...По-хорошему, еще в тот момент надо было повернуться и уйти, но уж очень не хотелось возвращаться в этот унылый коридор еще раз, и, закусив губу, я пошла вперед, хотя делала это далеко не так быстро, как вначале. Я заметила, что вольно или невольно замедляю шаг и перестаю держаться осевой линии, а постепенно прижимаюсь к правой стене коридора, которая одновременно является ближайшей к дороге. Странно, подумала я, неужели пустой коридор в обычном административном здании так действует на мои мысли, что я уже не в состоянии контролировать растущее ощущение опасности.

А ведь это было именно ощущение опасности – не острой, животной опасности, запах которой бьет в ноздри от дикого зверя или бешеного человека или бурной стихии. Нет, это было совсем другое чувство – едва слышный запах неопределенности исхода будущих событий, волнующий и в то же время очень неприятный, как если бы кто-то с ног до головы вывалялся в дерьме, а потом облился дорогими духами – вонь все равно бы пробивалась сквозь благозвучный аромат.

Я все шла по коридору, направо и налево были серые железные, наглухо запертые двери, без табличек и опознавательных знаков, без признаков жизни и индивидуальности. Мне было уже не просто страшно, а жутко. Я понятия не имела, прошла ли я весь 8 подъезд, или уже давно начался 9, или я вообще стояла на месте, и от этого меня сначала охватило жаром, а потом словно охладило струей из кондиционера. Я поняла, что больше не выдержу, и решила постучаться в первую попавшуюся дверь...

...Роман Оленев: Мне понравилось очень ваше определение: вы на каком-то мастер-классе сказали, что настоящее кино – это то, что находится между артхаусом и коммерческим кино. Можно ли предположить, что вы сами как режиссёр постепенно преодолевали в себе чисто артхаусного режиссёра…

Валерий Тодоровский: Нет-нет. Я никогда не был – мне кажется так, может быть, со стороны это лучше видно – я никогда не был человеком, который занимался артхаусом. Я просто имел в виду, что мы сегодня оказались – я имею в виду кино – в наших странах, вообще в Европе, мне кажется, в очень неприятном противоречии. Есть люди, которые снимают как бы искусство со словами «нам не интересен зритель». Это получается тот самый артхаус. Может быть, гениальные картины – их никто не видит, их никто не смотрит. Есть коммерческое кино, которое, люди говорят: «мы это делаем для зрителя, чтобы его развлечь». Часто это проваливается. Иногда это выстреливает. Но чаще всего это очень слабое кино, с точки зрения художественности своей.

Роман Оленев: Максимум на один сезон.

Валерий Тодоровский: Это одноразовое кино. Всё, что между, посередине – это и есть настоящее кино. Но он не востребовано. Оно недостаточно развлекательное, чтобы стать коммерческим. Оно недостаточно сложное, чтобы стать артхаусом. А между тем, если посмотреть, например, американцев – мы невольно как-то с ними будем соотноситься, – то последний год именно эти фильмы, которые посередине, поразительным образом, с одной стороны, набрали «Оскаров», с другой стороны – они сделали кассу. Если взять фильм Black Swan («Чёрный лебедь»), взять True Grit братьев Коэнов, взять The Fighter («Боец», «Боксёр»). Взять эти все картины, которые увешаны наградами, – они все очень зрительские. Потому что это – я бы сказал так – это то кино, которое я люблю, это кино, которое снимают талантливые люди, высказывая то, что реально у них наболело, тем языком, который, в общем, понятен всем. Ну, понятно, что идиотам – совсем идиотам – и это будет непонятно. Но если мы берём не идиотов, то что тут непонятного в фильме True Grit или «Чёрный лебедь» или «Боец» или… что-то было ещё гениальное совершенно, а! «Король говорит!»! Дорогие мои, «Король говорит!» – сто двадцать миллионов долларов в американском прокате! История про короля-заику, где два немолодых артиста…

Роман Оленев: История о маленьком человеке, по большому счёту.

Валерий Тодоровский: Это история о том… Главное, это не трансформеры, согласитесь. Но это и не какой-то очень заумный фильм. Оказывается, что есть в мире люди, которые готовы тебе платить деньги, чтобы увидеть эту историю на экране. Я всю жизнь пытался в этом направлении идти. У нас с этим направлением тяжело, потому что считается, что оно бесперспективно. И в этом смысле я могу вернуться к первому вопросу, потому что… Я делал «Стиляги», а оказалось, что это и фестивальный фильм, и зрительский. Я бы хотел и дальше делать такие фильмы. Я хотел бы видеть побольше таких фильмов вокруг. Потому что я люблю фильмы с хорошей драматургией, с хорошей актёрской игрой, с сильными историями, не для идиотов сделанные, но такие, чтобы их смотрели широко, вот и всё...

Мы очень одиноки, ребятки, с вами. Мы одиноки так, что это хочется иной раз прокричать.

МЫ ОЧЕНЬ ОДИНОКИ С ВАМИ! – прокричать, но не себе в подушку, а в лицо кому-то.

