В конце ноября 2017 года в издательстве Сияние вышла книга Журнал КонтрКультУр’а: опыт креативного саморазрушения. представленный в виде своеобразного документального романа отчет о проделанной работе от авторов и издателей журналов Урлайт (второй редакции), КонтрКультУр’а и Pinoller.

История и идеология этого журналистского проекта исчерпывающе представлены в этой книге программными статьями и многочисленными интервью Сергея Гурьева, на протяжении многих лет являвшегося основным фронтменом проекта. Чтобы уравновесить этот вектор, мы решили разбавить местами зашкаливающий интеллектуализм итогового фолианта разговорами под пиво и на разные темы с теневым директором проекта Александром С. Волковым, состоявшимися летом 2017 года, когда работа над книгой уже близилась к завершению. Ниже фрагменты прямой речи из последних. Немного о себе, немного обо всем, очень просто и совсем не контркультурно.

АНТИСОВЕТЧИК

…Свою первую стенгазету я выпустил в шестом классе. И выпускал до десятого, заработав прочную репутацию антисоветчика. Тогда так называли всех, кто не очень вписывался в систему. Я не вписывался. После того, как я украсил школьную радиорубку аршинной цитатой из раннего Маяковского мне нравится смотреть, как умирают дети, у меня начались проблемы. Отца вызывали в школу. Почему меня не выгнали, не знаю, наверное, не хотели портить статистику. Десятый класс по литературе я сдавал экстерном, меня просто не пускали на уроки. Сдал на пятерку, кстати.

Мой отец был архитектором, так что выбор профессии не обсуждался. На экзамены в МАрхИ я в первый раз в жизни надел костюм. И, как оказалось, в последний, на газонах вокруг фонтана сидело полтора десятка персонажей с блаженными лицами и волосами до жопы, и я сразу понял, что попал в правильное место. Сам я хиппи никогда не был и не считал себя таковым. На рок-концерты не ходил, хотя тогда они уже были повсюду. Я бы не сказал, что я был таким уж фанатом рок-музыки, она просто присутствовала как жвачка и джинсы. Отец мотался по заграничным командировкам, и этого добра у меня было полно кассет, пластинок. Если меня что-то и интересовало, то что-то такое… со своей внутренней историей 10СС, например. Скорее на меня повлияли книги и живопись в альбомах репродукций, чем музыка.

Архитектурное образование впоследствии всегда давало о себе знать, и я до сих пор смотрю с архитектурной точки зрения на что бы то ни было. В МАрхИ была очень хорошая библиотека, и там была хренова туча западных архитектурных журналов. Я просиживал там неделями, рассматривая эти журналы, и мне нравилась скорее не реализованная архитектура, а всякие сумасшедшие концепции. Archigram, Superstudio, Coop Himmelblau, Седрик Прайс, австрийская группа Haus-Rucker-Co… Честно говоря, меня это вставляло гораздо сильнее, чем рок-музыка. Это был полный вынос мозга какие-то абсолютно безумные миры, которые никак не были связаны с тоскливой действительностью совка. По большому счету это была дико антисоветская литература. Когда позже я стал заниматься журналистикой, то, конечно, вспомнил об этом в первую очередь.

СТРЕМНО! СТРЕМНО!

Летом 1983-го мы с одногруппником поехали автостопом в Питер. Стандартный обряд посвящения в то время.

Приехали, вышли на Казань, поскольку слышали, что вся тусовка там, сели на лавочку и сидим. Что делать дальше без понятия. Ни связей, ни знакомств, ни контактов у нас не было. Подходит длинноволосый чувак с гитарой: привет, ребята, давайте ко мне! Чувак жил в пустом семикомнатном сквоте на Мойке недалеко от дома Пушкина и играл хард-рок, подключая гитару к раздолбанной Ноте:

Стремно! Стремно! Едет упаковка

Но мне наплевать, у меня есть винтовка!

Залезу на Казань и буду стрелять!

Стремно! Стремно!!

