Мой дядя, Иосиф, был настоящий философ. Учился в Германии, диссертацию по Канту защитил. В 20-ые годы. А в советской Эстонии философы были нужны другие. И он, чтобы прожить, переводил эстонских классиков на русский язык. Он прозу презирал. За приблизительность.

– Не пиши такое, – он говорил.

Я его подвел. Долго держался, а на старости лет начал-таки прозу писать. Хорошо, он не знает, давно умер. Он часто повторял – “стоит говорить лишь достойное быть сказанным, и не говорить того, что каждый сам может подумать”. И добавлял – “Шопенгауэр. Плохой философ, но в этом прав.”

Так началась моя сознательная жизнь. С нескольких книг, которые мне дядя дал читать. Вообще-то, моей первой книгой был «Робинзон Крузо», но это в раннем детстве было. А взрослая жизнь с книг Иосифа началась. “Жизнь как воля и представление” Шопенгауэра и “Человеческое, слишком человеческое” Ницше. И немного Гегеля – по старой философской хрестоматии. «Канта тебе рано…»

Тогда мне было 16, можете представить, что за каша в голове. Никак не мог понять, что Маркс и Ленин – философы. И что “жизнь есть способ существования белковых тел”.

Шопенгауэр писал – ”умственная нищета, запутанность, напыщенность будут рядиться в изысканнейшие выражения и темнейшие речи, чтобы прикрыть тощие, ничтожные и будничные мысли…”

...Иван Степанович пришёл в науку в буквальном смысле от сохи и к народному хозяйству имел самое непосредственное отношение. Он вырос в старинной русской деревне, на Орловщине, в семье механизатора и доярки, и к четырнадцати годам наравне со старшими братьями вполне профессионально водил трактор и работал на комбайне. Был он крепок в кости, широк в плечах и гордился тем, что может «вкалывать» в поле наравне со взрослыми. Но, в отличие от братьев и от деревенских своих однокашников, Ваню тянуло ещё и в сельскую библиотеку, а в ней – не столько к приключениям мушкетёров и карибских пиратов, сколько к тайнам возникновения галактик и к парадоксам теории относительности. Мальчик побеждал на районных и областных олимпиадах по физике и математике и по окончании школы отважно поехал поступать в МГУ.

Не буду рассказывать, как Иван учился, как влюбился, как женился... Не об этом мой рассказ. А о чём же? Как ни покажется странным и, может быть, даже неожиданным – о бренности бытия и о возвышенности разума. Возможно, я скажу банальность, но разум дан человеку вовсе не для того, чтобы как можно более комфортно обустраивать свое жильё и убивать себе подобных с помощью оружия массового уничтожения. Дан он для познания мира, изучения устройства его и открытия законов, им управляющих, а жизненный комфорт и прочие радости, каковые мы с вами именуем прогрессом и цивилизацией – это всего лишь приманка, вроде того как удовольствие от секса – приманка для продолжения рода человеческого. Вы спросите, кем же дан человеку такой дар и с какой целью? Уж не Богом ли? Да, отвечу, Богом – если вы верите в Бога. Или Природой – если вы верите в Природу. А о целях не нам гадать и судить. Мы – муравьи во Вселенной...

Кристин Чаббак (1944–1974) была обычной американской тележурналисткой, штата Флорида. Может, и не совсем обычной, а довольно известной. Не важно – не выкини она смертельный фортель, история сделала бы её обычной, утопила бы в Лете. История любит топить в этой реке.

Вела она ток-шоу, об убийствах, изнасилованиях и всяком ином зверстве. Больше крови, требовало руководство, напоминая – зритель в душе садист и убийца. Что ж, крови у Чаббак было много. Нареканий она не вызывала.

Пятнадцатого июля семьдесят четвёртого года она собиралась комментировать перестрелку в ресторане. По техническим причинам показ бойни застопорился. Тогда Чаббак обратилась к зрителям: «Поддерживая политику телекомпании Channel 40's – доносить до вас смерть и кровь в ярких красках, вы первыми увидите телевизионное самоубийство».

После этого она вытащила револьвер и всадила себе пулю за правое ухо. Оператор думала, что это розыгрыш, пока не уразумела, что Чаббак, упав головой на стол, дёргается очень натурально. «Попытка суицида» прошла удачно – через четырнадцать часов ведущая скончалась в госпитале.