Кому-то, но кому?

Ку-ку? Алё, гараж? Мы на фиг все тут с вами не сдались друг другу.

– Сын, не горбись! Как в школе у тебя дела?

– Нормально… (повешусь к чертям собачьим, и ещё нормальней будет).

– Ну и молодчина, сын! Ты, главное, не горбись. Жизнь, пойми, вообще, такая штука, знаешь… (жена грызёт поедом, начальник идиот, любовница стареет, ипотека, дача, кризис, Америка – Европа… опа, блин, такая, что хоть удавись…).

Хоть режь нас, хоть те что, вот до чего друг другу не нужны.

Наш мир скрывает тысячи миров. Мы, каждый – целая планета, и вот те раз! Кому нужна планета эта? Она необитаема, по ней, как Робинзоны Крузо, без Пятниц, всю жизнь мы бродим, оставляя на перекидном календаре, как Робинзон на пальме, метки. День прошёл и ладно. Чтоб не спятить. Два дня, неделя, жизнь. Наверно, без Пятницы и Робинзон бы спятил. Но повезло ему, и Пятница у Робинзона был. Счастливчик Робинзон!

В отличие от нас…

Необитаема планета эта, или остров в море, как ни назови. И водятся у каждого на острове по сотне разных мыслей, как козы блеют, бродят, хлопают ушами. А на ушах лапша. И ме да ме… А «ме» никто не понимает.

Что ты сказал, любимый? Так… неважно, дорогая… Ничего.

Здравствуй, милый, я пришла! Тут у меня такое, представляешь!!! А милый в комп уткнулся, сын гуляет по апрелю. Отец читает книгу. Мать молится в углу. С кем миром поделиться? Никому не надо мира? Извините, никому.

А у одной подруги занято всё время, другая занята сама, а третья вообще шесть лет живёт в Париже.

Друг другу мы не интересны, вот те раз! Как у Крылова в басне семейная ячейка: Лебедь, Рак и Щука. Рак пятится назад, а Лебедь – в небо, Щука – в воду… Она ему о Тане, он о Ване… Она одна на миллион или одна из миллиона? Один на миллион он или он один из них? Ну и т. д.

К чему веду я этот разговор сама с собой, весьма печальный, кстати? А вот к чему.

Есть, ребят, предположенье, что у каждой женщины и каждого мужчины есть на свете половинка. Как Пятница у Робинзона.

И эта исторья ниже о половинках будет. Которые нашли друг друга.

Или не нашли...

Холмоуотс

«Так кто вам сказал, что это...».

Автор:

Саша Николаенко.

Источник изображения:

http://newlit.ru/

– Да нет.

– Так да или нет?

– Ну-у…

– Вот вам и «ну». Велико-могучий. Ни да, ни нет.

– Да я, собственно…

– Не мне, конечно, пенять на иррациональность, но время искусства повытекло. Вы же отвечайте, пожалуйста, без «собственно». Правильно всё это или же неправильно?

– Нет. Конечно.

– Вот такой ответ бальзамом на мою разреженную душу.

Александр Александрович и Николай Степанович – по личному глубокому убеждению, неотразимые и непревзойдённые – сидели в больших мягких креслах, в средних домах обычно выполняющих роль безответных вешалок. Вообще же годы слишком откровенно брали своё и положили начало этому оброку довольно давно, так что, если бы не уверенность наших новых знакомых (особенно АА), почивать бы теперь их душам на задворках душевых складов, неотапливаемых, с худыми крышами, что в нынешние времена, свесившиеся ветвистой гроздью с оконечности эры, становятся всё более полезными.

И всё же, как ни извечна, как ни свойственна тлеющим персонам жалоба о забвении былого веселья, ход событий вполне ещё мог позабавить даже двух таких бывалых (если не былых) сычей. Вот уже целый час, как вокруг них поднялся шум, а мимо без конца проходили люди, насупленные и торжественные.

– Сказать по правде, немного даже не по себе становится от людского внимания к подобным вещам, – тихо заметил НС, задумчиво морща губы и приглаживая редкие волосы.

– Много даже не по себе, – равнодушно отозвался АА.

– Поганое заведеньице, – добавил, подумав, НС.

– Не совсем так, драгоценный мой человек. Совсем, скажем прямо, не так. Поганый… А знаете ли вы, что в своей дивной молодости означало слово «поганый»?

НС неуверенно развёл руками, словно бы о собственной молодости уже не был твёрдого мнения.

– Ну разумеется, сомнений относительно вас у меня нет, – продолжал АА, не глядя на него. – Чёрт бы побрал это нелепое зеркало, – вдруг пробурчал он, повернув голову вбок. – Это нелепое, совершенно неуместное и необъяснимое зеркало. За каким лядом оно возле этих кресел? И никогда, слышите, никогда не бросайтесь этим словом. Хотя, впрочем, все эти путешествия, странствия… – словно диктовал глухо самому себе, вдумываясь попутно в смысл произносимого. – Но всё ж таки не бросайтесь, дорогой мой. Не бросайтесь. И никакими прочими. – Он пригладил волосы так осторожно, словно боялся тем путём лишиться их. – Я прошу вас. Они ведь все такие беззащитные и невесомые...

