Общаться в необычных условиях с народной артисткой России Еленой Камбуровой мне уже приходилось. Не забуду знакомства с ней в заповеднике «Столбы» четыре с лишним года назад: в гостеприимной избушке столбистов беседа получилась особенно задушевной. Но в этот раз график концертов и встреч Елены Антоновны – а в Красноярске у Камбуровой с давних пор немало друзей – оказался настолько плотным, что пообщаться с ней удалось только на ходу.

…В буквальном смысле – по любезному приглашению друга артистки, известного красноярского альпиниста Сергея Баякина, еду вместе с ним и его гостьей в «Бобровый лог».

– Вы уже второй раз подряд приезжаете к нам зимой. Как тут не вспомнить слова Фаины Георгиевны Раневской, которая ужасалась вашим поездкам в Сибирь, говоря, что здесь ужасно холодно!

– Да-да, и даже подарила мне маленькую лисью горжетку, чтобы я не мерзла. (Смеется.) Но мой очередной зимний приезд – случайное совпадение. Я с удовольствием бываю в Красноярске и в другое время года.

Столбы – место храбрости

– Столбы по-прежнему входят в обязательную программу посещения?

– Хотелось бы, чтобы так было… Но не всегда получается. В этот раз обещают, что взгляну на них с другой стороны. Вообще, Столбы для меня – особое место, судя по тому, что я там видела.

– Вы и сами туда поднимались – это уже стало столбистской легендой!

– Ну что я? Залезала лишь на легкие скалы. (Улыбается.) А вот трюки, которые там проделывают ребята – для меня это невероятный способ реализации каких-то романтических человеческих посылов. Потрясающе. Я бы назвала Столбы местом храбрости.

Меценатство – в пустоту

– Открывать в нашу прагматичную эпоху, когда все и вся пересчитывается на рубли, некоммерческий проект, подобный вашему Театру музыки и поэзии, Елена Антоновна, – для этого тоже нужно обладать немалым мужеством… Как театру удается выживать?

– По счастью, нас поддерживает управление культуры Москвы – без его помощи было бы очень трудно. А также без постоянной поддержки наших друзей – компании «Миэль», которая дает деньги на костюмы, на какие-то проекты. Это просто чудо. Иначе, при наших малюсеньких залах, не представляю, как бы мы существовали. Даже притом что они всегда битком набиты зрителями.

– А как вы оцениваете нынешнее состояние меценатства, благотворительности в России?

– Мне трудно судить, я многого не знаю. Но вижу, что зачастую меценатством именуется трата огромных денег в абсолютную пустоту. Масса фестивалей, в которых нет души, ничего стоящего – и кто-то ведь тратит на это значительные суммы, правда? Не понимаю… Возможно, я слишком романтично воспринимаю российскую историю, но для прежних меценатов – Морозова, Третьякова – было очень важно, во что они вкладываются. Почему я с благодарностью упоминаю компанию «Миэль» – для этих людей как раз имеет значение, кому помогать. Прежде всего, они – наши зрители. И случайно получилось, что уже довольно много лет назад они сами предложили театру свою поддержку. Кстати, помогают они не только нам, но и некоторым бардам, балету. Это говорит само за себя.

– Как считаете – российское законодательство способствует развитию меценатства?

– К сожалению, очень мало способствует. Наверное, стоит проводить некие градации, кому в первую очередь помогать – и как раз власть должна это делать! На государственном уровне можно было бы обращаться к предполагаемым меценатам, ориентировать их – вот то-то и то-то заслуживает, чтобы его поддержать. Есть же самые разные формы! Например, в некоторых газетах публикуются объявления с просьбой помочь больным детям – люди откликаются, посылают деньги, кто сколько может – это тоже форма благотворительности, она действует. Причем нередко эти деньги отправляются инкогнито – значит, доброе начало не ушло, не убито в людях!

Вакцина против пошлости

– Открывать публике новые имена, непопсовые, как это делает ваш театр, – сегодня это, пожалуй, тоже можно назвать некой формой благотворительности…

– Мне жаль одного – мы не можем представить их такому широкому кругу зрителей, которого достойны эти имена. Хотелось бы расширить их аудиторию, чтобы о них узнала не только та публика, которая приходит в Театр музыки и поэзии. И я по-прежнему надеюсь, что хотя бы канал «Культура» будет потихонечку этому способствовать… Уже есть некоторые подвижки – и в нашем театре не раз проходили телесъемки. Причем разных исполнителей, в том числе и молодых. Это очень важно.

