А. МАКСИМОВ: Где Вы, что Вы, чем Вы сейчас занимаетесь, в какой стране живете?

М. ШОСТАКОВИЧ: В основном я сейчас живу в Петербурге тем, что мы с женой там открыли благотворительную школу для маленьких детей. Дети учатся и музыке, и рисованию, и спорт там, и все общеобразовательные предметы. Это школа православных детей. Поэтому, там, где дети, там и я. Это жена в основном занимается. А сам я, если раньше ездил из Соединенных Штатов на гастроли, то теперь езжу из Петербурга.

А. МАКСИМОВ: У Вас нет своего оркестра?

М. ШОСТАКОВИЧ: Своего оркестра сейчас нет, что и хорошо. Потому что я как-то с годами больше чувствую необходимость долга дирижировать музыку своего отца. Я сейчас стараюсь дирижировать такие программы, где всегда какое-то произведение Шостаковича присутствует.

А. МАКСИМОВ: А почему Вы считаете необходимым, чтобы в каждом концерте звучала музыка Вашего отца?

М. ШОСТАКОВИЧ: Потому что я ее люблю, потому что я сын своего отца, и я хочу дирижировать эту музыку. Это мой долг, желание, кредо какое-то.

А. МАКСИМОВ: Может ли обычный человек отличить, когда играет оркестр с хорошим дирижером, а когда с плохим?

М. ШОСТАКОВИЧ: Безусловно. Если шутливо ответить на этот вопрос, то чем отличается гениальное исполнение от бездарного? Громче, тише, быстрее, медленнее. А все остальное - искусство, как распределить, где играть тише, громче, где помедленнее, а где быстрее. Пробовали делать оркестр без дирижера. Был в свое время Первый симфонический оркестр до войны. И ничего хорошего из этого не получилось. Дирижер должен объединить творческим замыслом, прочтением всех, кто сидит в оркестре. Создать форму.

А. МАКСИМОВ: Мне сказали, что дирижер должен быть немножко гипнотизером. Вы с этим согласны?

М. ШОСТАКОВИЧ: И гипнотизером, и какой-то телепатией должен обладать дирижер. Передать все это настроение, и даже иногда технически. Есть такая вещь, самая трудная для дирижера, когда надо в очень медленном темпе показать вместе вступление духовым инструментам. И эта точка - чисто телепатическое ощущение. Если вы хотите, они сыграют вместе. Если только взмах руки, не наполнив его желанием, то ничего хорошего из этого не получится. Будет не вместе и брак.

А. МАКСИМОВ: Говорят, что российская дирижерская школа или погибает, или погибла. Говорят, что нет почти совсем молодых дирижеров, плохая школа и так далее. Вы согласны?

М. ШОСТАКОВИЧ: Все как-то имеет свои временные явления. Смотрите, сколько было одновременно композиторов - Шостакович, Прокофьев, еще Стравинский захватился, потом этот Серебренный век поэзии. Потом какие-то пробелы, провалы. Конечно, жалко, что ушли многие великие дирижеры.

А. МАКСИМОВ: А остались сейчас великие дирижеры?

М. ШОСТАКОВИЧ: Не хочу сейчас называть никого великим, много есть хороших дирижеров, которых я люблю. И жалко, что некому учить. Раньше было много профессоров хороших, но они тоже ушли, такие как Мусин, Рабинович.

А. МАКСИМОВ: Когда Вы выбирали профессию, Вы советовались с отцом?

М. ШОСТАКОВИЧ: Я с детства хотел быть дирижером. Меня отец как-то взял на репетицию своей Восьмой симфонии под управлением великого Мравинского. И я увидел, как он все это дело строит, у него из под рук выходит эта музыка. И с тех пор я захотел стать дирижером. И с тех пор я уже решил это, тем более, что столько музыки у отца. И мать моя меня поддерживала. Отец сказал, что если хочешь быть хорошим дирижером, нужно выучиться играть на каком-то инструменте. Я поступил в школу как пианист, потом закончил Консерваторию на двух факультетах - пианист и дирижер. И вот с тех пор дирижирую. И не жалею об этом. Это замечательная профессия. И счастье, что я родился в этой семье, где было столько музыки.

А. МАКСИМОВ: Ваш отец по фотографиям представляется как человек очень строгий и как бы живущий внутри себя. А каким он был отцом?

М. ШОСТАКОВИЧ: Я не могу сказать, что он был строгим. Он был нежнейшее создание.

А. МАКСИМОВ: Вот Вы двойку получали, что он делал?

М. ШОСТАКОВИЧ: Для нас с сестрой, например, самое ужасное было огорчить отца. Вот увидеть по его лицу, что он огорчен, ушел в свой кабинет и как-то горюет по поводу нашего, может быть, какого-то нехорошего поведения. А не то, что какой-то ремень. Иногда шутил, что возьмет и в угол поставит на горох.

