Политическая борьба − это в первую очередь борьба между видами сознания в самом широком смысле слова. Классовая борьба, межпартийная борьба, борьба между фундаментальными выборами на пути развития цивилизации (вера − агностицизм) − все это столкновения, разворачивающиеся в сфере духа, ставкой в которых является победа того или иного типа сознания, которому предстоит определять лицо и смысл человеческой истории.

Национализм как форма сознания сложился только в течение Новой истории. Тем не менее, парадоксально: идеология, ориентированная на национальный фактор, обращена вспять, на историческое прошлое, в глубь веков. Объединяющий фактор в национальном − это общность совместного прошлого. Именно поэтому великое прошлое, исторические деятели, легендарные герои играют главную мобилизационную роль в формировании национал-политического пространства.

Эта обращенная в прошлое ретроградная форма сознания давно стала мощным инструментом дезинформации и манипуляции в руках наднациональных правящих классов. Национализм цинично и беззастенчиво используется в политтехнологиях врагов народов. Даже позитивные формы политической кооперации угнетенных низов (социалистического или религиозно-освободительного характера) в сочетании с национальным фактором оказываются в тупике и не способны переиграть своего наднационального противника.

При этом мы отдаем себе отчет в том, что вне идеологической сферы национальный фактор как образ жизни, способ мышления, язык высказывания, является неизбежным и необходимым инструментом жизнедеятельности для подавляющего большинства населения Земли. Совместный язык, совместная психология, разделяемые мироощущение и повседневная эстетика − все это первичные формы солидарности, без которой каждодневное существование и борьба за жизнь простых людей стали бы просто невозможны. 

Именно поэтому мы говорим об «интернационализме», а не о «наднационализме». Последний термин характеризует форму существования тех, кто свободен от проблем «земной юдоли» − бедность, болезни, неуверенность в завтрашнем дне, страх перед насилием, бесправность и т.п. − за чужой счет, за счет народов, кровью и потом которых эти наднационалы (глобальные корпоративные олигархи, финансовая сверхэлита, наследственная знать, высшее международное чиновничество) питаются. 

Интернационализм есть наиболее общая база нашей идеологической платформы, без которой конкретизация дальнейших политических взглядов была бы бессмысленной. С нашей позиции очевидно, что базовой ценностью всемирной борьбы угнетенных является солидарность всех тех, кто отстранен от определения собственной судьбы, от выражения собственной политической воли, от участия во всемирном проекте человеческой истории. Эти «отстраненные» должны взаимодействовать друг с другом на самом низовом уровне через барьеры культур, языков и способов бытового существования, которое в последнее время стало модно называть словом «цивилизация».

Мы не верим ни в пресловутое столкновение цивилизаций, ни в их диалог. Это новые политтехнологии власть имущих, направленные против интернационала обездоленных.

Любая солидарность находит свое практическое выражение в наиболее активных выдвиженцах из числа тех, кому есть за что бороться. Это те, кто готов пожертвовать всем, даже жизнью, противостоя угнетению. Практическая форма солидарности таких людей традиционно принимала во времена великих социальных потрясений форму «комитетов» или «советов». История показала, что когда эти базовые объединения борцов замкнуты внутри национального фактора, они обречены на поражение. Только интернационализм органов самоуправления прямой демократии является гарантией исторической перспективности и окончательного успеха мирового революционного движения.

Опыт реализации «советского проекта»

Октябрьская революция стала историческим водоразделом, образовавшим принципиально новый исторический период, в котором достигнута беспрецедентная возможность реального устранения традиционной правящей суперэлиты. Главным и непреходящим достижением Октябрьской революции, последствия которого актуальны и сегодня, стало уничтожение семьи Романовых, разгром и изгнание за пределы России уцелевших представителей царского дома и их ближайшей социальной опоры.

Это стало возможным благодаря принципиально новому политическому методу, который имеет корни в якобинском измерении Французской революции 1789-93 гг. и в Парижской коммуне 1871. Речь идет о советах как органе вооруженного самоуправления наиболее активной, пассионарной части угнетенного народа. Именно благодаря советам был осуществлен нонконформистский радикальный шаг по уничтожению в России части мирового клана правителей, после которого на территории одной шестой мировой суши возникли беспрецедентные исторические возможности.

С самого начала советский метод вооруженной народной «демократии снизу» не получил развития, а впоследствии был задушен, потому что партия большевиков не сумела полностью идентифицировать себя с советами и вынуждена была встать к ним в оппозицию, прибегнув к государству как инструменту подавления для того, чтобы узурпировать в интересах партийного аппарата советскую власть.

В свою очередь, это привело к тому, что государство узурпировало, а впоследствии и раздавило саму партию, окончательно превратив принцип советского самоуправления в фикцию. Тем самым была наглядно подтверждена идея о несовместимости революционного самоуправления трудящихся и государства, в котором происходит отчуждение механизмов власти от первичных носителей политической воли.

С начала 30-х годов «советская власть» в СССР превращается в антисоветскую власть.

Ликвидация КПСС и отказ от государственной марксистской идеологии не является концом этого антисоветского периода, начавшегося с политического триумфа Сталина и его группы. По сути, антисоветское содержание номенклатурно-бюрократического СССР прорвалось на поверхность и стало гласным одновременно с геополитическим поражением советской империи.

Сегодня продолжается идущий к завершению антисоветский период номенклатурно-бюрократического государства, созданного 70 лет назад. Протестные силы всего мира, в том числе и в самой России, должны всемерно стремиться к окончательному краху этого политического режима как одного из наиболее опасных инструментов мировой тирании сегодняшнего дня. Бюрократическая «постсоветская» Россия открыто перешла на сторону международного империализма в 1991-м, в то время как сталинско-брежневский СССР сотрудничал с империализмом скрыто.

Многие честные коммунисты в 30-е годы, ясно видевшие перерождение сталинского режима в тоталитарный антинародный строй, тем не менее считали, что нужно отстаивать сохранение СССР, который будто бы несет в себе изначальный здоровый потенциал Октябрьской революции. Исторический опыт показал, что такой подход носил сентиментальный характер и был ошибочным, ибо скрытое сотрудничество тоталитарной советской империи с империалистическим лагерем, начиная с 30-х годов и до последних дней ее существования, погубило тысячи борцов, многие партии и боевые организации антиимпериалистического сопротивления, которые поверили Москве и стали жертвами предательских интриг «советского» руководства.

Позитивным фактором конца лицемерной «партийной» эры в истории советской-постсоветской бюрократии является расчистка политического пространства для новой инициативы всемирного протеста, который будет свободен от лояльности какому бы то ни было номенклатурно-державному центру, объявляющему себя «отечеством пролетариата всех стран».

Уничтожение традиционной элиты, правившей Российской империей на протяжении трехсот лет (1613-1917), вынудило мировой империализм прибегнуть по отношению к России к режиму внешнего управления, опирающемуся на случайных выдвиженцев и нуворишей из рядов номенклатурной бюрократии и криминала. Сегодняшний олигархический режим, являясь, по сути, эрзацем политического класса, невлиятельным и ограниченным по своим возможностям на международной сцене, делает историческую ситуацию в современной России непредсказуемой.

Именно эта непредсказуемость является ценнейшей политической характеристикой России в глазах мировых протестных сил, находящихся в состоянии разброда и подавленности перед лицом явного триумфа сплотившейся мировой тирании. Эта непредсказуемость позволяет рассматривать Россию − подобно тому, как это уже было в 1917-м, − как слабейшее звено в системе глобального угнетения, которое может быть разбито соединенными усилиями революционного интернационала. Именно это является политическим наследием Октябрьской революции, дошедшим до нас через все перипетии левой идеи в нашей стране.