Чувака звали Анжей. Потом он остриг патлы, переехал в Москву и основал группу Оберманекен. Созваниваемся сейчас иногда…

Ну, и понеслось… Таллин, Рига, Вильнюс, Минск, Киев, Одесса… Мы еще застали остатки системы этих старых хиппанов с седыми бородами, которые тусовались с семидесятых, в таких клешах чумовых. И как-то все само собой начало склеиваться.

В Одессе, на улице, к нам подходит парень в зеленой футболке: Привет, ребята! Сразу видно, что свои! Меня зовут Валера Баринов. Приходите на концерт.

Трубный зов я слышал по BBC уровень записи по тем временам был охренительным. Но Баринов уже был под колпаком, и это было похоже на шпионский триллер: какие-то ночные машины, оторваться от хвоста и т. п. пасли нас конкретно. Концерт пополам с проповедью состоялся в каком-то пустом молельном доме глубокой ночью, акустика под клавиши, ничего особенного, но аппарат был наикрутейшим.

Валера, откуда клавиши?

Бог послал!

Спустя десять с лишним лет выяснилось, что богом был Клифф Ричард.

Из этой поездки я привез кассету с записью двух вариантов Трубного зова, на русском и на английском. И она попалась на глаза Майку.

Религиозные мудаки, резюмировал Майк.

Потом, в апреле 1984-го, иду по Арбату. Навстречу какой-то малознакомый хиппарь: Привет! Хочешь, с Шевчуком познакомлю? Вот так вот просто. Тут же зашли в ближайший переулок и поднялись в квартиру, где Юра постоянно останавливался в то время у своих московских друзей. Так и познакомились. Потом я устроил ему акустику в МАрхИ. У нас было маленькое помещение в подвале для дискотек. Пришло человек десять-двенадцать. С каждого по рублю. Потом на Пушке все и пропили. В общем, подружились, и когда осенью 1985-го Юра, Володя Сигачёв и Сережа Рудой приехали в Москву писать альбом Время, то уже жили у меня в родительской квартире на Соколе. Удивительно, но родители не сильно напрягались, что у нас живут три непонятных мужика…

С Юрой мы общаемся до сих пор. Правда, редко. Он любит позвонить в три часа ночи и читать стихи. Причем, постоянно называет их песнями. Я ему говорю: Юр, вообще-то это стихи, а он: Это песни я уже музыку написал. Давно настаиваю, уговариваю его, чтобы выпустить нормальную книжку его стихов, но он упирается: Давай потом поговорим. Меня он называет холодный трезвый ум.

Таких историй еще не один десяток наберется, но суть в том, что я как бы и не искал этот рок, он сам меня нашел, и с этой подводной лодки мне уже некуда было деться.

БЕЛЫЙ ГРИБ

Как раз во время записи альбома Время в клубе Кожевенного Комбината на Преображенке Шевчук и познакомил меня с Ильей Смирновым, который был одним из организаторов этой записи. Тогда все и началось: вот чувак, который издает журнал Урлайт, а вот чувак, который может его оформить… Я помог Смирнову с одним из ранних Урлайтов, а уже летом 1986-го на полтора года после института ушел в армию, пропустив кучу знаковых событий, включая Подольск-87.

Все эти полтора года мы активно переписывались, и когда я вернулся из армии в ноябре 1987-го, то сразу начал забрасывать Смирнова предложениями делать новый журнал, так как Урлайт тогда заметно просел из-за статей в Комсомольской правде, в результате которых на него сильно наехал КГБ. Но Смирнова интересовали уже совсем другие вещи. В апреле 1988-го в малом зале ДК им. Горбунова Смирнов устроил т. н. Рок-конференцию, он тогда вовсю воевал с Рок-лабораторией и хотел создать ей какую-то альтернативу. В зале было человек тридцать, но никому это оказалось не интересно.

Ну, тогда, сказал Смирнов, тут есть еще одно предложение, издавать журнал.

К этому времени почти все уже свалили пить пиво, в зале осталось человек десять, это и была будущая редакция Контры. Решили, что новый журнал оставит название Урлайт, все-таки марка была на слуху.

