Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Новости с Поля Надежды

Подписаться Бесплатная «Серебряная» новостная рассылка . Подписчиков 1.181 RSS
←   Апрель 2008   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30


За последние 60 дней ни разу не выходила


Сайт рассылки: http://afield.org.ua/
Открыта: 18-07-2003
Адрес автора: culture.people.afieldannounce-owner@subscribe.ru

Автор
Leida_

Статистика

1.181 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Рената Ларичева, "В седло!" (продолжение). Андрей Желонкин, "Дыхание королевы (упражнение)". ИЗБРАННОЕ: Птаха, "Ветер"


afield.org.ua Afield - женское интернет-издание. Статьи по темам: женщина в истории, культуре, мифологии, богини и выдающиеся женщины, психология, сильные и слабые люди, литературные публикации. Некраткий курс истории моды. ФеминоУкраина - тематический каталог украинских женских ресурсов. ДОБРЫЙ МИР,
ГДЕ ПРАВЯТ
ЛЮБОВЬ И НАДЕЖДА

Н О В О С Т И     С     П О Л Я     Н А Д Е Ж Д Ы
Afield (Поле Надежды) — ежедневное женское интернет-издание.
Виртуальное Поле надежды, для женщин и не только.
Анонсы публикаций за последнюю неделю 14 — 20 апреля.
Новости сайта. Избранные материалы

Здравствуйте, дорогие читатели и читательницы!

Колонка подруги, ведущая Юлия Кузьменко

В седло! (продолжение)
автор: Рената Ларичева
В седло! Может, и хорошо, что лошадь одомашнили явно не до конца. Интересно, не захотели? Ведь гораздо интереснее иметь рядом с собой четвероногую личность, чем покорную машину на копытах. Или не смогли? Потому что кони — слишком яркие индивидуальности. прочитать >>

Дыхание королевы
автор: Андрей Желонкин
Дыхание королевы Теперь вы можете легко создать образ королевы...
И войти в этот образ...
И почувствовать себя настоящей королевой! прочитать >>

* * * * ИЗБРАННОЕ * * * *
Птаха
     Ветер любил окна домов. Созвездиями искрящихся глаз мчались они навстречу, и за их слепым взором таился славный и непонятный мир людей, не ответивший ему ни на один вопрос. Но Ветер знал — ничего не нужно от тех, кто впустил. Таков закон.
     Что такое «закон», Ветер понимал плохо. Всё, к чему он прислушивался, был крохотный светлячок любви, вылупившийся одной снежной ночью. Внезапно и навсегда она раскрыла чудо этого огненного всепобеждающего дара Того, Кто Где-то.
     Длилась очередная пытка, пытка холодом, и природа в который раз отстаивала своё право быть. Тогда, в съёжившемся мире, заколоченном, точно от страха потерять последние крохи тепла, завывания метели разорвал в клочья ласковый, тихий напев. Ветер оторопел от неожиданности.
— Неужели так бывает?! — кружил бродяга у окна закутанного снегом дома. — Весна? Здесь?!
     В тусклом свете лучинки, посреди убогой комнаты хрупкая женщина баюкала ворох пелёнок и одеял. В распущенных волосах играл свет, обрамляя ореолом выписанный бликами профиль. Тогда Ветер ещё не знал, что люди могут быть совсем маленькими, лишь почувствовал, как много значит этот барахтающийся в её руках комок, руках, дающих жизнь. Посреди темниц страха и зла этот бесстрашный островок счастья дождём весенних бабочек штриховал мрак.
     Ветер не помнил своей матери, но на многие столетия он пронёс образ той, подарившей случайно так много, зимней ночью, в домике на окраине тихой деревушки.

