Осень, подарившую нам праздник в виде мультипликационного фестиваля, можно назвать особой ещё и потому, что этой осенью отпраздновал свой семидесятилетний юбилей, пожалуй, главный поэт от мультипликации, можно сказать «наше всё» – Юрий Норштейн. Его «Ёжик в тумане» и «Сказка сказок» признаны лучшими мультфильмами всех времён и народов. И в этом смысле юбилей Норштейна не менее значим, чем то, что в этом же году семьдесят пять лет студи «Союзмультфильм». Сам Юрий Борисович как подлинный художник и поэт больше всего любит как раз осень с её первыми заморозками. А кроме того, эта увядающая природа в её печальной красоте буквально дышит в каждом из его гениальных мультфильмов.

Художник даже признаётся, что часто импульсом к их созданию становились такие вещи, как сорванный с дерева порывом осеннего ветра лист, сама причудливая траектория его беспокойного одинокого полёта. Бывало, ключевым художественным образом оказывалась сорванная ветром, но уже не с дерева, а с головы героя, соломенная шляпа и, соответственно, уже её тревожный полёт в холодном осеннем небе. Ну а бывало, творческим порывом к созданию всего мультфильма оказывался не визуальный образ, а звуковой. Оказывается, что из шороха камыша родился мультфильм о Цапле и Журавле, где снова осень определяет всю красоту, всю поэзию мультфильма.

А если ещё учесть, что аристократичного вида птицы расхаживают в полуразрушенном дворянском гнезде, то уходящая натура здесь проявлена во всех смыслах. Эта умирающая усадебная жизнь, кстати, придаёт мультфильму почти чеховскую интонацию. И недаром Норштейн озвучивать аристократичных птиц позвал Смоктуновского, блестяще тогда игравшего в спектакле «Вишнёвый сад». Так мультфильм, с которого сам Норштейн и ведёт отсчёт своего стиля, ещё и стал метафорой уходящей интеллигенции, всего аристократического сословия. И отсюда в нём так называемая поэтика руин.

Мультфильмы Норштейна невозможно представить без живописных атмосферных явлений, и прежде всего, без тумана. Собственно, вслед за Цаплей и Журавлём был мультфильм о Ёжике, где туман уже выступил едва ли не самостоятельным персонажем. Впрочем, само пространство в картинах Норштейна всегда словно бы дышит вместе с героем. И такому явлению даже придумали специальный термин «Туманность Норштейна»...

...Погожим летним днём Алёна неторопливо ехала замысловатыми зигзагами на дамском велосипеде. На Алёне было лёгкое светлое платье без рукавов и шляпка от солнца, на ногах – сандалии. Велосипед катился по безлюдному шоссе, прямому как линейка. Дорога протянулась через поля, посадки и перелески – от одного края горизонта до другого.

Скрип велосипедных педалей, стрекот кузнечиков и шуршание шин по дороге – вот и все звуки, которые сопровождали Алёну в этом бесконечно долгом и длинном пути. Встречный воздух остужал лицо и грудь и развевал волосы. Не думалось ни о чём. Алёне оставалось только крутить педали – скрип… скрип… – да следить за дорогой.

Когда впереди блеснула река, дорога пошла под едва заметный уклон, к тому же Алёна чуть поднажала на педали, и велосипед послушно побежал быстрее – скрип-скрип-скрип! – всё теми же прихотливыми и вертлявыми зигзагами. Ветер норовил сорвать шляпку с головы, остужал лицо и грудь и развевал локоны.

Асфальт дороги был разбит снарядами. Объезжая воронки, осколки и хвосты неразорвавшихся мин, Алёна лихо подкатила к блокпосту, нажала на тормоза и соскочила с велосипеда.

Впереди была река. Мост через реку был взорван.

Алёна прислонила велосипед к бетонному блоку. Навстречу ей из-под навеса вышел молоденький ополченец с автоматом наперевес, совсем мальчишка. Перепоясанный ремнём бушлат был ему явно велик. Стараясь выглядеть старше своего возраста, он казался моложе, чем был на самом деле. Он спросил Алёну строгим ломающимся голосом:

– Что вам здесь надо? Вам здесь нельзя!