Это был переломный год. За два месяца до этого погиб Башлачёв. И что-то сразу сломалось. Как будто детство кончилось, и все сразу повзрослели. Это было общее ощущение… С этим ощущением мы и стали делать новый Урлайт: Смирнов типа вождь, ребята писали тексты, потом все стекалось ко мне, и я все это перепечатывал, расставлял в нужном порядке, выклеивал макет, возил на ксерокс, забирал, переплетал занимался рукоделием в общем. Собираешь листы в блок, дрелью фигачишь дырки, продергиваешь проволоку, надеваешь фотообложку, потом обрезаешь формат… эти изделия хоть в музей выставляй. Делали скорее себе в убыток, ни фига на этом не наживались. Само изготовление стоило серьезных денег. Леша Кулаев познакомил нас с Женей Акимовым, который ксерил все подряд и Солженицына, и всяких диссидентов и тот помог нам с ксероксом. Дико помог: я посчитал потом он сделал около двухсот тысяч копий журнальных страниц. Он работал в каком-то режимном пре! дприятии прямо напротив Кремля и выносил все это чуть ли не чемоданами, но при этом ни разу не попался. Тиражи были небольшие сначала штук 70-100, позднее и до 300 доходило, хотя это не так уж и мало для самиздата того времени, учитывая толщину каждого номера.

Вообще, для рок-самиздата это была не совсем характерная ситуация. Обычно такие вещи идут изнутри тусовки: сначала обмен пластинками, потом подпольные концерты, общие интересы, совпадение вкусов, и уже после как реакция на все это дело желание как-то это описать, сделать газету или журнал. Так рождался практически весь рок-самиздат. А здесь уже был готовый журналистский проект, который можно было завязать на что угодно, но вокруг был один только рок, так что альтернатив не было. Но мы все-таки пытались это делать как бы вне жанра. То есть, такой арт-проект, который не описывает рок, а сам им и является в нашем, разумеется, понимании.

Вот это вот стремление выйти за пределы жанра и замкнуть проект сам на себя в конечном итоге Урлайт и погубило. Дело в том, что Смирнов рассматривал издание скорее как средство, при помощи которого пытался добиться каких-то своих целей, а для меня сам журнал и являлся целью. Мы с Гурьевым хотели делать концептуальный авангардистский проект, а Смирнов постоянно давал такого… ленина, так что трещина между нами поползла довольно скоро. То, что Урлайт мой журнал, я окончательно понял уже где-то к третьему (3/21) номеру. По большому счету, Контра тогда и родилась, как абсолютно автономный проект. Рок как таковой уже не имел никакого значения. Это была просто инерция.

В конце 1989-го, когда страна уже подыхала, мы, наконец, разосрались со Смирновым, и началась Контра журнал КонтрКультУр’а, название которого мы придумывали в самолете, когда летели с Гурьевым во Владивосток в гости к Максу Немцову, издателю журнала ДВР. Летели хрен знает сколько часов, думали, что делать дальше, и сочиняли название. Гурьев, я помню, предложил название Белый гриб. Так что, как это ни смешно, но Контра могла бы называться Белым грибом! )) Но все-таки решили, что в КонтрКультУ’ре есть и игра слов и прямая отсылка к основной теме проекта. Я тогда еще шутил, что для нового журнала Смирнова подошло бы название ПолитУр’а из-за его увлечения политикой с одной стороны и изготовлением самопальных алкогольных напитков с другой.

Первые три номера Контры это был, конечно, ураган свободы творчества. Звездные годы Карфагена, как сказал потом Гурьев. Было ясно, что это долго не продлится и вот-вот кончится. Это всего два года с 1989-го по 1991-й. Время тогда было настолько плотно сконцентрировано, что каждый месяц, неделя, а то и день проживались как целая жизнь, целая эпоха. Как в начале XX века, перед Первой мировой когда все ринулись что-то делать, музыканты, художники, поэты. И с общим ощущением, что отпущенного времени слишком мало.

