...В чем же заключается основное отличие творчества от ремесла?

Если результатом творчества является всякая деятельность человека, создающая нечто новое, ранее не бывшее, то результатом ремесла всякий раз будет создание того, что уже имело себе аналоги. Ремесло, таким образом, всегда плагиатно и обыденно; в нем нет истинного творческого горения, объективированного запечатления духа и неповторимой творческой индивидуальности. Поэтому всякий человек творческой профессии, который в своей деятельности идет уже пройденной кем-то дорогой, является ремесленником.

Истинное творчество иногда роднится с гениальным, но не тождественно с ним, т.к. бывают творцы, которые ни являются гениями. Отличительным критерием гениального творчества является особая глубина прозрения субъекта творчества в окружающую его действительность. Эта глубина прозрения, как правило, опережает свое время. Леонардо, Рафаэль, Ван Гог, Дали, Малевич; Моцарт, Бетховен, Бах, Шопен, Чайковский, Шостакович; Достоевский, Гоголь, Кафка, Блейк, Шекспир, Данте, Байрон; Гегель, Шопенгауэр, Платон, Ницше, Хайдеггер, Генон, Декарт, Паскаль, Ньютон, Эйнштейн, Фрейд и многие-многие другие – все они опередили свою эпоху в своих творческих прозрениях. В сравнении с другими творцами, истинного гения всегда отличает небывалая духовная сила, которой могло бы хватить на целую дюжину простых творцов. И если не всякий творец является гением, то всякий гений всегда является творцом. Но вернемся к ремесленникам.

Другим отличительным критерием творчества от ремесла является то, что первое, в отличие от второго, никогда не зависит от материального фактора. Истинный творец будет продолжать творить всегда: и тогда, когда за свое творчество он не получит ни гроша (как Ван Гог или Ницше), и тогда, когда за свое творчество он получит баснословные гонорары (как Дали). Истинный творец будет творить до конца дней своих не из-за гонорара, а потому, что процесс творчества для него – жизненно-необходимый процесс, сама жизнь. Ремесленник часто отказывается от своей деятельности либо потому, что его ремесло не приносит ему никаких материальных выгод, либо потому, что его ремесло уже обеспечило ему достаточно безбедное существование до конца жизни. В любом случае "творчество" ремесленника не является для последнего жизненно необходимым процессом: оно – скорее хобби или нарциссический каприз.

Если творчество является от преизбытка свободы, то ремесло – от преизбытка необходимости; творчество есть сублимация свободы, ремесло – рабство у необходимости; творчество есть полет духа, ремесло – ползание. Даже у гениев мы встречаем мало истинного творчества по сравнению с творчеством ремесленным. Как много ремесла встречаем мы, например, у Бальзака и как мало истинного творчества. Собственно говоря, каждый творец (в том числе и гений) в историческом развитии своей собственной деятельности обязательным образом проходит определенный период ремесленничества, который всегда является подготовительным периодом для дальнейшего рождения его истинного творчества. Просто у кого-то этот период длится слишком долго (как, например, у того же Бальзака), а у кого-то – слишком коротко (как у Ницше или Кафки).

Истинный творец – сам себе авторитет. "Творчество" ремесленника всегда подстраивается под чей-либо авторитет, уподобляется чьему-либо творческому почерку, стилю, методу. Ремесло всегда есть стяжание чьего-либо творческого пути. Творчество всегда аристократично. Ремесло отдает дань плебейству. Ремесленник – всегда ведомый: он идет чужой дорогой, когда-то проложенной истинным творцом...

На Востоке есть дерево с восхитительными яркими цветами. Но великолепие их обманчиво. Насекомые, привлечённые этой опьяняющей красотой, садятся на цветы, отравляются и мертвыми падают вниз удобрять почву для ещё более пышного роста цветков. Вокруг этого загадочного явления природы – дерева Иуды – всегда целое кладбище обманутых и погибших насекомых. И мало кому удаётся убежать...

Автор Ю. М.

«Слава Богу, что такие произведения пишутся и издаются, оправдывая и утверждая ту, казалось бы, многажды похеренную мысль о том, что русская литература была, есть и остаётся «учебником жизни». Своеобразным, но всё-таки учебником, а не просто бестселлером, чтивом, развлекаловкой... Несмотря на кажущийся тёмный фон романа, его можно и нужно назвать светлым, потому что в нём торжествует главное – возможность через истинное покаяние стать Человеком. Труден этот путь, труден... И полезно будет прочитать этот роман особенно молодым...»

Владимир Жильцов (+) В конце 90-х и начале 2000-х Секретарь Союза Писателей (Нижегородское отделение), Лауреат премии «Нижний Новгород», Поэт, Писатель и просто Друг...