Опасности, подстерегающие сегодняшнюю мировую оппозицию

После пятнадцати лет оцепенения, в которое впали международные протестные силы с приходом к власти в СССР Горбачева, резко вверх пошла манифестационная и митинговая активность в большинстве стран. Протестные силы выходят из ступора, вызванного обрушением советской системы. Сегодня перед ними стоит достаточно четко определенный противник − США с их наглой великодержавной агрессивностью − что в значительной мере облегчает задачу консолидации. Кроме того, морально-публичная оппозиция сверхдержаве, бросающей вызов традиционному международному праву, не требует идеологии, которой как раз нет.

За осень 2003 года в Европе прошло несколько крупных международных ассамблей и форумов, которые инициировались разными политическими силами, но подозрительно напоминали друг друга. В начале сентября в Греции на острове Родос по инициативе российского олигархического капитала, тесно связанного с властью, прошла международная конференция, посвященная «диалогу цивилизаций». Доминирующим элементом на этой конференции были всевозможные духовные деятели, попы разных мастей, обсуждавшие «мир и в человецех благоволение». Клерикальные речи были как всегда бессодержательны и благопожелательны. Вскоре после этого, в начале октября в Италии прошла пятая ассамблея так называемой «народной ООН». Итальянские левые демократы (центристы) упорно пытаются представить Италию страной серьезных геополитических инициатив, собирая пару сотен иностранных гостей поговорить о борьбе за мир. Разница между предприятием на Родосе и сходкой в Перудже только в отелях: олигархи резервировали для приглашенных попов пятизвездочные отели, а антиклерикальный демократический элемент, созванный на Апеннины, обходился трехзвездочными. По пустоте же и заклинательности второй «форум» ничуть не уступал первому.

Мы констатируем, что к осени 2003-го «борьба за мир во всем мире» разгорелась не на шутку. Ее ведут «сверху» представители клерикального истеблишмента и «снизу» массовые антиглобалистские организации на фоне вполне реальной агрессии, которую США начали и намерены расширять. Характерно, что на «народноооновской» ассамблее в Италии ни словом не были упомянуты угрозы США в адрес Кубы (а, между тем, это сегодня самая серьезная проблема), тщательно избегалось всякое упоминание о НАТО и вообще не формулировались никакие конкретные идеи.

Все собрания в «поддержку мира» отличаются случайностью и бессистемностью привлекаемых в них людей и организаций. Эта бессистемность на самом деле прикрывает неочевидный на уровне участников закулисный стратегический курс антиглобализма. На наших глазах под «крышей» массового антивоенного движения создается новая политическая квазирелигия, в центре которой стоит «мир» и «права человека». Причем, если до сих пор «права человека» были скорее сектантской верой либеральных интеллектуалов, то с добавлением «мира» движение получает масштабный религиозно-карнавальный характер, отчетливо связанный с атмосферой нью эйдж.

Ньюэйджевский элемент снизу соответствует официальной благочинной поповщине «сверху», только их дискурсы распределены следующим образом: истеблишменту отводится «высокая» тема диалога цивилизаций, в то время как демстатистам «народных ассамблей» предлагается под музыку вести хоровод, выкрикивая «Да здравствует мир!» Ясно, что протестный потенциал планетарного «низа» стараются завести в болото маразма.

Какие параметры характеризуют сегодня «антиглобализм», взятый под жесткий контроль транснациональных корпораций?

Первое, что бросается в глаза − преобладание феминистической стихии. У руля в антиглобалистских инициативах стоят завзятые феминистки. В массовых колоннах витает дух «весны священной» и «великой матери». А в целом все направлено на хаотизацию и карнавализацию коллективного протеста, подчинение его «дионисийскому началу».

Более серьезным моментом является так называемое peace education − обучение миру. Существуют серьезные неправительственные структуры, в первую очередь − в США, которые по всему Третьему миру ведут борьбу с идеологией достоинства и самозащиты, мужским культом оружия и личной ответственности за защиту собственного дома, экспортируя пораженческие демобилизационные модели сознания. В одной из таких инициатив для придания ей большей популярности задействован известный актер Майкл Дуглас. В то время как правительство США бомбит мир, американские феминистки, не забывая тщательно дистанцироваться от Белого дома, учат детей этого мира не сопротивляться.

Собственно говоря, вряд ли можно назвать антиглобализм в его настоящем виде политически «левым», хотя, видимо, он как-то наследственно связан с левыми исторической преемственностью. «Правым» он, естественно, также не является. Однако, суммируя все, следует предположить, что закулиса антиглобализма скорее «правая» в неолиберальном смысле. Именно от нее исходят сознательно проектируемая безыдейность и организационный хаос, в который погружены оппоненты Системы, вследствие чего ныне существующее движение уже сейчас можно считать обреченным.

Реальный Интернационал нужно строить не на площадке сегодняшнего антиглобализма, а с политически чистого листа, вовлекая в него (Интернационал) здоровые элементы из всего возможного политического спектра, при условии, что эти элементы готовы противостоять Системе.

Методологические проблемы Интернационала

Что является типичным для протестного активиста в современной Европе? Полное отсутствие философского инженеринга, т.е. связного концептуального выстраивания единой картины мира в своей голове. Еще двадцать лет назад основой такого инженеринга являлся марксизм. Сегодня, не лягая «мертвого льва», марксистскую терминологию тщательно избегают. За ней, как тень отца Гамлета, грозно маячит классовая борьба, которая бросает вызов бесконечной литании мира, заменившей собой всякий прочий дискурс.

Однако классовая борьба по-марксистски представляет собой в нынешних условиях слишком неадаптированную доктрину, чтобы можно было пытаться вливать новое вино в эти старые мехи. Дело в том, что те классы, которые должны по Марксу бороться друг с другом − буржуазия и пролетариат − во-первых, больше не существуют, во-вторых, даже во время своего полноценного существования были лишь субститутами подлинных исторических оппонентов, скрывавшихся за их масками. Главная проблема с марксистскими классами − это то, что их содержание определяется их отношением к средствам производства и распределению прибавочной стоимости.

В действительности же противниками в человеческом поле оказываются из века в век постоянные субъекты, представляющие собой полюса извечной человеческой дихотомии и не зависящие от изменения способа производства и роста производительных сил.

Для того чтобы квалифицировать (определить) субъектов противостояния внутри макроисторического пространства, необходимо сегодня заново организовать оперативное идеологическое сознание, которое обладает интегральным видением мира и истории вне текучки временных обстоятельств. Такое сознание должно быть одновременно как бы и метафизическим и актуально политическим, т.е. рассматривать сферу конкретной политики как пространство для реализации метафизического проекта.

Понятно, что слова «метафизический проект» страшно испугают типичных левых, выросших на агностицизме, антиклерикализме, ужасе перед всяким «фидеизмом» и всякой «мистикой» и на строгой приверженности ползучему эмпиризму и здравому смыслу. Однако Маркс не боялся метафизического проекта, поскольку его сверхзадача скачка из «царства необходимости в царство свободы» есть чистейшей воды метафизический проект. Вместе с тем, он на самом деле абсолютно конкретен. Проблема в том, что этот метафизический проект был в марксизме не расшифрован как актуальный смысл борьбы здесь и теперь, а вынесен вдаль как линия горизонта.

Для того чтобы на новом витке политической борьбы за высшую власть в человеческой макросистеме не бояться метафизики, оппозиции следует отказаться от традиционного деления на «левое» и «правое». И то, и другое ведет в маргинализм, неважно какой окраски: либерал-беспочвенный или национал-почвеннический. Нужно решительно рвать с понятийным балластом прежних установок сознания, запутавшегося в сложных и бессмысленных брендах.

