Хелена Бонэм-Картер: "Счастье сделало меня доверчивее"

ДЖЕЙМС ЛОГАН (JAMES LOGAN)/FAMOUS FEATURES подготовила Виктория Белопольская
PSYCHOLOGIES №67

В ней нет ничего от «нормы»: праправнучка премьер-министра Великобритании; подруга самого парадоксального кинорежиссера мира; 45-летняя мать двоих маленьких детей; звезда, которая стремится скрыть лицо под гримом, делающим ее неузнаваемой. Встреча с Хеленой Бонэм-Картер, убежденной, что это полезно – иногда выходить из себя и бывать не в себе.

Встречаемся мы в кафе неподалеку от ее дома в Белсайз-Парке, в Хэмпстеде – старом жилом лондонском районе. Тут невысокие домики и мрачноватые парки, тут солнце вечно пробивается сквозь ветви могучих вязов. Тут так по-английски пахнет лавандовой водой и так отчетливо слышится постукивание по тротуару палок старичков-старожилов… Но в этой старости всего вокруг нет дряхлости. Здесь по-другому: старое – значит обжитое. Давно укоренившееся. Устоявшееся. «И тут даже ночью настежь открыты ворота кладбища, на котором хоронить начали еще в XVI веке. В смысле: Welcome! Anytime!» Эти два последних слова («Добро пожаловать! В любое время!» – Прим. ред.) моя собеседница произносит так по-британски, на легком выдохе, так беззаботно и саркастично одновременно, что невольно подтверждает мнение о себе, с которым не очень-то согласна. Что она англичанка до мозга костей. Что корсет и образ эдвардианской недотроги ей был к лицу как никому и что именно поэтому ее избрали главной «английской розой» современного кино после ролей в «Комнате с видом» Джеймса Айвори и «Крыльях голубки» Иэна Софтли. И что вполне закономерно именно ей играть английскую королеву, королеву-мать, в «Король говорит!» Тома Хупера…

Несмотря на «коктейль Молотова» в ее крови (у Хелены Бонэм-Картер, кроме английских, есть еще и чешские, и еврейские, и испанские, и даже русские предки), она – сама совершенная и законченная английскость. И была бы ею, даже если бы ее прапрадедушка не был лордом Асквитом, графом Оксфордским и премьер-министром Великобритании при Эдуарде VII. Английская ирония и английская простота в разговоре. Ей свойственно неподражаемое черновато-юмористическое британское мироощущение, у нее английские вкусы, и она по-английски участлива: заказав себе эспрессо, яблочный коктейль со льдом и газированную воду, сочувственно интересуется, неужели же я не хочу еще чего-то, кроме моего одинокого «американо»… И еще она по-английски независима. Сейчас эта независимость выражается, например, в костюме. На Бонэм-Картер длинное черное платье с оборочками в мелкий цветочек, у ее кресла стоит длинный черный зонт с оборочками же, но на ногах у нее тяжеленные с виду бутсы, будто занятые у астронавтки из будущего – с отдаляющей от земли платформой, на вроде как подломанных каблуках. И она не ждет от меня вопросов, а сама – со всей своей английской прямотой – приступает к делу. Нашему общему делу ее интервьюирования, как мне теперь понятно.

Хелена Бонэм-Картер: Вы извините, что заставила вас сюда из центра ехать. Просто здесь, в моем районе – а я тут всю жизнь живу, – от меня больше толку. Я тут как-то проще разговариваю. Когда знаю: если что, мне до дома – только за угол зайти.

Psychologies: А что, вы думаете, может случиться?

Х. Б.-К.: Дети! Дети случаются! И каждый божий день. Особенно когда одному из них восемь, а второй четыре… Нет, это отговорки. На самом деле случиться может то, что я остро не понравлюсь самой себе, почувствую, что мелю чушь несусветную, сверну разговор и брошусь наутек.

И такое часто бывает?

Х. Б.-К.: Ну, я от себя не в восторге. Это часто. Я часто от себя не в восторге. Когда мы объединились с Тимом (кинорежиссер Тим Бертон, муж Бонэм-Картер. – Прим. ред.), естественно, что неотторжимой частью нашей общей жизни стал Джонни Депп, ближайший друг Тима. И тут я выяснила, что он не любит смотреть на себя на экране. Прямо как я. Это было своего рода облегчение – знать, что сам Джонни Депп…

Вам многое в себе не нравится?