– А тебе можно? – парировала Алёна и добавила: – Хлопчик, ты почему не в школе?

– Каникулы, – просто ответил тот.

Алёна понимающе кивнула.

– А мне – туда! – указала она на другой берег.

– Туда нельзя! – сказал молодой ополченец и наставил на неё автомат. – Вы кто?

Алёна посмотрела на разрушенный мост, на реку, подумала и сказала:

– Вера.

– Наконец-то! – обрадовался ополченец; он убрал автомат за спину и улыбнулся. – Мы вас давно ждали. Проезжайте! Только поскорей. А то начнётся...

Холмоуотс

«Вон Мориарти...».

Автор:

Саша Николаенко.

Источник изображения:

http://newlit.ru/

...Исследования Сверхмодерна прочно связаны с коммунистической традицией, базовые основы которой были сформулированы в марксизме. Именно в марксизме была сформулирована проблема отчуждения, частным и наиболее ярким случаем которой явилась эксплуатация. Сверхмодерн – прямой наследник "Красного проекта", попытка реализации которого была предпринята в СССР и в ряде других стран. Недостатком "Красного проекта" была излишняя материалистичность, отсутствие метафизического понимания мира, хотя определённые попытки перенести "Красный проект" на метафизическую почву были предприняты, в частности, в рамках Русского космизма и в работах отдельных философов и писателей. Тем не менее, все прорывы и достижения "Красного проекта" становятся базовой основой Сверхмодерна, той точкой, с которой он стартует к новым высотам.

Философия симпатичная. Для человека, пожившего в разных формациях, начиная с эпохи развитого социализма и развенчания коммунизма в СССР, и кончая эпохой олигархического капитализма и развенчания олигархии в постсоветском пространстве, есть что сравнивать и из чего выбирать – выбирать хотя бы в фантазии. Между двумя этими развенчаниями более актуален, разумеется, кризис сегодняшний, кризис не просто локально-имперский, а кризис глобальный, кризис цивилизации – кризис постиндустриального общества, кризис общества потребления, кризис Постмодерна как философской ауры этого общества. Какими бы терминами ни маскировалось нынешнее положение дел, в политэкономическом плане это кризис капитализма.

В этой ситуации есть соблазн примкнуть к движению коммунистов – по естественному мотиву «сколько можно терпеть?». В самом деле, за прошедшую четверть века постсоветский трудящийся человек сыт по горло прелестями капитала. Нам становится всё ясней, что демократические волеизъявление, декларируемое как достижение новейшей Росси и бывших союзных республик – не более чем жалкая фикция, ловко маскирующая собой вытеснение народа за предел реальной политики, а экономические свободы, якобы доступные всем, для абсолютного большинства обернулись жёсткой эксплуатацией.

Здесь мне вспоминается говорухинское «Так дальше жить нельзя», был такой фильм. Это прозвучало в 1990-м году. Иными словами, мотив «сколько можно терпеть?» двигал людьми и тогда. Через год СССР развалился. На коммунизме поставили крест. Дальше – инфляция, нищета, разворовывание страны, криминальные капиталы и, наконец, создание государства, управляемого олигархами.

Так, как на излёте СССР, жить было «нельзя».

А так, как теперь – можно?..

...Жанна. Продай меня!

Максим. Согласен, что ты – моя единственная драгоценность, но не представляю...

Жанна. Я не шучу! Ты говоришь серьёзно, и я серьёзно. Продай меня.

Максим. Как ты это себе воображаешь?

Жанна. Пока не знаю. Но я не очень плохая?

Максим. Для меня ты – лучшая женщина в мире.

Жанна. Врёшь, конечно. Но слышать приятно. Любовников у меня нет. И ты знаешь, что их нет. Я в постель без любви не лягу и в проститутки не пойду. Не буду спать с кем попало и терпеть половое хамство. Ты понимаешь, о чём я говорю.

Максим. Да. Обо мне.

Жанна. Дубина! При чём здесь ты?

Максим. Я здесь при всём...