Преодоление маргинализма возможно только в противостоянии Системе, которая понята и определена объективно. До недавнего времени Система носила виртуальный характер. Верхние эшелоны мировой элиты стремились к тому, чтобы она стала реальной и начала эффективно работать, причем на пути к ней мировая власть переживала кризисы и потрясения, которые ставили под вопрос ее выживание. Однако силы оппозиции всегда были связаны теми или иными интеллектуальными ограничителями (обязательным материализмом, экономизмом т.п.), что, в конечном счете, предопределяло их поражение на каждом отдельном историческом этапе. Сегодня Система если и не состоялась окончательно (что сделало бы успешную борьбу против нее почти безнадежной), то, во всяком случае, находится на грани перехода от виртуального к реальному.

В основе современной Системы находится субъект властвования, представляющий собой высокоорганизованный конгломерат властных кланов. Эти кланы основаны на традиции и преемственности с одной стороны, готовности к практически неограниченной модернизации – с другой. Следует понять, что сама модернизационная гибкость сверхэлиты подпитывается волей к преемственности, доходящей практически до жажды утверждения имманентной и контролируемой вечности. Это вполне метафизический проект, неотъемлемый от харизматического статуса сверхэлит. Поэтому технически будет вполне нормально определить системного субъекта властвования как футурократическую корпорацию.

Полюса «богатства» и «бедности» в современном мире

Что означает футурократия? Она означает такую организацию социальной пирамиды, при которой низы ни при каких обстоятельствах не могут бросить вызов верхам (т.е. верхи всегда имеют гарантированное будущее). А для того, чтобы этого вызова никогда не было, нужно, чтобы в обмене веществами и энергиями человечества с природой никогда не случалось кризиса, дающего низам шанс. Такая бескризисная метафизическая экономика возможна только при превращении ее в аспект глобального информационного поля, в котором вся реальность кодирована как интеллектуальное количество. «Интеллектуальное количество» есть сущность информации, информационного потока. Информационное общество – это господство интеллектуального количества над личностным сознанием, над персональным экзистенциальным фактором.

Современность отличается не только от архаического времени, но и от сравнительно недавно минувших эпох необычайно возросшей ролью количественного фактора. Количественную интерпретацию в наше время получают реальности, которые еще недавно трудно было совместить с самим представлением о количестве. Первоначально это проявилось как тенденция превращения гуманитарных наук в «точные». Затем количественное кодирование феноменов, которые имеют отношение к ментальной и психической сферам жизни. Сегодня практически вся видимая и воспринимаемая действительность кодифицирована в форме информационных сигналов, имеющих количественную природу.

С другой стороны, наиболее общей формой количества в человеческом мире являются деньги. Таким образом, на современном этапе цивилизации открывается возможность прямого конвертирования реальности, интерпретированной как информационный поток, в деньги, т.е. в финансовый поток, и обратно. В информационном обществе материальный мир выступает уже не как фактический или возможный товар, а как обратная сторона чистых денег, являющихся вместе с тем выражением информационно-количественного описания всего существующего.

Именно это превращает различие между богатством и бедностью в абсолютно полярное противостояние. Если раньше человек, обладавший корнями в тех социальных слоях, для которых было характерно манипулирование материальным ресурсом, и противостоящий ему представитель народа, которому приходилось тяжким трудом добывать крохи на пропитание, все равно стояли на общей площадке человеческого фактора, имели общую базу для диалога по общим проблемам, то сегодня такое положение осталось в прошлом. Человек, который принадлежит к полюсу «абсолютного богатства» в современном мире, не просто имеет деньги – он включен в смысловой луч истории, является участником проекта, определяет содержание и назначение человеческой жизни. Тот же, кто по всей видимости будучи человеком, принадлежит к полюсу «бедности», не просто ограничен в средствах, но лишен смысла как человеческое существо и не имеет доли в истории. Вчера это разделение еще было тайной, которую маскировала политкорректность, всегда могущая сослаться на демократические институты, электоральные процедуры и т.п.

Сегодня, хотя формально набор классической демократии еще не выброшен на свалку, он уже лишен души и никого не может обмануть.

В преддверии наступающей эпохи «Железной пяты», которой глобальная олигархия будет давить смертное человечество, становится уже расхожей в определенных кругах аргументация, основанная на признании онтологического неравенства между людьми. Новое мировоззрение сверхэлит, отказывающихся от фигового листка христианской или светско-гуманитарной общности в человеческой природе всех людей, независимо от социального статуса, – это даже не ницшеанство и не фашизм, которые были хотя и антидемократичны, но рациональны в своем утверждении неравенства. Сегодня антидемократический дискурс возвращается к архаическим истокам и получает характер своеобразной метафизики.

«Богатство» и «бедность» в этой метафизике – не просто полярно противоположные позиции имущественного успеха или неудачи, это практически религиозные определения-клейма участников мирового пиршества, которые попадают в рай Маммоны, и огромного большинства человечества, которое идет в ад материальной незначительности.

Генезис субъекта тирании

Современная сверхэлита окончательно сложилась к концу XIX-го столетия, включив в себя как архаичные представления и традиции, связанные с менталитетом наследственной знати, так и модернистские представления об истории как проекте, появившиеся в политической философии с началом нового времени. Синтез традиционализма и модернизма представляет собой ту идеологическую базу, на которую опирается харизма и «легитимность» власть имущих. Эти люди подразумевают, что перед человечеством как глобальным космическим проектом стоят задачи, которые могут быть решены только избранными, только под их руководством. Такие задачи время от времени формулируются вслух для широкой публики: защита мировой экологии, преодоление всемирного энергетического кризиса, победа над бедностью, неограниченное продление жизни, генетическая революция, позволяющая, в частности, избавиться от болезней, освоение околоземного пространства и т.д. и т.п. Специфический характер этих проблем заключается в особом сплаве религиозно-космистского утопизма, родственного сакральным символам древних традиций, с технократически-прогрессистским подходом к истории, человечеству и космосу, который является фирменным знаком нью эйдж. Именно связь с этой проблематикой, с одной стороны, и неограниченным ресурсом, привлекаемым к решению этих проблем из сфер реальной экономики, и делает сверхэлиту неуязвимой для перипетий обычного политического порядка. Бюрократически-силовая структура государств, международная бюрократия, пестрая палитра государственных и частных (в том числе принадлежащих транснациональным корпорациям) спецслужб, масс-медиа – весь этот огромный аппарат защищает право нового «корпоративного фараона» на проектирование и воплощение судьбы всего человечества как его собственной «фараонической» судьбы.

Однако насилия, прямой пропаганды и политтехнологических приемов было бы недостаточно, если бы этот «синтетический фараон» нашего времени не обладал статусом избранности в умах и сердцах простых людей. Этим объясняется уникальный феномен «законопослушности» обывателя: он стоит на коленях перед социальной пирамидой не потому, что напрямую запуган тюрьмой или, по крайней мере, потерей работы за нелояльность к власти; дело обстоит гораздо хуже! Коллективный всемирный обыватель искренне считает, что его идеальная человеческая природа в полной мере воплощена в суперэлите как клане действительно совершенных существ, обладающих особым морально-социальным статусом.

Именно на этом основан эффект «светской хроники», взятый не в буквально журналистском, а в самом широком смысле. Люди испытывают трепет и уважение к сильным мира сего одновременно как к существам другой породы и как к идеальной проекции самих себя.

