3.   Первый христианский писатель Европы

1.      Было иль не было, вот в чем вопрос

2.      Читал ли Шекспир Библию

* * *

Продолжая разговор о Шекспире, заметим, что этот английский драматург в его время не был особенно славен среди соотечественников, и тем более в Европе (для нашего анализа эта заурядность его творчества как раз удобна).  За авторством Шекспира не известно ни одной оригинальной пьесы, шекспировские творения получены посредством пересказа, переделки чужих произведений для актерской труппы. И, откровенно сказать, переделки слабенькие, чем менее Уильям Шекспир вмешивался в исходное произведение, тем лучше получался результат.

Театры широко ставят 4 пьесы Шекспира: «Гамлет», «Лир», «Отелло», «Роемо и Джульетта». Две последние итальянские пьесы Шекспиру удалось испортить в наименьшей степени. «Гамлета» приходится существенно сокращать и редактировать. «Лира» при постановке режут и правят радикально (иначе и театральные мухи до конца действа не доживут). Так режиссерам удаётся добиться пристойных постановок Шекспира. И чем дальше отступают от шекспировского оригинала, тем возможен лучший результат. Впрочем, хороший актер способен гениально сыграть и телефонную книгу, не то что заурядного драмодела Шекспира. Тем более что все нелепости и слабости шекспировских пьес положено списывать на их непостижимо гениальную глубину и ширину.

Кредо социогуманитарных деятелей недавно удачно сформулировала некто арт-критик Екатерина Деготь:

- … «Как-то слышал, как один "художник" закатал свой кал в консервные баночки. Вы считаете это Искусством?»

- … «"Дерьмо художника" является произведением искусства, а не дерьмом художника, поскольку в него вложены значительные интеллектуальные силы самого автора и тех сотен искусствоведов и философов, которые об этом писали и пишут. Не читав этого, понять это произведение (как и вообще современное искусство) невозможно».

Этой цитатой не намекаю, что Шекспир тоже полное дерьмо. Вовсе нет, однако полезно иметь трезвое понимание принципов функционирования органчика гуманитарной пропаганды, кто, как и для каких надобностей фабрикуют табель о рангах Искусства и Культуры.

Для представления современной публике шекспировские пьесы нуждаются в глубокой адаптации. И не только для публики неанглийской, английский язык Шекспира настолько архаичный и вычурный, что современный англичанин его с трудом понимает. И если вынести за скобки снобистские театральные проекты, то за исключением «Отелло», «Ромео и Джульетта» (две наименее шекспировские вещи), все прочие пьесы при постановках сильно сокращают и обычно ради вящей сценичности существенно подправляют. Оригинального Шекспира редко кто видел, и вряд ли бы смог досмотреть, усидеть до конца.

Мысль, что Шекспир дутая величина, неоднократно высказывалась и ранее. Можно сказать всегда, поскольку на любой непредвзятый взгляд маловысокохудожественный уровень его творений вполне очевиден. Однако еретиков и диссидентов, как принято во все просвещенные века, старательно в пыль чугунными копытами затаптывала орда социогуманитарных мыслителей. Некоторая проблема у непобедимой орды возникла лишь со строптивым Львом Толстым, этим матёрым человечищем.

О толстовской критике Шекспира принято отзываться с пренебрежением, мол, приколист граф не кушал ни мяса, ни рыбы, ходил по аллеям босой. Ну и в рамках общего эпатажа общественности чудаковатый классик русской литературы заодно отрицал и гений Шекспира, чем неприлично шокировал просвещенную публику. И никогда ничего внятного на толстовскую критику Шекспира не возражают, поскольку анализ Толстого подробен и весьма убедителен.

Зная, что читать первоисточник мало кто соберется, процитирую ключевые положения статьи Л.Н.Толстого «О Шекспире и о драме».

«Несогласие мое с установившимся о Шекспире мнением не есть последствие случайного настроения или легкомысленного отношения к предмету, а есть результат многократных, в продолжение многих лет упорных попыток согласования своего взгляда с установившимися на Шекспира взглядами всех образованных людей христианского мира».

«Помню то удивленье, которое я испытал при первом чтении Шекспира. Я ожидал получить большое эстетическое наслаждение. Но, прочтя одно за другим считающиеся лучшими его произведения: "Короля Лира", "Ромео и Юлию", "Гамлета", "Макбета", я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно то значение, которое приписывается этим образованным миром произведениям Шекспира. Недоумение мое усиливалось тем, что я всегда живо чувствовал красоты поэзии во всех ее формах; почему же признанные всем миром за гениальные художественные произведения сочинения Шекспира не только не нравились мне, но были мне отвратительны? Долго я не верил себе и в продолжение пятидесяти лет по нескольку раз принимался, проверяя себя, читать Шекспира во всех возможных видах: и по-русски, и по-английски, и по-немецки в переводе Шлегеля, как мне советовали; читал по нескольку раз и драмы, и комедии, и хроники и безошибочно испытывал все то же: отвращение, скуку и недоумение. Сейчас, перед писанием этой статьи, 75-летним стариком, желая еще раз проверить себя, я вновь прочел всего Шекспира от "Лира", "Гамлета", "Отелло" до хроник Генрихов, "Троила и Крессиды", "Бури" и "Цимбелина" и с еще большей силой испытал то же чувство, но уже не недоумения, а твердого, несомненного убеждения в том, что та непререкаемая слава великого, гениального писателя, которой пользуется Шекспир и которая заставляет писателей нашего времени подражать ему, а читателей и зрителей, извращая свое эстетическое и этическое понимание, отыскивать в нем несуществующее достоинство, есть великое зло, как и всякая неправда».

«Хотя я и знаю, что большинство людей так верят в величие Шекспира, что, прочтя это мое суждение, не допустят даже возможности его справедливости и не обратят на него никакого внимания, я все-таки постараюсь, как умею, показать, почему я полагаю, что Шекспир не может быть признаваем не только великим, гениальным, но даже самым посредственным сочинителем».

«Произведения Шекспира не отвечают требованиям всякого искусства, и, кроме того, направление их самое низменное, безнравственное. Что же значит та великая слава, которою вот уже более ста лет пользуются эти произведения?

Ответ на этот вопрос тем более кажется труден, что если бы сочинения Шекспира имели хоть какие-нибудь достоинства, было бы хоть сколько-нибудь понятно увлечение ими по каким-нибудь причинам, вызвавшим неподобающие им преувеличенные похвалы. Но здесь сходятся две крайности: ниже всякой критики, ничтожные, пошлые и безнравственные произведения, и безумная всеобщая похвала, превозносящая эти сочинения выше всего того, что когда-либо было произведено человечеством.

Как объяснить это?