А. МАКСИМОВ: Вообще не наказывал Вас никогда?

М. ШОСТАКОВИЧ: Никогда не наказывал. Но то, что мы его ранили своим неудачным поступком, это было видно. И нам не хотелось этого делать.

А. МАКСИМОВ: Когда началась травля Шостаковича, Вы были ребенком, как Вы ощущали это?

М. ШОСТАКОВИЧ: В школе иногда слышал, как учителя говорили, что формалистическая музыка и тому подобное. Я понимал, что это несправедливо, понимал, что это совершенно не так. Я помню, когда у нас дача была под Петербургом, рядом с нами был такой дом отдыха госучреждений, а забора не было вокруг дачи. Вот они проходили мимо и кричали даже отцу: "Эй, ты, формалист, выгляни, покажи свое мурло". А я, маленький мальчишка, сделал на сосне такую засидку, как кукушка. И с рогаткой там сидел, защищал. Я очень хорошо понимал, что это все очень несправедливо.

А. МАКСИМОВ: А как это все переносил ваш отец?

М. ШОСТАКОВИЧ: Отец был очень мужественным человеком с одной стороны. Но с другой стороны, друзья его, ближайшее окружение говорили, конечно, он гораздо больше бы написал. Но, например, не хотел браться за оперу. Конечно, это его трагедия в жизни. Почему, например, Сталин обрушился на "Леди Макбет"? Некоторые говорят, что он узнал в полицейском себя. Думаю, что там были какие-то более глубокие причины.

А. МАКСИМОВ: Когда Ваш отец писал эту оперу, он понимал все это?

М. ШОСТАКОВИЧ: Он так рано по своим годам написал эту оперу, что это не было осознанным способом протеста или что-то такое. Тогда, в те годы об этом не стояло речи. Это просто была великая опера.

А. МАКСИМОВ: Как Ваш отец осознавал себя живущим в Советском союзе? Он с Вами разговаривал про нравы этой страны, про Сталина?

М. ШОСТАКОВИЧ: Мы знали, что нельзя об этом говорить. Мой покойный шурин Женя Чуковский придумал как-то продолжение известной песни "С чего начинается Родина? С картинки в твоем букваре…" А Женя придумал дальше: "С того, что сказали родители, нельзя повторят во дворе". Это мы очень хорошо ощущали, что можно, а что нельзя. Отец, конечно, говорил и с матерью, была видна его реакция на те или иные ужасные события, которые происходили вокруг.

А. МАКСИМОВ: Вам говорили, в какой Вы живете стране, что Сталин - диктатор?

М. ШОСТАКОВИЧ: Мы это слышали, нам это говорили, и никто от нас этого не скрывал. И слава богу.

А. МАКСИМОВ: Отец никогда не хотел уехать?

М. ШОСТАКОВИЧ: Я думаю, что он бы никогда и не уехал. Он мог очень многим помочь.

А. МАКСИМОВ: А как Вы думаете, почему?

М. ШОСТАКОВИЧ: Думаю, потому что он здесь мог очень многим помочь, чего не мог сделать, например, я. Он как депутат мог помочь, он своим ученикам помогал, защищал людей.

А. МАКСИМОВ: Мне кажется, что в доме Шостаковича должно было побывать огромное количество ныне великих людей. Кто из них запомнился Вам более всего? Или кто был наиболее интересным?

М. ШОСТАКОВИЧ: Трудно сказать, все были интересны. Все те, кто был вхож в дом отца, все были очень интересными людьми. И мне повезло их всех видеть. Конечно, это сильно повлияло на формирование моего вкуса.

А. МАКСИМОВ: Мравинский кажется вообще каким-то неземным существом. А когда он приходил, какой он был?

М. ШОСТАКОВИЧ: Со своими близкими он был нормальным человеком.

А. МАКСИМОВ: Он мог шутить, рассказывать анекдоты, трепать детей по голове?

М. ШОСТАКОВИЧ: Мог.

А. МАКСИМОВ: Выпивать?

М. ШОСТАКОВИЧ: Да, еще как. Я знаю, под конец жизни он любил в рюмочную зайти и выпить пару рюмок с простыми людьми.

А. МАКСИМОВ: Ваш отец понимал, что он один из величайших композиторов того времени?

М. ШОСТАКОВИЧ: Он знал себе цену, естественно.

А. МАКСИМОВ: Откуда Вы знаете?

М. ШОСТАКОВИЧ: Это невозможно не предположить даже. Он был в себе уверен с первой симфонии.

А. МАКСИМОВ: Отец когда-то обсуждал с Вами, какие свои произведения он считает лучшими?

М. ШОСТАКОВИЧ: Он как-то сказал: "Я люблю все свои произведения, как своих детей, но больше люблю тех, которые больше пострадали". Которые были запрещены.