– Но о гастролях театра по-прежнему остается только мечтать?

– Нет, почему же? Мы гастролировали в Риге, в Петербурге, в Сербии были дважды. И в Сибирь стали выезжать – недавно возили два спектакля в Омск, скоро в Тобольск отправимся. Так что есть перемены к лучшему. (Улыбается.) И, кстати, судя по тому, что гастроли проходят с большим успехом, в это тоже можно было бы вкладывать деньги.

– В ваш театр и в Москве неизменно трудно попасть, Елена Антоновна, – билетов постоянно нет. Разве что у перекупщиков, за бешеные деньги.

– Это давняя проблема. Спрос, слава Богу, не спадает, но хотелось бы, чтобы и те зрители, которые не могут позволить себе дорогие билеты, всегда имели возможность прийти в театр.

– Можно ли объяснить этот интерес тем, что сегодня, вопреки всему, у людей не ослабевает потребность слышать живое слово?

– Безусловно – не все же сошли с ума! Если в человеке это заложено, есть собственный внутренний стержень – ну на меня же, например, не действует какая-то сиюминутная мода. И говорю так не потому, что мой репертуар не имеет ничего общего с так называемыми современными музыкальными направлениями. Немало людей, которые сами вообще не поют. Но они воспринимают мир и какие-то его ценности так же, как и я. У нас вакцина против пошлости, мы не мимикрируем под нынешнее время – это просто невозможно.

Счастливые встречи

– Наверное, нужны наставники, которые укрепили бы этот стержень в юном возрасте?

– Не обязательно в юном. Я встретила своих учителей уже после двадцати.

– Как, например, Раневскую?

– Да, но начальные ориентиры мне указал Жак Брель. В жизни мы с ним близко не пересекались. Но то, как надо существовать на сцене, что петь и как петь, – это я, в первую очередь, почерпнула от него. Знакомство с его творчеством – одно из самых сильных впечатлений в моей жизни. А из тех, с кем я встречалась, таким ориентиром стал Булат Окуджава. Первой, кто по-настоящему поверил в меня как в актрису, была Цецилия Львовна Мансурова. Первая Турандот у Вахтангова, потрясающая актриса! Повлияла также дружба с Роланом Быковым, с гениальным клоуном Леонидом Енгибаровым… Для меня это были подлинно счастливые встречи.

– С огромным удивлением прочитала в одном вашем интервью, что вы год проработали на стройке в столице. Москва слезам не верит – испытано на себе?

– Да, было такое. (Улыбается.) Когда человек остается один на один с обстоятельствами, из которых никак не выбраться, – что еще остается?.. Оказавшись в Москве, возвращаться назад? Перед этим я какое-то время проучилась в Киевском институте легкой промышленности – и туда не вернуться, и в Москве сразу не поступила, зависла между небом и землей. Вот и устроилась работать на стройку. Что самое интересное, строила не что-нибудь, а клуб – в подмосковном городке Катуаре. Только спустя много лет поняла, что и здесь была связана с чем-то творческим. (Смеется.)

Подсказки

– Вы рано осознали свою тягу к искусству. Почему изначально пошли учиться в институт легкой промышленности?

– Не было уверенности в своих силах. Абсолютно никакой. Тем более что в самодеятельности, как многие будущие артисты, я в школе не участвовала. Сработало стадное чувство: все поступают – и я со всеми… А тут еще советы взрослых – надо иметь конкретную профессию.

– Но жизнь все-таки расставила все по местам. Что помогло решиться на перемены?

– Внутренний голос. Он есть у каждого человека, просто одни его слышат, другие – не очень. Или не хотят слышать. Я весьма явственно его расслышала. Начало проявляться какое-то стремление, желание – очень яркое, неотступное. Поняла, что это не просто так…