Много раз в продолжение моей жизни мне приходилось рассуждать о Шекспире с хвалителями его, не только с людьми, мало чуткими к поэзии, но с людьми, живо чувствующими поэтические красоты, как Тургенев, Фет и др., и всякий раз я встречал одно и то же отношение к моему несогласию с восхвалением Шекспира.

Мне не возражали, когда я указывал на недостатки Шекспира, но только соболезновали о моем непонимании и внушали мне необходимость признать необычайное, сверхъестественное величие Шекспира, и мне не объясняли, в чем состоят красоты Шекспира, а только неопределенно и преувеличенно восторгались всем Шекспиром, восхваляя некоторые излюбленные места: расстегиванье пуговицы короля Лира, лганье Фальстафа, несмываемые пятна леди Макбет, обращение Гамлета к тени отца, сорок тысяч братьев, нет в мире виноватых и т. и.

"Откройте, - говорил я таким хвалителям, - где хотите или где придется Шекспира, - и вы увидите, что не найдете никогда подряд десять строчек понятных, естественных, свойственных лицу, которое их говорит, и производящих художественное впечатление" (опыт этот может сделать всякий). И хвалители Шекспира открывали наугад или по своему указанию места из драм Шекспира и, не обращая никакого внимания на мои замечания, почему выбранные десять строчек не отвечали самым первым требованиям эстетики и здравого смысла, восхищались тем самым, что мне казалось нелепым, непонятным, антихудожественным».

«… Объяснение этой удивительной славы есть только одно: слава эта есть одно из тех эпидемических внушений, которым всегда подвергались и подвергаются люди. Такие внушения всегда были и есть и во всех самых различных областях жизни. Яркими примерами таких значительных по своему значению и объему внушений могут служить средневековые крестовые походы, не только взрослых, но и детей, и частые, поразительные своей бессмысленностью, эпидемические внушения, как вера в ведьм, в полезность пытки для узнания истины, отыскивание жизненного эликсира, философского камня или страсть к тюльпанам, ценимым в несколько тысяч гульденов за луковицу, охватившая Голландию. Такие неразумные внушения всегда были и есть во всех областях человеческой жизни: религиозной, философской, политической, экономической, научной, художественной, вообще литературной; и люди ясно видят безумие этих внушений только тогда, когда освобождаются от них. До тех же пор, пока они находятся под влиянием их, внушения эти кажутся им столь несомненными истинами, что они не считают нужным и возможным рассуждение о них. С развитием прессы эпидемии эти сделались особенно поразительны».

«Но ни на одном из лиц Шекспира так поразительно не заметно его, не скажу неумение, но совершенное равнодушие к приданию характерности своим лицам, как на Гамлете, и ни на одной из пьес Шекспира так поразительно не заметно то слепое поклонение Шекспиру, тот нерассуждающий гипноз, вследствие которого не допускается даже мысли о том, чтобы какое-нибудь произведение Шекспира могло быть не гениальным и чтобы какое-нибудь главное лицо его в драме могло бы не быть изображением нового и глубоко понятого характера».

«… Шекспир, вставляя в уста Гамлета то речи, которые ему хочется высказать, и заставляя его совершать поступки, которые нужны автору для подготовления эффектных сцен, уничтожает все то, что составляет характер Гамлета легенды. Гамлет во все продолжение драмы делает не то, что ему может хотеться, а то, что нужно автору: то ужасается перед тенью отца, то начинает подтрунивать над ней, называя его кротом, то любит Офелию, то дразнит ее и т. п. Нет никакой возможности найти какое-либо объяснение поступкам и речам Гамлета и потому никакой возможности приписать ему какой бы то ни было характер.

Но так как признается, что гениальный Шекспир не может написать ничего плохого, то ученые люди все силы своего ума направляют на то, чтобы найти необычайные красоты в том, что составляет очевидный, режущий глаза, в особенности резко выразившийся в Гамлете, недостаток, состоящий в том, что у главного лица нет никакого характера. И вот глубокомысленные критики объявляют, что в этой драме в лице Гамлета выражен необыкновенно сильно совершенно новый и глубокий характер, состоящий именно в том, что у лица этого нет характера и что в этом-то отсутствии характера и состоит гениальность создания глубокомысленного характера. И, решив это, ученые критики пишут томы за томами, так что восхваления и разъяснения величия и важности изображения характера человека, не имеющего характера, составляют громадные библиотеки. Правда, некоторые из критиков иногда робко высказывают мысль о том, что есть что-то странное в этом лице, что Гамлет есть неразъяснимая загадка, но никто не решается сказать того, что царь голый, что ясно как день, что Шекспир не сумел, да и не хотел придать никакого характера Гамлету и не понимал даже, что это нужно. И ученые критики продолжают исследовать и восхвалять это загадочное произведение, напоминающее знаменитый камень с надписью, найденный Пиквиком у порога фермера и разделивший мир ученых на два враждебных лагеря».

«Шекспир, пользуясь характерами, которые уже даны в предшествующих драмах или новеллах, хрониках, жизнеописаниях Плутарха, не только не делает их более правдивыми и яркими, как это говорят его хвалители, но, напротив, всегда ослабляет их и часто совершенно уничтожает их, как в "Лире", заставляя свои действующие лица совершать несвойственные им поступки, главное же - говорить несвойственные ни им, ни каким бы то ни было людям речи. Так, в "Отелло", несмотря на то, что это едва ли не то что лучшая, а наименее плохая, загроможденная напыщенным многословием драма Шекспира, характеры Отелло, Яго, Кассио, Эмилии у Шекспира гораздо менее естественны и живы, чем в итальянской новелле».

«Все лица Шекспира говорят не своим, а всегда одним и тем же шекспировским, вычурным, неестественным языком, которым не только не могли говорить изображаемые действующие лица, но никогда нигде не могли говорить никакие живые люди».

«До конца XVIII столетия Шекспир не только не имел в Англии особенной славы, но ценился ниже других современных драматургов: Бен Джонсона, Флетчера, Бомона и др. Слава эта началась в Германии, а оттуда ужо перешла в Англию».

Лев Николаевич прав, раскручивать позабытого «гениального» драматурга прошлого столетия принялись в Англии во второй половине 18 века в виду противостояния французскому культурному влиянию. С теми же целями в 19 веке Шекспира подхватили немцы, так наш Уильям и попал в немыслимые гении всех времён и народов.

Случай весьма показательный, демонстрирует механизм балаганчика по раздаче репутаций классиков и титулов гениев, показывает, как функционирует шарманка гуманитарной пропаганды. В посредственных и часто нелепых пьесах Шекспира уже два века Уважаемые Люди с важным видом причастных к Тайнам Культуры ищут (и находят!) удивительно проницательные философские откровения. И, как всем известно, ритуал поклонения Шекспиру строго обязателен в Культурном обществе. Но мы не побоимся социогуманитарного кощунства и продолжим наши историко-литературные изыскания.

