проиграла большой советской армии. Кроме того, следует отдельно отметить, что "пятидневная война" в очередной раз подтвердила: превращенная у нас в фетиш "профессиональная армия" очень хорошо подходит для агрессии, но совершенно непригодна для обороны своей страны (предыдущим ярким примером этого было поведение вооруженных сил Кувейта, которые просто "испарились" в момент иракского вторжения в августе 1990 года).

Хотя в Грузии сохраняется всеобщая воинская обязанность, основу армии, реорганизованной при Саакашвили, стали составлять контрактники. Именно ими укомплектовали бригады, прошедшие обучение под руководством инструкторов из США и других стран НАТО, из Израиля и Украины. Эти соединения и бросили в августе 2008 года в наступление на Южную Осетию. Вначале, когда единственным противником были вооруженные формирования непризнанной республики, грузинская армия добилась определенных успехов. Однако когда в бой вступили российские части, грузинские войска буквально рассыпались, быстро прекратив оказывать всякое сопротивление. Недаром подразделения ВС РФ беспрепятственно дошли даже до Поти, захватив грузинский флот, трофеями нашей армии стала и большая часть техники сухопутных войск Грузии, брошенной в полностью исправном состоянии. Понятно, что Российская армия могла бы занять всю грузинскую территорию, и это не было сделано лишь по чисто политическим соображениям.

Наверное, самую злую шутку с Саакашвили сыграла истовая вера в НАТО. Он точно такая же жертва мифа о Североатлантическом альянсе, как его главные ненавистники в Москве. Все эти ярые антагонисты всерьез верили в то, что НАТО представляет собой мощный военный блок, готовый отстаивать и защищать идеалы свободы и демократии (силой навязывать другим свою экономическую и политическую систему, ненужное зачеркнуть, хотя в реальности речь идет об одном и том же).

Совершенно очевидно, что симпатии всех стран альянса были целиком и полностью на стороне Тбилиси. Однако НАТО не оказало Грузии во время ее войны с Россией никакой военной помощи. Даже в виде поставок оружия, не говоря уже о прямом участии в боях. Более того, в Брюсселе даже не сумели принять сколько-нибудь внятную политическую резолюцию о событиях в Грузии. Просто непонятно, какие еще нужны доказательства абсолютной недееспособности и несостоятельности этого союза, который принципиально не готов вести войну, подразумевающую хоть сколько-нибудь серьезные потери.

Расширение НАТО – Великая Самоцель брюссельской бюрократии. Оно дает ей смысл существования и бесконечное финансирование. При этом для вступления в альянс потенциальный кандидат должен выполнить одно необходимое (наряду с прочими требованиями) условие – не иметь никаких конфликтов ни с кем, особенно с соседями. Дабы ни в коем случае не втянуть "агрессивный империалистический блок" в серьезную войну.

Если украинское руководство все еще хочет в НАТО, вариант для него один – не вопить на каждом углу о смертельной угрозе с востока (это как раз лишает всяких шансов на вступление в альянс), а демонстрировать самые дружеские чувства по отношению к Великой России. У Грузии же таких шансов теперь нет, потому что ей не забудут прошлогоднее безумие. Никому в Европе такие эксперименты не нужны. Американцы же позицию европейцев не сломают, это только штатные пропагандисты Кремля считают, что в Североатлантическом союзе все стоят навытяжку перед Вашингтоном.

И Саакашвили это наконец-то понял. Что следует из его скандального интервью Wall Street Journal. Для этого ему понадобилось пройти через тяжелейшее военное поражение и потерю 20% территории страны. Что ж, другие не учатся и на таких ошибках.

Тревожная перспектива

Впрочем, из-за того, что Грузию в НАТО не примут, радоваться нам не нужно, скорее, наоборот. По-настоящему безопасной для нас была бы Грузия, являющаяся членом альянса. В этом случае она бы не дернулась никуда и никогда. Ей бы приказали навсегда забыть о войне как средстве решения своих проблем. Ее бы утешили тем, что НАТО всегда будет декларировать принцип территориальной целостности Грузии и никогда не признает независимости Абхазии и Южной Осетии. В обмен на эту замечательную декларацию Тбилиси было бы предложено не заикаться и даже не вспоминать о возможности реального восстановлении контроля над своими бывшими автономиями.

Кроме того, Грузии предложили бы как можно быстрее избавиться от вооружения и техники советского производства, поскольку они не соответствуют натовским стандартам, а главное – просто устарели. А западное оружие можно было бы приобретать за деньги. Если речь идет о чем-нибудь качественном и современном. Можно и бесплатно, но тогда это будет старье, ничем не лучше советского оружия, от которого требуют избавиться. Понятно, что денег у Грузии нет. В итоге грузинская армия повторила бы путь "младонатовцев" из Восточной Европы, чьи армии за период членства в альянсе стремительно обнуляются (некоторое исключение составляет лишь Польша).

Грузию вне НАТО сдерживать будет некому. Тем более после того, как ее президент утратил иллюзии и стимулы. Теперь он может снова вооружаться. Старой доброй советской техникой.

Например, восемь стран Восточной Европы, ныне являющиеся членами НАТО, имеют на вооружении суммарно около 1,7 тыс. танков Т-72 (треть этого количества приходится на Польшу). Машины эти еще вполне боеспособны. Восточноевропейцы от них постепенно избавляются, а подарить их кому-нибудь (например, той же Грузии) может быть проще и выгоднее, чем утилизировать. Внутри НАТО этот процесс бы контролировался, а вовне контроль как минимум гораздо слабее. Еще от 1200 до 1300 Т-72 есть у Украины, которая их раздает направо и налево. Неужели вся эта компания не "скинется" хотя бы на 500–600 танков для "жертвы российской агрессии"?

Еще год назад можно было бы сказать: "Ну и что? Да хоть тысяча". Увы, теперь так сказать мы не можем. Из войны с Грузией наше военно-политическое руководство сделало совершенно дикий и абсурдный вывод о том, что впредь нам предстоят только и исключительно войны такого же типа. И начало приводить армию в такое состояние, что она даже войну с Грузией вести будет не способна.

У нас ведь вскоре останется всего 2 тыс. танков. На всю гигантскую Россию, на все стратегические направления: Европейское, Кавказское, Центрально-Азиатское, Дальневосточное. И это при том, что никто не отменял того факта, что танк остается главной ударной силой сухопутных войск. Что США, при всей их гипертрофированной любви к авиации, войну в Ираке в 2003 году выиграли благодаря танкам. И мы у Грузии тоже выиграли благодаря танкам.

Нынешняя "отмена" танков производит впечатление то ли сознательной диверсии, то ли откровенного безумия. Особенно учитывая тот факт, что и авиация наша уже практически прекратила существование. У нас сейчас (опять же на всю гигантскую страну) осталось менее 500 боеспособных самолетов всех классов, от стратегического бомбардировщика до штурмовика. И это количество продолжает быстро сокращаться, а новая техника не поступает в ВВС вообще (с 2000 года – три новых самолета).

Теперь, после такой "реформы", 500–600 танков у Грузии превратятся для нас в серьезнейшую угрозу. Грузинской армии не нужно совершать марш не только на Москву, но даже на Владикавказ. Ей достаточно захватить территории Абхазии и Южной Осетии и блокировать перевалы. И тогда России останется только наносить ядерный удар по Тбилиси, других вариантов добиться победы у нее не будет. Что-то подсказывает, что она этого не сделает. К счастью.
>>> ДАЛEE >>>