Катастрофа 1917-го не изменила имперской сути России. и элита в ней, как прежде, не вырастает, а рекрутируется

В прошлом веке на всей будущей истории человечества более всего сказались последствия революции, произошедшей в Европе, но и не совсем в Европе в России, стране европейской, но и не совсем европейской, находящейся на периферии как Европы, так и Азии, оттого и ищущей порой оправдания своего двойного провинциализма в евразийской утопии. Хотя, конечно, принадлежит Россия Европе. Однако наследует черты государства, также Европе принадлежавшего, но стоявшего всегда особняком. И до Нового времени не дожившего.

Третьему Риму от второго

Слово византинизм чаще всего употребляется как синоним политического коварства и интриганства. Между тем Россия заимствовала у погибшей в XV веке империи нечто большее, чем придворные нравы и обычаи. Это, безусловно, самодержавие, ограниченное лишь цареубийством (в Византии чаще оскоплением или ослеплением), а также кое-что весьма существенное в социальном устройстве и внешнем позиционировании.

Византийскую автократию, не имевшую, как и русское самодержавие, ничего общего с гораздо более поздним западноевропейским абсолютизмом, от Западной Европы отличала высокая вертикальная мобильность правящей элиты. Средневековое западноевропейское общество с его сословными барьерами и внутрисословной иерархией кажется застойным, затхлым, лишенным потенциала внутреннего развития. Но чем же тогда объяснить, что

Средневековье само себя изжило, стало модернизироваться, привело к длительной эпохе революций и перемен? Многим, конечно. Но не в последнюю очередь тем, что элита в своей замкнутости вырабатывала социальную субъектность, становящуюся наследственной ценностью для представителей разных сословий, ибо в разных частях Европы состав правящей элиты разнился. От сословной субъектности к субъектности личностной и национальной лежал долгий путь, но он был открыт. Византия с ее заговорами, переворотами и изменениями в составе элиты в развитии остановилась. Субъект перемен не мог сформироваться, единственным обладателем субъектности в таком социуме был василевс, находившийся под постоянной угрозой. Социальная мобильность российской элиты была сродни византийской, но ее обновление происходило преимущественно по инициативе самодержавной власти, которая никогда особенно ей не доверяла, пыталась сама ее образить и упорядочить от опричнины до Табели о рангах, открывавшей возможность дости жения дв орянского статуса через государеву службу.

Самодержавие не могло допустить самоорганизации какой-либо социальной группы, резервировало за собой право ее пополнения через достижение определенного чиновничье-бюрократического ранга. Самодержавие в этом его коренное отличие от западноевропейского абсолютизма миновало стадию легитимации, то есть утверждения, происходившего в Европе с XVI столетия, в рамках письменного публичного права. Хозяин земли русской этот ответ Николая II на вопрос о роде деятельности в переписном листе самым точным образом характеризует частноправовое позиционирование и самоидентификацию самодержцев.

Такая общественно-политическая модель исключала возможность формирования нации по западноевропейскому образцу через самоутверждение подданных, ведомых третьим сословием. Элита постоянно размывалась и была далека от самоорганизации, русский город имел совсем иную природу по сравнению с западноевропейским, не являлся автономным социально-политическим образованием. Русская нация не имела того центра кристаллизации, которым для наций европейских являлась будущая буржуазия, переживавшая революционную эпоху своего развития. Западноевропейские нации складывались в противостоянии монархам, в утверждении принципа народного суверенитета. Единство русских скреплялось самодержавием, вертикалью власти, а не внутренними связями, не социальной горизонталью.

Вертикаль власти использовала в качестве главного способа скрепления общности, так и не ставшей нацией, унаследованное от Византии имперское расширение, не имевшее рационального обоснования, экономически затратное и политически опасное. Имперское расширение заменяло строительство национального государства, которое до сих пор в России не состоялось. Русский становился русским и самоутверждался как русский, навязывая себя другим народам, а не во внутренней самоорганизации. И революции здесь имели одну важнейшую особенность, отличавшую их от западноевропейских.

Власть нечаянная радость

Революции в России происходили вовсе не по воле революционеров, которые никогда не бывали готовы к взятию власти, большевики не исключение. В нашей стране революции всегда результат провала правящей элиты, а не действий оппозиции, как правило, рассчитывающей на долгие годы существования в той политической нише, которую она занимает. Без перспектив прихода к власти, взять которую ее принуждают обстоятельства. Вспомним осень 1905 года. Так получилось, что события того времени остаются в тени тех, что произошли 12 лет спустя. Между тем катастрофа года семнадцатого, когда власть захватила не самая сильная и не самая популярная партия, может быть осмыслена только с учетом прежнего.

Говоря коротко, пятый год это всероссийская политическая стачка в октябре при отсутствии политического субъекта, готового взять власть в стране. Результат печален: двухмиллионная акция, прошедшая в 120 городах России, затронувшая все значимые общественные группы, выродилась в череду локальных актов насилия. И все. Несмотря на многопартийность и Государственную думу, самодержавие продолжило вести страну к национальной катастрофе.