     И сейчас, в парке, он снова удивлялся, какими разными умеют быть люди.
     Был обычный летний вечер, с радостным гулом детских игр, неторопливыми разговорами взрослых, шелестом фонтанов и умиротворяющими отблесками заходящего солнца в развесистой листве клёнов. И всё это резко нарушил стрекот сердитых каблучков.
— Надо же, такая миниатюрная, а столько шума, — отметил Ветер, глядя, как молодая женщина, ворвавшись в парк, схватила первого попавшегося мальчугана за руку и потащила его к выходу.
— Она киднеппер?!
     Вмешаться Ветер не успел. Малыш оказался её сыном.
— Как она его вообще узнала? Хотя, повезло пацану. От испугов с детства отучили.
     Тот даже не плакал, а грустно семенил, пытаясь успеть за мамой. Из его карманов сыпались жёлуди, остановиться б, собрать эти бесконечно дорогие находки.
— Сейчас же выброси эту гадость! Нет, это ж придумать — вырастить дуб! — резко и бездумно оборвала женщина слабые попытки ребёнка защитить свою мечту.
     Малыш растерянно обернулся. Там, у фонтана, осталось столько важных неоконченных дел!..
— A ну, перестань вертеться!
     Все её мысли были далеко, в кабинете с табличкой ОЧЕНЬВАЖНЫЙНАЧАЛЬНИК.
— Три месяца работы!.. Три месяца работы... Вот так, взять и выкинуть!!. Три месяца работы, — металась в ней обида. — Что ты еле ноги передвигаешь?! Три месяца работы...
     Кто-то сделал ей больно. Наверное, Кто-то привык это делать. Когда-то так поступали с ним, теперь была его очередь. Но сейчас больно стало ещё и славному карапузу, который минуту назад беззаветно радовался успешному плаванию своих бумажных каравелл в водопаде искрящихся брызг. Любовь не смогла прервать древний порочный круг.
— Может, её не научили любить? — подумал Ветер, с грустью наблюдая, как невесёлая пара завернула в лабиринт городских улиц. — Но разве такому можно научить?

     Странные эти люди...

     Ветер любил игрушки. Мир в мире в мире. В мире. Стоп. Просто ещё один мир. Мир, способный менять людей. Как и все другие миры.
     Ветер знавал скучнейшего инженера. Тот доводил Ветра до исступления своей дотошной обстоятельностью и вечной серьёзностью. По нему соседи сверяли часы и метеосводки, знакомые — память своих записных книжек, а коллеги — чертежи. Образчик Взрослого Человека, выдуманный кем-то и зачем-то.
— Тяжело с юмором у людей. Поверить, что могут взрослеть!? — ворчал Ветер, когда Нудя заходился в педантичности.
     Познакомились они у входа в контору, где Нудя бессменно работал который год. Втянув голову в плечи, чуть сгорбившись, Нудя собирался привычно незаметно для всех войти внутрь, как толстенная папка непостижимым образом вырвалась из его рук и взмыла вверх. Мгновение — и белые птицы драгоценных бумаг закружили над тротуаром. Нудя опешил. Такого ужаса не мог вместить ни один из его возможных конфузов.
— Ой-ой-ой, — причитал Ветер, попутно любуясь своей хулиганской выходкой. Подумаешь, ну, пошутил, ну, извинился. И ведь как красиво летят, эти рябые крылья.
     Нудя не приходил в себя. Ветер догадался, что с шутками на сегодня перебор. Через мгновение папка с наспех натыканными в неё смятыми листами подползла к ногам Нуди. Какой-то прохожий, пропустивший самое интересное, зачем-то бросил через плечо: «Молодой человек, у Вас папка упала?..» Нудя вздрогнул, ошарашенно вынул свой недельный труд из лужи и поплёлся к двери. По лестнице он уже мчался, перепрыгивая через ступеньки с единственной живой мыслью: «Хоть бы не опоздать!?»
     Похоже, Нудя привык быть Нудей, и ничто не могло всерьёз нарушить пыльную скуку его жизни. По крайней мере, до появления Ветра. Милый непоседа находил сотни причин устроить хоть и маленькую, но революцию.
— Отыскать бы фотоальбом! — раздумывал Ветер, забираясь в дом к Нуде, пока тот самоотверженно трудился на благо конторы. Стыдно, конечно, рыться в чужих бумагах, но истина требует жертв. Или то не истина?
— М-да.., — разглядывал Ветер на столе то, что раньше было пятью аккуратными стопками, а теперь называлось «Экспромт абсурдиста». — Никаких следов детства! Он что, родился ТАКИМ?!
     Ветер провёл беспокойную неделю, пытаясь распутать эту угадайку, и угомонился лишь когда обнаружил на чердаке ящик с игрушками.
— Ага, детство всё же было. — Ветер с грустью перебирал диковинные предметы, что помнили Даньку. Пока он не вырос и не стал Нудей. — Выходит, опять родители. Стоят всё детство над душой: «Завяжи шнурки! Не туда пошёл! Будь серьёзней! Ты же мужчина! Что ты сказал?!?» Вот так он и проносится всю жизнь с молитвой «Я виноват», сочинения собственного с участием всех действующих лиц. Потом она станет «Я должен», в основном, никому. А позже на спине появится табличка: «Мне. Всё. Равно», что при непосредственном рассмотрении вопит: «Влип!!!?»
— Ух, занесло, — спохватился Ветер, — о скучных людях думать — сам таким станешь! — и продолжал думать дальше. Если б не...
— Ого! Настоящая железная дорога!!! — Ветер напрочь и в одночасье всё забыл, ликуя в обнимку с находкой. Заброшенная, она маялась на чердаке уйму лет, и теперь требовалось её спасти. От неминуемого забвения. Путем изъятия. Только как?
     Но счастье решило улыбнуться добровольно. После недели сборов и походов по магазинам, Нудя затеял ремонт! В его расписании это событие значилось раз в десять лет. Ровно столько требовалось Нуде, чтоб решиться на двенадцать дней сумасшествия, в которое превращался его привычный уклад. Вот уж, редкая удача!
— Так, до чердака он доберётся дня через четыре, значит, в пятницу, в три часа, — высчитывал Ветер время Ч. Вестью о назревающем сюрпризе Ветер поделился с живущей неподалеку ребятнёй. Тут же был организован клуб юных машинистов и стрелочников, который оккупировал все примыкающие к дому Нуди деревья, где и замер в ожидании. Чего? Торжественного Выноса реликвии на местную достопримечательность — шикарную мусорку со всеми удобствами. Прошел час. Потом ещё.

