ОКСАНА АКИНЬШИНА "Я ЛЮБЛЮ ПОДОНКОВ"

Оксану Акиньшину стали знать в России после «Сестер» Сергея Бодрова-младшего, в Европе – после «Лили навсегда» Лукаса Мудиссона, а кроме того, она известна как спутница жизни Сергея Шнурова. Она сыграла в некотором количестве более или менее успешных картин, к успеху или неуспеху которых не имела никакого отношения. И к самим картинам, кажется, тоже. Она появлялась там как знак реальности, что ли, – но не той, которая нас окружает, а той, настоящей. Даже в «Волкодаве», который, честно говоря, трудно смотреть без чувства мучительной неловкости. Именно на ее фоне как раз и становится понятно, сколько там лажи, – а вот в нее вполне веришь, потому что такие девочки могли быть и среди древних славян, почему нет. Не зря в фильме Филиппа Янковского «В движении» она мерещится герою как символ другого, правильного мира, в который он все рвется и никогда не попадет.
Честно говоря, давно у меня не было такого ощущения – поговорить я с Акиньшиной поговорил, и совершенно счастлив, и мне абсолютно не хочется это все записывать. Потому что собственные ее слова, отделившись от нее, уже будут враньем. А мне ужасно хочется сохранить ощущение абсолютной чистоты, которое от нее исходит, и ничем этого ощущения не испортить – даже публикацией...

Автор: Дмитрий Быков

«Кровать должна быть теплой»

– Не против, если сначала про фильм Филиппа Янковского «В движении»? Как вам Янковский ставил задачу?

– Очень просто. Стой там, смотри на Хабенского.

– Вам приятно было смотреть на Хабенского?

– Это лучший сегодня актер, по-моему. И очень хороший человек.

– Но Янковский вам объяснял, что полагается сыграть?

– Примерно вашими словами. Типа символ чистоты. Я решила ничего особенно не изображать, честно стояла и смотрела.

– Вам нравится картина?

– Нет.

– Почему?

– Московская.

– В смысле – в Питере живут по правилам, а в Москве кое­-как?

– Нет, ровно наоборот. В Москве играют – действительно по правилам, – а в Питере живут. Вот я, например, очень люблю Венецию. Приехать туда летом, жить за ставнями среди чудесного зеленого гнилья морского – да, счастье. Но постоянно жить в декорации?! Питер – город абсолютно настоящий. Нигде, кроме Питера, себя не мыслю.

– Кстати, как вам Мудиссон (режиссер фильма «Лиля навсегда». – Ред.) объяснял роль? Он же не говорит по-русски!

– Не говорит. Он странный, абсолютный инопланетянин. Но там все было понятно, чего объяснять? Я потом, кстати, много таких девушек встречала, как эта Лиля. А тогда мне было четырнадцать лет и я обо всем догадывалась.

– Вам не кажется, что с вами все рано случилось? Вы ведь в кино с двенадцати, в модельном бизнесе – еще раньше…

– Я никогда сроду не была в модельном бизнесе.

– А пишут…

– Господи, что пишут?! Я была, как все девочки, в танцевальном кружке. И когда на «Ленфильме» были пробы, руководительница этого кружка привела нас и попросила, чтобы всех сфотографировали. Так я попала в картотеку, ассистент Балабанова меня заметил и показал Сереже Бодрову. А насчет того, что рано… Я в детстве мечтала быть военным. Такие были фантазии. Потом – тетенькой­ милиционером. Потом, как положено девочке, уже ветеринаром. И бог знает, до чего бы я домечталась, если бы не началось кино. Пока оно меня устраивает. Мне не надо мелькать постоянно, я не успеваю восстанавливаться.

– А как вы восстанавливаетесь?

– Главным образом за счет общения с людьми, которых я считаю умнее и лучше себя. Иногда за счет лежания в кровати. Я люблю в ней находиться, она должна быть теплой, это вообще важное место в доме. Никаких особых требований к жилищу у меня нет, кроме еще наличия ванной, конечно. Ванная нужна, да.

– У вас бардак?

– У меня полный порядок, навожу лично.

«Я человек депрессивный»

– В чем вы за последнее время снялись?

– Да так получилось, что почти и ни в чем. Сейчас пошли предложения, много, и слава Богу – разные. До этого сплошь предлагали девочек с трудной судьбой.

– А вы девочка с легкой?

– Не во мне дело, просто когда они все одинаковые – это задолбает кого угодно. Я от них регулярно отказывалась. Насчет судьбы… Ну, родители меня не покидали, без работы я не сижу, войны нет, формально я в порядке. В остальном последние полтора года я живу очень трудно. Я сегодня вечером встречаюсь с батюшкой, буду просить у него совета. Тут накладывается много всего – это семейные проблемы, какие­-то предательства – меня вообще часто предают, – и быт, и общее нарастающее раздражение из-за множества мелких и крупных вещей. И чувство, что все идет не туда.