Двенадцать лет спустя, когда власть свалилась в руки оппозиционеров, они не смогли ее удержать, в первую очередь потому, что не готовили себя к этому. И не имели представлений о своей миссии как некой целостности. А она состояла в создании заново российской государственности, что возможно было лишь на основе новой самоидентификации российской политической нации, которая осознала бы ущербность вертикальной консолидации и бесперспективность имперского расширения.

Русская птица Феникс

Историки, занимающиеся первыми годами советской власти, сталкиваются с таким противоречием. С одной стороны, мы наш, мы новый мир построим расставание с прежней Россией было тотальным, на уровне бытовом даже. А с другой стороны, к какому миру следует отнести продразверстку, ежели впервые она была введена в декабре 1916 года? Да и огосударствление управления промышленностью тоже при проклятом царизме началось. Ну и буденовка-то на самом деле изначально называлась богатыркой и должна была стать частью новой формы русской армии.

Перечисление можно длить и длить, нанизывая события и явления из разных периодов советской истории. Это уже многие делали, например Александр Солженицын, описавший В круге первом мечты Сталина о раздельном обучении и школьной форме. Или Эдуард Лимонов, вспоминавший, как в послевоенном Советском Союзе офицеры хотели походить на прежних, царских офицеров. То есть вроде бы все в Советской России менялось, но при этом оставалось прежним. Даже на бытовом уровне, не говоря уже об очевидном имперском расширении и национальной политике, возникало ощущение цикличности, социокультурной реставрации. К 1917 году византийско-русская модель вертикальной консолидации неформирующейся нации оказалась под угрозой. Затянулся период относительной социальной стабильности. Последней встряской, изменившей состав и облик элиты, были реформы Александра II. Усложнение социальной структуры и развитие элит, забывших про циклические укрощения, создавали угрозу русской матрице.

Другая угроза была еще серьезнее. Первая мировая война привела к ликвидации архаичных империй Австро-Венгерской и Османской. Россия хоть и воевала на стороне победителей, ощутила несоответствие имперского устройства требованиям обновляющегося мира. В ходе геополитической модернизации она должна была разделить участь империй, потерпевших поражение (Германская империя имела иную природу, нежели ее союзники, но это особая тема).

То есть оба базовых элемента русской модели, восходящей к модели византийской, оказались под угрозой: и высокая социальная мобильность элит, подменяющая развитие общества в целом, и имперское расширение, замещающее нациогенез.

И тогда русская матрица отринула отжившее самодержавие, чтобы заменить его тоталитаризмом. Она сохранила два своих базовых элемента. Элиты стали обновляться в чистках, а империя была спасена образованием СССР, который полностью перенял то позиционирование России в мире, которое в 1900 году Владимир Соловьев определил так: Под ocoбoю зaдaчeю pyccкoй пoлитики вы paзyмeeтe тaкyю, кoтopaя и cтaвилacь бы, и paзpeшaлacь Poccиeй oтдeльнo и нaпepeкop cтpeмлeниям вcex пpoчиx eвpoпeйcкиx нaций. Этой особой задачей стало навязывание другим нациям того государственного и общественного строя, который являлся национально русским не советским и не российским, а именно русским.

Русская матрица

Возникает вопрос о субъектности русской матрицы, ее онтологическом статусе и способах ее реализации. Он весьма тесно связан с недостаточно изученной природой русского тоталитаризма. Если западноевропейский тоталитаризм стал триумфом воли, то тоталитаризм русский апофеоз безволия, признание подчиненности личности безликим законам исторического развития и высшей власти, эти законы постигшей. Но и власть не самостоятельна, она лишь исполнитель этих законов.

Самое точное описание предтоталитарного состояния общества, общественных настроений и сущности будущего общественного устройства принадлежит Антону Чехову, который был, по своему обыкновению, краток. Это из рассказа Случай из практики: И сильный, и слабый одинаково падают жертвой своих взаимных отношений, невольно покоряясь какой-то направляющей силе, неизвестной, стоящей вне жизни, посторонней человеку. Это и есть состояние всеобщей бессубъектности, которое идеально для русской матрицы и русского тоталитаризма. Не претендуя дать окончательный ответ на вопрос о способах достижения этого состояния, реализации русской матрицы (а это, собственно, и есть основной русский вопрос), выражу мнение, что исследование этих способов методически сходно с тем, как велось и ведется изучение мотивации поведения людей в средневековом обществе, где еще не сформировалась сословная, личностная и национальная субъектность.