…Машина тем временем подъезжает к фан-парку. «Наш маленький местный Куршавельчик», – комментирует Сергей Баякин. И на этом беседа с Еленой Камбуровой временно прерывается – вокруг такая красота, что не до разговоров. Пока для Камбуровой покупают билет на подъемник, артистка успевает разглядеть скамейку с развалившимся на ней каким-то бронзовым чудиком. И – радостно усаживается рядом. Желающих запечатлеться с ней в столь забавной компании долго искать не приходится.
Путешествие на подъемнике – отдельное удовольствие. Но, похоже, Камбурову больше восхищают не красоты природы, а чудеса ловкости, которые выделывают сноубордисты и горнолыжники. Оторвать от этого зрелища Елену Антоновну просто невозможно! Вот уж, воистину, – место храбрости…
Жаль только, что посмотреть на Столбы со стороны Базаихи ей в этот раз так и не удалось, – в вечернее время подъемник на смотровую площадку не возит. Что ж, значит, будет повод приехать еще!
…Малость отогревшись коньяком в одной из кафешек на горном склоне, мы отправляемся назад. Беседа продолжается…

Бронзовый пес в цветочках

– Вы с таким удовольствием сейчас фотографировались на скамейке с этим сказочным персонажем, Елена Антоновна, – как вообще относитесь к подобным скульптурам? Такое ощущение, что в последнее время у нас на них просто какое-то поветрие – то и дело возникают, повсюду!

– А почему нет, если они, как правило, безобидны? (Улыбается.) Главное, чтобы каких-нибудь чертей не устанавливали! Скажем, в Голландии я наблюдала памятники в натуральную человеческую величину – это было так трогательно. И не только изваяния животных. Например, памятник Анне Павловне – супруге какого-то русского царя, ее там очень любили в XVIII веке. Она сидит на скамеечке – мы с Мариной Нееловой по обе стороны от нее сфотографировались. Очаровательная скульптура!

– А чем закончилась история с установкой памятника погибшей бездомной собаке на станции метро «Менделеевская» в Москве? Помнится, два года назад вы рассказывали, что вокруг этого кипели какие-то необъяснимые страсти.

– Страсти, трудности – всего хватило с избытком. Но чуть больше года назад памятник все-таки удалось открыть. И он прекрасно существует. Я не оговорилась – он действительно живет. Около бронзового пса всегда цветочки, дети рядом фотографируются, гладят его – просто загладили, весь блестит! И очень важно, что появился такой памятник, – возросло количество улыбок, добра.

– Памятники литературным героям или героям кино пробуждают подобные эмоции?

– Смотря какие герои. Вот Шреку я бы никогда в жизни не поставила памятник. Персонаж мультфильма – и такая жуть! А вот Зайцу с Волком из «Ну, погоди!» поставила бы – с удовольствием! (Смеется.)

Формат – это несвобода

– Кстати, о кинематографе – еще совсем недавно ваши песни звучали во многих фильмах. Сегодня от режиссеров поступают такие предложения?

– В последний раз записывалась полтора года – для фильма «Последний бой майора Пугачева». И все. Но, поверьте, я из-за этого нисколько не переживаю – запись для кино никогда не была для меня чем-то серьезным. И очень немногое из того, что спела в кинофильмах, вошло в мой концертный репертуар. Разве что из «Рабы любви», что-то из «Дульсинеи Тобосской» – да вот, собственно, и все.

– Так мало? А как же «Ночные ведьмы», «Однажды, двадцать лет спустя»?

– Нет-нет. Был еще неплохой фильм «Скоростное шоссе», потом рязановские «Небеса обетованные», но эти песни я тоже не пою на сцене. Они милые, хорошие, и все же – не мое.

– Что должно быть в песне, чтобы она стала вашей?

– Трудно выразить это словами… Но такие вещи я безошибочно для себя определяю, интуитивно.

– А чем, на ваш взгляд, объяснить сегодняшнюю моду на ретро-эстраду? Валерия спела песню «Маленький принц», которую вы давным-давно исполнили для фильма «Пассажир с экватора» – как вы вообще воспринимаете подобные перепевы?

– Считаю, что неважно, когда и что петь, – лишь бы это было спето хорошо. У Валерии очень серьезные вокальные данные, она музыкально обогащена. Но в целом направление всего ее творчества мне не близко. Хотя ее данные позволяют ей петь просто роскошные вещи – и она уже в том положении, когда могла бы себе позволить такую независимость! Однако формат того, в чем она существует сейчас, ей этого не позволяет. Не говоря уже о тех сплетнях, которые она сама о себе распространяет, – все это человечески мне не близко. А отсюда и все остальное – важна личность, что она хочет сказать миру. Ведь современные эстрадные артисты себя показывают, в первую очередь, вот в чем дело. (Грустно улыбается.) Себя. Показывают в удобном для продюсеров ракурсе. А что они сами хотели бы петь – возможно, совсем что-то иное. Но сегодня все определяет продюсер. А это похуже, чем советская цензура. Цензуру еще можно было как-то обойти – что я и делала, – а формат шоу-бизнеса нет, это железобетонная преграда. 5–6 слов, два притопа – и ничего больше. Чудовищно…

«Партизанскими» тропами

– Как вам удавалось обходить прежнюю цензуру?