— Опаздывает Нудя? Опаздывает?!
     Ну, так нечестно. Свора мальчуганов, поправ законы выдержки самураев, примчалась к его дому с акцией протеста.
     Нудя вышел, только когда возмущённые кулачки забарабанили в дверь, чуточку удивился, минут на десять Потом молча впустил все шестнадцать душ к себе. В тёмной прихожей ребята перешли на шёпот, скинули обувь и босиком доверчиво побрели по обрывкам обоев и кускам штукатурки вслед за Нудей.
     В центре комнаты, на полу, по игрушечным рельсам бегал игрушечный паровозик. А вокруг игрушечные лужайки, мосты, станции, деревья, щенки, дети, цыплята, старушки с кошёлками, дамы с зонтиками, куклы, солдатики...
     Через мгновение в комнате раскатисто бушевал радостный гам игры. А Ветер от неожиданности чуть не вышиб собой окно. В щели занавесок он увидел Нудю, ползающего среди копошащейся малышни, на корточках, в рубашке с закатанными рукавами, взъерошенного, перемазанного клеем вперемешку с грязью и Бог знает чем, над драгоценностью своего детства, весело болтающего взахлёб на мальчишечьем языке, дополняя всё бешеной жестикуляцией.
     Обалдев окончательно, Ветер побрёл куда-то собирать мысли, а вслед ему неслись смех и счастливые возгласы.

     Странные эти люди...

     Ветер любил ночные огни. Несмелый лучик — и глыбы мрака мгновенно расплывались лужей с океан в обхвате. А огни загадочными пилигримами пускались маячить по бездонным водам Вечности. Не хватало теней её хвостатых мудрецов. А так — ну, самый заурядный аквариум! С подсветкой.
—Хо-ро-шо, — мечтательно выдыхал Ветер, сидя на перилах смотровой площадки. Огни города заманчиво перемигивались, растекались ручьями, таяли, вспыхивали фейерверками, и от всего этого веяло обещанием чудес. И город ждал их.
     А трагедии приходили сами. В сонных городках рука беды зажигала свои свечи.
     Пожары.
     Ветра завораживало нелепостью это зрелище. Нелепым было всё, гибнущее и живое. И лишь стайка людей, не похожих ни на кого, магнитом волокла к себе внимание Ветра. Только эти люди в необычных нарядах принимали вызов огня, чтоб победить. Другого не было дано.
     Кто они?? — удивлялся Ветер их мужеству и непреклонности.
     Всё объяснила пара глаз.
     Пожарник стоял поодаль и отрешённо смотрел в никуда. Огонь... Когда-то он любил огонь. Жёг спички и любовался, как рождается и умирает маленькое диво. Однажды за этим занятием его застал брат и наябедничал родителям. Скандал почему-то разразился грандиозный. Его хорошенько отшлёпали за найденные залежи спичек, склад серы, коробок с порохом, да и на профилактику не пожалели сил. Почему-то все вокруг боялись огня. Наверное, после этого он решил стать Пожарником. Защитником людей от огня. Смелым героем с брандспойтом наперевес. Тогда он не знал, что не сможет спасти жизнь пламени.
     И сейчас он забывал, что где-то его ждут, жена и маленькая дочь, и неспящие окна затихшего дома прислушиваются к любому шороху, вздрагивая от любого телефонного звонка. Что здесь это — всего лишь работа. Обыкновенная рутина. И что от слова «подвиг» становится тошно, ведь те, которых всегда будет не хватать, останутся хорошими парнями... Они выполняли свою всего лишь работу... Обыкновенную рутину. Только окна их домов не смогут никогда понять этого. Такая уж специфика. Э-эх, да что там!..