Под русской матрицей следует, на мой взгляд, понимать совокупность предрассудочных, не нуждающихся в рациональном обосновании, отвергающих его стереотипов, лежащих в основе картины мира, национальной самоидентификации, системы ценностей и основанных на ней стандартов поведения при постановке и решении социально и национально значимых задач. Усвоение этих стереотипов, то есть реализация матрицы, происходит в процессе социализации личности, в котором участвуют самые разные общественные институты от семьи и детского сада до армии и тюрьмы. А ныне в этом процессе все более важную роль играют средства массовой коммуникации от медиа до социальных сетей.

И то, как они исполняют эту роль, самым лучшим образом выявляет русский парадокс: коммуникационные технологии, возникшие в обществе, основанном на признании личностной субъектности, вовсе не служат ее утверждению в обществе, где она не получила такого развития и даже считается несколько враждебной общественным стереотипам. Напротив, эти технологии лишь укрепляют русскую матрицу.

Русская модель, русская матрица столь живуча потому, что способна время от времени делать сама себе модернизационные вакцинации, порой даже сильно меняться, как в 1917 году или на рубеже 1980-х и 1990-х, но при этом сохранять самое главное свое внутреннее ядро, свои неотчуждаемые сущностные черты.

Правление тех политиков, которых принято называть модернизаторами, Петра I и Сталина глубоко антимодернизационно. Они прививали высокие, передовые технологии того времени своей стране для того, чтобы не отстать, не быть завоеванными, как они опасались, внешним врагом. Но при этом шли на уничтожение собственного населения, на подрыв экономического потенциала, на очередную смену элит, в конечном счете, устраивали демографические катастрофы, не считались ни с чем. И что самое главное, подрезали все возможные конусы роста реальной модернизации. Заменяли ее вакцинацией.

Сколковская вакцинация пока не столь масштабна и трагична, но направлена на то же на локализацию модернизационного процесса, заимствование отдельных технологий, именно технологий, но не тех социальных отношений, благодаря которым эти технологии появились.

Подобно тому как в 1917 году вакцинация привела к мутации организма при сохранении его родовых черт, так и события 8090-х годов прошлого века, выглядевшие как коренные перемены, обернулись очередным обновлением старой модели.

Русский путь кольцевая дорога

Столь ныне популярный Леонид Брежнев пришел к власти в результате заговора элит, образовавших горизонтальные связи, смертью или опалой каравшиеся при прежних властителях. И те 18 лет покоя, именуемого застоем, когда прекратилась постоянная ротация людей на разных уровнях номенклатуры, и создали предпосылки для обновления русской модели.

Обновление это зашло дальше, чем требовалось для очередного приспособления к внешним обстоятельствам (они были и остаются единственной причиной изменений в России, лишенной внутренних источников развития). Среди событий, покончивших с советским вариантом тоталитаризма, было три главных. Это победа над ГКЧП, ликвидация Советского Союза и реформы Гайдара. Из этих трех ключевым или осевым было, конечно, Беловежье. Свершилось то, что до того казалось невозможным и невероятным, без чего была бы сведена на нет августовская победа над путчистами и не смогли бы начаться гайдаровские реформы.

Русская матрица вся самопроизводящаяся совокупность вековых стереотипов восстала против этого. Клише развал СССР, гибель страны обесценили пафос государственного строительства в России и сформировали высокомерное отношение к подобным процессам в других странах. Общественное сознание не фиксирует очевидного: прошедшие 20 лет показали огромные различия в политических культурах и национальном развитии бывших союзных республик. Разговоры о генетической связи между ними не выдерживают проверки реальностью. Даже три восточнославянских государства, считавшиеся ядром союза, демонстрируют три разные модели общественно-политического устройства, разные политические культуры.

И потому слова Владимира Путина, назвавшего ликвидацию СССР величайшей геополитической катастрофой прошлого века, свидетельствуют о его иррациональной приверженности мифологемам русской матрицы. Такая трактовка главной политической заслуги Бориса Ельцина и его окружения, а также лидеров других бывших союзных республик, сумевших избежать распада Советского Союза по югославскому сценарию, лежит в основе самоидентификации нынешней политической элиты, интегрирует ее, формирует ее целостность.

Русская история продолжает оставаться цикличной. Наднациональное берет верх над национальным, а все последнее десятилетие наблюдаются обновление элиты и передел собственности. Сейчас решается задача несменяемости нынешней элиты. Россия была и остается несостоявшимся государством несформировавшейся нации. И вывести ее из этого состояния очередная модернизационная вакцинация или революция по-русски не сможет, самые крутые экономические и политические перемены, как показал опыт последнего двадцатилетия, русскую матрицу не изменят. Нужно совсем другое.

В многочисленных программах и проектах самых разных политических партий и движений много говорится и об экономических, и о политических реформах. Но это все не стоит абсолютно ничего без артикулированного и подтвержденного конкретными шагами отказа от наднационального самоутверждения, имперского расширения, статуса сверхдержавы и участника гонки вооружений.

Без этого переход России от циклической мимикрии к поступательному развитию невозможен.

Здесь можно оставить свои комментарии. Выпуск подготовленплагином wordpress для subscribe.ru