– «Партизанскими» путями. Каждый раз, выходя на сцену, я понимала, что кто-то может написать письмо, заявить, что я что-то не то пою – и писали, не раз писали! И вызывали меня, были разговоры с должностными лицами. В то время существовала такая обязательная должность – третий секретарь в обкоме или крайкоме партии по агитации и пропаганде. Вот с ними мне не раз приходилось общаться. Это было очень неприятно. Страшно… Конечно же, после такого я кожей почувствовала наступившую свободу. Как почувствовали ее многие люди – за инакомыслие доставалось не только людям искусства.

– Чем же тогда объяснить вдруг проснувшуюся ностальгию наших сограждан по временам Советского Союза?

– Думаю, они вспоминают лучшее, что тогда присутствовало в жизни. Естественно, произошло много трагедий, драм, но – нравственный уровень общества был несоизмеримо выше, чем сегодня. Потому что свобода в руках невежества, разгул вседозволенности – вот что по-настоящему страшно. Сегодня мы эту картину наблюдаем воочию. Прежде все эти страшные отрицательные энергии сдерживали какие-то нравственные ориентиры. Да, была пресловутая цензура, много всего тяжелого… Но сегодня стена ничуть не меньше.

– Каким образом восполнить то лучшее, что было потеряно? Может ли это сделать государство?

– Вы знаете, во все века и времена все зависело от личности – кто у руля, у дирижерского пульта. Если этот кто-то воспитан по-другому и у него хватит мужества переломить сложившуюся традицию грубости, невежества, давно выступившую на первый план, плюс, если у него наберется человек пять сторонников – тогда, возможно, в России действительно произойдет нравственная революция. Но пока об этом приходится только мечтать.

– Все исходит от головы, в традициях монархизма?

– От головы, в первую очередь. Но даже самый замечательный правитель не может один влиять на все. Должна быть группа людей, которые бы понимали, что значит культура для страны. И могли бы расставить грамотные акценты. Поймите правильно – я не против той же эстрады. Но эстрада не должна быть на первом плане! Крупным планом нужно показывать подлинную основу – и тогда это заразило бы большую часть людей. После чего можно было бы надеяться на какие-то перемены в обществе. Благо и сейчас время от времени возникают очаги – по телеканалу «Культура» много хороших передач, на радио «Культура» и радио «Эхо Москвы» нет попсы. И каждый мой выход на сцену я чувствую, что пою тоже не напрасно. Любой из нас может делать что-то в меру своих сил – было бы желание.

– В Москве появились такие заведения, как бард-кафе, арт-кафе – как вы относитесь к подобным площадкам для выступления?

– Хорошо, что такие места вообще возникают. Но все должно быть в меру. В «Гнезде глухаря», например, не всегда возникает атмосфера, необходимая для звучания поэзии. Люди приходят выпить, закусить – нет сосредоточенности. Поэтому, попадая в наш театр, они очень благодарны – у нас всегда полная тишина и определенная атмосфера. Даже нынешнего театрального бедствия – звонков мобильников – вы у нас не услышите.

– Понадобилось время, чтобы создать такую атмосферу, приучить к ней публику?

– Ее создавали не только мы, но и зрители, которые пришли в театр вслед за мной. А их к ней приучать уже не надо.

Этника

– У вас представлял свою программу фольклорист Сергей Старостин. Это первый опыт обращения театра к этническому искусству?

– Нет, почему? У нас широкий диапазон гостей – и камерный джаз, и академические камерные вокалисты, и чтецы, и русская песня. Конечно, не Бабкина с ее разухабистостью. А вот ансамбль Покровского, с его разными составами – такие артисты у нас регулярно выступают. И это очень важно.

– То есть жестких границ жанра как таковых у вас нет?

– Лишь бы это было качественно, на высоком уровне. И несло доброту и культуру.

Елена Коновалова, "Вечерний Красноярск"
фото Андрея Минаева