— Мама, я нарисую солнышко для папы!
— Ух, ты! Но почему солнышко, Веснушка?
— А чтоб ему ночью было светло. Нарисованное — это ведь почти настоящее. Правда?
— Та-ак, давай-ка всё отложим до завтра, а сейчас...
— Спать? А папа?
— Папа будет завтра. Вместе с солнышком. Спи, родная, спи...

     Он забывал всё это. На дне его сердца снова прорастала привычная задавленная боль. Главное было не думать, а заведённо тушить языки развеселившегося не в меру огня. Он почти ненавидел его, этого несмышлёного палача. Почти.
     Он знал, огонь ни в чём не виноват. Он сжигает то, что ему дают: затёртые до дыр мечты, хлам пёстрых иллюзий, детские кошмары. Он даёт последний шанс проститься навеки, не тронув чистоты партеногенеза. Он единственный вправе испытывать посягнувшее на вечность. Ведь даже стихи горят. А теперь Пожарник должен был сам стать палачом, отомстив за то, что кто-то кому-то напрасно доверил огонь.
     Ведь не горят свечи просто так. Никогда.
     Он смотрел в глаза огню, в который раз, но знал — этот раз, как первый. Сегодня он снова только прикоснётся к тайне силы, стоящей за стихиями. В квартале Победоносцев, на краю Вселенной.
     Ради этого стоило жить.

     А Ветер любовался человеком, готового решить загадку Того, Кто Где-то, любой ценой. Даже ценой отречения от разгадки.
     Ведь он давно знал тайну.

     Странные эти люди...

     Ветер любил чёрный цвет. Цвет, который никто не видит. Цвет, в котором прячут и которым пугают.
     Наверное, поэтому Ветру так нравился Пастор. Он был честным, с благородным и безнадёжно погрустневшим сердцем. И он не изменял чёрному цвету вот уже десять лет, но почему-то всё больше не выносил чёрных кошек.
— Они видят чертей, — убеждённо говорил Ветер, будто сам умел их видеть.
— Подмети порог и перестань болтать глупости, — устало улыбнулся Пастор. Его забавлял этот ветреный миляга. Сегодня воскресная служба. Пора готовится. Пастор шагнул навстречу мраку церкви.
     Каждый раз, всходя на кафедру, он недоумевал, насколько разные у всех лица. Но все они что-то искали, и забрели сюда в надежде найти это. И всё это вновь повторится через полтора часа.
— Господи, но они не знают, чего хотят! Их жизнь — необузданный, бесполезный поиск. Чего? Разве можно искать Нечто, во имя Нечто, с помощью Нечто? А если так, наотмашь, наугад, не оглядываясь и не переча, распять эту тишину тысяч глаз детской просьбой помощи, у них самих, да, взять и протянуть ответом шёпот своих нищих рук?!.. Нет, не понять им этой иронии.
     Пора. Нет, ещё минуту. Ещё чуть-чуть веры и сил. Чтоб встать. Не для себя. Для тех, кто ждёт. Для Того, Кто Где-то.
     Пастор встал с колен. Сквозь прутья узорчатых решёток струились и рассыпались руки солнца. Настоящее вдохновляло на подвиг. Поправляя сутану, Пастор впервые за долгие дни посмотрел на своё лицо в зеркале. Сеть морщин. Нестираемые следы сокрушительной битвы с неведомым зверем судьбы. Как-то всё было трудно в его вере. И в эту церквушку привела его вера. Вера в людей. Только почему столько тоски во взгляде этих чужих серых глаз с жёлтыми крапинками? Щёки впавшие, без намека на румянец. Прядь седых волос. И жёлтые крапинки, словно брызги солнца.
— Наверное, Тебе жаль их. Они и не подозревают, как это невыносимо — знать. Что мне для них сделать?
     Но сердце его молчало, а больше он никому не верил...
     Люди покидали церковь. Их лица украшала умиротворённость. Им снова хотелось жить. Казалось, счастье — вот оно, вокруг, только дотянись до его чуда, возьми и поверь в него! И всё. Всё исчезало на последнем вздохе. Чудо — хорошо, а последние деревенские сплетни — лучше. Люди расходились по домам. Впереди был день, и в нём было всё привычно и знакомо. В нём уже не оставалось места чуду. Да и зачем оно вообще?
     Дар, ценою в жизнь, оказывался лишним.
— Bcё просто. Всё очень просто. У каждого своя религия. И глуп тот, кто отрицает это. Значит, в его религии бог — он сам. Тут ничем не помочь. И это тоже очень просто — ничего не делать.