* * *

Уточним предмет обсуждения. Интересующий нас вопрос касается не времени возникновения христианства или эпохи широкого распространения в Европе христианства как государственной религии.  Мы пытаемся определить, когда произошла качественная трансформация восприятия европейцами религии, возник неформальный интерес к христианским идеям в образованных слоях общества. В какую эпоху христианство перестало быть в Европе поверхностно обрядовым, лишь политико-государственным ритуалом для высших сословий, бытовым явлением для народа, и началось серьёзное освоение христианской метафизики европейской интеллектуальной элитой не только по долгу службы.

Поясню мысль историческим примером. Коммунистический манифест написан к середине 19 века, во второй половине 19 века издан «Капитал», учреждены I и II Интернационалы, в 1903 году в Лондоне состоялся второй съезд РСДРП и прочее, прочее. Русская интеллигенция имела представления об эсдеках и некоторое понятие о политических идеях социал-демократов, слышала о марксизме. Но даже эти самые эсдеки в массе едва ли были сколь-нибудь подробно знакомы с передовым учением диалектического материализма, и не стремились особенно глубоко в него погрузиться. А когда русское общество приобщилось к марксизму и прочим идеям коммунизма? В результате известных событий 1917 года. В литературе наступил сплошной социалистический реализм, в диссертациях даже по естественным и техническим наукам обязательные ссылки на очередной съезд КПСС. Цитата из трудов Ленина или Маркса решающий аргумент в дискуссии. Даже Шариков штудирует переписку Энгельса с Каутским.

Таким образом, нас интересует, кто был тем первым христианским европейским писателем, чья апология христианства оказала глубокое влияние на образ мысли образованного сословия Европы. Тут встает две трудности. Допустим, Лютер важная историческая фигура, сыграл весомую роль в политико-религиозных разборках 16 века. Историческое значение трудов Лютера сомнению не подвергается. Но насколько глубоко они затронули интеллектуальную и духовную жизнь современников? В предыдущей части на примере Шекспира мы видели, что в конце 16 начале 17 века христианство находилось на периферии интеллектуальных интересов общества. Имелись церкви и монастыри, о христианской религии (именно религии, а не только обрядах) образованные люди имели общее представление, но довольно поверхностное. И что важно, христианская философия для образованного общества не составляла живого интереса.

В 16 начале 17 века христианство в Европе по преимуществу было государственным ритуалом, маркером политической лояльности. Даже образованным людям, вообще тогда весьма малочисленным, в католических странах Библия была труднодоступна. Как мы видели, Ватикан впервые официально издал Библию (Вульгату) в конце 17 века более полувека спустя после утверждения её канонического текста. Да и то издал неохотно, лишь в силу давления протестантов, которые широко распространяли свои версии Библии. Знакомиться со Священным Писанием самостоятельно мирянам настоятельно не рекомендовалось. Да и не очень-то образованная публика интересовалась библейской тематикой, в центре культурной, интеллектуальной и духовной жизни европейцев находилось классическое античное наследие. Это хорошо видно и по пьесам Шекспира.

Вторая трудность, среди множества населяющих в 16-17 веках европейскую историю персонажей выбрать реальную историческую фигуру, чье существование не подлежит сомнению. В европейской античной и средневековой литературе присутствует множество христианских писателей, но кто из них подлинный деятель своего времени? И насколько правильно составлена хронология появления тех или иных текстов, это тоже большая проблема для эпохи ранее 18 века. Доверять тут чему-либо следует осмотрительно, разоблаченных фальшивок превеликое множество. А неразоблаченных, вероятно, ещё больше.

Взять хотя бы нашего Уильяма Шекспира, достоверность его исторической фигуры зыбка.

«1. Нет ни одного документального подтверждения существования Шекспира-литератора.

2. От него самого не осталось не то чтобы рукописи, а даже обрывка бумаги, написанного его рукой.

3. Нет ни одного воспоминания современника о том, что он видел Шекспира – актера, драматурга, писателя… зато есть подтверждение, что:

4. Существовал некий Уильям Шакспер – бюргер, ростовщик.

5. Нет никаких данных, что он получил хотя бы начальное образование.

6. Вся его семья - отец, мать, жена и дети - были неграмотны.

7. В завещании Шакспера нет ни одного слова о книгах, но там все расписано: ложки, вилки, деньги на несколько поколений вперед, проценты, пенсы...»

По-видимому, «Шекспир» плод коллективного творчества лиц причастных к театру. Известно множество вариантов приписываемых этому автору пьес, и то, что шекспировские пьесы нередко созданы в соавторстве, не отрицают и ортодоксальные шекспироведы.

«Авторство (authorship). - Впервые вопрос о том, Шекспир ли автор приписываемых ему пьес, поставил в 1785 г. преподобный Джеймс УИЛМОТ, выдвинувший предположение, что настоящим автором этих произведений был Фрэнсис Бэкон. Выводы Уилмота не были опубликованы».

«На объективные доказательства нельзя полностью положиться. На титульных листах *"Йоркширской трагедии" и *"Лондонского повесы" (первая публикация и перепечатка в 1619 г.) стояло имя Шекспира, а теперь это доказательство признано недостоверным, поскольку вышеупомянутые пьесы не были включены в Первое фолио».

«Другой тип доказательств, основанный на стилистическом анализе, в последнее время особенно усовершенствованном при помощи компьютерных технологий, достиг определенных успехов. Отдельные фрагменты пьес *"Два благородных родича" и *"Все истинно" ("Генрих VIII") подтверждают авторство Шекспира и Флетчера соответственно, а вот стилистический анализ *"Эдварда III" и *"Траурной элегии" не принес определенных результатов».

Разумеется, энтузиастами фабриковались и шекспировские фальшивки.

«Айрленд, Уильям Генри (Ireland, William Henry, 1775 -1835) - помощник лондонского юриста, уличенный в подделке документов, связанных с Шекспиром. В числе его "шедевров" - письмо к Анне Хетеуэй с локоном ее волос. Он также являлся истинным автором пьесы "Вортиджерн", которую приписывал Шекспиру. "Находки" были опубликованы в 1795 г. (в издании проставлен 1796 год) и сумели ввести в заблуждение многих ученых того времени. Однако в марте 1796 г. Эдмонд *Мэлоун опубликовал свое "Расследование", доказывающее, что документы были сфальсифицированы».

Но хотя бы основные тексты пьес, приписываемых авторству «Шекспира», действительно относятся к концу 16 началу 17 века. Для наших целей этого достаточно. Однако, вообще говоря, следует учитывать, что подлинность большинства признанных официальными историками исторических документов средних веков и античности не подтверждена никакими объективными критериями.