Х. Б.-К.: А вы считаете, что это обязательно – нравиться себе?

Если человек не любит себя, ему трудно полюбить по-настоящему кого-то еще.

Х. Б.-К.: Я в это не верю. Отношение к себе и отношение к другим – разные вещи. Любовь бывает разной. Да, бывает и самоуничижительной. Бывает и унизительной. Но это по-прежнему любовь. А то, как я отношусь к себе… Я борюсь с самоедством. И, кстати, уважаю психотерапию. Убеждена: терапия освобождает. Ты смотришь в глаза своим проблемам и, когда находишь в себе силы действительно посмотреть им в глаза, ощущаешь, что все не так уж безысходно. У меня в этом смысле большой и очень позитивный опыт.

Вы можете о нем рассказать?

Х. Б.-К.: Во-первых, моя мама (Елена Проппер де Каллехон, чья семья принадлежит к общественной элите континентальной Европы. – Прим. ред.) – сама психотерапевт. Когда мне было пять, она пережила серьезный нервный срыв. У нее умер отец, и она не смогла принять его смерть. Не смогла справиться с ней. Это была всепоглощающая скорбь. Скорбь, остановившая ее жизнь. И нашу, жизнь нашей семьи тоже. Я до сих пор помню, как мама недвижимо пролежала в постели несколько месяцев... С открытыми глазами. Глядя в потолок… Она болела три года. Тогда ее психотерапевт рекомендовал ей работать с собой как с пациентом. Это ее и спасло. А потом она направляла меня. Когда я не поступила в университет из-за того, что хотела стать актрисой, я чувствовала себя отчаянно неуверенно. Абсолютно потерянной. Не знала, правильно ли я поступаю и вообще как поступать. Мне было двадцать, когда я сыграла у потрясающих режиссеров, вместе с актерами, которым поклонялась: Джуди Денч, Мэгги Смит… Я стала вполне себе известной, меня номинировали на серьезные награды, я их даже получала… и чувствовала себя полной идиоткой – я ничего не умею, я проваливаю роли. У меня было чувство, что я выдаю себя за кого-то другого – он-то, другой, и достоин призов, наград, известности. Этому ощущению невольно способствовал папа. Он читал рецензии, в которых мое удивительное попадание в образы эдвардианских дев объяснялось «голубой кровью», якобы текущей в моих жилах, и говорил так взвешенно, размеренно: «Да хоть бы поинтересовались нашей родословной. Уж кого не было среди Бонэм-Картеров и Асквитов, так это потомственных аристократов». Тогда в моей жизни и возникла психотерапия в первый раз. И я усвоила: чтобы понять, как ты живешь, надо жить. Не думать об этом, а жить с этим. Я теперь верный поклонник когнитивно-поведенческой терапии – она не требует месяцев на кушетке, я просто записываю в столбик все свои дурные мысли, все разъедающее, все негативное. А в другой столбик – контраргументы. И так начинаю, черт возьми, контролировать то, что думаю. Для меня было открытием осознать: не все, что я думаю, правда просто потому, что я это думаю. Да ведь многие живут с этим темным миром в голове! Но когда ты видишь весь свой негатив записанным в столбик, на бумаге, осознаешь, насколько жесток к себе. Жесток настолько, насколько никогда бы не был жесток к кому-то еще… В общем, в следующий раз, не пройдя пробы, я уже не думала, что не получила роль, потому что я ужасная актриса. Уже знала, как остановить себя. Но это не значит, что я нравлюсь себе, я просто начинаю понимать, как жить с собой. То, что я не в восторге от себя, – не препятствие на пути к счастью.

Четыре случая потери лица Хеленой Бонэм-Картер

Королева червей

Так уж случилось, что особенно качественно «выйти из себя» Бонэм-Картер удается в фильмах мужа, Тима Бертона. «Уж в чем нельзя полагаться на Тима, так это в том, что он сделает из меня красотку», – признается актриса. Королева Червей в «Алисе в Стране чудес» – свежайший пример. Крикливая карлица с непомерно большой головой в трактовке актрисы не злобное существо, а дитя, отказавшееся взрослеть и застрявшее в детских травмах и обидах. Что самой Хелене удалось преодолеть.