...Беги, Волков, беги! Ты только и делал всю свою тридцатилетнюю жизнь, что бежал. Бежал, падал, вставал, попадал в капканы, расставленные охотниками и самим же собой, выкручивался, отгрызал себе лапы и снова бежал, сам не зная куда – навстречу смерти! Беги, Волков, беги. А когда притомишься немного, присядь, отдохни, успокойся, переведи дух, оглянись, наконец, может быть, тебя уже никто и не преследует? Может быть, ты уже так привык всё время убегать, что теперь уже бежишь сам от себя? Беги, Волков, но помни, что убежать от себя невозможно. Можно только впасть в иллюзию бегства, обмануть себя на время, что ты убежал... а на деле ты лишь отмотал очередной «штрафной» круг, тебя наказал тренер, но ты ж не из слабых! Ты же наполовину волк, а наполовину человек, поэтому беги, Волков, беги! Слышишь, за твоей спиной раздаётся: «Ату его! Держи волка!». Поэтому беги, беги до тех пор, пока смерть не возьмёт тебя... Или ты хочешь чего-то иного? Чего же? Любви? Сострадания? Жалкое наивное создание – полуволк-получеловек! Вытрави из себя волка сначала, а уже потом задавай себе вопросы, способные расшевелить в тебе Человека. Поэтому пока не думай – беги! И не останавливайся там, где упал и был растоптан твой собрат из стаи. В стае друзей нет, запомни это. Ты сам себе стая, и господин, и охотник. Ты сам придумал кодекс своего поведения, для того чтобы не осталось места для человеческих вопросов. Все люди враги. Да! Ударили по левой щеке – раздроби обидчику челюсть. Хоть ты и наркоман, Волков, но немножко и бывший спортсмен, и на один хороший удар у тебя сил хватит. Ударь обидчика в челюсть и беги... Да, пока что беги и не оглядывайся назад, а то превратишься в соляной столб подобно любопытной и малодушной жене Лота. Беги...

...Вечером мама что-то говорит обо мне папе. Я лежу в кроватке в детской комнате, двери во взрослую комнату и в мою открыты, потому что я боюсь, когда двери закрыты, и мама не закрывает двери. Я слышу, как папа разговаривает с мамой: «Ты к ней относишься слишком строго. Оленька ещё мала для таких завышенных требований». – «Но она мне постоянно перечит. Да, она ещё мала. Но как может ребёнок в столь маленьком возрасте быть таким тираном? Она же маленькое чудовище! Она измотала мне все нервы! Она капризничает, отказывается от того, от этого, делает то, что я не разрешаю, убегает от меня, портит вещи, разливает чай, пачкает шторы, рвёт одежду, рисует на стенах, отрывает обои, открывает кран на кухне, намыливает в ванной стены дорогим шампунем, стащила крем для реминерализации зубов и съела полтюбика…». – «Ну так со вкусом же клубники, почему бы и не съесть». – «Тебе всё шуточки. А крем стоит почти тысячу рублей. Да дело, собственно, и не в цене, а в непослушании, она меня ни в грош не ставит, она меня не уважает, у неё всюду на первом месте собственное «я». Она стремится сделать именно то, что я не разрешаю. Понимаешь? Она всё делает мне назло! Она назвала меня балдой. Да-да, так и сказала: «Мама, балда, не мешай мне!». – «Ха-ха! Ну так она же просто копирует тебя. Ох, не могу, ха-ха!». – «Да ничего смешного, между прочим. Что будет из неё, когда вырастет, если уже сейчас она пытается сесть нам на голову?!». – «Ты заблуждаешься. Ты преувеличиваешь. Её «нет» – это сигнал о формировании личности. У Оленьки переходный возраст. И это надо уметь пережить. Надо уметь пережить переходный период в три года, а также и спустя десять лет, когда наступит пубертат. Надо в ребёнке видеть личность, надо уважать ребёнка, не унижать его, не тиранить. Ты говоришь, что Оленька тиран. А мне кажется, всё наоборот. В роли тирана скорее выступаешь ты». – «Да, я тиран. И что дальше? От этого открытия ничего не меняется. Я саму себя ненавижу за это. Никогда раньше, покуда у меня не было детей, я и не подозревала в себе столько мерзких черт, я просто превратилась в бабу-ягу. Я тираню, придираюсь, я раздражаюсь по пустякам, я стала склонна к рукоприкладству, любой неправильный шаг со стороны дочери меня выводит тут же из себя… Но как, как побороть свою гневливость?! Постоянная нервотрёпка, круговерть, пелёнки, кухня, пелёнки, и нервы, нервы, и...». – «Я очень тебе сочувствую, но… Бывают ситуации, когда у людей нет детей, и они рады бы услышать детские капризы, а Бог не даёт. Давай лучше будем благодарить Бога за всё, что Он даёт нам. И не роптать. И терпеть. По-моему, это наиболее оптимальный выход. Как ты думаешь? Да и потом, далеко не так всё плохо, как тебе это кажется. Надо бороться с собой, а не с ребёнком. Дети – это одно из наиболее тяжёлых испытаний в духовном борении человека. Даже опытные подвижники благочестия признавали, что длительно находиться в детском обществе и не сорваться при этом в гнев далеко не каждому под силу. И тем значительнее победа над собой»....