Говоря языком социального психоанализа, суперэлита есть для масс одновременно и наглядно представленное «сверх-Я». Поэтому власть суперэлиты как находящейся на полюсе «абсолютного богатства» общественной корпорации по своей природ,е безусловно, клерикальна.

Это и есть та «золотая маска Бафомета», намек на которую содержится в ленинском призыве к срыванию «всех и всяческих масок».

Мировая тирания – перманентный фактор истории

Фундаментальным взглядом нашего Интернационала на проблему человеческого общества является убеждение в том, что во все времена истории по отношению ко всем народам земли существует один и тот же тиранический субъект – организатор социальной макропирамиды. Это единый хозяин исторического процесса, который сквозь все меняющиеся экономические формы, цивилизационные обличия, сословные модификации порождает одну и ту же несвободу и является онтологически преемственной корпорацией власть имущих.

Именно в этой фундаментальной оппозиции господства и угнетения состоит изначальная драматическая коллизия человеческой истории. Глобальное представление о метаистории, в котором мы осознаем единство и целостность человеческого рода, а именно: с одной стороны, понимание единства субъекта угнетения (верхушки социальной пирамиды, которая проходит из древнейших времен в сегодняшний день), с другой стороны, отчетливое осознание единства объекта угнетения (естественного человечества как жертвы социальных, политических, экономических и природных обстоятельств) также сквозь все времена от начала истории до сегодняшнего дня. Иными словами, международная корпорация сверхэлиты, правящая современным человечеством, онтологически, исторически и политически не только преемственна, но и прямо тождественна классической тирании древности в лице фараонов, кесарей и иных персональных воплощений угнетения. Вместе с тем, современный человек как объект эксплуатации, погруженный в принципиальную несвободу, есть точно так же не просто наследник, но буквальное продолжение египетского или римского раба. Наличие у него атрибутов современной цивилизации, дающих иллюзию индивидуальной самодостаточности (машина, квартира, офис и т.д.), абсолютно ничего не меняет в его онтологическом статусе объекта несвободы.

Вместе с тем (оставаясь онтологически тождественной сквозь всю историю), тирания меняет формы своего применения к объекту угнетения и вместе с этим модифицируется цивилизационное обличие, в котором выступает правящий класс. Для него (правящего класса) во все времена стояла сверхзадача добиться такой организации общества, при которой были бы исключены кризисы и потрясения, бросающие вызов гегемонии наследственной сверхэлиты. Такая задача выходит за рамки обычных политических технологий и является чем-то большим, нежели даже политическая стратегия в классовой борьбе. Решение проблемы бескризисной власти, которая навсегда избавлена от угрозы вызова со стороны угнетенных низов, – это, фактически, религиозная сверхзадача. Именно поэтому понимание собственной власти высшими кругами социальной метапирамиды всегда носило – и носит! – религиозный и метафизический характер.

Последние четыреста лет в западном мире началось формирование окончательной сверхэлитарной корпорации, которая была призвана решить вопрос главного противоречия человеческой истории между тиранами и угнетенными через организацию глобальной социально-политической системы. Ядром этой корпорации стала часть наследственной знати, которая пошла на модернизацию и отказ от традиционалистского феодального порядка во имя открытия бескризисной перспективы для тирании «без берегов». Это ядро интегрировало в свои «ряды» международную финансовую элиту, крупнейшие торговые семейства, доказавшие свою способность к преемственности и росту в исторических масштабах времени, в результате чего образовалась тесно связанная система сверхэлитарных кланов, которая, уходя корнями в традиционный слой западной истории, вместе с тем является глобальным инициатором постоянной модернизации.

На последнем этапе формирования эта клановая корпорация расширилась за пределы собственно «Запада», включив в себя верхушки российской и азиатских элит, чему послужили модернизационные трансформации, прошедшие одновременно по всему миру в XIX веке: революция Мейдзи в Японии, упразднение крепостничества в России, интеграция индийской аристократии в британскую правящую верхушку после подавления восстания сипаев и т.п.

Главная характеристика сверхэлиты, правящей сегодня человечеством по сути так же, как тысячи лет назад правили фараоны, состоит в том, что она находится по ту сторону социальных и экономических потрясений, не завися как от перемены политических форм правления, так и от передела собственности. Конституционная монархия может сменяться парламентской республикой или национал-тоталитарной диктатурой, дикий капитализм может сменяться «государством социального благоденствия», которое в свою очередь уступает место неолиберальному диктату фондовых спекулянтов – все это не имеет никаких последствий для принципиального субъекта господства, который при всех обстоятельствах является главным и окончательным бенефициантом любых финансовых и политических процессов в обществе.

С исчезновением с политической карты соцлагеря эта метаисторическая неуязвимость корпорации современной знати вошла в новую триумфальную фазу, на которой отпадают как ненужные многие механизмы опосредованного влияния и манипулирования низами. Одним из таких механизмов, которые сегодня отбрасываются за ненадобностью, оказывается институт представительной демократии, вслед за которым обрушиваются связанные с ним «ценности»: права человека, национальный суверенитет, равенство возможностей и т.п. Мир входит в эпоху открытой глобальной олигархической диктатуры, для которой характерна уже не философия социал-дарвинизма, как во времена «досоциалистического» капитализма, а открытая метафизика неравенства, которая возвращает нас в ценностную систему глубокого архаического прошлого.

Именно с новыми потребностями прямой диктатуры в первую очередь (а не с развитием производительных сил) связано формирование постиндустриального информационного общества и сопутствующей ему так называемой интеллектуальной экономики. Информационное общество есть та последняя стадия тирании, при которой субъект господствования посягает на внутреннюю свободу зависимых и угнетенных низов, не довольствуясь только внешней эксплуатацией. На этом этапе в сферу отчуждения попадает уже наиболее внутренний, интимный ресурс человеческого существа – его сугубо персональная экзистенция. В информационном обществе впервые в человеческой истории исчезает жесткое разграничение между внутренним пространством человеческого индивидуума и внешним миром, представленным для современного человека в виде информационного потока. Отношение между личностью и средой превращается из классической замкнутой ленты, где внутренняя сторона является границей обороны «я» против давления внешнего мира, в ленту Мебиуса, в которой не существует ни внешнего, ни внутреннего. Человек становится «терминалом» в информационном потоке, который при ближайшем рассмотрении есть поток управляемого количества.

Лента Мебиуса как новая модель отношений человека со средой есть та парадигма, которая на корню исключает саму возможность оппозиции и протеста, делая, таким образом, тиранию – царство несвободы – беспросветной.

Конец марксистского дискурса

К сороковым годам XIX века молодые интеллектуальные силы Европы, ненавидящие монархо-помещичье окружение, феодально-капиталистический истеблишмент, устали от бесплодного интеллектуализма университетских кафедр. Им казалось, что философия, существовавшая к тому моменту двадцать три столетия, только вспахала почву, но не способна чисто интеллектуальным ресурсом осуществить прорыв к преображению человеческой истории, потому что в нее, философию, встроен изначальный дефект: идеализм.

«Идеализм» для тогдашних борцов со старым миром означал пребывание в виртуальном, бесплодную схоластику. «Философы различным образом объясняли мир, – говорил Маркс, – дело же заключается в том, чтобы его изменить». С марксистской точки зрения, невозможно было изменить мир путем постижения его сути, когда интеллектуальное понимание мира господствует над опытом. Казалось, что ответ на «основной вопрос философии» в пользу материи дает возможность вырваться из виртуального дискурса на оперативный простор работы с «веществом», будь то «вещество» человеческое, экономическое или социальное.