– Вы настолько серьезно веруете? Это я насчет батюшки.

– Абсолютно серьезно, но не в том смысле, что соблюдаю все обряды и много общаюсь со священниками. Просто мне хорошо в церкви. Там никто и ничто на меня не давит. Там нет людей, которые постоянно жаждут тебя побеждать.

– А почему их столько развелось?

– Потому что мы утратили все, что у нас было общего. Нет ничего, что всех бы скрепляло, мы не целое, и все заняты давлением друг на друга. Это особенно касается режиссуры, где много людей, непрерывно занятых самоутверждением. Я не буду никаких имен называть. Просто им нравится тебя унижать, и всё. И вообще в режиссуре сегодня страшное количество сынков великих людей – исключение составляет Тодоровский, он доброжелателен и четко знает, чего хочет; и может быть, я буду у него работать в новой картине.

– А режиссер «Волкодава» Лебедев?

– Лебедев – очень хороший человек, который просто попал не на свой проект. Это должен был делать сугубый монстр, производственник, способный управлять гигантской машинерией. А он человек интеллигентный, ходит деликатно по площадке, говорит с просительной интонацией – ему бы снимать хорошие триллеры вроде «Змеиного источника». Я вообще не очень понимаю, зачем надо было делать «Волкодава» и побивать Голливуд Галирадом. Одни люди умеют собирать монстров, а ты… я не знаю… дрессировать бабочек; ну и дрессируй!

– А что бы вы сами сделали, если бы принялись делать кино?

– Вряд ли когда-то примусь, но с наибольшим удовольствием – сказку. Хорошую детскую сказку.

– А кого бы вы там играли – добро или зло?

– Кого угодно, с одинаковой охотой. На добрую фею я вообще мало похожа. Людям, наверное, со мной трудно.

– Почему?

– Все потому же. Когда мне плохо, я не буду делать вид, что хорошо. До какого-то момента попритворяюсь, а потом запущу тяжелым предметом. Я человек депрессивный, не скрываю этого совершенно. Мне большую часть дня бывает плохо. Меня что угодно может взбесить, любой встречный хам, чье­-то вранье, тетка в аэропорту.

– Интересно, какие сказки вас впечатляли в детстве?

– Любимый мультик – «Красавица и чудовище». Но с важной поправкой: мне не хотелось, чтобы он превращался в принца. Принцев полно, в любом сопредельном королевстве торчит по принцу, и все одинаковые. А чудовище – одно, и все девочки втайне любят чудовище, потому что его жалко. Мне, во всяком случае, не хочется его целовать, чтобы он принцизировался… опринцовывался… Я люблю чудовище.

– А Шнур – чудовище?

– В чем-то чудовище, в чем­то красавец. Он разный бывает. Это и интересно. В принципе он интеллигентнейший человек, но может быть абсолютным пьяным подонком, и это не сценический образ, а такая форма существования.

– Я читал в одном его интервью, что «Ленинград» как образ жизни не всякий выдержит.

– Еще бы… Пить-то столько…

– А не пить никак нельзя?

– Нельзя. Это будет уже другой образ жизни.

– И вы пьете?

– Пью. Ну, не в хлам, конечно, не до свинства, – но…

– И что вам это дает?

– Как всем: сначала весело, безбашенно, все можешь. Потом отходняки разной степени тяжести.

«Сука» и «Терминатор»

– Какой у вас ближайший проект в запуске?

– «Княжна Мери».

– Вы, я так понимаю, будете княжна?

– Да. Делать будет Олег Иванович Янковский. И он же – играть Печорина.

– В его возрасте?

– А что такого? Вполне похож.

– И вы влюбились бы в такого?

– Я же люблю подонков. Есть, понимаете, два типа мужчин. Одни – для долгой жизни, другие – для безумной страсти. Я влюбляюсь в тех, что для страсти. Потом всегда проигрываешь, потому что женщина обязательно проигрывает в таких отношениях. Как княжна Мери. Зато она влюблена в героя своего времени. Как и я. Как увидела Шнурова, так и влюбилась немедленно.

– Что, повашему, делает его героем нашего времени?

– Способность примерно за три года до конъюнктуры предвидеть ее. Ну, не в плохом смысле, – а попасть в нерв. Он сегодня один настоящий. А что герой нашего времени может быть подонком… Я попробую сейчас объяснить разницу между подонком и сволочью, как я ее понимаю. Подонок мучается сам, и потому с ним иногда тяжело окружающим. А сволочь мучает других, а сама себя чувствует прекрасно. Подонок – это комплимент в моей системе. Это человек не из большинства, потому что герой нашего времени не может быть в большинстве. Шнуров мучает себя сам, ему самому с собой трудно. Другого я бы не любила.