Для ознакомления с историями фабрикации разнообразных древних эпосов могу порекомендовать главу 7 из книги Е.Габовича «История под знаком вопроса». "Нева", СПб-Москва, 2005. Его исторические реконструкции меня не убеждают, однако обзор (далеко не полный) обретения историками античных и средневековых произведений познавателен.

«… А что было бы, если бы Вагенфельд назвал существующий португальский монастырь и попросил бы кого-нибудь в Португалии написать письмо от имени Перейры на португальском, французском или английском языке, да еще и на купленной в Португалии бумаге? Или если бы у Гротефенда не было столь настырного сына? Так бы и учили мы все сегодня в школе подробности про деяния финикийских правителей от Бимала до Обуды, как их назвал автор подделки?! А за прошедшие полтора столетия археологи наверняка нашли бы бесчисленные артефакты, относимые ко всем придуманным древним финикийским правителям. Не исключаю, что и их портреты и бюсты были бы за это время изготовлены. Что-что, а наращивать бугристые мускулы фантазии на хилый скелетик первоначальной выдумки историки и их сподручные за прошедшие 400-500 лет научились в совершенстве».

Мне уже доводилось анализировать реальность пресловутого монгольского нашествия. Один частный пример, как фабриковали историю вторжения монголов в Чехию.

«Теперь уже неизвестно, были монголы в Моравии или нет. Зато хорошо известна история создания легенды о победе моравян над кочевниками в битве при Оломоуце в 1241 г». 

Образцы фальсификации чешской средневековой истории подробно изучены. Разоблачены они оказались не в силу плохой работы чешских историков, они как раз ловко и довольно убедительно (не хуже других) фабриковали древние исторические документы. Однако у чехов над душой стояли бдительные критики, поскольку в 19 веке построения чешских национальных историков по преимуществу имели антинемецкую направленность. Оттого немецкие власти, и соответственно немецкие историки следили за чешскими коллегами особенно придирчиво и немало способствовали разоблачению чешской исторической самодеятельности.

«Через 300 лет после предполагаемого нашествия монголов стало известно имя их победителя - Ярослав из Штеpнберга. Человек этот впервые появляется на страницах "Хроники чешской" Вацлава Гаека из Либочан, изданной в 1541 г. Этот же автор первым поведал миру и о битве при Оломоуце».

От себя замечу, что 1541 год издания Чешской хроники наверняка фальсифицирован. Из общих соображений, сведения о нашествии монголов в Европу могли появиться у европейских историков от китайских иезуитов не ранее 17 века, а более правдоподобно, что тема начала разрабатываться в 18 веке.

«Когда настал век Просвещения, гаековым наследием всерьёз занялся Геласиус Добнер. Он потратил 30 лет жизни на разоблачение фальсификаций и натяжек, содержащихся в "Чешской хронике", но завершить работу не успел. Оказалось, что это занятие для целых поколений исследователей. Сегодняшняя оценка вклада Гаека в историографию: "Видимо, ни один хроникер минувших столетий не заслужил столь позорную репутацию фальцификатора чешской истории, как Вацлав Гаек из Либочан" - Мария Колдинска, институт истории Карлова университета, 2001 г.»

Ещё один выдающийся чешский фальсификатор, Антонин Бочек.

«Интересы Бочека были разнообразны, например, он подделал несколько хозяйственных документов XIII века, но особое внимание этот историк уделил битве при Оломоуце. К её 600-летнему юбилею, торжественно отмечавшемуся в 1841 г., он проделал следующую работу:

1. Заменил главного героя. Вместо Ярослава победителем азиатов стал Здислав из Штернберга, а Ярослав оказался его сыном.

2. Сделал участниками войны с татарами тамплиеров. Потому что какое же средневековье без тамплиеров?

3. Предъявил доселе неизвестные свидетельства о разграблении монголами монастырей и замков.

С доказательной базой Бочек никогда не испытывал затруднений. Он владел несколькими архивами, в частности, наследством историка Йoзефа Монсе, так что появление новых документов объяснялось их находкой среди fragmenta Monseana».

«В общем, Антонин Бочек, подобно Вацлаву Гаеку, обеспечил своих ниспровергателей работой на десятилетия. В научном словаре, изданном в 1925 г., он уже характеризуется, как "безответственный фальсификатор, автор множества подделок". Примерно в тоже время историк Вацлав Новотный первым высказал мнение, что никакой битвы у Оломоуца не было. В Чехии, не увлечённой проблематикой кочевых культур, с ним все довольно быстро согласились».

«Думаю, чехам было бы проще и вовсе отнести монгольское вторжение в область легенд, но поскольку мировая наука настаивает на реальности "Великого Западного Похода", они остановились на компромисcном варианте. Нынешнее поколение чешских исследователей придерживается мнения, что битвы не было, а был небольшой набег, длился он неделю, от силы две, монголы сожгли некий монастырь в окресностях Опавы и тотчас переместились в Венгрию».

Вот примерно так и делается любая древняя история. Вернёмся к нашей теме.

Не подлежит сомнению, что в 15-16 веках христианство в Европе хорошо известно. Но каковы его реальные роль и место в обществе, если отвлечься от поздней мифологии (истории). Традиционная версия истории утверждает, что в Европе в Средние века будто бы существовала развитая христианская культура (по общеустановленному мнению средневековая европейская культура практически 100% религиозная), а затем из средневековой тьмы вдруг начало чудесно возрождаться гуманистическое античное искусство. Однако если посмотреть на искусство Ренессанса непредвзято, особенно изобразительное, то отчетливо видно, что всё происходило ровно наоборот: в античные темы и стили вносятся христианские мотивы (и, в общем, искусствоведы это признают). Причем вносятся неорганично. Само понятие Возрождения появилось лишь в 19 веке. И не могло возникнуть прежде, чем была сочинена и систематизирована европейская история Средних веков.

Так кто же первый христианский писатель Европы, которого мы ищем? По моему мнению, первый христианский писатель Европы (более раннего не отыскал), чья апология христианства оказала значительное влияние на образ мысли образованного общества его времени это знаменитый французский ученый Блез Паскаль (1623-1662). Выдающийся математик, физик. Один из основоположников теории вероятностей и гидростатики. Изобрёл счётно-арифметическую машину, арифмометр.

Паскаль искренне и глубоко посвятил себя христианской вере, собирался написать апологию христианской религии. Оставшиеся после его смерти заметки и наброски были изданы в 1669 году под названием «Мысли о религии и других предметах», теперь обычно именуются просто «Мысли».