Материализм главных сил тогдашней оппозиции был обусловлен тем, что на первый план выдвигался примат организации, даже более конкретно – организационных форм. Именно работа со структурами эмпирического мира позволяла впервые для сил контрэлиты подготовить прорыв к политическому господству.

Сегодняшняя цивилизационная ситуация характеризуется совершенно противоположными акцентами. Приоритет в методиках интеллектуального авангарда перешел с «организации» на «смысл»: сегодня главное - это работа со смыслами, осознание смыслов, рассмотрение смыслов как доминантной, непосредственно данной в опыте реальности. Современная деятельность в мире – будь то революционная или консервативная – рассматривает «вещественный» план как виртуальный, а «смысловой» как реальный.

Марксизм как универсальный язык оппозиции буржуазному истеблишменту основывался на том, что предметом отчуждения в процессе эксплуатации рабочего класса являлся конкретный материальный ресурс, перераспределяемый в пользу эксплуататоров. Однако именно ограниченность этой позицией привела к стратегическому поражению протеста, построенного на марксистских предпосылках. Выше мы отметили, что истинный субъект господства стоит над взаимоотношениями чисто экономического порядка и не зависит от распределения материального ресурса в рамках непосредственной организации как производственного, так и рыночного процессов. Более того, суперэлитарная глобальная корпорация сама использует класс собственников и организаторов производства как посредников по предоставлению им необходимого материального ресурса по требованию. Современный капиталист является объектом политического рэкета со стороны подлинных господ так же, как и в феодальные времена. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно рассмотреть роль наблюдательных советов при транснациональных корпорациях, в которых заседают персоны с архаическими титулами и громкими историческими фамилиями.

Сегодня стало очевидно и лишь требует окончательной формальной констатации то, что марксистским методом больше нельзя описывать существующую действительность в ее глобальных пропорциях. Кроме того, даже в рамках социально-экономических отношений не существует больше тех реальностей, которые казались незыблемо очевидными еще полвека назад. Сегодня нет больше ни буржуазии, ни пролетариата. За пределами таких крайних полюсов, как суперэлита, стоящая над человечеством, и мировой гарлем с его неизбывной нищетой, который находится в самом низу социальной пирамиды, все остальное представляет собой броуновское движение деклассированного элемента, экономическая и социальная судьба которого является предметом случая. Одни и те же по сути люди оказываются то в статусе бродяг и изгоев, то скоробогачей, заполняющих страницы светской хроники… Скоробогачи, в свою очередь, превращаются в бесприютных изгнанников, находящихся в международном полицейском розыске и т.д. Социальная жизнь превращается в гигантскую рулетку, в которой миллиарды проигрывают в силу беспощадной статистики и математических законов теории игр. Поэтому бессмысленно описывать параметры социальной борьбы и революции, исходя из представления об экономических классах как устойчивых категориях, которым присущи постоянные парадигмы классового сознания. Силам протеста, для того, чтобы быть адекватными противнику, который стоит перед ними, и революционным задачам, которые они должны решить, необходимо вернуться к фундаментальным категориям большой истории, в которых только и можно описать смысл человеческой драмы на земле именно как драмы метафизического предназначения человека.

Собственно говоря, именно это и имел в виду Маркс, говоря о преодолении отчуждения и переходе из царства необходимости в царство свободы. По сути дела, он пользовался религиозными категориями. Однако этот метафизический слой марксистского видения истории не обеспечивался ни философски, ни методологически. Перед Интернационалом XXI века стоит задача восстановить провиденциалистское измерение своей освободительной миссии, без которого невозможно разгромить тираническую корпорацию, бесспорно обладающую метафизическим видением и пониманием своего статуса и своих задач по отношению к человечеству и Вселенной.

Именно поэтому материализм Маркса и Энгельса соответствует ушедшему в прошлое менталитету, исчезнувшей эпохе и представляет собой доктринальную обузу. Однако это не значит, что претензии к старой философии, сформулированные «классиками», можно снять. Мир по-прежнему надо изменять, а не объяснять; только теперь это волевое изменение осуществляется не в организационно-структурной, а в смысловой сфере.

Этой новой задаче в полной мере соответствует только новый метод мышления – политическая теология. Он представляет собой беспрецедентную в истории мысли форму пост-идеализма, которая основана на парадоксе Откровения.

Полюса «свободы» и «тирании» в современном мире

Основополагающими понятиями, на которых должно строиться мировоззрение нынешних протестных сил, являются, бесспорно, категории «свобода» и «тирания». В предыдущие времена было сделано много для того, чтобы затемнить смысл этих слов, банализировать их и дать им узкое, зависимое от частных обстоятельств объяснение. «Свобода» как свобода выбора, экономические возможности, политический ресурс и т.п. есть, бесспорно, профанация этой категории, сутью которой на самом деле является внутренняя онтологическая независимость личного сознания. Именно такое понимание свободы дает гарантию ее подлинности и проводит водораздел между человеком, понятым как объект обстоятельств, и человеком, который является смыслообразующим субъектом. В самом деле, свобода, интерпретированная механическим или количественным образом, не предполагает, что ее носитель или тот, кто ее лишен, вообще заслуживает существования и имеет какой бы то ни было онтологический смысл.

Итак, именно личностное сознание, взятое как интимный экзистенциальный центр воспринимающего мир живого существа, есть единственный источник политической воли и реальной свободы. Речь идет о «свободе», понятой не механически как «свобода выбора», а как абсолютное различение «уникального внутреннего», которое есть вместе с тем гарантия индивидуального сознания, и «всеобщего внешнего», будь то природа, социум или информационный поток. Свобода как безусловное различение «точечной экзистенции внутреннего» и «протяженного внешнего» – это и есть подлинное бытие конкретного смертного человека, осознающее себя бытие нетожества всему.

В нашем понимании, однако, свобода, представляющая собой фундаментальное различение и независимость внутренней экзистенции от внешней среды, становится одновременно и теологическим, и политическим концептом. Через восстановление подлинного содержания понятия свободы мы создаем пространство политической теологии, в котором возможна интеграция сил, до этого считавшихся разнородными: сил религиозного нонконформизма и сугубо политического протеста.

В видении нового Интернационала «свобода» не является как предметом этических и философских спекуляций, так и разменной монетой сиюминутных политических технологий. Это онтологическая база, которая обеспечивает саму возможность политической и исторической воли, саму способность к глобальному проектированию, открытость человека как вселенского феномена к возможностям, бесконечно выходящим за рамки ограниченного жизненного опыта отдельных индивидуумов. «Свобода» в пределе есть то состояние сознания, которое присуще особой породе людей, способных к святому самопожертвованию и героизму, и которое должно восторжествовать после того, как потерпит поражение онтологический враг свободы в этом понимании – глобальная сверхэлита, воплощающая корпоративно совершенно противоположный проект. То, что противостоит свободе, – это космистский гуманизм для избранных, религиозный антропоцентризм, при котором вновь и вновь фараон, кесарь, а сегодня и новое воплощение этих властителей рассматривают себя как Бога на земле.

Отсюда следует, что главная цель футурократов – упразднить эту свободу, уничтожить различие между «внутренним» и «внешним», сделать человеческую личность терминалом в информационном потоке и таким образом «отменить» онтологическую базу воли к сопротивлению и к власти, идущей снизу, от подавляемой личности.