Мы всегда хотели подвести под издание мощную теоретическую базу, и тем самым как бы вписать себя в соответствующий контекст. Знакомство с Юрием Давыдовым¹ как раз пример такого подхода. Его книгу Социология контркультуры дал мне почитать Гурьев. Она уже тогда выглядела так, будто прошла через несколько сотен человек. Возможно, так оно и было. И, конечно, мне захотелось увидеть человека, который ее написал. Интернета тогда еще не было. Я пошел в книжный магазин на Соколе, нашел одну из его книг, по выходным данным вычислил, что он работает в Институте социологии РАН, и поехал туда. Понятное дело, что меня там никто не ждал. Недели две-три я ошивался на ресепшене, перезнакомился со всеми, от аспирантов до уборщиц, пока, наконец, боссу не донесли о слишком настойчивом молодом человеке. В результате я получил доступ на закрытые лекции для сотрудников института, что по тем временам было фактом исключительным. И опять-таки: эти лекции вст! авляли посильнее любого рок-концерта…

Вечером я всегда провожал его до метро. Он обычно молчал, а я втирал ему про Контру, про то, какие мы крутые и как мы изменим мир. И как-то раз он остановился, посмотрел на меня с улыбкой и сказал:

Саша! Я двадцать лет назад знал, что Вы ко мне придете…

Я, конечно, сразу понял, что он имеет в виду ))

Главная упущенная возможность этого общения идея круглого стола Давыдов-Жариков-Летов. Давыдов и Жариков были готовы, но Летов продинамил. Не знаю почему. Хочется верить, что просто не смог приехать. А если бы получилось, то не исключено, что многие проклятые вопросы 90-х были бы поставлены и решены намного раньше.

ТЕКСТ КАК ПЯТНО

Для меня, в контексте журналистской деятельности, дизайн это, скорее, редактура материала. Создавая некий артефакт, я заранее должен знать, как он будет устроен, как различные его части будут между собой взаимодействовать, и какого синергетического эффекта следует ожидать. Иногда нам приходилось жертвовать хорошим материалом в пользу того, что менее ярок, но зато лучше цементирует общую концепцию. Итак, я создавал некую конструцию, а Гурьев ее оживлял населял разными безумными персонажами и идеями. В ходе этого эта конструкция несколько деформировалась, видоизменялась так мы с ним и работали.

Мы с Гурьевым явно сошлись в понимании взаимоотношения формы и текста. Просто видели это взаимоотношение с разных сторон. Я священно отношусь к слову текст, для меня это не просто буквы на бумаге. Я всегда рассматривал любую форму как текст. А Гурьев, в свою очередь, считал текст формообразующим. Отсюда, кстати, и родилась концепция текст как пятно, которая изначально не предполагала ничего негативного. Но подвернулся случай, и Гурьев ввернул ее в Энергетику пошлости в обратном значении. Хорошая идея зря не пропадает.

Думаю, наш с ним творческий союз, который реализовался во всех созданных нами журналах, во многом обязан именно такому подходу попытка создать текст, который являлся бы текстом по отношению к самому себе. Понятно, что когда люди с такими идеями внедряются в рок-журналистику, то что их интересует в последнюю очередь, так это рок-музыка как таковая. Я считаю, что последние номера Контры очень сильные, потому что там мы уже забыли про весь этот гребаный рок и отдались журналистике как таковой. Мы, действительно, были не совсем из этого огорода и уж точно не были службой сервиса. Спустя годы можно сказать, что результатом я не сильно доволен, но попытка его достичь безусловно того стоила. Мы действительно старались и чего-то добились наверное. Мы явно отличались способом подачи информации.

Гурьев чертовски сложный человек, он меня выбешивает на сто процентов. Уверен, что так же его выбешиваю и я. Это раздражение друг другом, которое у нас с ним существует на протяжении тридцати лет, в течение которых мы почти ни в одном вопросе не сошлись, наверное, и сделало этот проект. Контра для меня это, конечно, Гурьев, Саня Серьга и Жариков. Центр, Левый полюс и Правый полюс. А вообще, Контра у каждого своя. Своя у Гурьева, своя у меня. И уж тем более своя у тех, на кого она якобы повлияла.