В своё время при первом знакомстве со знаменитыми «Мыслями» Паскаля моё внимание сразу обратила их, с современной точки зрения, философская неискушенность. Как будто Паскаль не знаком с античными и средневековыми трудами христианского богословия и философствования. Классическое произведение французской философской литературы второй половины 17 века,  по сути, есть христианский букварь, введение в основы христианского мировоззрения и богословия. Как будто ни автор, ни просвещенная публика ничего не знают о тысячелетней истории христианской мысли.

Но может быть, Паскаль гениальный самоучка, его самодельные теологические рассуждения своей искренней примитивностью умилили образованное общество Франции и Европы? Отнюдь нет, Паскаль принадлежал к узкому кружку элитных интеллектуалов, так называемых янсенистов, которые очень серьёзно занимались богословскими проблемами, отчаянно полемизировали с иезуитами, создали немалые затруднения Ватикану. И Паскаль был наиболее заметным и сильным писателем среди янсенистских публицистов, идеологов.

История 100-летней идеологической борьбы янсенистов против иезуитов и Ватикана довольно любопытна, но подробно излагать её затруднительно. Идейная борьба шла вокруг интересной и принципиально важной богословской проблемы. Однако обычно стороны стремились при помощи юридического крючкотворства подвести оппонентов под обвинение в ереси, отыскать в их построениях уязвимые места, позволяющие формально скомпрометировать противника перед буквой официальных установлений католицизма. Грандиозная дискуссия десятилетиями велась столь несоразмерно мелочно, что дотошно вникать в эту сторону полемики излишне.

Янсенисты считали себя последователями епископа из голландского города Иперна Корнелия Янсения (1585-1638). В 1640 году посмертно издана написанная Янсением книга, посвященная трактовке доктрины агвустинизма, восходящей к мифическому святому Аврелию Августину (354-430). Коротко говоря, августинское учение о благодати являлось компромиссным по отношении к протестантской доктрине абсолютного предопределения человека к спасению и католическим вероучением о свободе воли человека. Согласно августинианству спасти человека может лишь благодать, и в этом Божье предопределение. Но человек способен либо выбрать благодать, либо отвергнуть, и в этом его свобода воли. Переставляя акценты и меняя аспекты, обсуждение проблемы можно вести бесконечно, чем собственно янсенисты и их ватиканские оппоненты десятилетиями изощренно и занимались. Янсенистов обвиняли в завуалированном проповедовании протестантского учения о предопределении.

«Янсенисты оставили без ответа вопрос о том, почему Бог одним людям дает благодать, а другим отказывает в своей помогающей силе, что дало современникам право рассматривать янсенистов как сторонников учения о двойном предопределении и называть их тайными кальвинистами.

«Церковью была осуждена не августиновская идея о побуждающей силе небесного влечения, а тезис о том, что человек не может противостоять действию на него благодати, что противоречило догматическому определению Тридента».

В янсенизме представляет интерес не столько занудная богословская составляющая, в которой мало кто разбирался, но политическая проекция. С одной стороны, янсенисты позиционировали себя как ортодоксальные католики, не ставящие под сомнение церковную власть и авторитет римского папы. С другой стороны, янсенисты остро полемизировали с ватиканским спецназом – иезуитами. И эта острая морально-политическая критика иезуитов привлекла большое общественное внимание и сочувствие к янсенистам. Также отметим, что янсенисты небезуспешно занимались научной деятельностью и образованием, то есть прямо конкурировали с иезуитами на их излюбленном поле.

Бдительные иезуиты в 1653 году добились признания книги Янсения «Августин» еретической и её осуждения буллой папы Иннокентия Х. Не оспаривая решения папы, янсенисты принялись доказывать, что книга Янсения была неверна истолкована. Административные ресурсы была на стороне иезуитов, но общественную полемику янсенисты вели более успешно. В январе 1656 года появился направленный против иезуитов первый памфлет написанный Паскалем.

«Письма были тайно напечатаны и распространялись, в том числе по почте, вначале без имени автора, а затем, когда они были собраны в одну книгу и изданы в Кёльне в 1657, – под псевдонимом Луи де Монтальт (Письма к провинциалу, или Письма Луи де Монтальта к другу в провинцию и к отцам иезуитам о морали и политике этих отцов). Письма – шедевр французской сатирической прозы, при жизни автора они завоевали широкую популярность».

«Впечатление, произведенное этой филиппикой, было громадное. Несмотря на осуждение янсенистов самим папой, все, что было лучшего во французском обществе, стало на сторону гонимых; с этих пор имя иезуита стало синонимом лицемерия, своекорыстия и лжи».

Паскаль сумел привлечь живой интерес в образованном обществе к занудным разборкам христианских богословов относительно августинской проблематики. В 1660 году книга Паскаля во Франции была приговорена к сожжению. К счастью автор не пострадал, его личность иезуиты не установили, конспирация у янсенистов была поставлена хорошо.

Пожалуй, именно паскалевские «Письма», а не «Мысли» по праву следовало бы рассматривать в качестве первой апологии христианства, получившей широкую европейскую известность и сочувствие значительной части образованной публики. К тому же «Письма» принадлежат к редкому виду сатиры не против религии, но с ортодоксальных христианских религиозных и моральных позиций. Как ни странно, защищал Паскаль христианство от иезуитов. К сожалению, в интернете не нашёл текст «Писем», отыскал лишь краткое изложение, откуда и приведу цитаты.

«Если встретишь вора, решившегося обокрасть бедного человека, для того, чтобы отклонить его от этого, можно указать ему какую-нибудь богатую особу, которую он может обокрасть вместо того». Подобные рассуждения содержатся в труде под названием «Практика любви к ближнему» одного из авторитетнейших иезуитов».

«Не менее любопытны рассуждения иезуитов о людях, занимающихся ворожбой: должны ли они возвращать деньги своим клиентам или нет? «Да», если «гадатель несведущ в чернокнижии», «нет», если он «искусный колдун и сделал все, что мог, чтобы узнать правду».

 «Следом автор приводит не менее любопытные рассуждения из книги отца-иезуита «Сумма грехов»: «Зависть к духовному благу ближнего есть смертный грех, но зависть к благу временному только простительный грех», ибо вещи временные ничтожны для Господа и его ангелов. Здесь же помещено оправдание соблазнителя: «девица владеет своей девственностью так же, как своим телом», и «может располагать ими по усмотрению».

Поразительное новшество являет собой и учение о «мысленных оговорках», позволяющих лжесвидетельствовать и давать ложные клятвы. Оказывается, достаточно после того, как скажешь вслух: «Клянусь, что не делал этого», прибавить тихо «сегодня» или же нечто подобное, «словом, придать речам своим оборот, который придал бы им человек умелый».

«Следует избегать греха, но если обстоятельства влекут вас к нему, то прегрешение извинительно. И, совершеннейше переворачивая с ног на голову все представления о порядочности, иезуиты исключают из числа отвратительнейших грехов клевету. «Клеветать и приписывать мнимые преступления для того, чтобы подорвать доверие к тем, кто дурно говорит о нас, — это только простительный грех», — пишут они».