А. МАКСИМОВ: Как Вам кажется, такое удивительное единение интеллигенции и народа, который просто уничтожали, оно осталось у интеллигенции сегодня?

М. ШОСТАКОВИЧ: Я читаю газеты, где жалуются, что не осталось. Но есть люди, в которых это осталось. А особенно такая вещь как духовность. Вот эта духовность, которая объединяет, которая сейчас как-то возрастает. Она есть. Например, школа, которую мы организовали, там дети православных родителей. И мы очень связаны со многими священниками, очень много друзей среди священников. И я сам хожу в церковь, и дети мои, жена. И мы встречаем там людей, которым очень и очень небезразлична Россия, ее народ. С такими людьми мы заодно.

А. МАКСИМОВ: Вы эмигрировали, в каком году?

М. ШОСТАКОВИЧ: В 1981.

А. МАКСИМОВ: Причина была в чем?

М. ШОСТАКОВИЧ: Это политический протест. Я уехал оттуда, где у власти стояли такие силы, с которыми я был не согласен.

А. МАКСИМОВ: Почему Вы не поступили так, как сказала Ахматова в своих стихах?

М. ШОСТАКОВИЧ: Я был человек не такого масштаба, как мой отец. Я не мог помочь. Я мог помочь именно выразить свой протест, уехав, сказав, чтобы весь мир услышал, что не все спокойно в "датском королевстве", не все там хорошо, в России, раз уезжают оттуда люди. А как только здесь в России стало свободно, я счел необходимым вернуться назад и вернуть своих детей, чтобы они были русскими.

А. МАКСИМОВ: Вы работали с музыкантами разных оркестров мира. Есть ли какое-то отличие российских музыкантов от американских, французских и так далее? Или они все одинаковые?

М. ШОСТАКОВИЧ: Может быть, у русских музыкантов глубина понимания того же Шостаковича, конечно, выше. Потому что они пережили то, о чем писал Шостакович. С другой стороны, технически есть оркестры, которые обгоняют наши оркестры. Американские оркестры, например, одна-две репетиции, и они уже играют концерт.

А. МАКСИМОВ: А интереснее Вам работать с какими оркестрами?

М. ШОСТАКОВИЧ: Конечно, с нашими. Все-таки, как бы хорошо я ни знал английский язык, но языковой барьер есть. Я живо провожу репетиционный процесс, люблю что-то рассказать, что, может быть, наведет на какие-то мысли интересные для исполнения на концерте. Это свой народ, с ним легче.

А. МАКСИМОВ: А как работал Шостакович? Он садился за рояль и писал великую музыку?

М. ШОСТАКОВИЧ: Нет, он за рояль не садился. Он сразу писал партитуру. Сидел и писал.

А. МАКСИМОВ: Это было с девяти утра до часу дня или это происходило от вдохновения?

М. ШОСТАКОВИЧ: Когда он писал, он писал взахлеб, мог и днем, и ночью сидеть. Но никогда не опаздывал ни к обеду, ни к завтраку.

А. МАКСИМОВ: А у Вас все так было распределено?

М. ШОСТАКОВИЧ: Да. Он точно знал, что Федосия Федоровна подаст обед в два часа, значит, он должен где-то остановиться и прийти, чтобы не обидеть человека. Он уважал других людей. Называл всех по имени и отчеству.

А. МАКСИМОВ: Федосия Федоровна это кто?

М. ШОСТАКОВИЧ: Это наша и няня, и кухарка.

А. МАКСИМОВ: И Шостакович - великий композитор - чтобы не обидеть кухарку, мог прервать свою работу?

М. ШОСТАКОВИЧ: Он никого не обижал, ни в зависимости от занимаемой должности.

А. МАКСИМОВ: Давайте скажем несколько слов о Вашей матери.

М. ШОСТАКОВИЧ: Мать у меня была физик. Она была очень талантливым физиком, наш дом был полон замечательными физиками, как Дао, Лиханов, Капица. И все эти физики были замечательные люди. Они приходили и рассказывали о каких-то совершенно смежных вещах, не только о физике. И генетику они где-то зацепят, они были великие ученые, они не останавливались только на своей узкой проблемы.

А. МАКСИМОВ: Как Вы рассказываете, получается, что Ваша мать не отдала всю свою жизнь великому мужу. Все-таки занималась своим делом.

М. ШОСТАКОВИЧ: Видите, у нее просто было на это время. И это было прекрасно.

А. МАКСИМОВ: Какие у Вас планы, связанные с Россией?

М. ШОСТАКОВИЧ: Я много сотрудничаю в Петербурге с оркестрами, недавно был в Лос-Анджелесе, дирижировал там "Леди Макбет". Дальше - встречи с московскими оркестрами, у Когана я каждый год дирижирую.

Полная видеотека эфиров "НОЧНОГО ПОЛЕТА"