Финализм - теология нового Интернационала

Большинству людей, выросших в иудео-христианской культуре, но являющихся агностиками, «Откровение» кажется банальным бессодержательным термином, за которым не кроется ничего, кроме поповских басен. Это их проблема. Сам термин «Откровение» представляет собой гносеологический парадокс: не интуиция, не опыт, не созерцание – короче, никакая из форм познания, основанных на нормальной взаимосвязи между объектом и субъектом. Но это и не солипсизм неокантианского типа, ибо источник Откровения – вне воспринимающего субъекта. С точки зрения нормальной гносеологии – будь она эллинской или китайской – Откровение есть техническая невозможность. В этом его абсолютная новаторская сила.

Центр теологии, построенной на Откровении, – финализм, бросающий вызов неопределенности и гомогенности привычного опыта. Все существующее в «нормальной» системе субъект-объектных отношений – это бесконечно перетекающая из одного в другое лента бытия, где согласно древней мудрости «что вверху, то и внизу». Во врожденном человеку пантеистическом первоощущении нет никакой разницы между прошлым и будущим (время циклично), внутренним и внешним, жизнью и смертью. Это у марксистов называлось «диалектикой».

Финализм предполагает безусловный разрыв. Это – как пробой сплошной гомогенной субстанции, который дает эффект незатягивающейся «черной дыры». Суть теологии в том, что этот разрыв мировой ткани дает смысл всему именно благодаря тому, что становится концом всего. Противостояние простому самотождеству бытия есть революционный прорыв в смысл. Пантеизм бессмыслен, в мировых метафизических системах смысл отсутствует. Там есть мудрость, есть понимание всего и вся. Смысла нет! Смысл – это то, «ради чего». В пантеистическом сознании, где абсолют перетекает сам в себя, как лента Мебиуса, отсутствует вектор «ради».

Человек является центральным носителем финализма, поскольку осознает собственную смертность. Это абсолютный финал его как конкретной личности и вместе с тем залог того, что «времени больше не будет». Финализм – это Откровение о конечности истории, конечности всего материального мира, опирающееся на безусловный факт личной смерти любого. В пантеизме человеку не дают осознать этот финализм. Его учат, что конец его как здесь живущего индивида означает перевоплощение в другом мире, или же, в случае материалистического «пантеизма», бессмертие в социуме, в виде своих потомков, своих дел, своего доброго имени и т.д.

Понятно, что финализм наносит жесточайший удар по многовариантному концепту сплошной, пронизанной аналогиями реальности, на которой зиждется общественная дисциплина и, в конечном счете, господство объекта над субъектом.

Смертный человек в политической теологии есть представитель Бога, который являет абсолютную антитезу и абсолютный финал для любой длительности, протяженности, конец и отмену любого объектного утверждения. Собственно говоря, это и есть монотеистический принцип: «все, что ни есть, все, что ни помыслено – это не Бог». Современные люди не способны к ясному различению между монолатрией (поклонением одному) и монотеизмом (поклонением тому, что представляет собой категорическую оппозицию всему, финал всего). Например, культ «золотого тельца», религия денег, – это форма монолатрии. Из широкого спектра идолов для поклонения избран один – деньги. В сфере чисто конфессиональной клерикалы ведут борьбу за то, чтобы интерпретировать монотеизм как монолатрию: из возможных концептов и имен «божества» выбрано одно, на котором сходится цивилизационный консенсус. В действительности, монотеизм есть исходящая из самых недр субъективного глубокая волевая перестройка сознания, в котором в качестве приоритетного центра - смысловой оси - выбрана оппозиция всякому возможному бытию. Это альфа и омега рождения к тому парадоксальному смыслу, которое бытие в себе не содержит.

Организующая мысль теологии, которая, напомним, является фундаментальным выражением пост-идеализма, есть следующая: конечность человека – это краеугольный камень всего мироздания, то, что в результате оборачивается конечностью всего бытия. Человек поставлен Богом в качестве Его представителя в центре вещей не как «аналог» Бога, подобный Ему в атрибутах «величия» и «безграничности»; нет, он является наместником трансцендентного Субъекта именно в роли конца всех вещей, в центре которых поставлен. Но эта же мысль есть главная историософская мысль политического ислама.

Политический Ислам

Исторический ислам, бесспорно, предстает последним воплощением монотеистического сознания.

Ислам ненавидят и сверху, и снизу. Его подвергают шельмованию со стороны власть имущих, описывая как цивилизацию агрессии и террора. Его же боятся и критикуют «левые», обвиняя в нарушении прав человека, патриархальном отношении к женщине, клерикальных претензиях на контроль за политической и экономической жизнью и т.п.

Легко доказать, что фактологически эти обвинения легковесны. «Агрессивность» ислама становится дурной шуткой на фоне того, что демонстрировал в течение многих столетий Запад: столетняя, тридцатилетняя, семилетняя и прочие войны, две мировых и т.д. Однако западные идеологи, обвиняя ислам в агрессии, имеют в виду не то, что он организовал больше кровопролития, чем европейцы (это было бы явной ерундой), а вполне реальную вещь: ислам есть стратегически безупречная организация внутреннего сопротивления господству объекта над человеческим фактором. Поскольку современная западная цивилизация солидаризуется с объектным полюсом бытия, успешное противостояние ему должно восприниматься как агрессия.

Критика ислама основана на двух расхожих недоразумениях, или, точнее, двояком непонимании того, чем является религия. Первый аспект этого непонимания связан с представлением западных людей о религии, которое восходит к Сократу и к стоикам. Согласно этому представлению, религия есть личная мораль, индивидуальный этический кодекс, которым одинокий человек руководствуется в простом и жестоком мире. Другое же недоразумение, характерное для «левых», сводится к представлению, что религия – это особая функция жреческой касты, которая должна быть выведена за рамки общественного договора. Тот, кто вводит религию в политику, якобы перестраивает общественный договор под организационное присутствие в этом договоре попов.

Ислам не имеет отношения к этим нелепым представлениям. Проект, явившийся в мир с началом деятельности Пророка Мухаммада (который являлся продолжателем миссии всей цепи авраамических пророков), есть ни что иное как тотальное духовное и политико-экономическое наступление на всемирную абсолютную власть жрецов и выдвинутую ими в качестве высшей исполнительной инстанции сверхэлиту. В этом смысле следует буквально понимать слова Хомейни: «Наша религия – это и есть наша политика».

Ислам категорически антиклерикален и не является индивидуальным кодексом поведения. Это стратегия внутреннего человека, который должен каким-то образом обыграть тюремщиков и захватить тюрьму. Бежать из тюрьмы – бесполезно, нужно победить в ней с тем, чтобы ее уничтожить. Это можно сделать только силами всех заключенных. Именно в этом и состоит главная социально-политическая разница между исламом и другими религиозными традициями: другие предлагают бежать, а бежать, как известно, лучше в одиночку. Увы, поймают!

Конкретным результатом исторической деятельности ислама в мире сегодня является появление нового типа общности, который мы вынуждены назвать известным словом «диаспора». Раньше под ним понималась находящаяся за пределами своей исторической родины и рассеянная среди других народов этническая общность. Теперь же в это слово следует вкладывать новое значение. Это общность, которая, будучи рассеянной среди других народов, связана внутри себя не этническими, а идеологическими и провиденциально-историческими узами. «Диаспора» есть противоположность землячества и должна выступить в качестве нового организатора будущей мировой революции.

Субъект сопротивления Системе

Такая цель предполагает, разумеется, отнюдь не пролетариат в качестве мессианского «класса-освободителя». Проблема пролетариата изначально состояла в том, что он по своей функции не был политической корпорацией. Пролетариат – это экономически угнетенная часть общества, которая мечтает, в первую очередь, об экономическом улучшении своей ситуации. Пролетариат может осуществлять свою пресловутую диктатуру, только делегируя свои полномочия «гегемона» ордену меченосцев – профессиональным революционерам. Кому нужен такой социальный мессия, который «управляет», продолжая вкалывать в шахтах и на фабриках, а от его имени командуют бойкие люди разночинного происхождения?