Распространен поверхностный взгляд, что Ватикан и его верные иезуиты насаждали в Европе католическое мракобесие. Но как видим, дела обстояли ровно наоборот, иезуиты в вопросах веры были большими либералами и гуманистами, проявляли склонность потакать социальным интересам и бытовым предрассудкам паствы. И за это Паскаль беспощадно изобличил отцов иезуитов в религиозном лицемерии. Отошлю сомневающихся к специалистам.

Из статьи Брокгауза и Эфрона «Иезуиты»:

«В силу положения, что цель оправдывает средства, нравственная оценка поступка производится по намерениям лица, его учинившего, в силу же пробабилизма должен быть одобрен поступок безнравственный как по цели, так и по средствам, если только для обоснования его может быть приведено "правдоподобное" мнение. В связи с пробабилизмом стоит учение иезуитов о грехе, существенным признаком которого является у них преднамеренность (чем исключается возможность согрешения по неведению и невежеству).

Они расширяют до крайности понятие о грехах простительных, не требующих даже покаяния, и допускают мысленные, подразумеваемые оговорки и ограничения (reservatio et restrictio mentalis [Пример: На вопрос, предложенный убийце, он ли убил такого-то? — совершивший убийство может смело отвечать: нет, подразумевая про себя, что он не посягал на жизнь убитого им человека "до его рождения".], двусмысленные клятвы, подтасовку намерений ["Позволительно сыну, отвлеченным намерением (absoluto desiderio), желать отцу своему смерти, конечно, не как зла для отца, но как добра для себя, ради ожидаемого значительного наследства" — тезис иезуитской морали, осужденный папой Иннокентием XI.].

Любимейшим приемом иезуитов при разработке вопросов морали; является перенесение методов юриспруденции, в область религиозно-нравственную и, между прочим, аналитическое разложение цельных понятий. Так, путем различения трех степеней нужды, двух категорий средств. и трех разрядов потребностей они выводили ряд правил как нельзя более удобных для людей, желающих уклониться от подачи милостыни и вообще помощи ближнему.

Для иезуитов нравственные принципы христианства не были руководящей нормой; наоборот, нравы и обычаи руководили ими при формулировании христианских принципов. Сами иезуитов удачно называли иногда свою систему нравственного богословия theologia accomodativa, т.е. богословием, приноровленным к воззрениям и нравам людей известного времени и места. Того же основного приема своего они держались и в своей миссионерской деятельности».

М.А.Корзо «О полемике янсенистов и иезуитов о благодати и свободе воли» (Сектор этики Института философии РАН. Этическая мысль. - Вып. 2. - М.: ИФ РАН. 2001)

«В 6-м письме "Писем к провинциалу" Паскаль помещает саморазоблачающее признание священника-иезуита, что он пытается за счет поблажек приобрести доверие своих духовных чад и перетянуть их таким образом на свою сторону:

"- Увы! - сказал патер, - нашей главной целью должно бы быть: не установлять никаких иных правил, кроме правил Евангелия во всей их строгости; и по нашему образу жизни достаточно видно, что, если мы терпим некоторую распущенность в других, то скорее из снисхождения, чем с намерением. Мы вынуждены к этому. Люди до того теперь испорчены, что мы, не имея возможности привести их к себе, принуждены идти к ним сами; иначе они вовсе оставят нас, они сделаются хуже, они окончательно опустятся. И вот, чтобы удержать их, наши казуисты и рассмотрели те пороки, к которым люди более всего склонны во всех жизненных ситуациях с целью, не нарушая истины, установить правила настолько легкие, что надо быть чересчур требовательным, чтобы не остаться довольным ими; ведь главная задача, которую поставило себе наше Общество для блага религии, это - не отвергать кого бы то ни было, дабы не доводить людей до отчаяния.

Итак, у нас есть правила для людей всякого рода: владельцев духовных мест, священников, монахов, дворян, слуг, богатых, торговых людей, для тех, которые запутались в своих делах, для находящихся в нужде, для женщин набожных и ненабожных, для состоящих в браке, для людей распутных. Одним словом, ничто не ускользнуло от предусмотрительности наших казуистов".

Булла Иннокентия XI "Sanctissimum" (1679) осудила крайности подобного потакания, практику идти на поводу у общественных нравов, приноравливая нравственные требования к прихотям каждого верующего».

Таким образом, если исходить из традиционной исторической схемы, то в 16-17 веках иезуиты (и Ватикан) выступали с позиций близких гуманистическим, а их критики, в случае янсенистов, оппонировали как мрачная ортодоксальная христианская реакция на католическую либерализацию.

«Общество Иисуса, наоборот, демонстрировало желание выработать теологию и образ жизни самих иезуитов, которые в большей степени отвечали бы окружающей их реальности. С явным осуждением тенденции идти в ногу с временем, свидетельствующей об отказе от строгой и простой морали ранней церкви, вкладывает Паскаль в уста иезуита признание, что "Отцы Церкви были хороши для морали своего времени; но они слишком отстали для морали нашего времени"».

«Педагоги Пор-Рояля, несмотря на непродолжительность их деятельности ("маленькие школы", созданные в 1643 г., в 1661 г. были запрещены Людовиком XIV), вернулись к традиции аскетической школы, от которой веком ранее отказались не только иезуиты, но и педагоги всех протестантских конфессий. Общество Иисуса, для которого деятельность в сфере образования была приоритетной, стремились (по крайней мере в теории) сделать учебный процесс более легким и приятным для учеников: распорядок дня коллегий предусматривал активный отдых, подвижные игры, поездки на природу. Янсенисты отказались и от физкультуры, так как забота о телесном здоровье была несовместима с их негативным отношением к физической природе человека. В школах Пор-Рояля остались невостребованными и другие педагогические новации иезуитов, оказавшие влияние не только на систему религиозного, но и светского образования: стимуляция активности учеников гибкой и многообразной системой мотиваций; влияние на амбиции и престиж; поощрение духа соревновательности. По мнению янсенистов, все эти "уловки" были не совместимы со строгими требованиями христианской морали, за которые они ратовали».

«Иезуитизм, по мнению Л.Колаковского, представлял собой другую крайность: он характеризовался преувеличенным порой антропоцентризмом, своеобразным превозношением человека за счет Бога. Это стало возможно благодаря ассимиляции иезуитизмом натуралистических тенденций ренессансного гуманизма, в результате рискованной попытки использовать секулярные тенденции в культуре в целях возрождения религиозного чувства».