     А Ветер слушал Пастора. Добросовестно раскидывая только что собранные в кучу листья, он вскользь отметил поразительное сходство. Как похожи руки просящих и дающих!
     Они пусты.
     Была осень, время замирания пьяных миражей, и всё казалось таким понятным. Пастор знал тайну, это очевидно.
     Но почему он не любил чёрных кошек?

     Странные эти люди...

     Ветер любил форточки. С ними было весело играться. Они всегда ждали Ветер, распахнув навстречу свои стеклянные сердца. А Ветру нравилось аккуратно вползать в четырехугольные норы, и, превращаясь в сквозняк, часами бродить по этажам и комнатам, листать газеты и книги, гонять пыль, в общем, прекрасно проводить время.
— Какое забавное это окно, на седьмом этаже, пятое справа, — задумчиво кружил Ветер вблизи кирпичного дома на набережной, — там совсем нет форточки!
     Как будто форточек бывает чуть-чуть.
     А тёмные квадраты манили новыми приключениями, Ветер не успевал соскучиться, как мчался к другому окну в гости...
— И всё-таки странно, — решил спустя месяц Ветер и изменил свой обычный маршрут. Чтобы вновь и вновь убеждаться — форточка не появилась. — Нет, так нельзя! — однажды не выдержал хулиган...
     Дня оказалось достаточно для рекогносцировки ситуации. Уже к вечеру Ветер через немыслимую щель протащил себя внутрь. Отдышавшись, разведчик на цыпочках начал своё путешествие. Но какое разочарование — там никого не было! Квартира, пропахшая насквозь запахами лекарств, казалась медпунктом. Стол, шкафчики, тумбочка — всё было в таблетках, ампулах, шприцах, справочниках по внутренним болезням, флакончиках с какими-то подозрительными смесями... А кварцевую лампу, достопримечательность любого уважающего себя лазарета, Ветер так и не нашёл.
— Bот, даже и не позагорать. Выбраться б теперь отсюда, — но тут случилось невероятное: кто-то открыл дверь. Ветра чуть по инерции не вынесло наружу, и он еле успел схватиться за подвернувшуюся склянку. И вдребезги. Ветер, флакон и что-то зеленое и противное.
— Гадостью больше, гадостью меньше, — виновато бурчал Ветер, отряхиваясь. Секунда — и следы преступления стали достоянием мусорного ведра.
— Сквозняк?! — обомлел вошедший и кинулся закрывать то, что уже несколько лет было прочно закупорено.
— Можно подумать, я страшный, — обиделся Ветер. — Больной он, что ли...
     Пациент облегчённо вздохнул, машинально посмотрел на часы. Поблуждал по комнате, отобрал таблетки и добросовестно запил каждую водой.
— И, наверняка, кипячёной. Он только этими пуговицами питается? А как он их выбирает, по цвету, что ли? — Ветер не на шутку озадачился. — Что это он так?
     А у Пациента был ДИАГНОЗ. Этим грозным словом он устрашал себя каждый день, когда хотелось пробежаться, раскрыть настежь окно, окатить себя ледяной прохладой или счастливо захохотать. А ведь когда-то от его жизнерадостной улыбки светилась улица, мечты перегоняли одна другую, и было легко и весело. Но теперь он был болен, а больным не полагается этого делать.
— Teбe удобно болеть? Ничего не жмёт? Не чешется? — поинтересовался Ветер у Пациента. Но тот увлечённо перебирал кипу газет. Он очень любил читать. Тогда он вспоминал свои грандиозные идеи, проекты и немудрёные мечты. И взгляд загорался необыкновенным светом. Тем самым, настоящим и живым.
— Aгa, тебе ведь ещё так нравится жить! Почему же ты сидишь здесь, в духоте, и выбрал смерть? Неужели это веселее? — Ветер лукаво пошелестел страницами, и, перехватив тревожный взгляд читателя, замер. — Сейчас ещё один диагноз заработает, пока меня искать будет. Жаль, такой человек пропадает.
— Я терпеливый, я очень терпеливый, — стонал Ветер. Аутотренинг аутотренингом, но это подвиг — истуканом простоять два часа семнадцать минут тридцать семь, восемь, девять секунд!
— Ну, нет, ты всё-таки встань!!! — Ветру вдруг резко перехотелось прятаться. Он воинствующе закружил, разминаясь, переворачивая на своём пути все убогие больничные декорации, разметал шторы, дёрнул оконные рамы и...
     Какое ж это счастье — оказаться на свободе! В километре от заветного окна. Вообще, тормоза — вещь хорошая. Только вот куда их приделать-то...
— Oгo... Как это я так? Совсем очеловечиваюсь, — вмиг оробел Ветер. И, вспомнив, отчаянно завопил, — Пациент! Где Пациент?!