Жанна. Настоящая женщина должна себя уважать. Но нам очень нужны деньги. И если какому-нибудь доброму и не противному человеку потребуется моё тепло, моё внимание, и может быть, даже немножко секса... Что ж, я готова, я смогу.

Максим. Ты хочешь сказать, что за деньги готова спать с кем попало?

Жанна. Почему же с кем попало?! Только с хорошим, состоятельным человеком, и как я сама захочу. Неужели это труднее, чем в санитарки идти? Или грязнее, чем твои трусы стирать?

Максим. Н-нет, ясное дело, нет.

Жанна. Ну, вот видишь. Есть же Интернет, в котором ты целыми днями что-то ловишь. Поищи там хорошего человека. Может быть, кому-нибудь понадобится душевное тепло. Участие. Забота. Музыка. Так, как мы живём, дальше продолжаться не может. Пора начать новую жизнь...

Немало размышляла я над тем, надо ли раскрывать тайну написания этого текста. Но долг перед памятью дяди превысил. Я очень мало знала его, моего богатого родственника. Мы жили в разных городах, практически никогда не общались. От мамы я слышала драматическую историю его жизни, его несчастной супруги, погибшего малыша. Иногда эти люди приходили мне на ум, и я шла в церковь ставить заупокойные свечи. Как-то я зашла в храм помолиться, и усталость сковала тело, глаза закрылись, и я на лавочке в сумрачном углу, за спинами богомольцев, задремала, пока шла служба. Мне привиделось странное явление. Дядя, опаляемый огнём, взывал ко мне и протягивал руки. Это видение было совершенно ясным, реальным, словно я сама присутствовала в том кошмаре, откуда что-то кричал мой горемычный родственник. Я прислушалась, и какие-то слова донеслись до моего слуха: «Надо, чтобы люди знали, что здесь такое, скажи им, возьми, возьми, пусть знают…». Дядя швырнул что-то в мою сторону, и тут же всё исчезло. Я пришла в себя. Странно. Что это было? Я будто побывала в ином мире. Руки и лицо до сих пор как бы горели от близкого огня. Вокруг по-прежнему разносилось тихое молитвенное пение. На меня никто не смотрел. Я поднялась в намерении уйти, но споткнулась о какой-то предмет. Толстый блокнот лежал под ногами. Наверное, кто-то выронил, будет искать, надо пойти, отдать служащим, пусть вернут владельцу. Я взяла в руки находку и обомлела. На обложке было написано: «Загробные воспоминания Михаила К. Отпуск из ада. Экзамен в рай»....

Стоит чуть пристальнее вглядеться в историю, и обнаруживаются чудные вещи, противоречащие здравому смыслу. Логика говорит одно, а историческая наука – совсем противоположное. У историков выходит так, что древние римляне, ещё до Христа, бродили по италийским улицам в металлических доспехах с мечом наперевес, лихо управляли лошадьми и все, как один, уже с самого утра были чисто выбриты и надушены.

А морские военные корабли (тягловой силой которых были мускулистые подневольные рабы), состоящие из нескольких высотных ярусов (что само по себе уже требовало наличие вёсел длиной в 25 и более метров), изготовлялись, надо полагать, не одним лишь топором с пилой, которых в то время принципиально не могло быть. Понимают ли историки, что ни промышленного оборудования, ни топоров, способных хотя бы срубить корабельное дерево, не говоря о его распиливании на доски и брусья, вплоть до 11 века от Р. Х. в принципе не могло быть?

Как же всё просто и примитивно у историков! Ни понимание развития технологий, ни здравый смысл, который регулярно обходит стороной эту уважаемую науку, их не волнует. Блаженны трудяги-историки, ибо не ведают что творят! Интересно было бы посмотреть на такого историка, который перед выходом из дома пытается выбрить себе бороду в отсутствии лезвия и вообще чего-либо стального и острого!

А ведь та же надуманная проблема лежит и в плоскости вопроса о существовании в русской языковой культуре буквы «Ф» (стало быть, и в остальных славянских языках). Напомним, что славянская филология определённо, однозначно и категорически заявляет – «Русский язык никогда не имел собственного звука «Ф», а, стало быть, и собственной буквы «Ф»!..