Субъект революционной оппозиции должен быть уже по своей природе, по своему социальному бытию органически вброшен именно в политику, а не, например, в поточное производство. Таким субъектом сегодня является только диаспора - многочисленное собрание перемещенных лиц с нарушенными почвенными, этническими, клановыми и даже семейными связями, которые в силу объективных обстоятельств, с одной стороны, противопоставлены среде, а, с другой стороны, не изолированы от нее, принуждены с враждебной средой взаимодействовать и конкурировать.

Современная диаспора есть рассеяние лиц, которые по образу жизни и менталитету противоположны этническим землячествам. Более того, эмиграция под влиянием сугубо экономических обстоятельств сама по себе не создает диаспор, она создает живущие на чужой территории меньшинства, спаянные теми же традициями почвенной солидарности, которые существовали на их исторических родинах. Диаспора начинается только после разрушения этих этнических гетто после того, как наиболее активной пассионарной части этих меньшинств становится ясно, что они находятся в тупике земляческой замкнутости и обречены на маргинальное вырождение во враждебной и бесконечно более мощной среде.

Однако, вырываясь за пределы кланового, этнического круга, эти пассионарии должны взаимодействовать друг с другом на новой основе, им нужны устои новой солидарности. В прошлом такими устоями могла быть рабочая солидарность, марксистская левая солидарность обездоленных. Однако в условиях глобальной люмпенизации масс – как в социальном спектре так называемого «среднего класса», так и на низах общества, такой левый проект классовой солидарности становится все более химеричным.

Поэтому в пространстве атомизированных и лишенных внятных сословных привязок людей, составляющих население мировых мегаполисов, единственным принципом, гарантирующим солидарность как основу борьбы за выживание, становится теологический принцип.

Под этим теологическим принципом подразумевается, прежде всего, причастность к великому проекту вселенской справедливости, центр которого находится не в социальных условиях, не на уровне человеческих данностей, а за пределами обыденного. Это – причастность к метапроекту, ставшему провиденциальной осью человеческой истории, ее смыслом. Осознавший себя таким образом человек диаспоры возвращается к своеобразному метафизическому «марксизму» через теологию, через чувство трансцендентной оппозиции несправедливому и абсурдному бытию. Отсюда, из этой теологии он рождается заново для нового переживания братства, которое было неведомо в этнических мафиозных круговых поруках прежней земляческой солидарности.

Теологическая диаспора несет в себе этот освобождающий принцип «братства через смерть» – осознание того, что ты являешься братом тебе подобных людей, потому что вы стоите перед лицом смерти. Но если для не включенной в диаспору массы человечества этот общий конец – мрак коммунального рва, растворение во внешних сумерках, для братства диаспоры – смерть является внутренним, принятым в себя освобождающим началом.

В землячестве эти люди были «братьями» по матери-Земле, по почве. В этом смысле они были обычными людьми, просто оказавшимися в невыгодных обстоятельствах. Обычные люди – братья друг другу, потому что они родились из одной утробы. Люди диаспоры – братья друг другу, потому что они сделали своим отличительным знаком переосмысленную ими теологически смерть.

Вот эта идеальная парадигма является тем, что полностью раскрепощает внутренний потенциал людей диаспоры, мобилизует их бессознательное, делает их главной политической силой современности, противостоящей харизматической сверхэлите, которая опирается на свой метафизический проект.

Диаспора оказывается (в качестве единственно возможного в нынешних условиях мирового социального класса с освободительной миссией) базой для контрэлиты, которая, поднимаясь из ее недр, оформляется в революционный авангард – организованную политическую силу, четко проговаривающую тезисы своего видения мира, своей политической идеологии и своей историко-политической программы. Эта контрэлита есть оформленный во всемирную партию Интернационал нового типа, бросающий вызов футурократам.

Как контрэлита бросает этот вызов? Прежде всего, опираясь на особое теологическое самосознание мировой диаспоры, она взрывает всеобщность контроля, устанавливаемого над человечеством информационными средствами. Люди, порвавшие все почвенные коренные привязки и ставшие братьями через солидарность в смерти, более не управляемы политтехнологиями, которые известны современным медиамагнатам, и не могут манипулироваться через психотехники, построенные на знании бессознательного обычных людей. Там, где стоит человек диаспоры, информационная пелена прорвана и из всеобщего потопа проступает сухая земля.

Далее, в силу этой свободы от информационного дурмана, контрэлита более не путается в политических брэндах и старых, уже не эффективных политических традициях, она стоит по ту сторону «левого» и «правого», она не играет по схемам, вычерченным политтехнологами и юристами при административном аппарате Системы. Более того, контрэлита видит Систему во всей ее объективной сути, враг становится прозрачен и понятен, маски сорваны, никакими ухищрениями Система впредь не сможет сменить глобальные политические задачи подлинной оппозиции на частные и никуда не ведущие социальные и экономические цели, которыми характеризуется псевдооппозиция.

Понятно, что идеология контрэлиты, вышедшей из недр теологически самосознающей диаспоры, не может быть «материалистической» и «научной», т.е. не может контролироваться мифами, характерными для уже проигравшей и ушедшей в прошлое формы сознания.

Организаторами диаспоры являются люди, которые в силу своей врожденной экзистенциальной природы представляют собой пассионарных нонконформистов, готовых к самопожертвованию во имя отстаивания внутреннего экзистенциального пространства от агрессии среды. Это тип «одиноких героев», который уже с началом Нового времени представлял собой касту профессиональных революционеров, бродильный элемент и организаторов масштабного социального беспорядка. Именно на этот тип людей делал ставку Огюст Бланки. Именно они составляли кадровую основу русского народнического эсеровского, а позднее – большевистского движения. Именно их имел в виду Ленин, говоря о партии профессиональных революционеров.

Наше новое понимание сути этой категории людей состоит в том, что мы не рассматриваем их как функциональный инструмент, осуществляющий освободительную работу в интересах какого-то другого «подлинного» субъекта революционного процесса. Мы не рассматриваем их как «менеджеров» революции.

Для нового Интернационала пассионарии, противостоящие Системе, есть законные наследники особого типа людей, которые в традиционном обществе составляли касту воинов. Эта каста была лишена собственного органического бытия и использовалась власть имущими в качестве силовой стабилизации общества, охранительной силы на службе духовного авторитета. Когда сверхэлита решила встретить планетарный социальный кризис, наступивший с концом европейского Средневековья, и образовать новую, синтетическую корпорацию власти – коллективного фараона сегодняшнего дня, каста воинов была принесена в жертву как самостоятельная часть макропирамиды. Не секрет, что сегодня военно-силовое измерение тиранического порядка осуществляется бюрократами в мундирах и бездушными функционерами-наймитами, которые не имеют никакого отношения к мистерии жизни и смерти, присущей экзистенциальному пространству воинской традиции. Уже давно воинская добродетель вытеснена в сферу социальной оппозиции, и фактическими наследниками воинской касты стали подпольные группы сопротивления и полевые командиры, ведущие борьбу с Системой по всему миру.

Именно «одинокие герои» – наследники воинской касты, профессиональные революционеры, нонконформисты-пассионарии как на уровне ума, так на уровне тела – составляют сегодня не просто политический менеджмент революции, но ее осевой субъект, который может  и должен быть поддержан массовым социальным сопровождением со стороны всех недовольных и обиженных системой. Это широкие низы обездоленных составляют массовку революционного действа, которое организуется и осуществляется новой социально-политической корпорацией оппозиционных пассионариев. Именно эта корпорация и должна составить основу вооруженного самоуправления снизу, которое придет на смену глобальному олигархическому сверхгосударству, обслуживающему «коллективного фараона современности».