     Пациента уже не было. Солнце и струящаяся свежесть, впервые навестившие его тихое пристанище, ворвались и взорвали обитель печали своим радостным смехом.
     Ветер опоздал на мгновение. У пятого справа окна, на седьмом этаже, стоял молодой человек и смущённо улыбался как-то потрясающе солнечно, и от его улыбки светилась улица...
— Откуда у людей эта программа Спецэффектного Мазохизма? — мучила Ветра догадка. — Придумали себе Рок, близнеца Танатоса, кучу неизлечимых болезней и предлогов страдать ими — своеобразный сарказм общественных животных. Разве смерть такая забавная штука? Кто вживил в их сердца детонатор и не научил им пользоваться? И те шарят по жизни, точно рукой по стене в поисках выключателя, чтоб, наконец, нажать миниатюрную кнопочку и, по принципу партизан «Сгорая сам, взорву других», красиво уйти под аплодисменты Судьбы. Вот только хлопать она ничем до сих пор не научилась!
     Почему люди так любят умирать?

     Странные эти люди...

     Ветер любил тени. Когда в доме было пусто, они могли рассказать о таинстве жизни всех обитателей, добродушно и правдиво. Ритуальные шествия непонятных теней сливались в чёрно-белые киноленты, живые, бесшумные, завораживающие.
     Ветер подолгу висел у окна дома, где когда-то жила Актриса. Тени там всегда что-то путали в обрывках невероятных сцен.
— Разве можно так заразительно хохотать охрипшим от горя сердцем? — отказывался верить Ветер.
— Никто не должен был видеть её сердце, — шептали тени.
— Зачем эта поразительная выдержка, это обжигающее равнодушие? Её душа безумной птицей рвется на волю! — недоумевал зритель.
— Никто не должен был видеть её душу — шептали тени.
— Дурацкое кино. Похоже, люди неимоверно глупы, если верят всему, что им показывают, — бухтел ворчун.
— Верят, верят, — эхом шептали тени.
     Наверное, ей всё надоело, ибо однажды дом опустел. Пол устлали разбросанные фотографии, письма, на столе замерли засохшие розы и томик стихов с загнутыми страницами, этими безликими колышками в памяти и сердце. Осколки невыплаканной боли, нераспустившихся песен, заученных фраз, скомканной веры остались веселиться и рыдать на стенах.
     Каждый борется по-своему, а она смогла исчезнуть, оставив чувства на растерзание равнодушию времени. Ложь сожгла все пути к отступлению. Таков странный обычай людей прощаться. Соседи поговаривали, что Актриса примкнула к экспедиции в Южную Америку, к истокам Амазонки, сутками не слезает с лошади, овладела местными диалектами, научилась отменно стрелять, печь вкуснейшие лепешки, и всё — с изысканной женственностью.
— Интересно, там она тоже притворяется? — пошутил Ветер, но спохватился: — Простите.
     Тени не знали, что извинялся он перед смелой женщиной, взмахом сумевшей растоптать ещё один мир фальши. Но сколько их осталось?
— Чем умнее люди, тем глупее они себя ведут. Кто их учит врать? Так талантливо, что они сами начинают в это верить?