ПРАВДА И ЗАКОН

Сибирский панк он же экзистенциальный, интеллектуальный, концептуальный и т. п. конечно же, никогда таковым не являлся. Эта была темная, мутная и неотрефлексированная волна чистого отчаяния, что, в общем-то, было характерно для 90-х. Панк в России вообще очень хорошо укладывается в национальную матрицу, этакое гуляй-поле, правда вместо ответственности, и понятия вместо закона. Летов сделал понятия правдой, а Гурьев придал ей статус закона. Так я себе это вижу. Хорошая работа.

В отношении Егора Летова Гурьев прошел от любви до ненависти и немного обратно. У меня таких переживаний по поводу Летова никогда не было, я всегда был абсолютно равнодушен к нему как к автору-исполнителю, но, с другой стороны, всегда ценил его как продюсера, как человека, который создал свой собственный мир и очень грамотно его продвинул. Он единственный из всей этой сибирской волны, кто придумал, как превратить все это дело в попс и снять сливки: сделать Гражданскую оборону известной на всю страну при полном отсутствии ТВ/радио-эфиров и интернета это не шуточки… Вот в этом качестве он мне и дорог, а ГО я никогда не любил.

ТАНЦУЮЩИЙ ШИВА

Я не считаю себя дизайнером обложек музыкальных альбомов, это довольно специфическая деятельность. Созданием рок-обложек занимались куда более компетентные люди, для которых такой способ самовыражения был и более органичен: тот же Коротич, который оформлял свердловский рок, или Гаврилов, который оформил вообще все, что только можно. В докомпьютерную эпоху у Гребенщикова был Вилли Усов, он и Майку делал оформления альбомов, у ДК была целая тусовка интересных художников, которые рисовали для Жарикова… Да, у меня есть опыт, я учился в МАрхИ, у меня есть представление о композиции, цвете, шрифтах, но для меня это скорее хобби, чем профессия. В оформлении музыкальных альбомов я практически никогда не ориентируюсь на музыку, записанную на самом диске. Для меня это просто повод отвязаться, поэтому я абсолютно свободен и делаю что хочу.

Что же касается каких-то конкретных работ, то, наверное, лучшее, что я сделал, я сделал для ДК. С Жариковым работать всегда очень весело никогда не знаешь, куда его понесет. Как-то мы сочиняли с ним очередное оформление, и он говорит: Давай эту половину покрасим фиолетовым, а эту коричневым. Ну, чистый Ротко! Дичайшее сочетание. Можно идти вешаться… А он как раз и добивался именно этого депрессивного эффекта.

Жариков вообще большой оригинал, я его очень люблю. Таких людей, как он поискать, второго такого не найдешь. Он всех провоцирует, производит своими комментами в фейсбуке угнетающее впечатление на людей, давит на все подряд болевые точки и заставляет тебя самого задуматься: Чувак, а ты-то чего!?. В общении он добрейшей души человек, но если он увидит, что ты чего-то не догоняешь, он, конечно, над тобой поиздевается. Я знаю его тыщу лет и все-таки уже более-менее научился улавливать тот момент, когда он начинает меня троллить. У него приколы и серьезка так перемешаны, что надо отслеживать каждую секунду разговора.

С БГ тоже была интересная история. Это альбом Навигатор, 1995 года. Дизайн там вообще никакой, но, как говорится, есть, что вспомнить. Там на развороте вкладыша есть фотография: небо, пшеница и Борис Борисович по пояс в этой пшенице. Мы поставили эту фотографию, и Борис говорит: а ты можешь где-нибудь найти изображение танцующего Шивы? Покопались в разных книжках, нашли. Давай, говорит, поставим в нижний правый угол, прямо на пшеницу. Поставил. А можешь сделать его чуть-чуть попрозрачней? Сделал. А еще попрозрачней? Сделал еще попрозрачней. А если совсем прозрачным?.. В общем, убрал прозрачность до нуля, сидим, смотрим. Я говорю: Борь, но его же совсем не видно… Да, говорит, не видно. Но мы-то с тобой знаем, что он там есть!