Marc Jacobs

Недавно актриса стала лицом рекламной кампании коллекции осень-зима 2011 бренда Marc Jacobs. Тут она толстушка, затянутая в несуразную куртку в немотивированный горошек, с лицом, разукрашенным в горошек же. Тут она, вытаращив глаза, сжимает в зубах ручку зеленого ридикюля… То, что актрисе казалось недостижимым в кино, как ни странно, удалось в «вульгарной» рекламе – полное перевоплощение. Окончательный отказ от эго.

Труп невесты

«Труп невесты», анимационный фильм Бертона, – лучшее подтверждение характеристики, которую дают Бонэм-Картер энциклопедические источники, – «сценическая, экранная и голосовая актриса». Озвучивая собственно Труп Невесты, оставаясь полностью за кадром, она сыграла так много любви, обольщения и разочарования, что… узнаваема как никогда.

Шимпанзе Ари

Роль шимпанзе в «Планете обезьян» Бертона – то самое основание, на котором Бонэм-Картер заявляет теперь своему сыну Билли: «Твоя мама встретила папу, когда была обезьяной». Они действительно познакомились на этом фильме, и Хелена была в нем прекрасна: с лицом, закованным в обезьяний грим, и телом, подражавшим обезьяньей пластике, она играла одними глазами. «После этой роли я поняла, что во мне находят люди: у меня, оказывается, добрые глаза», – признается склонная к самоедству Хелена.

И все-таки вы выбрали профессию, в которой так важна уверенность в себе.

Х. Б.-К.: Я выбрала профессию, которая сама по себе может быть терапией! После рождения дочки я ездила на съемки «Гарри Поттера» с грандиозным воодушевлением – там я могла орать! Орать, кричать – просто по роли. И через крик выпустить из себя все напряжение. Тогда я поняла, почему дети орут – не плачут, а именно орут. Это освобождение от напряжения. Высвобождение эмоций. А взрослые держат их взаперти, и эмоции бьются внутри нас, отравляя все внутри… Уверена, что люди болеют, потому что не выражают своих чувств.

Вы можете вспомнить момент, когда решили стать актрисой?

Х. Б.-К.: Мне было тринадцать, когда мой папа заболел – инсульт. До конца жизни он был полупарализован и прикован к инвалидному креслу. Понимаете, я младшая из троих детей в нашей семье. Смешно, но, возможно, из глубин бессознательного проступил диктат майората, древнего феодального закона, по которому лишь старший ребенок в семье наследует титул и имущество. Словом, я остро ощутила, что должна стать кем-то вот уже сейчас, должна научиться жить сама, должна принять важнейшее жизненное решение. Искала и нашла агента. Но актерство само по себе явилось из другого: болезнь отца, изменение всех жизненных реалий так меня пугали, что я хотела… улизнуть в выдуманный мир. Я не могла исправить тот, тогда меня окружавший, но могла создать свой, мне подконтрольный. Я и сейчас считаю – нужно чаще выходить из реальности. И из себя реальной. Наши мечты и фантазии воспитывают нас… Нет, я правда так считаю. Например, когда я ждала Нэлл, мы купили Билли куклу (Нэлл и Билли – дети актрисы. – Прим. ред.). Мальчику куклу – кажется странным. Но мне хотелось, чтобы он, играя в нее, фантазируя, привыкал к девочке рядом, готовился к встрече с сестрой, пусть и на уровне фантазии.

И как, получилось?

 Х. Б.-К.: Все сработало!

Вы помните, каким ребенком в детстве были сами?

Х. Б.-К.: Ну конечно да! Мне кажется, я родилась этаким, как у нас говорят, «старым носом», а потом остановилась в развитии. Я была рассудительным ребенком до 13 лет, а потом отказалась взрослеть, отказалась от прыжка во взрослую жизнь. До 30 лет жила с родителями. Меня держало то детское чувство – из-за папы, конечно, из-за его болезни, – что если я дома, с родителями, я могу что-то исправить, улучшить. Нет, у меня были серьезные романы. С Кеннетом (актер и режиссер Кеннет Брана. – Прим. ред.) мы провели вместе 5 лет, но при этом вместе не жили. Я была «замужем» за родительской семьей. Теперь я бы сформулировала именно так.