     Странные эти люди...

     Ветер любил воздушные шары. Искрясь на солнце, они бесшабашно неслись ввысь, пропитанные счастьем свободы. И Ветер не вспоминал, что позже, через несколько дней, грязными тряпочками они вернутся на мокрый асфальт, по ним будут топтаться сотни бездумных ног, пока не подопнёт метла дворника. Достаточно было этих нескольких мгновений полёта на воле, а потом... «Потом» — не существовало.
— Люди научились отпускать черепах, канареек, ёжиков, кузнечиков... Почему бы им не отпустить самих себя? — удивлялся Ветер. И мечтал о небе, полном людей... Но что-то было не так, а что — он сам не знал и ничего не мог с этим поделать. Так и оставались непонятными странные узоры дорог людей.
— A ведь они — те же атомы, — рассуждал Ветер. — Броун, наверное, посмотрел однажды из своего окна на утренний Лондон, и открыл движение имени себя. Некоторые парят свободно, некоторые дёргаются на месте, пойманные кристаллическими решетками взаимоотношений, а остальные — в вечном поиске себя где-то между. А дружбы всё-таки нет, проспорил мне барсук. И никакое она не откровение, а глупый набор игр в «догони-ка», «и всё равно я лучше», «и всё равно я хуже», «а вот и не подерёмся», «мне плохо, и тебе сейчас будет», «держись, старина, я отпускаю» и пр. Э-эх, люди... Что всё-таки с ними произошло?

     За горизонтом исчезал последний город материка. Наступала зима, и Ветру полагалось быть суровым и безжалостным.
     Не успев разогнаться, он чуть не сбил с дерева маленькую пташку. Но та, ничего не замечая, заворожено смотрела вдаль.
     Там явно что-то происходило. Стройный серый дом, в столбе пыли и дыма, медленно уходил в землю под грохот каменных глыб.
— Какая трагедия, — пробормотал Ветер. Ещё кому-то стало больно.
     Птаха не шелохнулась, и её взгляд оставался до жути тихим, прощающимся и удивительно счастливым.
     Над останками былой крепости, вырываясь из плена, росло что-то невообразимо великолепное, переливаясь, точно северное сияние, свободное и живое. Меняя форму и цвета, оно, наконец, превратилась в огромный дельтаплан и, покачиваясь в невидимых струях, медленно поплыло вдаль.
     Будто сама с собой, пичуга еле слышно защебетала:
— Очень страшно бывает четыре раза. Первый раз — когда оказываешься внутри. Там темно, тихо, сыро, холодно, душно... Тогда самое главное — успеть найти трещину прежде, чем погибнуть. Второй — это когда разлетаешься. Сил хватит лишь на один раз, но об этом думать тогда нельзя. А после — когда уже всё закончилось, но ещё летишь. Страшно обернуться. Когда рушится старый, затхлый мир, страшно за тех, кто остался внутри. А потом, когда тот мир становится сверкающим и тёплым, страшно захотеть остаться в нем навсегда.
     Вздрогнув от холода, птица неловко взмахнула озябшими крыльями и устало полетела. Глядя ей вслед, Ветер подумал:
— Мир без тепла, без света. Вот почему такие странные эти люди — ведь у них ничего нет! И главное — у них никогда ничего не будет. Но они почему-то так не хотят. И всё решает крохотная щель в необъятный мир, где есть всё, чтобы быть счастливым. Просто быть. И при этом никому не принадлежа, оставаясь ничьим. А маленькая птаха только приносит в руки людей их право сказать «Азъ — есмь!» этому миру.
     Но какой ценой?
     И Ветру вспомнился ответ Того, Кто Где-то поднятым в никуда глазам, выбирающих вещи, людей, пути:

                    Миллионы препонов взлететь?
                    Так весь век переучишься ползать...

     Темнело. Вдалеке таяли очертания Ветра и маленькой птицы, а под ними мерцали огни миров людей, которым ещё только предстояло проснуться.

     Странные эти люди...

Приглашаются авторы, пишущие на самые разнообразные темы, все, кто хочет поделиться своими историями, мыслями, чувствами. Пишите мне.

О проекте      Сотрудничество и реклама на сайте и в рассылке
Примеры размещения рекламных статей

Виртуально ваша, Светлана.
В избранное