Такой вот метафизический реализм своеобразный. Это, кстати, многое говорит о его творческом методе.

В то время мы как раз делали большой материал о Чебурашке в первый Pinoller, встречались со Шварцманом, с Успенским и с Юрием Норштейном, который работал над этим проектом как мультипликатор. И я спросил у Норштейна, не хочет ли он познакомиться с Гребенщиковым. О! Гребенщиков! Да, конечно!. И мы встретились в его знаменитой студии на Войковской. Удивительное дело, но Борис тогда не знал, кто такой Норштейн. А Норштейн смотрел на него почти как на Бога, хотя тогда уже сам таковым по факту и являлся. В студии у Норштейна есть на что посмотреть, она выглядит как реальный завод: огромные объективы на подвесах, станки с ярусными планами для перекладки изображений, все сделано очень масштабно на Бориса это произвело оглушительное впечатление. У меня, честно говоря, была такая тайная продюсерская идея, что два этих замечательных человека смогут создать какой-нибудь продукт вместе. Но Борис, видимо, решил, что в совместном проекте Норштейн его по! просту задавит… Жаль, конечно.

СОЛОМЕННЫЕ САМОЛЕТЫ

Никакого русского стиля не существует вообще. Весь русский авангард, наши гордость и достояние, абсолютно не русский. А совок это вообще безстильное пространство, в котором про стиль никогда ничего не понимали. Я как-то зашел случайно на выставку Современный дизайн России в ЦДХ… Это же ужас просто! Такое ощущение, что попал в восьмидесятые. Там посреди зала стоит автомобиль Лада-концепт и выглядит так, будто его делал студент четвертого курса. Непонятно, что там у него с мотором, с шасси, с начинкой. Просто раскрашенная коробка на колесах. Абсолютное непонимание того, что такое дизайн. Как карго-культ у полинезийцев, которые поклоняются соломенным самолетам.

Вот музей Бойманса в Роттердаме: там в первых залах Босх и Вермеер, а в последнем стул из IKEA и пылесос Дайсона. Для них это явления одного порядка высшие достижения человеческого гения. А у нас главные художники страны Шилов и Сафронов. Вот вам и Лада-концепт получите, распишитесь.

Но! На той же выставке в дальнем углу на маленьком подиуме, стоял велосипед я внимательно посмотрел охренеть можно! Шикарно сваренная рама, крылья из гнутого дерева, чуть ли не каждый винт вручную сделан! То есть можем все-таки! В гараже, на коленке, но можем! Вот во что нужно инвестировать, а не в эту херовую Ладу. Но в этой стране это никому нахер не нужно. Как у того же Гребенщикова: Я устал быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране…. Да это просто невозможно быть послом чего бы то ни было, если тебя не понимают на автохтонном уровне. Дизайн это прежде всего организация среды, а если мозги не организованы вообще никак, то и среда выходит соответствующая. В Европе ты садишься в метро на поезд Симменс с климатконтролем и на плавном ходу, хоть шепотом говори, за три метра будет слышно, а у нас вагон шатается-гремит, зато весь обклеен какими-то цветочками, тиграми, библиотеками, цитатами, пушками-танками те же соломенные самоле! ты, блин. Вся страна имитация…

¹ Юрий Николаевич Давыдов (19292007) советский и российский философ и социолог, специалист по проблемам истории и теории социологии, социальной философии, этики, истории философии и искусства. Основатель крупной отечественной школы в области истории и теории социологии. Автор ряда фундаментальных работ по истории социальной философии и социологии XIX-XX вв. Доктор философск! их наук, профессор.

Сводный ансамбль песни и пляски п/у Тимура Новикова. Слева направо: Александр С. Волков перкуссия, Алексей Вишня виолончель, Александр Башлачёв домбра, Жанна Агузарова вокал, Тимур Новиков гитара, 1985.

Москва, лето 2017 года

материал подготовлен Игорем Шапошниковым

Здесь можно оставить свои комментарии. Выпуск подготовленплагином wordpress для subscribe.ru