...Жанна улыбалась и смаковала момент – таким сконфуженным Лёнечку она никогда не видела. Наконец Лёнечка признался, что одна старушка, божий одуванчик, принесла ему старинную книгу на реставрацию, а сама пропала. Лёнечка потом только узнал, что старушка умерла, и книга эта до сих пор хранится у него. И Лёнечка немного полистал её и кое-что понял, но чтобы окончательно разобраться, ему нужно встретится с человеком, о котором средневековые авторы, ссылаясь на античных, пишут в этой книге. Жанна высказала сомнение, что Майкл есть тот самый человек, но проявила интерес к самой книге, и Лёнечка торжественно открыл свой шкафчик, настоящий Джакоб, и трепетно вынул странного вида книжицу, более похожую на узорчатую шкатулочку с вычурными накладками.

– Я тоже подумал, что это скорее киот для иконы, только не мог понять, для какой именно, – Лёнечка протягивает артефакт Жанне, а та всё ещё сомневается и прячет руки за спиной, – размерчик уж больно загадочный, ни в одну иконописную традицию не вписывается. Да ещё замочек... Просто расчудесный замочек. Я таких тоже никогда не видел. А ещё роспись...

Жанна наконец решилась и почувствовала в своих руках, как это принято говорить, всю тяжесть мира. Однако в следующее мгновение она довольно небрежно сунула книжицу в футляр, сделанный Лёнечкой из влагостойкой фанеры специально для таких случаев, а футляр спрятала в рюкзачок.

– Очень странная роспись, – продолжает Лёнечка, – поначалу я тоже подумал, что это средневековая стилизация под византийский орнамент, но геометрия не та, не персидская. Такое ощущение, что не обошлось без шумеро-акадской символики, впрочем, присмотрись, и египетская иероглифика попадается…

Жанна кивала, но думала не о сложнейшей механике этого обычного с виду замочка, который посредством не менее прекрасной композиции золотых струн связывал страницы этой книги в структуру, наподобие современных композитных материалов, которые, как известно, прочнее алмаза.

– А самое интересное, как я открыл этот замочек, – Лёнечка широко улыбается, оголяя ржавые как у старой пилы зубья, – всё перепробовал: отмычки, свёрла, горелкой пытался расплавить личинку, рентгеном просвечивал, чтобы ключ изготовить, всё без толку. И тогда я сдался… и замочек открылся. Сам! Правда, до этого я по матушке прошёлся… очень, очень сильно.

Жанна кивнула и спросила напрямик:

– Лёнчик, а все же, почему портрет осыпается? Всё дело во мне, или Майкл какой-то не такой?

Лёнечка так посмотрел на Жанну, что изошёлся слюнями, поперхнулся и долго-долго откашливался. Затем с обиженным видом слазил на свои антресоли и вытянул из груды картин холст на подрамнике, превосходно натянутый, проклеенный и загрунтованный, суёт Жанне, а сам отворачивается. Жанна благоговейно приняла Лёнечкин подарок и говорит, что теперь он точно не осыплется, а как его написать, Жанна знает, потому что сама того не ведая написала дочку Понтилы, да так правдиво, что сама под впечатлением.

– Ну, Понтила, Валерка Шведов, помнишь? Женился на Наташке Черепахе, а она его ножом пырнула. Умер лет двадцать назад, детей Наташке не оставив, по крайней мере, так мы думали. Оказывается, оставил Валерка потомство, причём, своеобразное. Я когда писать её начала, только поняла, что Валеркина кровь, – Жанна помолчала и горестно добавила, – мудисткая.

– А, мудисты, – улыбнулся Лёнчик, – как же, помню. И главмуд у них был, огромный такой.

– Ага, он, Валерка. Чего они с мудотрубой не вытворяли только, пока госбезопасность не вмешалась.

– И про них в этой книжечке написано.

Жанна снисходительно посмотрела на Лёнечку, а тот невозмутимо продолжал:

– Там описывается один тевтонский орден утомлённых, который является приёмником ещё более древнего ордена уставших, который... И так до самой Месопотамии. Так вот, мудисты не от муд произошли и не от мудрости, а от усталости. «Мюден» со старонемецкого – усталый, утомлённый.

Жанна недоверчиво покусывает куриную ножку.

– А чего хотели эти уставшие?

Лёнчик пожал плечами и презрительно улыбнулся.

– А чего все мужики хотят? Бабу, естественно. Самую лучшую.