Иезуиты по праву считаются учителями Европы, в том числе учителями христианства. И традиционная историческая схема не в состоянии объяснить следующий парадокс. 16-17 века согласно общепринятому взгляду это эпоха контрреформации и ожесточенных религиозных войн, когда иезуитские шпионы выискивают вольнодумцев, а инквизиторы будто бы тысячами сжигают еретиков и прочих малейших отступников от римского вероучения. И вот в это мрачное время иезуиты и Ватикан заняты обороной либеральных подходов к христианской доктрине от фанатично требующих ригоризма в вопросах веры кучки европейских интеллектуалов. Каково?

Мы уже рассказывали, что проникая по всему миру, иезуиты стремились приспособиться к местным условиям. Отцы иезуиты принимали любое обличье – брахманов, колдунов, – способное вызвать уважение и доверие местного населения. При необходимости гибко приспосабливали проповедь христианства к местным культурам и верованиям, на пути к цели не гнушались сколь угодно сомнительных религиозных компромиссов. Современные исследователи квалифицируют методы иезуитских миссий в Индии, Африке, Китае, Японии, Америке как «культурную адаптацию». Но ведь той же методе культурной адаптации иезуиты следовали и в Европе. Однако в отличие от экзотических стран, в Европе просвещенческая деятельность иезуитов была ограничена критикой со стороны протестантов, янсенистов и прочих христианских ортодоксов и пуристов.

Нельзя не упомянуть об одном важном для нашей темы обстоятельстве. В 100-летней войне иезуитов и янсенистов решающую роль имел политический фактор, определяемый позицией французского государства в церковных делах. Французское королевство открыто не порывало с Ватиканом, но на деле французское государство всегда контролировало свою церковь. Доктрина фактической самостоятельности французской католической церкви именуется галликанизм, и может быть сведена к двум основным пунктам: 1) папа в светских делах не имеет никакой власти в пределах королевства, и 2) в духовных делах его распоряжения не могут противоречить постановлениям соборов, признанных во Франции. Галликанская церковь по части административной независимости мало чем отличалась от англиканства, но формально признавало главенство римского папы и не изобретало отдельной религиозной доктрины.

В результате французские короли хронически находились в сложных, двусмысленных отношениях с Ватиканом. А французский двор закулисно поддерживал янсенистов, не позволяя иезуитам их окончательно задавить. С переменным успехом борьба иезуитов и янсенистов продолжалась до середины 18 века.

«Иезуиты не переставали пускать в ход все возможные средства, чтобы искоренить янсенизм. Янсенистов теснили, преследовали; их становилось меньше».

В 1709 году иезуитам совсем уж было удалось одолеть янсенистов. Как правоверные католики некоторые янсенисты критически отозвались о принципах галликанства, иезуитам удалось спровоцировать престарелого Людовика XIV на решительные репрессии против янсенизма. Был упразднен и разрушен главный центр янсенистов монастырь Порт-Рояль. Однако окончательная победа не была достигнута. Вскоре случилось возрождение янсенизма.

«После смерти Людовика XIV оппозиция против абсолютизма свивала себе гнездо всюду, где была либо корпорация, способная дружно протестовать, либо идея, во имя которой можно было действовать. Парламенты отказывались регистрировать буллу и поддерживали янсенизм. Им, собственно говоря, было решительно все равно, как понимать благодать — по-янсенистски или по-иезуитски, но они выбирали то мнение, которое могло поддерживать спор. К янсенистской точке зрения примкнули все недовольные правительством, папской курией, иезуитами. В числе янсенистов были представители низшего духовенства и буржуазии, также много женщин, которые совершенно не знали, о чём идёт спор, а присоединением к янсенизму просто выражали своё недовольство».

Из статьи Брокгауза и Эфрона о новой волне янсенистских споров, вызванной изданной в 1713 году папой Климентом XI в буллой Unigenitus Dei filius:

«… Не большим успехом увенчались и старания латерангского собора 1725 г. Франция разделилась на два лагеря — сторонников буллы и противников ее; первых поддерживало правительство, вторых ободряло сочувствие со стороны парламентов. Движение вошло в новую фазу, когда в 1727 г. умер дьякон Парис, принадлежавший к противникам буллы. На его могиле стали происходить сцены, напоминавшие эпоху самой ярой религиозной экзальтации: чудеса, исцеления, специального рода конвульсии. Янсенизм стал принимать характер эпидемии, но это дискредитировало его в глазах серьезных людей».

Эта длительная богословская полемика оставила глубокий след во французской истории и культуре. Например, хорошо всем у нас известные «Три мушкетёра»:

«- Я дерусь из-за  несогласия по одному богословскому вопросу, - сказал Арамис, делая знак д'Артаньяну, чтобы тот скрыл истинную причину дуэли.

Атос заметил, что по губам гасконца снова скользнула улыбка.

- Неужели? - переспросил Атос.

- Да, одно место из блаженного Августина, по поводу которого мы не сошлись во мнениях, - сказал д'Артаньян».

В следующей книге выясняется, что Арамис вступил в иезуиты.

Заметим, что янсенисты сыграли немаловажную роль и в срыве работы иезуитов по христианизации Китая. Янсенистов собственно не Китай интересовал, они целили в своих давних противников иезуитов. Под давлением скандальной критики янсенистов Ватикан был вынужден твёрдо запретить иезуитам практиковать христианство с китайской спецификой.

«В Китае, Японии, Индии, Африке они старались сочетать христианские обряды и истины с языческими обычаями и суевериями: они предлагали средства спастись, не перерождаясь внутренне, и сделаться христианином, не переставая быть язычником. Разрешая мнимообращенным в христианство разные виды идолослужения, под условием оговаривать про себя, что поклонение относится к истинному Богу, иезуитские миссионеры сами подделывались под наружный вид и обычаи жрецов, выдавая себя за христианских брахманов, бонз и мандаринов».

«5 июля 1742 года Бенедикт издал указ Ex quo singulari, в котором отвергал китайские обряды, напомнил миссионерам, что обращения происходят благодаря Божьей благодати, убеждал их проповедовать веру в ее чистоте, воодушевлял их на мученичество и приказывал им дать клятву послушания».

Во второй половине 18 века против иезуитов решительно выступили влиятельные католические державы Европы, предводительствуемые Бурбонами. По обвинению в заговорах и различных экономических злоупотреблениях иезуитов изгнали из Португалии, Испании, Франции. В конце концов, под давлением вооруженных сил Франции Ватикан был вынужден распустить Орден Иезуитов.

«1759 г., под влиянием министра Помбаля (см.), состоялся королевский эдикт, которым орден изгнан был из пределов Португалии; члены его посажены были на суда и высажены на берег Папской области».