Режиссёр программы, просмотрев сценарий, бывший у Чаббак в руках в студии, нашёл в нём предсмертную фразу. То есть выстрел прозвучал бы и без технических неполадок. Ещё оказалось, что по её сценарию технический директор должен был продолжить передачу, несмотря на случившееся...

...Борис «Годунов» заказал Гроб Господень в виде золотого антропоморфного гроба, повторяющего очертания тела Христа. Поэтому он являлся одновременно и гробом, и плащаницей. Современные исследователи не могут этого понять, видимо, потому что им не приходит в голову мысль, что на Руси делали золотые гробы по форме человеческого тела с изображением лица, рук и т. д. Такой гроб как бы обвивал тело усопшего.

Золотая «плащаница», созданная царём Борисом, так и называлась современниками: «Христа Бога гроб». Именно по этому образцу и изготовлен, в частности, золотой гроб фараона Тутанхамона. Существовал ли где-либо ещё обычай покрывать лицо умершего золотой маской?

Известно только несколько образцов, отвечающих этому требованию, и все они, за исключением одного, исторически относятся к Руси. Речь о примитивных однотипных масках из Микен (Греция), «найденных» Шлиманом (1876) в пику фараоновым.

А вот на Руси это позолоченная плащаница-гроб в виде крышки драгоценной раки младшего сына Ивана Грозного царевича Дмитрия (157 на 70 см.) первой половины 17 века, хранящейся в Оружейной Палате Московского Кремля. Выпуклое позолоченное изображение на крышке раки воспроизводит фигуру лежащего царевича в полный рост. Драгоценный металл как бы обволакивает всё его тело, наподобие одежды. А рельефная золотая маска царевича Дмитрия воспроизводит черты его лица.

Другими двумя образцами являются: крышка раки Кирилла Белозерского (1643), и крышка раки Александра Свирского – вклад царя Михаила Фёдоровича в Александро-Свирский монастырь, откуда в 1923 г. она поступила в Русский музей. Все три известных нам памятника являются замечательными образцами скульптурной чеканки, имеют общность композиции, реалистическую трактовку лица и фигуры. По тому же принципу золочения, вероятно, изготовлены и гробы Тутанхамона. Всё это говорит за то, что до воцарения Романовых на Руси действительно существовал обычай хоронить русско-ордынских правителей в золотых гробах-плащаницах, названных европейскими историками (после экспедиции Наполеона в Египет) гробницами фараонов.

Да ведь и в русском языке до сих пор остался яркий след такого древнего обычая – широко известное название «сусальное золото» и обычай золотить священные предметы.

Определению слово СУСАЛЬ до сих пор не дано удовлетворительного объяснения. Недаром М. Фасмер сообщает, что это – тёмное слово, и добавляет: «скорее всего, иноязычное».

Любопытно, что в этом же словаре Фасмера уже содержится ответ на наш вопрос. Но сам Фасмер, видимо, не посчитал нужным провести нетрудный анализ двух, по сути, идентичных слов. Речь идёт о старинном русском слове СУСАЛЫ, что означает – морда, рыло, скула, т. е. опять-таки лицо. Например, выражение «набить по сусалам» – это не что иное, как «набить морду», «ударить по лицу», «дать пощёчину» и т. п. Никакого отношения к полевому зверю сурку, как «пытается» нас ввести в заблуждение Макс Фасмер, это не имеет. Отсюда и вывод, что сусальное золото – это изначально именно лицевое золото, т. е. золото, положенное на лицо, или попросту – золотая маска.

Со временем термин «сусальное золото» стал более широким – превратившись в понятие «золочение предметов» вообще. На Руси хорошо знали, что на лицо усопшего царя следует надеть маску из золота, так же как и то, что царя надо бальзамировать (есть соответствующие записи даже в России врёмен смутного времени). Сусальное золочение служило для украшения наружности, для нарядности, оно же – облицовочное золото. Т. е. золото, которым лицевали, облицовывали...

Добравшись быстрым шагом до площади Рабина, мы с Сафиёй сели на скамью и перевели дух. Я достал из рюкзака бутылку кока-колы, и мы стали отхлёбывать прямо из горлышка, разглядывая толпы прохожих, заполнивших главную площадь Тель-Авива в этот солнечный октябрьский день.

– Саид, – сказала Сафия, – ты знаешь, как называлась эта площадь раньше – до того, как тут застрелили Рабина?