– Какие его песни вам больше всего нравятся?

– «Сука» и «Терминатор».

– Вы повлияли на то, что он делает?

– Думаю, да.

– Многие говорят, что в вашем поколении наконец появились люди, на которых вся надежда: яппи, добропорядочный средний класс, трудяги офисов…

– Я мало знаю свое поколение, потому что в основном общаюсь с людьми старше лет на десять. У них я могу что-­то взять и чем-­то заряжаться, а от ровесников пока нет. Но если говорить о яппи – это не моя надежда. У моей страны надежды совершенно другие.

– Вам не нравится Путин?

– В чем-то нравится, в чем-то нет – Путин при чем?! Не в нем дело.

– А в чем?

– На глазах страна стала другой. Вот вы спросили про «Сестер», а я уже плохо помню. Не потому, что была мала, – возраст как раз самый впечатлительный, – а потому, что мир вокруг другой. Сегодня в нем стремительно увеличивается количество говна, и самое печальное, что я не могу объяснить, в чем именно заключается это говно. Формально все нормально. Но я же не могу не чувствовать, что пространство нормы ужасно сузилось, и еще сужается, и скоро уже вообще ничего будет нельзя. И я не знаю, куда можно от этого деться. Я могу в этом не участвовать, но тогда скоро участвовать станет не в чем.

«Бодров просто ушел»

– Как по вашему, что делал бы сегодня Бодров?

– Думаю, куда-то ушел бы. В кино его не очень представляю, в какой­то публичной деятельности – тоже. Думаю, он бы писал что-­нибудь. Я предпочитаю так и думать – что он просто куда-то ушел и в тишине, в одиночестве что­то пишет. Но присутствует.

– Вы верите в бессмертие? Я этот вопрос всем задаю, в том числе и себе.

– Я не знаю. Мне неинтересно было бы знать. Я тоже живу с ощущением, что в конце мне будет предложена загадка. Какой интерес подглядывать?

– Вы действительно принципиально не читаете книги и не хотите получать актерское образование?

– Книги я читаю, но делаю это редко, о чем и сказала однажды, – с тех пор пошел слух: не читает книг вообще, принципиально… Просто мало книг, которые бы мне были по-настоящему нужны. Школу я закончила, хотя и с трудом, конфликтами и скрипом. Актерское образование получать не буду, а культурологическое – надеюсь, буду. Это будет история искусств. «Либо по-моему, либо никак»

– Предполагалось ваше участие в одной культовой картине, не буду ее называть в печати. Оно не состоялось – почему?

– Потому что режиссеру хотелось трахать Акиньшину, а у Акиньшиной уже Шнур. Он тогда нашел клон Акиньшиной.

– И стал трахать?

– Не знаю. Снимать, во всяком случае, стал.

– Андрей Кончаловский как-то сказал, что режиссура – дело чувственное, что если не трахать актрису, ей каких­-то вещей не объяснишь…

– Ну, пусть другим так объясняют. Я как-­нибудь сама. Я же говорю – мне трудно с людьми, и им со мной: у меня принцип – либо по-моему, либо никак.

– А наличие Шнура не отпугивает режиссеров?

– Если оно отпугивает ТАКИХ режиссеров, то и слава Богу. У меня вообще репутация человека, посылающего на х… Кого-­то это отпугивает. Но лучше иметь такую репутацию. Тогда не поучаствуешь в говне. Сегодня человека используют, пока могут, а потом вышвыривают. И очень многие – я могла бы вам назвать имена, но вы их знаете – не могут устоять. Сначала человеку нужна квартира, потом еще одна квартира, потом особняк, а потом его вдруг нету – и всё. Среди людей, которые так жрут артистов – и не только артистов, а и режиссеров, и писателей, и кого хотите, – много умных. Но жестоких. Со мной так не будет. Меня никто не будет жрать – кроме моего чудовища, конечно.

– Слушайте, но неужели нельзя изменить Шнуру?

– Мне это не нужно.

– Ладно, последний вопрос. Почему вашу собаку зовут Писька?

– Вместе назвали. Это китайская лысая такса, очень маленькая. Я ее выторговала, выпросила у Шнура – «ну пожаа­алуйста!» – после американских гастролей, когда он по возвращении растаял от радости и был на все согласен. Сейчас он ее – то есть его, потому что Писька мужского рода, – очень любит.

– Спасибо, Оксана. Зря про вас врут. Вы отлично отвечаете.

– Это потому, что вы прилично спрашиваете.

Автор - Дмитрий Быков