«В 1764 г. иезуиты королевским декретом изгнаны были из Франции. В 1767 г. Карл III, под влиянием министра Аранда, изгнал их из Испании: 5000 иезуитов арестованы были в одну ночь и отвезены в Папскую область. Изгнанию иезуитов из Неаполя содействовал министр Тануччи. В 1768 г. они были изгнаны из Пармы.

«Климент XIII (1758—1769, Carlo Rezzonico) — избранный при поддержке иезуитов, вел упорную борьбу за этот орден, но этим только принес вред папскому престолу. Несмотря на противодействие Климент и его секретаря, кардинала Торреджиани, иезуиты были изгнаны из Португалии, потом из Франции. Тогда Климент издал буллу Apostolicum pascendi (1765), в которой осыпал орден похвалами и объявлял его интересы интересами церкви. Тем не менее иезуиты были изгнаны из Испании, из Неаполя и из Пармы. Климент новой буллой (In Coena Domini) объявил недействительными постановления герцога Пармского и отлучил от церкви его правительство; но все заинтересованные державы увидели в этом вмешательстве нарушение своих прав и потребовали от папы уничтожения ордена. Климент отказал; тогда Франция и Неаполь заняли некоторые города Церковной области. Папа вынужден был пойти на уступки и назначил тайное заседание консистории по этому вопросу, но накануне скоропостижно умер, как говорили, отравленный иезуитами».

«Климент XIV (1769—1774, Antonio Ganganelli). — сын врача, ученик иезуитов и францисканский монах, Климент, при своем предшественнике Климент XIII, стоял далеко от дел, так как не был расположен к иезуитам и советовал папе примириться с державами. Избранный в папы преимущественно противниками ордена, Климент в своей первой энциклике, предписывая верующим повиноваться государям, выразила мысль, что благо церкви неотделимо от мира со светскими государствами. Он не хотел, однако, уничтожить орден только в силу требований правительств, но считал необходимым лично ознакомиться с делом. Поэтому только в 1773 г. Климент издал бреве Dominus ас Redemptor noster, которое уничтожало орден и подробно мотивировало эту меру. Результатом уничтожения иезуитского ордена было примирение с римским престолом католических держав и возвращение церковных владений, захваченных Францией и Неаполем при Климент XIII. Климент был уверен, что иезуиты лишат его жизни за уничтожение их ордена; действительно, он вскоре умер, и современники были убеждены, что его отравили иезуиты».

То, что иезуиты травили пап, кажется более чем сомнительным сочинением антииезуитской пропаганды. У римских пап имелись веские причины защищать иезуитов, поскольку Орден являлся наиболее эффективной и влиятельной спецслужбой Ватикана.

«Иезуиты объявлены были изъятыми от всякой светской юрисдикции и обложения в пользу государства, а также независимыми от епископов; они не признают никакой другой власти, кроме своего орденского начальства и папы. Им предоставлено исполнять все священнические обязанности, даже при интердикте, собственной властью освобождать от всех церковных наказаний и взысканий, обращать обеты светских лиц в другие добрые дела, самим себе давать диспенсацию от обета поста, от обязательного употребления бревиария. Генералу иезуитов, наряду с неограниченной властью над членами ордена, предоставлено право повсюду посылать их со всякого рода поручениями, назначать их учителями богословия и награждать учеными степенями».

«Из положения о неограниченной власти папы, которому, для блага христианской церкви и спасения душ, приписывалось право разрушать подданных от присяги и низлагать государей, иезуиты последовательно выводили принцип народовластия. Признавая власть папы непосредственным установлением Бога, а власть государей — проистекающей из воли народа и потому подлежащей контролю народа, а в последней инстанции — контролю папы, иезуиты развили целую теорию революций, неповиновения законам, сопротивления государям и даже "тираноубийства" (сочинение иезуита Марианы). Теорию эту они не только проповедовали, но и применяли на практике».

Как видим, католические государи имели свои основания настойчиво добиваться роспуска ордена иезуитов. Хотя конкретные причины, по которым испанские и французские Бурбоны во второй половине 18 века упорно преследовали иезуитов, публике так и остались неизвестны.

Одно из последствий роспуска ордена, оно привело к началу упадка Китая. Иезуитская миссия официально прекратила существование. И хотя иезуитов не отзывали, и они продолжали занимать в Китае влиятельные позиции, но пополнение уже не прибывало. И к концу 18 века иезуитская миссия пришла к естественному концу. Бурно развивавшийся Китай, утратив руководящую и направляющую интеллектуальную силу, начал загнивать и деградировать. Этой истории собираюсь коснуться отдельно.

Поскольку французское государство вступило в открытый конфликт с иезуитами, в начале второй половины 18 века янсенистское движение затухает и прекращает существование. А более вероятно, что немногочисленные, но интеллектуально влиятельные кружки янсенистов преобразуются какие-нибудь масонские ложи, это как раз время расцвета французского масонства.

* * *

Ну что ещё сказать. Умница Паскаль скептически отозвался об истории.

«Меня ничуть не удивляет, что греки создали "Илиаду", а египтяне и китайцы - свои легенды.

Стоит вдуматься в то, как они возникли, - и сразу все проясняется. Эти баснословные историки не были современниками событий, о которых они повествуют. Гомер сочинил роман, причем и он сам, и его слушатели относятся к этому сочинению именно как к роману, ибо все отлично знают, что Троя и Агамемнон - такой же вымысел, как золотое яблоко. Он отнюдь не собирался создать исторический труд, просто хотел развлечь. При этом он - единственный, чей язык - это язык его времени; творение Гомера столь прекрасно, что живет век за веком: все его знают, говорят о нем, - его нужно знать, его заучивают наизусть. Четыреста лет спустя очевидцев описанных событий давно уже не было в живых, никто уже не мог со знанием дела сказать, выдумка все это или доподлинная история: люди получили творение Гомера в наследство от предков, оно вполне может сойти за правдивое описание происшедшего».

«Любые исторические события, изложенные не современниками, всегда сомнительны; лгут и все предвещания сивилл, и Трисмегиста, и многих других, - пусть им некогда свято верили, но ход событий подтвердил их лживость. Иное дело, когда о происшедшем рассказывают современники. Велика разница между книгой, которую сочиняет, а потом отдает на потребу народу некий автор, и книгой, которую творит сам народ. Вот уж тут никто не усомнится, что книга эта столь же древняя, сколь древен народ».

Вообще среди интеллектуальной элиты 16-17 веков было распространено отношение к историкам как шарлатанам. И не мудрено, грандиозное здание европейской античной и средневековой истории только начали возводить, и ещё отчетливо проступал фундамент. Два века спустя добраться до основ исторических построений стало затруднительно, а в 16-17 веках было ясно видно, что никаких достоверных документов нет, одна сомнительная беллетристика, которую правят и дописывают у вас на глазах.

* * *

Пионер. март – 6 мая 2009  г.