Для того чтобы быть в состоянии осуществить эту задачу, пассионарии мира должны объединиться на платформе единого теолого-политического дискурса, который станет новым методом исследования и понимания окружающей реальности и путем к формированию всемирной сети Советов, являющихся одновременно партией нового типа – всемирной интернациональной партией вооруженной народной демократии прямого действия.

Задачи, которые открываются перед такой мировой оппозицией, могут быть решены лишь на платформе политической редакции монотеизма.

Задачи Интернационала нового типа

Первоочередной задачей Интернационала нового типа является формирование интеллектуального ядра, которое способно осмыслить сам этот Интернационал как метафизический проект во всей его полноте.

Далее, на основе этого проекта должна быть развернута широкая идеологическая платформа, которая соберет максимально развернутый спектр оппозиционных Системе сил. В таком случае эта идеология получит успех, став доминирующей формой политического самосознания мировой диаспоры. Но и диаспора, в свою очередь, превратится в лидера, в авангард угнетенных и обездоленных, выражая интересы не только перемещенных лиц, но и автохтонов, угнетаемых на своей собственной почве.

Структурирование диаспоры как авангарда угнетенных и обездоленных должно протекать как создание по всему миру сети советов, представляющих собой зерна альтернативного источника власти. Эти советы вберут в себя наиболее пассионарный элемент диаспор, причем частью диаспоры неизбежно станут и антисистемные элементы из автохтонной среды. Проще говоря, человеку для того, чтобы войти в диаспору, не обязательно быть перемещенным лицом, инородцем. Появившись на свет и живя безвыездно в своем собственном городе, он может сознательно усвоить диаспорное сознание как способ вхождения в мировой политический авангард, противостоящий Системе.

Советы, развернутые по всему миру как сеть автономных центров самоуправления, вместе с тем координируются на базовом уровне единой идеологической платформой и общими задачами. Однако необходима и практика делегирования на более высокий уровень представителей советов, для того чтобы практическая ежедневная координация осуществлялась в масштабе стран, регионов и, в конечном счете, всего мира. Только тогда такая организация диаспоры сможет начать деятельность по конкретному блокированию (изолированию) международной бюрократии, контролю над слабейшими звеньями национальных местных бюрократий, что, в свою очередь, должно повести к изолированию властных кланов суперэлиты, которая проводит свои проекты по методологии «клубного влияния». Клубы и наблюдательные советы транснациональных корпораций – вот те центры, через которые происходит координация воздействия со стороны сверхэлиты на политический менеджмент большого социума.

Поэтому следующим этапом после блокирования бюрократических структур должно стать создание антагонистических условий для деятельности транснациональных корпораций в разных районах мира.

Решение этих задач открывает возможность достичь целей, которые в метафизическом проекте стоят перед мировой оппозицией.

Цели Интернационала нового типа

Жесткая и прозрачная организация древнего общества в форме классической пирамиды, каковой была открытая иерократия (власть жречества), сменилась более изощренным и гибким построением социума, дающего правящему классу неизмеримо бóльшие возможности и неизмеримо более высокий уровень отчуждения как материальных, так и тонких ресурсов от угнетаемых масс. Переход к броуновскому движению огромного человеческого муравейника, заключенного между двумя полюсами сверхбогатства и сверхбедности, не означает, что речь идет теперь о какой-то другой, нежели пирамида, геометрической фигуре. Просто все посредствующие этажи пирамиды превратились в ее нижнюю базу, и произошел полный разрыв социальной солидарности между верхушкой и обслуживающим ее политическим аппаратом, привилегированной частью среднего класса, нуворишами, которые откупаются от сверхэлиты частью случайно наворованных богатств и т.д. Сверхэлита успешно противопоставляет себя всем слоям общества, которые включены в луч несвободы. От этого метапирамида господства становится только стабильнее.

Перед лицом субъекта тирании – одного и того же сквозь тысячелетия истории и меняющиеся цивилизационные формы – силы мирового протеста до сих пор носили аморфный противоречивый характер. Маркс остро чувствовал необходимость субъектной фиксации того социального противостояния, которое разлито в человечестве, захватывая практически все слои населения (ведь известно, что многие лидеры социального протеста происходят из обеспеченных и образованных слоев общества).

Однако определение этого субъекта сопротивления в качестве пролетариата было если не безусловной ошибкой, то, в любом случае, временной мерой, созданием суррогата. Не было ни одной успешной социальной революции, в которой пролетариат играл бы сколько-нибудь значительную роль. А там, где играл, революции кончились поражением!

Успешные революции осуществляются более или менее структурированными кадрами контрэлиты, которая осознает в данное время и в данном месте свое субъектное начало и призвание противостоять Системе. Задача сегодня заключается в том, чтобы мировая контрэлита осознала себя как глобального антисистемного субъекта оппозиции, генерирующего политическую волю к конфронтации с харизматическим кланом правителей («синтетическим фараоном») и способность делегитимизировать его в сознании и в сердцах подавляющего большинства простых людей.

Интернационал есть первый шаг к организационному оформлению мирового субъекта противостояния Системе, который ставит вопрос в первую очередь не о переделе материальных благ, как бы несправедливо они ни распределялись, но о взятии высшей политической власти в интересах контрэлитного типа сознания, которому должна принадлежать будущая история человечества.

Очевидно, что, формулируя цели нового Интернационала, надо исходить из возможностей типа минимум, медиум и максимум. Реализация минимального уровня предполагает, что Интернационал нового типа добивается уровня влиятельности, сравнимой с влиятельностью Коминтерна середины 20-х годов. Коминтерн в то время опирался на ресурс Советской России, которая еще не стала сталинской, т.е. не превратила Коминтерн в орудие своих имперских амбиций, а, напротив, еще продолжала работать на него как на штаб мировой революции. У Интернационала нового типа такой Советской России уже нет, и в обозримом будущем не предвидится. Именно диаспора, руководимая контрэлитой, оформленной во всемирную сеть советов, и должна компенсировать тот организационный и силовой ресурс, который воплощался в первом государстве победившего социализма. Преимуществом диаспорного варианта является отсутствие угрозы перерождения партийной госбюрократии из революционеров в национал-большевиков, а позднее – в просто великодержавных империалистов со всеми горбачевско-ельцинскими последствиями. Исторический опыт показывает, что делать мировую революцию, исходя из победы антисистемных сил в отдельно взятой стране, невозможно: интересы национальной бюрократии всегда берут верх над интернациональными целями, которые опасны в своей реализации для шкуры любого местного аппарата.

Если этот минимум достигнут, открывается перспектива на достижение медиум-цели: Интернационал нового типа становится альтернативным мировым правительством. Это означает, что любому политическому движению со стороны международной бюрократии, за которой стоит сверхэлита футурократов, новый Интернационал способен противопоставить аналогичное контрдвижение, которое фактически разрушает контроль со стороны Системы над общим ходом мировой истории. Само по себе это уже создает предпосылки для глобального кризиса, который необратимо переходит в экономический и социальный хаос, без шансов стабилизации силами международного менеджмента.

После этого открывается возможность начать управляемую мировую революцию, в ходе которой новый Интернационал берет власть в мировом масштабе, оказываясь впервые в истории человечества штабом управления миром со стороны униженных и обездоленных, без этнических и почвенных различий и не используя больше бюрократические государства как инструмент планетарной политики.

Гейдар Джемаль