– Лёнечка, – взмолилась Жанна, начиная что-то подозревать, – ты скажи, как в книжечке написано.

Лёнечка грустно посмотрел на Жанну, отхлебнул винца и потыкался вилкой в тарелке.

– Дословно не скажу, но это связано с рождением Бога, точнее, с той, которая должна Его родить.

Жанна вспомнила знаменитые приколы мудистов, когда они отлавливали незнакомую девушку, мудотруба залезал к ней под юбку и играл на своем инструменте. Конечно, подавалось это как озорство и сексуальная революция, но по сути это была проверка женской сексуальности на соответствие некой частоте.

– И то, что Главмуд оставил потомство – очень странно, – вслух размышляет Лёнечка, – потому что уставшие – по сути евнухи в гареме своего господина. Они ищут Деву, но никогда не прикасаются к ней. Значит, что-то произошло, и это связано с твоим Майклом...

Холмоуотс

«Для чего нам эта мышь?».

Автор:

Саша Николаенко.

Источник изображения:

http://newlit.ru/

Шекспира на русский язык переводили и переводили, продолжают переводить и продолжают, и почивать, похоже, на так никем не достигнутых лаврах и не думают. А жаль. Потому что, сколько ни переводят его, а как не было хороших переводов, так и нет их. Причём в отношении Шекспира можно смело уверять, что если переводчики плохо переводят его, то литературоведы плохо литературоведят. Ибо до сих пор они, как девочки-припевочки в регистрационном бюро, оценивая переводы, ограничиваются указанием на то, что переводы не соответствуют оригиналу, выстраивая целые бастионы несоответствий. Задача лёгкая и не требующая ни ума, ни даже особого знания английского языка.

Поэтому поначалу неплохо бы было понять, а что не так в переводах, и почему Шекспир всё переводится и переводится и никак не переведётся. До сих пор один только Н. Н. Морозов сообразил что-то путное на этот счёт, но к его словам как-то мало прислушивались.

Между тем причины неуспехов в переводах налицо. Не будем останавливаться на этом предмете, укажем лишь одну характерную загвоздку, с которой переводчикам никак справиться не по силам: шекспировские метафоры...

Часть интеллигенции считает, что человечество деградирует, и исследует причины происходящего. Автор данной статьи всецело согласен, что люди глупеют. Прежде чем перейти к причинам этого, подкинем ещё аргумент в нашу общую копилку. Часто сравнивают книги и фильмы разных лет: глядите, стало хуже. Кто-то упрётся: почему хуже, а мне кажется… а вот например… etc. Добьём наших оппонентов языком цифр.

Во времена Пушкина и Лермонтова человечество составляло девятьсот с лишним миллионов, к началу XX века – один миллиард шестьсот миллионов, сейчас примерно семь миллиардов с лишним. Если сравнить количество сделанного в сфере культуры нашими предками и делаемое сейчас, то становится ясно, что современный мир – сборище умственно отсталых людей.

Вкратце изложим популярную версию о механизме происходящего. Утончённые дворяне спонсировали высокую культуру. К несчастью, дворяне повывелись, зато, как из ящика Пандоры, явились современные технологии. Звукозаписывающая техника, дешёвые носители и полиграфия соблазняют создавать не штучные шедевры для знатоков благородного происхождения, а дешёвый товар, рассчитанный на тиражирование.

Но, во-первых, хотя бы по цифрам начала статьи можно видеть, что деградация началась задолго до НТР (в эпоху Возрождения человечество составляло всего полмиллиарда). Во-вторых, если рассматривать литературу, то до появления узаконенных авторских прав в XIX веке великие прозаики и поэты получали за свои шедевры гроши, и каждая вторая знаменитость влачила полунищенское существование. Сейчас за крупные произведения можно получить гораздо больше, но с шедеврами у нас негусто. Наконец, «высокообразованность» и «высококультурность» дворян – миф, созданный ими же и подпитываемый современными СМИ. Рембрандт окончил свои дни в подвале, а легковесный гламурный Ван Дейк нажил состояние. Бах ценился дворянами как хороший исполнитель, а его дети – как великие композиторы. Лермонтова и Пушкина дворянское общество затравило, гремели Бестужев-Марлинский и Кукольник. Импрессионистов освистывали, платя большие деньги за глянцевые картины салонных мастеров. На каждого мецената-аристократа найдётся дюжина палачей дворянского происхождения вроде Салтычихи и Дракулы (да, реальная личность, не вампир, но садист и граф). Псовая охота, карты, попойки и интрижки со служанками – вот главные занятия дворян.

Критиковать легче, чем отстаивать свою точку зрения. Впрочем, эта дискуссия не из тех, когда радуешься поражению противника. Главное: сообща исследовать механизм происходящего, чтобы знать, что делать дальше (хотя, согласно многим, делать уже нечего). Изложу свою версию происходящего...