И как вы «развелись»?

Х. Б.-К.: В какой-то момент переехала в дом в нескольких милях от них. Наверное, созрела. Взрослость, я теперь знаю, – это приятие того, чего мы не можем изменить. Наверное, я наконец выросла и перестала надеяться улучшить жизнь своих родителей. Или решила, что уже улучшила?.. Но, так или иначе, теперь я уже не мыслю себя без собственного пространства. И, надеюсь, это тоже знак зрелости.

С мужем вы тоже живете в разных домах, хотя вместе уже 10 лет…

Х. Б.-К.: Да, в разных. Мы живем в трех домах. Один мой, один Тима, а в третьем играют дети. У нас маленькие дома, таунхаусы, построенные когда-то как мастерские для художников. Каждому из нас нужно собственное пространство. Мы оба настаиваем на privacy… И при этом по сути это все один дом. Чтобы попасть в соседний, достаточно открыть дверь в коридоре, и ты уже у Тима. По-моему, идеальное супружество выглядит именно так. Когда ты можешь открыть дверь в жизнь того, кого ты любишь, и запросто в ней оказаться. Но при этом у тебя есть своя жизнь, а у него своя.

Вы соединились уже зрелыми людьми. Вероятно, в чем-то пришлось меняться?

Х. Б.-К.: Он меня изменил – это определенно. Сделал меня разумнее. Он считает, что я порывиста, все несусь куда-то. Он же – минимум самовыражения. Он старается упрощать, а я, как он считает, усложняю. Я теперь тоже стараюсь смотреть на вещи проще, прямее. Люди, которые знают Тима давно, утверждают, что и я изменила его, что для меня большой комплимент. Он стал больше говорить – а раньше предпочитал не выражать себя в слове. Не заканчивал предложение. Я дразнила его «кладбищем брошенных слов». Теперь он вполне разговаривает. Но я-то не верю, что могла изменить его. Я доверяю только сознанию. Он больше доверяет своему бессознательному. Я рационализирую, он видит чарующий хаос… И все-таки он понимает меня лучше всех. Когда мы только познакомились – перед съемками «Планеты обезьян», – он сказал: «Вы были первой, о ком я подумал, из возможных исполнителей ролей обезьян». У него было это подозрение – что мне хочется скрыться, спрятать себя. И это правда, так и есть. Для меня всегда облегчение – не быть собой, быть другой, ролью. Но это же и самое большое разочарование – ты смотришь на экран и видишь: нет, это по-прежнему я. Тим почувствовал все это, и поэтому в его фильмах я… такая не я! Он интуитивно создает мне условия наибольшего внутреннего комфорта, даже когда шипит на меня на площадке. Он знает обо мне то, чего я сама, может быть, до конца не знаю. И при этом есть между нами дистанция, которая непреодолима. Я знаю, в его жизни есть зоны, где меня нет и не будет. Отношения Тима с Джонни (Деппом. – Прим. ред.) – из этой категории. Они как братья, у них было похожее детство, они шутят похожие шутки – с отсылами в американскую телекультуру, у них одинаковый взгляд на мир – как на изначально прекрасное, но загаженное место! У них теперь появился третий член клуба – наш сын Билли, который демонстрирует зачатки того же, несколько сортирного, юмора. Это, видимо, наследственное. Джонни и Билли ближе Тиму, чем я. Факт.

Скорее позитивный или печальный факт?

Х. Б.-К.: Это жизнь. Я чувствую себя очень везучей, поэтому не придираюсь. Знаете, в тридцать пять я поняла, что все, я одна, ничто не предвещает прекрасного принца, и в моей жизни больше ничего не будет… Я была совершенно не готова встретить Тима – а все-таки встретила. И это меня до сих пор удивляет. Как и Билли, и Нэлл. Я даже жду от жизни каких-то еще чудесных событий, что, вообще-то, не в моей натуре. Счастье сделало меня доверчивее. И определенно глупее. Но за эту глупость я себя не ругаю.