Мне неудобно признаться, но Сафия знает обо всём на свете намного больше, чем знаю я. Но, если разобраться, что здесь удивительного? Хоть я и много читаю, но всё же я – необразованный парень, не окончил даже средней школы, а она – преподаватель на кафедре иностранных языков палестинского университета в Эль-Бирe.

– Не имею представления, – признался я.

Её рот перекосился от отвращения.

– Площадь Царей Израиля! – сказала она с презрением. – И откуда они взяли этих царей?! Никаких израильских царей никогда тут не было! И евреев здесь тоже никогда не было! Испокон веков здесь, на нашей святой земле Палестине, жили только мы, арабы!

Мне трудно спорить с образованной и начитанной Сафиёй, но на этот раз я решил возразить.

– А дядя Ахмед, – сказал я, – говорил мне, что у древних евреев тут было не одно, а даже два государства – Израиль и Иудея. И в Иерусалиме сидели на троне царь-поэт Давид и царь-мудрец Соломон...

– Дядя Ахмед ошибался, – холодно возразила Сафия. Она допила кока-колу, встала, подняла со скамейки свою сумочку и повернулась ко мне.

– Ну, Саид, ты готов?

– Готов, – пробормотал я, вставая. Кровь сразу бешено застучала у меня в висках, и меня всего стала бить крупная дрожь.

Мимо нас медленно шла пожилая пара – худой мужчина среднего роста и невысокая полная женщина. Мужчина что-то рассказывал своей спутнице, и она громко смеялась, слегка запрокинув голову.

Сафия сделала два шага вперёд, выхватила из сумочки нож и ударила женщину в шею...

...Было это всего полмесяца назад, а словно годы минули. Лёнька вспомнил, как они с Палычем ходили к его дальним родственникам, в аккурат к Казанскому вокзалу. И здесь, прямо на перроне, захмелевший после гостевания Лёнька познакомился с шустрой, бойкой на язык москвичкой. Она поразила его своим столичным выговором и той непривычной для него, сельского лаптя, простотой общения, которой он доселе никогда не встречал. Через несколько минут после их стихийного знакомства он уже остро ощущал сладкую истому в груди от понимания, что эта девушка – её звали Даша – готова побыть с ним часок-другой в своей комнате, через площадь, вот только мама сейчас уйдёт.

Нравы в Лёшкином селе царили суровые, и местные девки до свадьбы даже пощупать не давали. Поэтому Лёнька до призыва разве что поцеловаться успел раза два с Надькой, что жила на Бутырках, над прудом. А когда, разгорячась, полез к ней под резинку трусов, то тут же получил в ухо. Звенело до самого Горького, где формировали маршевые роты.

Тут надо заметить, что при всей своей деревенистости учился Лёнька замечательно. И особенно любил он два научных направления: литературу с историей и математику с физикой, твёрдо веруя в то, что они изначально связаны. И вот эта москвичка, эта столичная фифа эффектно достала с полки красивую, причудливо оформленную книгу и вдохновенно начала читать какие-то немыслимые по красоте стихи: «И идут без имени святого все двенадцать вдаль, ко всему готовы, ничего не жаль». Прочла и сказала, что ей для уходящего на фронт солдата, как для святого апостола, тоже ничего не жаль. Оборона Родины от агрессора святее всех революций, вместе взятых. И ещё сказала: «Ты знаешь, Лёня, эту гениальную поэму можно легко начертить как геометрическую фигуру или физическое тело. А твоё тело... – ох, кто его знает, что с ним будет на передовой – я хочу приласкать его перед отправкой на фронт. Да тут не то что варежки, рубаху последнюю с себя скинешь! И Лёнька скинул и рубашку, и кальсоны, и даже носки-самовязы.

За час он весь взмок, задохся, доведя Дашу до полного исступления (даже соседи несколько раз стучали в стенку), но сам облегчения так и не получил: то ли по неопытности, то ли от перевозбуждения. Почувствовав от этого в себе какую-то вину перед Дашей, он лихорадочно стал размышлять: что бы ей такое подарить, чем утешить? Ну не кальсоны же, в самом деле? И тут увидел на стуле свои новые шерстяные варежки, Надькин подарок в дорогу. Не раздумывая, сграбастал их со спинки и бережно опустил Даше между ног: «Чуешь, какое тепло? Теперь оно всегда с тобой будет...». И слёзы потекли у Лёньки из глаз, солёные мальчишеские слёзы...