Перевод с французского и комментарии Владимира Соколова

«Искусство беседы» относится к жанру мемуара или памятки (mémoire не путать с мемуарами mémoires – воспоминаниями). Жанр этот практически неизвестен русской литературе, хотя во французской он распространён настолько, что может считаться жанром не только художественной, но и бытовой и деловой литературы. Англичане называют этот жанр эссе, что не совсем верно, хотя и он также заимствован из французской литературы: эссе всё же предполагает discours, т. е. более или менее логически связанное или хотя бы последовательное изложение. Мемуар же – это записки для памяти, который делает или должен делать для себя каждый культурный человек, отобранные и связанные друг с другом общей темой, настроением или обстоятельствами возникновения (местом и временем, например). Это несколько напоминает записную книжку писателя, но записная книжка представляет собой подготовительные записи, а мемуар – это вполне законченное и самостоятельное произведение.

Мемуар включает различные типы записей. В частности, в предлагаемой работе Моруа собрал:

а) афоризмы, как свои, так и других авторов; а иногда и своё отношение к этим афоризмам. Ovide a tort. C'est dans le malheur que tu compteras de nombreux amis. Etre le confidant du bonheur exige des vertus plus rares очевидно полемически зострено к овидиеву amicus certus in re incerta cernitur – «верный друг познаётся в беде»

б) заметки на случай (как раз на манер записной книжки писателя): Il craint tant de n'être pas seul à parle...

в) небольшие сценки из жизни и даже короткие рассказы (см. главку «Conseils a un jeune homme/Советы молодому человеку, как вести беседу»).

Особенно немного нужно остановиться на афоризмах. Под последним обычно понимают «обобщённую, законченную и глубокую мысль определённого автора, выраженную в лаконичной, отточенной форме, отличающуюся меткой выразительностью и явной неожиданностью суждения». Может, так оно и есть. И всё же первоначально под афоризмом понимался текст, имеющий двучленную структуру: «мысль в форме одного предложения – её объяснение или обстоятельства, делающую эту мысль понятной». Или наоборот: «обрисовка ситуации – мысль как вывод из неё». Вот, например, один из афоризмов Грасиана, как полагают, одного из основоположников этого жанра в европейской литературе:

«Быть осторожным в беседе:

с соперниками – из опаски, с прочими – из приличия. Выпустить слово легко, да поймать трудно. В разговоре, как в завещании, – меньше слов, меньше тяжб. Беседуя о пустяках, прощупывай почву для дел поважней. В скрытности есть нечто божественное. Кто в беседе легко открывается, того легко убедить – и победить»...

Вопросы временных локализаций библейских событий всегда были в центре внимания исследователей Библии.

При каком фараоне Иаков с сыновьями переселился в Египет, когда произошло закабаление евреев, наконец, кто был «фараон Исхода» и в достаточной ли мере обоснована традиционная дата Исхода (1312 г. до н. э.) – по всем этим вопросам до сих пор идут споры; нет и, возможно, никогда не будет единого мнения.

Чтобы распутать клубок противоречивых данных, автор нарисовал два графика (в данной статье не показаны). Первый – с временным масштабом десять лет, второй – пятьдесят лет. Первый охватывает временной отрезок египетского Нового царства от 15 до 12 веков. Второй – существенно более длительный период: от 23 до 10 веков. На графиках выше временной шкалы автор нанёс общепринятую хронологию египетских фараонов, ниже шкалы – всё то, что имеет отношение к библейским событиям. Такой подход позволил визуализировать временные связи между событиями и тем самым облегчить анализ весьма противоречивых данных. Заметим, что ниже все даты соответствуют временам до н. э., и мы не будем всякий раз отмечать это...

Сегодня мы разберём любопытный случай, с позиции отечественной лингвистики вовсе невероятный, если бы, конечно, эта уважаемая наука в принципе обращала внимание на подобные проблемные стороны русской этимологии. Конечно, такого события ортодоксу-лингвисту и в страшном сне не пожелаешь. А ведь между делом оказывается, что не английские, не немецкие и даже не латинские «древние» слова послужили когда-то основой в создании русского словаря периода, по крайней мере, до конца 16 века от Р. Х.!

Дадим нашему заявлению общее определение: было обнаружено, что в ряде западных языков существуют однокоренные слова, с одной стороны, несущие совершенно разное смысловое значение, с другой – чудесным образом семантически объединённые единым когда-то древним русским корнем ЕСТ!

Вероятно, внимательный читатель скажет: что ж, если такое явление действительно имеет место, то, без сомнения, упомянутое русское слово является прародителем слов в ряде западных языков!

Итак, каким образом корень ЕСТ может разоблачить языковую древность матушки-Европы?..